Текст книги "22. Дижитал-любовь, вино и сюрреализм"

Можешь махнуть рукой,

Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!»22
  Ю. Визбор


[Закрыть]

осетр для деда толи

Тишина спускается с третьего этажа большого деревянного дома и усаживается на левое плечо деда Анатолия. Тишина дует деду в бороду и говорит: «Ну, Толя, одни мы с тобой остались. Ан нет! Сестричка моя Меланхолия скоро приедет. Пойдем стол накрывать».

Дед Анатолий, пошаркивая вялыми, проходившими всю жизнь ногами, плетется в зал. Из серванта цвета охры он достает графинчик и пару стопочек. Дед Анатолий уныл и печален. Маятник настенных старинных часов покачивается, пытаясь порвать пустоту и одиночество деда Толи. Но это невозможно, дед Анатолий вдовец. Вспоминая это, он убирает вторую стопочку, которая предназначалась для Томочки. Она не вернется, она лежит глубоко в тесном деревянном домике, в шершавой, губчатой земле особого, ни с чем не сравнимого запаха. А какой это запах? Земля пахнет правдой и добродетелью. «А правда одна, – думает дед Анатолий – Все мы там будем». И опрокидывает стопочку наливки из смородины, которую еще недавно приготовила Тома. Маятник бесполезно плавает по пропитанной горем комнате. Для деда Толи время умерло вместе с Томочкой, по крайнее мере, настоящее и будущее. Дед Анатолий опрокидывает вторую стопочку и вот уже слышит шаги пышной Томы, которая шелестит платьем в сиреневый цветочек и входит в зал, румяная, с подносом в руках.

– А ты посмотри, Толенька, каков осетр! А тесто какое вышло! Не нарадуюсь!

– Дык, кто хозяйка, Томик?! У тебя все горит, все спорится. Что тут сказать – стряпуха ты знатная у меня! Сережка звонил. Скоро будет.

– Ну все, пойду чаек ставить.

Вот и сейчас звонит Сережа и отвлекает деда от целительных воспоминаний. Сережа – это сын Тамары, второй, уже бывшей жены деда Анатолия.

– Анатолий Матвеевич, Вы как?

– Херово, Сережа.

– Ясно, – не обращая особого внимания на реплику деда Анатолия, говорит Сережа. Он слышит это не в первый раз, поэтому не пытается поддержать отчима. Привык. – Что-то нужно из продуктов? Может, колбаски, молока, хлеба привезти? Мы бы с Мирославой подъехали, проведали бы Вас. А то все один. Надо выходить, выбираться из этого.

– Ничего мне, Сережка, не надо. И выбираться я буду только к Томе.

– Анатолий Матвеевич, я это слышал уже. Я ведь сам мать потерял. Мне тоже плохо.

«Ну вот, сейчас начнет про дом говорить… И месяца не прошло…».

– Дайте мне одному побыть, я горевать хочу, вспоминать хочу, дышать хочу запахом дома, который еще помнит Тому.

– Понял. Про дом мы поговорим позже.

«Продадут, сволочи! А ведь мать не хотела. Для них берегла: для детей и внуков», – думает дед Анатолий и утирает маленькую, хрупкую слезинку, внезапно, но гордо спустившуюся по бесцветным ресницам.

Осетра, из которого Тома сделала пирог, поймал Анатолий. Килограммов 10, не меньше. И икра такая жирная была, крупная. Это он Тому в день рождения решил порадовать. Она икру сильно любила, закусывала ей. Ах, как она это делала! К столу всегда опрятная, благоухающая садилась: накрутит бигуди, наденет яхонтовые сережки, которые ей Толя подарил, накрасит губы рыжей помадой и капельку «Шанель №5» нанесет. Одним словом, целый ритуал. Потом нальет настоечку и тост первая говорит: «Ну что, Толенька, здравы будем – не помрем». Обманула ведь! Умерла. Так глупо вышло. Далась ей эта капуста! Столько капусты за жизнь было съедено, помидоров этих с огурцами, кинзы, мяты… Тома жить не могла без огорода. Анатолий первое время ревновал, а потом понял, что ее привычка сильнее. «Пусть копается, зато настроение хорошее и занята всегда», – думал Толя и улыбался сам себе, будто раскусил ее, будто прощал эти старомодные замашки. Вот и докопалась, досолилась своей капусты!

– Что-то, Толенька, у меня мошки перед глазами и голова такая тяжелая.

– Томик, ты приляг, я сейчас давление измерю.

Не успел Анатолий. Прилегла Тома и тихонько отошла. Даже ничего не успела сказать.

А у него только вторая жизнь началась, второе дыхание открылось, и задышалось во всю грудь, глубоко так задышалось, жадно, с остервенением, с любопытством. Он осетров Томе не случайно дарил. Осетр – рыба судьбоносная. И если бы не осетр, помер бы Анатолий, скукожился бы от предательства. Но обо всем по порядку. История эта не простая, а извилистая, многослойная, завораживающая своими хитросплетениями. Эта история про надежду и любовь на склоне лет.

Анатолий, крепкий и статный снаружи, был хрупок душой и воспитан в строгости. Он знал четко, что такое хорошо, а что такое плохо. С моралью был на ты. Семья – святое! Жена – одна и навсегда! Работа – стабильная, чтобы кормить семью! Друзья – надежные! Дети – любимые! Дом – уютный и теплый! А тут Танька, бес ее попутал, все его моральные выкладки перемешала.

– Толя, не могу я так больше.

– Как «так», кисонька? Ты о чем?

– Киса-кисонька… Не люблю я тебя, не твоя я кисонька!

– А чья?

– Костина.

– Ну и пиздуй к своему Костику, – заключил Анатолий и удивился своим словам. Мораль трещала по швам, жизненные принципы с визгом разлетались в сторону под ударом плетки под названием «измена». Толя сам ушел, вернее, уплыл. Собрал рюкзак с консервами и водкой, купил лодку, сел в Ленске, где прожил всю свою 45-летнюю жизнь, и поплыл куда глаза глядят. Плыл и плакал, а на него таращились равнодушные Ленские столбы. Все думали: погорюет, консервы закончатся – и он вернется. Дед Анатолий тоже так думал. И сам удивился, когда начал ловить рыбу на самодельную удочку. «Вот ведь какой рукастый», – думал дед Толя, тогда еще вовсе не дед, а, скажем, дядя Толя, потроша осетра. Счет дням потерялся. Они стали текучими и волнительными, как воды могучей и своенравной Лены. День на воде, ночь на траве под шипение и моргание костерка. Встанет утром Анатолий, наденет выстиранную тельняшку, натянет резиновые сапожищи – и снова в путь куда глаза глядят. А глаза глядели ясно, без слез. Они жадно искали светлое будущее, сдобренное моралью и правдой. «Вот ты, осетр, плывешь и не ведаешь, куда плывешь. И тебе все равно, куда ты приплывешь. А мне не все равно. Я счастья хочу и правды, чтобы все было как положено, без херни!» – обратился однажды к пойманной рыбе изможденный плаванием и туманным будущим Анатолий.

– А ты, Толик, не руби так с плеча. Я плыву по зову сердца, и мне не все равно, где я окажусь, – отозвался осетр и свел свои стеклянные глаза в одну точку.

Дед Анатолий, тогда еще не дед вовсе, а мужчина среднего возраста, обомлел. Водка, ясное дело, закончилась в первую неделю сплава. Этот факт Толик вспомнил сразу. Вспомнил и огорчился. «Значит, не водяра. Значит, крыша поехала. Херово».

– Да не поехала крыша. Нормально все, Толян, – продолжал осетр, все еще сводя глаза в одну точку.

– А Вы говорящая рыбка, я так понял? – боязливо прошептал Толя.

– Говорящая, говорящая. Почти золотая. И как это ни пошло, исполню любое твое желание, если отпустишь меня.

– Е-мое, как в сказке! Вот ведь, а! – Толик повеселел. Потому как желание у него имелось. – Хочу, чтоб нормально все было, как положено. Счастье чтобы было с бабой новой! – вот так, по-простому, по-честному, по-свойски попросил Анатолий.

– Ты, Анатолий Алексеевич, слушай меня внимательно. Доплывешь до Якутска и пойдешь в город на базар, шестой ряд, тринадцатое место. Тебе мяса надо прикупить, а то ты сам в рыбу превратишься, столько ты ее ешь! И будет тебе баба!

Сказано – сделано. Идет он по базару и покачивается: непривычно Анатолию ступать на плотную, неподвижную землю. Подходит к прилавку с мясом, а там Тома с накрашенными оранжевой помадой губами стоит и баранью голову кому-то предлагает: «Берите голову, не пожалеете, наваристая, самое то, самый аккурат в суп!»

«Стало быть, вот она, моя женщина!» – подумал Толя и купил баранью голову. Хотел красиво, по-барски заявить о себе. А с бараньей головой и в ресторан можно позвать. Он и позвал. Угощал ее водочкой и салатиком, а на горячее котлету по-киевски заказали. Он и про сплав свой рассказал, про столбы Ленские, пучеглазые. Короче, обаял ее своим героизмом и мужеством, которые в наше время измельчали до уровня «прикрутить лампочку, вынести мусор и открыть дверь машины». Она его в гости, конечно, пригласила. Так он и остался у Томы. Прожили вместе пятнадцать лет. Анатолий торговал рыбой, Тома – мясом. Наторговали они на дом, и Тома с головой ушла в огород. А дальше известно что произошло – инсульт.

Меланхолия, тишина и дед Анатолий сидят и тоскуют по Томе. Часы бестолково показывают никому не нужное время. «Как жить дальше? Для чего?» – эти вопросы не покидают ни на секунду седую голову деда Анатолия, закручиваясь в клубок липких, тухлых, жутких, безысходных мыслей. А действительно, как ему жить дальше? Какое может быть «Дальше», когда некуда ступить без нее, только плыть можно без нее. Плыть и плакать. Дед Анатолий натягивает резиновые сапоги, камуфляжную куртку и идет ловить рыбу.

«Ну, что молчишь, рыбка? Куда ж ты меня привела? Давай еще желание? Ну же! Последнее давай!» – умоляет Толенька безмолвного осетра со стеклянными глазами. И только ели танцуют с ветром, и Лена облизывает песчаный берег, и гроза грозит Толику: «Не играй. Иди восвояси. Живи себе потихоньку». А дед Анатолий не хочет потихоньку, он хочет во всю грудь дышать, с остервенением, с любопытством, чтобы все правильно было, без херни, чтобы Томик шуршала своим платьем в сиреневый цветочек и пекла пироги. Возвращается дед Анатолий с ведром осетров в свой деревянный трехэтажный дом. И думает: «Не отдам. Останусь. Мое это и Томкино». Выходит в огород. Кое-где на земле еще читаются следы Тамары. Он ложится рядом с ними, прикладывает щеку к земле, а по ней бежит слеза, жгучая, из самого сердца. Дед Анатолий лежит и плачет: горько, неистово из самых недр души, но он уже знает, как жить дальше. Он сорвет на огороде укроп, петрушку, лук. Поставит тесто на ночь. Оно вздуется, и станет радостнее на душе Анатолия. «Как у Томика тесто пышное вышло», – подумает Толя и улыбнется. Тишина слезет с его плеча и поднимется на третий этаж, когда Анатолий включит радио. Меланхолия пойдет собирать чемодан, потому как наливка закончилась. Дед Анатолий досолит капусту, которую приготовила Тома. Она ведь так любила пирожки с капустой и щи…

тиндерляндия

– Привет. Мирослава, 29 лет.

– Привет. Сережа, 32 года.

Сережка вел свой Туарег и одной рукой переписывался на сайте знакомств. «Ничего такая, эта Мирослава. Имя то-какое… Интересно, а ее настоящий цвет волос действительно рыжий? По ходу, крашеная. Ну ладно. Выглядит-то натурально». Сережка был хорошим парнем, вот только Туарег не новый. Но зато в отличном состоянии.

– Ты здесь зачем? – написал Сережка.

– Я мужа ищу. А ты?

Серега обрадовался и начал было набирать текст, что вот он, собственной персоной, самый лучший муж, и отношений он хочет серьезных, без осечек и баловства. Он жаждет совершить резвый прыжок в теплый водоворот нежности и ласки семейной жизни, лишь изредка разбавляемый холодными потоками непонимания, сопровождаемого страстным битьем посуды… Но загорелся зеленый, пришлось отвлечься.

– Шутка. Я так шучу, – написала через минуту Мирослава, так и не дождавшись ответа.

«Ну вот. Опять про секс. Жаль», – подумал Сережка. Ему бы очень хотелось стать мужем и отцом. Он хоть и не достиг чего-то там, о чем все мечтают, но был мужественным и ответственным, хотел сына и чтобы все было хорошо, без обмана, без фальши.

– Опасно шутишь, – написал Сережка от обиды.

«Ну вот. Как обычно. Опять про секс», – подумала Мирослава.

– Ничего я не ищу. Я понравиться хочу, – продолжил Сережка. «Только бы не упустить ее. И фигура хорошая. Даже очень. Хоть секс будет, и то хорошо», – думал Сергей.

– Ха-ха-ха. Нравишься ты мне. Вино будем пить? – предложила Мирослава.

«Вот это да, бойкая девчонка! И в сексе, наверное, рулит… Блин, где же пробка?!» Зеленый свет подмигивал Сереге, и свободная дорога не давала переписываться вдоволь. Он припарковался.

– Сегодня? Ты во сколько освободишься?

Пятница была на руку! Пятница была кстати. «Блин, приличный ресторан уже не заказать. А если не даст? А чего ей давать на первом свидании? Лучше тогда в кафе. Фу, что за меркантилизм?» – Серега возбудился при мысли о предстоящем вечере, но разочаровался от своего скептицизма, хоть и пропитанного тридцатилетним опытом.

– Сегодня, наверное, не получится, – Мирослава решила поиграть. Сразу соглашаться – моветон. Она эти сайты перешерстила вдоль и поперек и разработала свою стратегию. Но что-то не складывалось. То робкие, то самовлюбленные, то психопаты, то задроты, то женатики попадались ей. Нормальный мужик все никак не шел. «Где ж ты бродишь, мужчина? Настоящий полковник», – пела Пугачева, а ей подпевала Мирослава. Она тоже была за рулем и ехала в салон красоты. «Классно. Укладка будет кстати. Повезло». Мирослава думала, какую прическу ей сделать: кудри или вытянуть волосы. С вытянутыми она казалась себе более серьезной, а с кудрявыми – более игривой, этакой соблазнительницей. «Буду соблазнять. Секса охота – капец!»

– Жаль. Ну давай завтра.

– Погоди. Часов в десять сегодня не поздно? – спустя минуту написала Мирослава.

– Самое время. Подумаю над местом и напишу.

«Надо бы машину помыть. Девчонка классная!» – Сергей обрадовался и думал, как произвести впечатление.

Май маялся из-за бесконечных дождей. Мирослава маялась из-за работы. Сергей маялся оттого, что не мог найти достойную женщину. Сережа был менеджером среднего звена, хотя далеко и не средним человеком. Он занимался продажами, но был совсем не продажным. Мирослава тоже была менеджером среднего звена и занималась маркетингом. Она работала в агентстве и писала стратегии для брендов. Одна стратегия была похожа на другую, один день копировал другой. Мирослава жила в «Аутлуке», дышала логотипами, пила литрами поганенький кофе и разговаривала на смешном языке, который придумали, чтобы было сложнее подступиться к сути. Например, кей-месседж – ключевое сообщение. Хотя гораздо проще так: «А что вы, собственно, важного и значимого хотите сказать этой кампанией?». Всем бы сразу стало проще, неформальнее, человечнее и, конечно, печальнее, потому что обычно менеджеры не знают толком, что они хотят сказать. «Маркетинг – это не лекция по философии!» – думала Мирослава и выталкивала за дверь своей тонкой и даже немножко рваной души подрывные мысли. Двери ее прозрачной и монохромной души были открыты для йоги по средам, пилатеса по понедельникам, качалки в выходной. Несмотря на то, что все было досконально расписано и предсказуемо, внутри Мирославы шалила суета. Чего-то явно не хватало. Вроде и Лабутены купила, и в Амстердам поедет на майские, а паззл жизни Мирославы не складывался.

– «Wine religion» подойдет? Была там?

– Кстати, так и не дошла. Отличный выбор!

– Я заеду в 22:00. Пиши адрес. Вот мой номер: +7 916 001 16 73. В приложении не удобно переписываться.

«Хм… Даже не в кафе позвал, а в ресторан. Интересно. По ходу, нормальный парень. Кудри будут! Была не была».

Мирослава сделала селфи и отправила Сергею.

«Купить, что ли, свитер новый? И джинсы куплю. И кеды». Фото Мирославы впечатлило Сергея. Он не стал ничего отправлять в ответ. Он – мужик и селфи не делает!

Оставалось три часа до встречи. Сергей помыл машину и переоделся, купил цветы и вино. «Подарю после свидания цветы. Если повезет и позовет „на чай“ – как раз вино достану. Чтобы наверняка. А если нет – один раздавлю. Заберу ее сам, а потом вызову „пьяного водителя“, чтобы впечатление произвести».

Вечер клялся, что будет томным, и пьянел от ароматов мая. Этот запах – особенный. Он едва уловим, он робкий, ненавязчивый, как дорогие духи. Запах мая оставляет шлейф несбывшихся надежд в прошлом, а его сердце, его главная нота – это соблазн, закидывающий удочку в будущее, которое кипит фантазиями. Май создан, чтобы выложить для лета дорогу из кирпичиков тайных желаний. А лето – оно какое? Стремительное и обманчивое. Лето – это квинтэссенция веры. Это не дорогие духи, а эфирное масло: стойкое и недвусмысленное. Май – это прелюдии, а лето – это оргазм. Если повезет, конечно. А если нет – облом, пощечина, которую реальность дает мечтам.

Мирослава всегда возбуждена маем. Она надеется на чудо, ждет оргазм и крутит кудри. Они полыхают ржавчиной. Этот рыжий цвет контрастирует с зеленью дырчатых деревьев, будто вязанных крючком, и Мирослава чувствует себя полуночной нимфой в плену просыпающейся природы. Где-то вдали раздается зов Артемиды, которая собирает всех своих подданных, всех своих длинноногих девочек, чтобы поохотиться на славу. Лукавая луна – проводник в мир магии – укладывает кружевные тени деревьев на извилистые, изрытые колесницей Артемиды дороги. Мирослава откладывает в сторону книгу «Мифы древней Греции» и наливает бокал вина. До встречи остался час, который она может посвятить себе. Мирослава выходит на балкон и садится в кресло. Пафосное запястье замирает, сапфировый браслет скатывается вниз к локтевому изгибу, длинные фарфоровые пальцы подцепляют сигарету из пачки и зажимают ее мертвой хваткой. Закуривает. Мирослава играет ступней с ворсом ковра, свет торшера играет с кудрями Мирославы, дым сигареты играет с теплым ветерком. Мирослава вступает в диалог с сигаретой.

– Грустно. И весело. Странно мне. Все летит куда-то, я лечу куда-то. В одиночество лечу. Зыбкий песок утягивает в меланхолию.

– Затяжка. Выдох, – безмолвно отвечает сигарета.

– Кажется, я – пороховая бочка. Одна искра – и пшик, бум. Я, возможно, кровать в свинг-клубе, на которой всем хорошо, а мне – никак. Я, вероятно, тень, которую отбрасывает искусствовед у картины Шагала.

– Затяжка. Выдох, – соглашается сигарета.

– Уморилась. Запыхалась. Объелась жизнью, но все впустую. Все равно голодная. Я любовью не насытилась. Я хочу любви.

– Затяжка. Выдох, – сигарета негодует.

– Плохая ты собеседница. Брошу я тебя, – говорит Мирослава и тушит сигарету.

Она надевает чулки, платье в пол. Оно не смотрится вечерним и пафосным. Винтаж делает свое дело и Мирослава выглядит в нем непринужденно. Садится с прямой спиной и ждет. Звук вотсапп-уведомления вмешивается и обрывает ожидание на полуслове: «Спускайся, я у подъезда».

Он вышел из машины, кажется, уже влюбленный. Открыл ей дверь.

– Ой, хоть на дорогой машине прокачусь, – Мирослава всегда отшучивалась, когда стеснялась.

– Шикарно выглядишь, – Сережа продолжал улыбаться.

– Спасибо.

«Симпатичный? Нет! Мужчина с интересной внешностью, лучше так сказать. Галстук тонкий – это я люблю. Одеколон, может, и чересчур, но приятный», – думала Мирослава.

«Сексапил – ну невозможно! Так, нужно в руках себя держать, лишнего не сказать бы. Повезло. Все, спокойно!» – думал Сергей.

И тут вечер накинулся на них, напоил вином и укрыл от реальности. Они, прибитые серо-синим небом, которое сверлят невпопад худые металлические фонари мегаполиса, вдруг резко, без стеснения влюбились. Раз и навсегда, как им показалось. И вроде ничего общего, кроме смущения и зажатости… Уставшие от необходимости казаться успешными и счастливыми, они окунулись в объятия «обычности», от которой тошнит молодежь, а для зрелых людей – это якорь в суетной жизни. В общем, они оказались зрелыми и бросили якорь, остановились и успокоились. Вечер перекатывался по угловатым домам, превращаясь в ночь.

– Ты очень интересный, – сказала Мирослава, допивая вино.

– И мне было здорово с тобой. Зыко было. Знаешь, так в детстве говорили. Просто зыкински.

Мира засмеялась. Сережка обрадовался, что не только пофилософствовать, а еще и пошутить может.

Попросили счет. Она достала телефон из сумочки и начала заказывать такси.

«Как такси? Что не так? Шутка?» – пронеслось у Сергея.

– Я отвезу тебя. Вызову «пьяного водителя» и отвезу куда надо.

– Нет-нет, – отрезала Мирослава.

– Перестань, пожалуйста. Зачем тебе ночью одной на такси… Неправильно это!

– Правда. Я сама, – нервно, чуть повысив голос ответила Мирослава.

Рухнуло, померкло, утонуло, увязло, провалилось… Паззл рассыпался, Сережка принялся было его собирать снова: вот крыша дома, вот часть дерева, вот и крыльцо, лавочка, ее плечи… Зазвонил ее телефон. Подъехало такси. Мирослава потянулась за плащом. Она скрылась в желтой коробочке, пропитанной миллионами сигарет, сказала лишь: «Спасибо. Все было просто замечательно». А глаза такие грустные были, разочарованные. «К другому, видимо, поехала», – подумал Сергей.

Серега вызвал «пьяного водителя», прихватив из ресторана еще бутылку вина. Букет выбросил в урну, за которым последовала внезапная сигарета. Сергей не курил три года.

Отчаяние, тревога переливались через край его души. Разочарование подступало комом к горлу. «Как всегда. Да сколько можно? Что же не так со мной?» Черное небо, черный воздух, который липнет к людям и домам, черный Туарег – и вот уже черный кожаный диван его скромной холостяцкой квартиры. Уснул быстро, наглухо закрыв жалюзи.

Вибрация. К черту! Еще вибрация. К черту! Вибрация, вибрация, вибрация. Да кому не спится? Он берет телефон.

«Сережа, доброе утро! Извини, что так вышло. Я думала СМС написать еще вчера. Конечно, глупо, но подружка с истериками своими суицидальными взбаламутила меня. Это все ее фамилия дурная – Суисидова. Надо же с такой фамилие родиться? Как ты?».

«Взбаламутила… Только она так может говорить. Как же ты меня взбаламутила, Мирослава!» – подумал Сережка. Он закрыл лицо руками и засмеялся, а потом заплакал. Не по-мужски? К черту! Чистая радость расползлась между лопаток, а потом ввинтилась в солнечное сплетение. Такие ощущения бывают, когда очень страшно или очень радостно.

«Теперь все нормально, Мира. Все очень хорошо».

Он молниеносно собрал паззл: состарившаяся летом, но не потерявшая своего очарования желтая трава, дым валит из трубы, первые холодные осенние ночи со стойким ароматом копченостей, от которого мурашки по телу. Он знаком каждому, кто пережил хотя бы одну осень за городом. Смеркается, вот-вот выброшенные миллионы лет назад неизвестно кем во вселенную звезды появятся на небе, города нет, суеты нет, он идет в беседку, где его ждет улыбающаяся Мирослава.

– Увидимся сегодня? – пишет Мирослава.

– Сегодня и навсегда! – отвечает Сергей.