Текст книги "Московские тени"

Тот кивает, но вид у него, словно его отругали за двойку в дневнике.

– Мда-а, – Маркин встает. – Ладно… Ты долго не засиживайся. Завтра в школу.

– Угу…

* * *

Телевизор включен, но звука почти нет – боятся разбудить дочку. Заранее переключили на «ТВ-Центр», чтобы не пропустить «Горькую луну». Сейчас идет какое-то шоу, «Мужской интерес», кажется.

Маркин и Елена лежат под одеялом.

– Алеша, ты меня любишь? – спрашивает жена.

– Да, люблю, – отвечает Маркин.

– А как?

– Очень…

Он вспоминает, как спешил к этой женщине после занятий в Литинституте, перебегал из вагона в вагон, хотелось оказаться быстрее у нужного выхода из метро, у ближайшего к ее дому… Теперь он домой так не спешит.

– А я тебя бесконечно люблю, – шепчет Елена. – Ты мой единственный, моя весна.

– Спасибо, родная.

После паузы она задает еще вопрос:

– Мы всегда будем вместе?

– Всегда, конечно, всегда.

– Мы счастливы?

– А как же… – Маркин подавляет зевок, гладит плечо жены. – Самые счастливые – это мы…

– Правда? – Елена целует мужа, ему на лицо падают ее тяжелые волосы. – Люби-мый!..

Дышать трудно, Маркин осторожно отстраняет жену. Ему очень хочется спать.

– Я, наверное, не буду ждать фильм, – говорит он. – Завтра бы не проспать…

– Будильник нужно, – вздыхает Елена.

– Купим как-нибудь… Спокойной ночи, милая.

– Спокойной ночи.

Маркин поворачивается на левый бок, лицом к стене, зевает, устраивается поудобней. Действие водки почти прошло, голова начинает побаливать. Скорей бы уснуть… И сигарет не забыть пару пачек, на «Бауманской» они дороже почти на рубль… Целый день в киоске… Да ничего, ладно… К весне, может, подвернется что-нибудь лучше… Надо бы…

Он открывает глаза. Елена спит, уткнувшись ему в спину. Телевизор работает. На экране разговаривают мужчина и женщина. Слов не слышно.

– Лена, – тормошит жену Маркин, – фильм. Будешь смотреть?

– Не надо, – стонет она, – тише… Ребенок…

– Как хочешь.

Маркин находит дистанционку, выключает телевизор. Снова поворачивается на левый бок. Да, будильник необходим, это не жизнь… Еще за питанием бежать… Не проспать… Да вряд ли – Дарья опять поднимет… Ладно, если в семь утра, только б не среди ночи… Выспаться…

Глава третья
Афинские ночи
(Апрель 1999-го)

1

Магазин «Стелла» в семнадцати минутах ходьбы от метро. Добрался. Вхожу.

Прямиком в отдел напитков. Ищу пластиковые полуторалитровки с ядовитой газировкой. Ну, «Буратино», «Апельсиновый аромат», «Крем– сода», «Тархун»… Короче, запивка для подзаборных аликов. За шесть рублей в наше время что может быть, сами знаете. Челюсти сводит после пары глотков от химии и красителей.

И вот я проверяю, как распродается эта отрава. Такая у меня работа.

Осматриваю полки с сотней разных бутылок. Водяра, пивко, минералка, пепси, вино… Да, только подумать, сколько людей делают на этом башли. На всем этом пойле. Одни производят ингредиенты, другие смешивают, третьи рекламируют, четвертые продают, пятые перепродают. И я тоже вот…

Из семи видов той отравы, что контролирую, на прилавке только четыре.

– Я из фирмы «Вестас-М», – представляюсь продавщице. – У меня вопрос: где еще три вида нашей продукции? «Тархун», «Дюшес» и «Персиковый аромат»?

Жирная, но изможденная продавщица с раздражением смотрит на меня, потом оглядывается на полки. Отвечает:

– Разошлось.

– Да? – Я в общем-то не удивлен, наше дерьмо неплохо реализуется, дай бог – дешевое. Но все равно должен выяснить: – А почему не сообщаете?

Продавщица, конечно, моментом озлилась:

– Разошлась в течение дня. Что мне, после каждой бутылки к телефону бросаться?! Тоже умники…

– Ясно, – перебиваю, вынимая блокнот, – успокойтесь, пожалуйста.

Сам я на грани, сам могу ей что-нибудь сказануть. Уж на ее убогую злость у меня найдется раза в три круче… Нет, блин, я должен держаться и быть вежливым, деловито-корректным.

Записываю номер магазина, виды распроданной газировки; осведомляюсь о количестве оставшейся. Затем, почти бегом – к метро. Четырнадцать точек в Юго-Западном округе за день – не слабо.

Вечер пятницы…

Только домой ввалился – жена сует мне ребенка:

– Что, пойдете гулять?

Тут уж я могу выплеснуть свои эмоции.

– Да, прям щас, вприпрыжку! Скок-скок… Наверно, пожрать хочется!

– А чего ты орешь?! – отвечает тем же жена.

– Устал, наверно.

– А нормально сказать нельзя? – И, оскорбленная, уносит ребенка в комнату. Хлопает дверью.

Я накладываю себе вермишель, две плоские, наполовину из риса и хлеба, котлеты. Жую. В квартире духота. Отопление не отключили, а погода совсем июньская. За каких-то четыре дня из зимы перескочили в лето.

Набил желудок, немного пришел в себя. Но вместо раздражения появилась усталость. Самое правильное – завалиться сейчас на диван и посмотреть телик. Кровавый боевичок с Брюсом Уиллисом. Но надо вести сына гулять. У нас договоренность с женой, что в пятницу, субботу и воскресенье гуляю с ним я, а жена – в остальные дни. Скорей бы ему два года исполнилось, отдали бы в садик…

– Спасибо, – говорю примирительно. – Что, Саня, пошли прогуляемся?

Жена дуется, но спускает с колен ребенка, тот, визжа, подбегает ко мне. Уже одет для улицы, на ногах сапожки за двести двадцать рублей. Кричит радостно:

– Папунь!..

Беру его под мышку, волоку коляску по лестнице с четвертого этажа. Хорошо, что заставил жену купить эту простенькую и дешевую, она легкая. Жене хотелось, чтоб была не хуже, чем у других – на больших толстых колесах с рессорами, со всякими прибамбасами. Такая и весит, как танк. А меня и эту, когда вот тащусь с ней по лестнице, тянет куда-нибудь выкинуть.

Вот сейчас – самые тяжелые дни. Середина апреля по календарю, а жарень стоит – с ума можно съехать. Все оживает, распускается на глазах. Вчера газоны были черными, грязными, а сегодня подернулись легкой зеленью пробившейся травки. Завтра и вовсе… Птицы распелись на посветлевших деревьях, люди скинули пальто, куртки, даже ходят как-то медленнее, у всех сощуренные глаза. Воздух стал вкусным, несмотря на бензиновый дым.

И так тянет оторваться, полететь подальше отсюда, в тридесятые земли. На море там, в лес…

Перебираюсь с коляской через две оживленные улицы. Проклинаю несущиеся машины, которым наплевать на пешеходные зебры, проклинаю отсутствие светофоров. Вдобавок Саня не хочет сидеть в коляске, тоже куда-то все порывается. Выползает из-под ремня.

– Да сиди ты спокойно, – запихиваю его на сиденьице, – сейчас в Коломенское придем, будешь бегать.

– А не-е-е! – ноет он. – Да-ай!

– Сейчас дам – запомнишь. Сиди нормально, тебе сказано!

Ну ничего, завтра, если получится, то на море не на море, а за город вырвусь. Парни бы только не подвели… Боюсь загадывать, особо мечтать: а то обязательно не состоится.

Дождавшись бреши в потоке машин, перебегаю с другими колясочными папашами и мамашами, прочими пешеходами, через улицу Новинки.

За спиной сигналят, визжат тормоза, там ругань: чуть кого-то не задавили.

И в прошлые годы, ясное дело, были такие дни, когда зима исчезает и ее место на земле занимает молодая, свежая, как пятнадцатилетняя школьница, опьяняющая весна. Но нынче они особенно сильно сносят мне башню. Прямо так тяжело, так хочется чего-то такого… Бросил бы все, вот прямо в любую минуту. Денег только нет, а без них в свободу не поиграешь.

Спасибо Дэну с Борисом – подали надежду отвязаться на пару деньков. Если обломят, станет еще хреновей, еще тяжелей.

Да, каждый год есть несколько дней. Раньше я чувствовал их, догадывался, что они переломные, что они заставляют птиц лететь с континента на континент, и самому тоже хотелось. Но не так сильно, кажется. Моя жизнь была другой, я еще не увяз тогда, не зарос ежедневностью. А теперь все размерено, все предсказуемо: пять дней в неделю бегаю по Юго-Западному округу, контролируя реализацию газировки в гастрономах, ларьках и мини– маркетах, а два дня провожу с семьей. С ребенком гуляю вот, дверцы у шкафа подкручиваю, прочищаю засорившуюся раковину, смотрю телик… И хоть это не так уж давно началось, но так успело достать.

…Сане полтора года, он пребывает в счастливом детстве, бегая, где ему вздумается, а мне – мучение. В пять минут он перемазался в луже, успел перетрогать десяток пивных крышек, окурков.

Таскаюсь за ним по дорожкам и бездорожью, то и дело кричу:

– Брось каку сейчас же, брось!.. Саша, а меня подождать? Не подходи близко к лошадке – ударит!

А он просто не слышит. Ведь он – хозяин, а я его нянька. Как расчудесное время вспоминается, когда он лежал в корзиночке первые месяцы после роддома, даже плакать как следует еще не умел. А потом началось. Зубы резаться стали, личность оформляться, познание мира… Дальше, говорят, будет еще мрачнее. Вот вырастет каким-нибудь подонком, бегай тогда по судам, плати за его подвиги, или в армию заберут…

Все вокруг счастливей меня. По крайней мере – на вид. Особенно молодежь с пивком. Сидят на спинках скамеек, парни обнимают соблазнительных девушек… Весь мир наполняется соком, начинает бродить, как вино в громаднейшей бочке. Весна, одним словом, весна… Даже нищие, кажется, просят денежку не на хлеб и дешевую водку, а на шампанское.

Люди радуются, отдыхают на всю катушку. В открытую, никого не стесняясь, любят друг друга. Кому по карману, едят шашлыки, на американских горках катаются. Один я, как последний урод, вынужден мотаться туда-сюда, повинуясь каким-то импульсам в маленькой головенке сына…

Погуляв полтора часа, догоняю Саню и пытаюсь вернуть в коляску. Для этого у меня припасено печенье, обычно оно отвлекает сына от беготни.

Нет, сегодня не отвлекло. Он рвется на волю, растопыривает ноги в измазанных до предела сапожках, кряхтит, извивается.

– Пора домой, Саня, – ласково уговариваю. – Погуляли, теперь поедем, мама вкусненького даст… – Постепенно перехожу на рычание. – Ну-ка, садись. Успокойся! Возьми печеньку и успокойся!

Конечно, в ответ рев, бессвязные крики, маханье руками, ногами. Печенька падает в грязь.

Досадливые взгляды со всех сторон. Дескать, нарушаем покой, мешаем отдыху… Ничего, вот появится у вас нечто подобное, тогда поймете.

Справился кое-как с сыночком, крепко пристегнув его к коляске. Повез скорее домой. Сейчас сдам жене, врублю телик, забьюсь под одеяло. Буду ждать звонка от Дэна. Если не позвонит – вилы. Больше никаких сил терпеть.

Наоравшись, наиздевавшись, Саня уснул. В двух шагах от подъезда. Блин, самое западло. Тащить его вместе с коляской?.. Сажусь на лавочку, жду, когда выспится.

С тополя, что надо мной, сыплются почки. Некоторые приклеиваются к волосам. Отдираю их… Через два-три дня листья вовсю покажутся. Да, все оживает, распускается, окрашивается в веселые цвета. А я сижу во дворе облупленной пятиэтажки и вместо счастливых весенних дел, вместо праздника тупо гублю предназначенное для радости время. Внутри меня тоже бурлят какие-то соки, но бесполезно.

То и дело смотрю на часы. Дэн обещал позвонить ровно в девять. Сейчас без двадцати. Главное – опередить жену, взять трубку первым…

Выкурив пару сигарет, не выдерживаю, тащу коляску с ребенком по узкой лестнице. В следующий раз снимать квартиру надо обязательно в доме с лифтом, правда, выйдет дороже. На сегодняшний день мы можем позволить себе только вот такую крошечную однушку, где на кухне двоим не протолкнуться, а унитаз помещается почти под ванной, к тому же ванна – сидячая. Строили такие конурки для одиноких старух, теперь же сдают молодым семьям за полторы тысячи в месяц.

Поднимал, тряс коляской. Два раза ставил на площадку, чтоб передохнуть. Саня даже не шевельнулся. Вот бы во время прогулки так. Нет, во всем закон подлости.

– Погуляли? – Жена улыбается.

– Угу… Вот срубился перед самым домом, а когда вез – изорался.

Раздеваюсь, пью воду. Иду в комнату. Сел в кресло, поставил рядышком телефон. Телевизор включен, ищу на дистанционке что бы посмотреть. Ничего интересного. Оставляю эм-ти– ви, какого-то лоснящегося турка, зовущего жалобным голосом Аизу или Азизу…

– Есть будешь? – спрашивает жена.

– Я же ел недавно.

– Там еще котлетки остались, вермишель. – Она садится на подлокотник кресла, ворошит мне волосы. – Не сердись, дорогой. Я сегодня тоже устала ужасно. Надо было перевод срочно доделать, потом с Сашкой на руках бегала его отдавать.

Жена у меня знает английский технический неплохо, иногда ей перепадает заказ что-нибудь перевести.

– И как, – спрашиваю, – заплатили?

– Обещали на будущей неделе.

– Я-асно… – Смотрю на часы, без пяти минут девять. – Если можно, чайку бы.

– Сейчас поставлю… Кстати! – вспомнила, – Мирзоев новый спектакль поставил, «Укрощение строптивой», с Сухановым. Ольга звонила, предлагала провести. В следующую субботу. Пойдем?

В позапрошлом году она закончила Щукинское училище, актрисой стремилась стать. Теперь же вот вышла замуж, родила, и на спектаклях даже в роли зрителя бывать стало проблематично.

– А Саню куда? – спрашиваю.

– Родителям отвезем. Один-то вечер согласятся с ним повозиться…

– Давай попробуем, – пожимаю плечами и тут же, чтоб закончить скорей разговор, обещаю твердо: – Ладно, сходим. Мирзоев – режиссер интересный, жалко пропустить.

Жена поцеловала меня в лоб и пошла на кухню. Переключаю телевизор на ОРТ, там мощный рекламный блок перед программой «Время». Ну что, будет Дэн звонить или опять простегал просто… На него это похоже.

– Тебе с сахаром? – заглянула жена.

– Нет, и не крепкий. Спать, наверное, лягу сейчас.

Она скрылась. Тут как раз и затрещал телефон.

– Алло? – спрашиваю я как можно спокойнее.

Из трубки забубнил дэновский голос:

– Здорово! Чего делаешь?

– Отдыхаю…

– Меня? – Еще раз заглянула жена.

Я сделал лицо озабоченным и серьезным, мотнул головой отрицательно. И деловым тоном в трубку:

– Да, слушаю, слушаю.

– Ну как, едешь? – говорит Дэн. – Отпустила супруга?

– Понятно, – кисло отзываюсь. – И во сколько?

– В девять утра на Белорусском, в кафе. Знаешь, которое за шестой платформой? Там еще бильярдный зал рядом…

– Как, как?

Дэн слегка раздражается, все же объясняет подробно, а я киваю: «Так, так», – не забывая сохранять на лице кислую мину.

– Понял, хорошо, – говорю, когда Дэн замолкает. – И сколько дней это продлится?

– Ну, суббота, воскресенье. В воскресенье вечером вернемся, если кураж дальше не попрет. Ты же знаешь Муската, ему только волю дай!..

– Мда-а. Что ж, я согласен. Что делать…

Дэн усмехается:

– Жена рядом, хе-хе? Ладно тогда. В общем, запомнил, где встречаемся?

– Да, да, в девять часов. До свидания.

Вздыхаю и кладу трубку. Уныло смотрю на жену.

– Что случилось, дорогой?

Выдержав паузу, отвечаю без капли радости:

– В командировку отправляют на выходные.

– Куда? В командировку? – В ее голосе удивление и недоверие.

– По югу области. Мотаться по станциям, эти чертовы магазины проверять. Плохо реализация, говорят, пошла… Вот тебе и уикенд…

В начале десятого пробудился Саня. Жена сняла с него уличную испачканную одежду. Посадила ужинать. Тот, конечно, разбросал вермишель по всей комнате, опрокинул на себя чашку с молоком.

Пришлось подтирать и подметать, пока жена его снова переодевала.

После ужина Саня принялся растрачивать недосожженную во время прогулки энергию. Устроил беготню из прихожей в комнату. Подбежит к двери, ударит ее ладонями, взвизгнет и топочет к тумбочке, где стоит телевизор.

Естественно – позвонил сосед снизу. Трубку взяла жена, минут десять ругалась с ним. Потом стала пересказывать мне.

– Штукатурка у него, видите ли, сыплется! Требует, чтобы линолеум постелили или половички. Я сказала, что нам нравится паркет. Пускай сам какой-нибудь навесной потолок закажет себе, шумонепроницаемый…

– Я же слышал все это, здесь ведь сижу, – перебиваю ее в конце концов.

Жена вздыхает напоследок:

– Вот бог послал соседушку – ни дня без претензий. Ох, менять надо квартиру, одно мучение.

Саня приволок откуда-то кисточку. Четвертый номер, кажется. Уселся посреди комнаты, стал выдергивать из нее волоски. Жена отобрала, он заныл.

– Смотри, – подает мне, – твой инструмент. Куда положить?

– Да хоть куда, или выкинь.

В основном большинство своих холстиков и принадлежностей для покраса я выбросил во время последнего переезда. Здесь ни хранить, ни заниматься художеством негде, да и особой потребности нет… Под кроватью лежит, правда, несколько картинок, палитра и этюдник с красками, но не тянет их доставать. Осталась живопись где-то в прошлом – вспоминать даже не хочется.

Смирившись с командировкой, жена стала меня успокаивать; посоветовала поговорить с шефом насчет отгулов, возмещения потерянных выходных.

– Да какие отгулы в наше время? – морщусь я. – Что хотят, то и делают…

– А как, должны же заплатить за эту командировку. Да? Ведь не просто так…

– Ну, наверное. На это и стоит надеяться.

…Утром будильник зазвенел в половине восьмого. Я плотно позавтракал, сохраняя вид до крайности расстроенного человека. Жена дала мне тридцать рублей. Оговорилась:

– Еще бы… но ведь за квартиру скоро платить.

– Ладно, хватит и этого…

Воспользовавшись моментом, я достал из своего тайника в туалете все, что там находилось, – сто пятьдесят.

– Ну, пока, – целую жену.

– Возвращайся быстрей, дорогой.

– Как получится. В воскресенье вечером, скорей всего.

– Ждем тебя сильно-сильно.

– Угу…

2

– О-о, вот и Хроныш! – заорал мне навстречу Борис.

Такая у меня кликуха дебильная – Хрон. Дескать, хронический алкаш. Только какой же я хронический, откуда такие деньги… В последнее время даже двух дней подряд пить не получается. Семья, работа, ребенок. И партнеров для пьянства нет – все в своих делах и заботах.

У Бориса и Дэна кликухи, кстати, не слабее моей: Дэн – Синий, ну тоже алкашная: Синяк, Синяя Дыня; а у Бориса – Мускат. Борис когда-то мускатный орех жрал чуть ли не каждый день, сознание свое пытался изменить, чтобы начать писать гениальные полотна; но вместо этого у него появилось жжение в кишках, и Борис перешел обратно на водку и пиво.

Сейчас они сидят за оранжевым пластиковым столиком в кафешке, пьют «Очаково» из бутыля 2,25 литра. Подхожу, плюхаюсь на свободный стул.

Дэн наливает мне пива в стакан, приговаривает рекламным голосом:

– Веселая компания, вливайся!

– Вливаюсь, вливаюсь.

– А я думал, Хрон, что ты в Югославии, – усмехнулся Борис.

– С какой радости?

– Ну, блин, надо ж тебе как-то более-менее достойно свою жизненку прикончить.

Глотнули «Очаковки», закурили. Я по случаю праздника курю сегодня «Союз-Аполлон», а не будничную «Приму». Купил пачку в киоске у дома; пока ехал в метро, выпил «Посадского». Так что – чувствую себя неплохо.

– Что, жена-то истерику не закатила? – ехидно спрашивает Борис, обнажив свои мелкие, черноватые зубки.

– Да нет, все нормально. Мы с Дэном по-мудрому поступили. Он мне позвонил, а я сделал вид, что это с фирмы, в командировку отправляют.

Борис удивлен:

– Какая у тебя командировка может быть?!

– Ну, проверять магазины по области. Наша газировка везде же есть.

Дэн тем временем доразлил «Очаково». Поднял свой стакан:

– За удачную отвязку!

– За умопомрачительные куражи! – добавляет Борис.

Настроение стремительно повышается, я вдруг пугаюсь, что могу наделать каких-нибудь глупостей. Давно не чувствовал себя таким свободным, давно не видел этих ребят, которых считаю единственными друзьями здесь, в Москве; давно никуда не вырывался дальше границ города… Хочется выпить водки.

– Давайте по сто грамм?

Дэн и Борис считают, что для водки рано еще. Они взяли новую бутыль «Очаково», а я – сто пятьдесят «Столичной» и бутерброд с сыром.

Пока пили, Борис стал рассказывать:

– Тут книжку такую купил. Стихи…

– Чего? – Дэн реагирует хохотом. – Стихи?!

– Я люблю хорошие стихи, – гордо отвечает Борис. – Я ведь не быдло, как некоторые, а продвинутый молодой человек.

– Ух ты, бля!

Глотнув водки, приглушаю их перебранку:

– Что за стихи-то?

– Был такой поэт Серебряного века, Одинокий. О нем Ходасевич, Георгий Иванов писали, но презрительно так. Вроде алкаш и графоман. Хотя Иванов приводит один стих Одинокого, с которым его описки и рядом не ночевали.

Дэн морщится:

– Хорош про стихи. Что, мы собрались о стихах перетирать?

– Нет, ты послушай, – не отступает Борис, – даже тебе должно покатить. – И слегка визглявым голосом декламирует:

 
Я до конца презираю
Истину, совесть и честь,
Только всего и желаю:
Бражничать блудно да есть.
 
 
Только бы льнули девчонки,
К черту пославшие стыд,
Только б водились деньжонки
Да не слабел аппетит!
 

– Аж наизусть заучил, – подмигивает мне Дэн.

Борис заводится стремительно и неудержимо, захлебывается от эмоций:

– А что, скажешь, дерьмо?! Самые современные сейчас стихи, почти гимн. И вот появилась наконец-то целая книга. Там такие вещи попадаются!..

Да, мне хорошо, слишком хорошо. Как-то страшновато даже. Быстро пьянею, не от пойла, скорей, а от ощущения почти забытой свободы, чего-то необычного, небудничного. Тянет заорать, запрыгать, стол кинуть в витрину… Вот что делается, когда сворачиваешь с накатанной колеи. Запросто можно перевернуться.

Два года назад закончили Суриковку. Мы с Борисом, молодые провинциальные дарования, учились на живописцев, а Дэн, как малоодаренный сын московского члена Союза художников, на промграфика. Но никто из нас художником не стал; Дэн, правда, близок к своей специальности – моделирует в папашиной фирмочке узоры для обоев и линолеума. Борис сидит в туристическом агентстве, а я вот брожу по магазинам и контролирую реализацию ядовитой газировки.

Художников и без нас полным-полно – тесные ряды, в которые не протиснуться. А надо жить, что-нибудь ням-ням…

Иногда мы встречаемся, выпиваем, однажды, помню, смотались на пару дней в Питер, а сегодня вот решили выбраться за пределы Москвы, в первый попавшийся городок, там потусоваться, покуражиться день-другой.

Хочется жизнь разукрашивать. Иначе превратишься в тупой станок, в двуногую машину с проводками вместо мозгов. Рано или поздно это случится, но нужно оттягивать этот момент.

В окно кафе видна платформа. Время от времени подъезжает электричка, заполняется народом и укатывает прочь из столицы.

С утра людей было битком, а теперь меньше – основная масса дачников миновала.

– Ладно, Мускат, хорош гнать, – перебивает Дэн рассказ Бориса о поэте Одиноком, смотрит на часы. – Пора в путь. А то пока приедем, дело к вечеру.

– Куда едем-то? – спрашиваю.

– Да куда глаза глядят.

Борис разлил остатки пива себе и Дэну. Я прикупил еще сто грамм водки и бутерброд с ветчиной.

– Ты ж сейчас упадешь, Хронитура, – предупреждает Дэн. – Зачем сразу с водяры начинать?

Меня уже слегка цепануло выпитое. С пренебрежением смотрю на пиво, поднимаю свой стаканчик со «Столичной», отвечаю:

– Кто любит пиво и вино – тот с жидами заодно.

– Ха-ха!..

Заглотнули пойло, встали. Я в уме подсчитал, сколько уже потратил. Две порции водки, бутылка «Посадского», «Союз-Аполлон», бутерброды – больше полтинника!.. Ну ладно, Дэн обещал за меня забашлять, я его предупреждал, что с деньгами у меня неважнецки.

Помочившись в бесплатных синих кабинках, где экскременты пахнут ландышем, пришли на шестую платформу. Народ активно стекается, значит, электричка скоро. Пока что рассматриваем видеокассеты в киоске.

– Вот наборец, – хмыкает Борис, показывая на шеренгу кассет с эротическими фильмами. – «Невтерпеж», «Сексоповал», «Прошмандовки».

– Я слышал, что закон приняли, чтоб торговать этим только в специальных магазинах, – отзываюсь, – а везде лежит.

– Ну так, этот бизнес не слабей водочного.

Вздыхаю:

– Вот возьмут действительно запретят, а мы никак не соберемся видак купить. По телеку «Плейбой» и «Клубничный десерт» в такую позднень идут, всегда засыпаю…

– У тебя ж жена есть, – удивляется Дэн.

– Хм, жена… Новых впечатлений, наверное, хочется. Самое лучшее – порнуху смотреть и одновременно с женой… Вроде получается как с той телкой, из телика…

– Ничего, Хрон, сегодня будут тебе новые впечатления. Приедем, подснимем девочку рублей за триста…

– Да-а, – мечтательно стонет Борис. – Устроим Армагеддон!

В вагоне толкотня и духота. Еле нашли, куда можно сесть втроем. Мы с Дэном – на одну скамью, Борис напротив нас. Дэн тут же поднялся, стал открывать окно.

– Заклиненное, сука…

– Вышиб-бай к херам! – отвязно посоветовал Борис.

Дэн вместо вышибания сел на свое место и поставил сумку на колени. «Осторожно, двери закрываются», – проскрипело в динамиках. У меня слегка закружилась голова, скорей всего, от волнения, – тысячу лет никуда не ездил, даже и забыл ощущение, когда колеса о рельсы постукивают, за окном все плывет…

– Ну, – Дэн достал из сумки бутылку портвейна, – обмоем теперь начало поездки.

– Дава-ай, – воодушевился Борис.

Штопора, ясно, ни у кого из нас не оказалось. Дэн долго кряхтел и матерился, пока ему не удалось вогнать пробку внутрь бутылки.

От духоты и нескольких крупных глотков вина меня стало всерьез развозить. Ребята тоже сидели с покрасневшими рожами.

– Что, – спрашиваю Бориса, – красишь картинки? Помнишь, ты ремейк Иванова собирался делать?

– «Явление Христа народу»? Забросил, некогда. Так, иногда наброски разные. К холстам давно не подхожу.

– Значит, не сотворил дело жизни? – усмехается Дэн – Ты ведь этим «Явлением…» так бредил, о нем только и говорил…

– А, детство все это. Да и не актуально уже.

Еще курсе на третьем у Бориса родилась идея написать грандиозное полотно. Появляется, дескать, Христос перед людьми, а те в ужасе разбегаются. Мчатся в лес, кидаются в воду, скачут прочь на лошадях. Люди все красивые, ухоженные, этакие античные полубоги, а спаситель их в рванине какой-то, в язвах, с колокольчиком прокаженного на шее.

– Да какая сейчас живопись, – вздыхает Борис, – целыми днями работаешь, пока вечером домой доберешься, в этот мой Реутов, уже девятый час. Пожру, ящик посмотрю – и спать. Утром в восемь часов опять в электричке… В выходные отдохнуть хочется… А ты неужели красишь? – он спрашивает меня с удивлением и вроде даже с испугом.

– Дурак, что ли…

Дэна мы и не спрашиваем – ему Суриковка пять лет была как бельмо на глазу. Закончил и долго крестился, радуясь, что все позади. Диплом получил, и торжественно сжег все свои художества во дворе дома.

Электричка не спеша, то и дело тормозя на станциях, укатывает дальше и дальше от Белорусского вокзала. Машинист неразборчиво бормочет в динамиках. Пассажиры толкаются в проходе, цепляясь за сиденья своими сумками-тележками, замотанными в мокрую тряпку саженцами.

Я приткнулся головой к оконной раме и задремал.

Стало сниться, что вроде я куда-то лечу. Сначала лететь приятно – в таком горизонтальном положении, животом вниз, разглядывая луга и перелески с небольшой высоты. Свежий ветерок обдувает лицо… Потом ветер усилился, стал тревожить. Наглые, угрожающие порывы. Они хотят меня опрокинуть. То слева, то справа, но я держусь. А вот когда сзади, теряю равновесие, кувыркаюсь, вхожу в пике. Земля все ближе, видна каждая травинка. Ох, как страшно!.. Сейчас врежусь…

Очнулся, нет, я на скамейке, все нормально. Вспомнил – такое же снилось по юности, когда только привыкал к выпивке, и меня мутило во сне.

– Чего дергаешься? – Борис с удовольствием досасывает портвейн.

– Блин, тошнит, – отвечаю.

– Ясен дундич. Сначала пиво, потом водяра, теперь винище. Любого затошнит.

Дэн мирно посапывает, ритмично стучась башкой о стену вагона. Толкаю его:

– Есть целлофановый пакет? – И чувствую, что вот-вот из меня брызнет.

– А? – не понимает Дэн.

– Да иди в переходе проблюйся, – советует Борис и сует мне в руки пустой батл из-под вина. – Как раз и это выкинешь.

Я спешу, куда он посоветовал. Бросаю бутылку в щель на мельтешащие шпалы, затем посылаю туда же содержимое моего пищевода. В три приема. Заодно еще сильнее жалею о потраченном полтиннике… Зря так круто начал, ведь не пил давно всерьез. Надо входить постепенно…

Возвращаюсь в вагон. Борис и Дэн уже с новой бутылкой. На этот раз – аперитив.

– Вот как надо, придурок, – говорит мне Борис, – на повышение градуса надо заливать. А ты – ты Хроныш и есть, – хлещешь все подряд без разбора.

– Отвянь, – отвечаю; в глотке жжет и першит. – Дайте хлебнуть.

Дэн подмигивает, подавая бутылку:

– Неплохое начало путешествия?

– Ничего вроде как…

– Дальше будет круче.

– Чувствую, раскуражимся на всю катушку, – сладко потянулся Борис и тут же озаботился: – А куда все-таки едем? Куда эта ветка?

– До Вязьмы.

– Это ж далеко.

– Ну, ближе где-нибудь вылезем. Да что грузиться – при башлях везде ништяк.

Борис сопротивляется:

– Я не хочу где-нибудь на полустанке куражить. Надо городок, со всеми удобствами чтоб, но с бедным населением, готовым на все. Чтоб девочки были, все такое. С пятисоткой чтоб чувствовать себя человеком.

– Это тебе надо в Белоруссию ехать. В Могилев, Бобруйск, там как раз такие расклады. – И, вспомнив про Белоруссию, Дэн тускнеет. – Корешок все зовет туда, кучу маз предлагает… Я был позапрошлым летом, так оттянулись!.. Там вот точно с пятьюстами нашими неделю можно как богу жить… Надо съездить скорей, а то возьмут в натуре объединятся, единую рублевую зону сделают, тогда уже так не будет…

Аперитив слегка меня оживил. Першение в глотке притихло, голова прояснилась.

Оглядываюсь. По соседству с Борисом сидят две пожилые тетки в спортивных штанах и ветровках, у одной между ног полумертвое деревце, другая держит на коленях корзину и там что-то шевелится. Слева от меня – пришибленный, сухощавый мужичок. Он завистливо поглядывает, как мы пьем. Тоже, наверное, хочется.

– Ну и что там твой поэт? – переводит Дэн разговор с поездок на литературу. – Расскажи, Мускат.

– Какой поэт еще?

– Ну, ты что-то кипятком в кафе ссался. Гениальный какой-то… как его?..

– А, Одинокий! – Борис заулыбался, словно ему сообщили о скором возвращении крупного долга; щедро глотнул аперитива и с готовностью закрутил шарманку: – Поэт действительно гениальный. Зощенко так о нем и пишет – гений… Я вообще-то стихи не люблю как таковые – поэзия давно уже крякнула, одни ошметки остались. Но у Одинокого штук пятнадцать стихов – супер просто! Вот, например:

 
Я понимаю мир как Благо.
Я ощущаю мир как Зло.
 

И Борис значительно замолчал, поджав губы.

– А дальше? – спрашиваю.

– Что – дальше?

– Ну, дальше какие строчки?

– А этих мало? Ты вдумайся только:

 
Я понимаю мир как Благо.
Я ощущаю мир как Зло.
 

Это ж вселенная целая! Вся наша гнилая цивилизация встает перед глазами с ее грязью, уродами, вот такими деревьями. – Борис показал пальцем на саженец в ногах у тетки слева; та тут же нахохлилась. – Не встает перед глазами?

– Да нет.

Борис изумляется:

– Да ты, Хрон, вконец отупел! Вот тебя цивилизация настолько отравила, что Зло ты уже считаешь Благом.

– Не считаю я ничего. Просто в мире ничего нет хорошего ни для меня, ни для тех, кто меня окружает. И надеяться не на что.