Текст книги "Элита элит"

На политинформациях медиков настойчиво призывали «не терять бдительности» и «не поддаваться на провокации». А местные бабы, набранные в штат в качестве прачек и санитарок, шушукались то о черной корове с одним рогом, повадившейся шастать по окрестным лесам, то о безногом двухголовом младенце, народившемся у лесничихи из соседнего района, то о курице, несущей черные яйца. Слухи все время менялись, но выводы из них походили один другой, как однояйцевые близнецы. Мол, не к добру это всё – быть беде. Но у Вилоры, как и у остальных из компании молодежи, что собиралась по вечерам «на мельнице», все эти слухи вызывали только смех. Ну и придумают же глупые суеверные бабы!..

Однажды вечером, когда они с Костей возвращались с посиделок «на мельнице», лейтенант внезапно остановился у ветлы, растущей на самой околице, и, взяв Вилору за руку, прижал ее ладонь к своей груди:

– Чувствуешь, как бьется?

– Да.

– А оно, Вилора, бьется не просто так. Оно так бьется, потому что ты рядом, понимаешь? – Он смотрел на нее, ожидая ответа.

Но Вилора только растерянно молчала. Костя… он был хороший. Сильный, добрый и честный. Но она пока была не готова к новой любви…

Вечером в прачечную принесли похлебку. Санитарки, кухарки и прачки из местных баб были отпущены практически сразу. Вернее, плавно перешли в подчинение уже немецких тыловых служб. То есть для них ничего особенно не изменилось. Они также кухарили, готовили и прибирались, вот только на солдатах и офицерах, за которыми они ухаживали, теперь была другая форма да язык был менее понятен.

Котелок Вилоры пропал где-то там, вместе с вещами в разбомбленной избе, поэтому она ела из треснувшей глиняной миски. Миска слегка подтекала, из-за чего Вилоре доставалось где-то на четверть меньше, чем остальным. Но ей хватало. Она уже давно привыкла есть мало, к тому же заняться в прачечной было совершенно нечем. Только лежать и спать…

Медсанбат подвергся налету в первые же часы. А может, немцы метили вовсе не в медсанбат. В конце концов, на другом конце деревни располагались артиллеристы. Однако досталось всем и по полной.

Ольгу Порфирьевну убило сразу, когда она, на ходу надевая белый халат, бежала через улицу к старым господским конюшням, где у них были оборудованы палаты и процедурные. Хищный остроносый самолет с неубирающимся шасси, освободившись от груза бомб на дальнем конце деревни, не стал отворачивать в сторону, а пронесся над деревней на бреющем, поливая улицу из пулеметов. То ли он не заметил белый халат, то ли летчику было совершенно наплевать, но длинная очередь подкинула легкую Ольгу Порфирьевну и швырнула о забор.

Кто-то отчаянно заголосил, кто-то из солдат-санитаров рванулся к лежащему телу, а Вилора, только-только выскочившая на крыльцо, замерла, вцепившись в косяк двери. Несмотря на свой студенческий опыт в препарировании трупов, она впервые видела, как буквально мгновение назад живой, знакомый и уже успевший стать дорогим человек переходит в разряд принадлежности анатомички. И это заставило ее оцепенеть.

А в следующее мгновение в спину чувствительно ткнулся крепкий кулачок Лиды и вытолкнул ее с крыльца.

– Ну чего стоишь?! Побежали!

И они бросились по улице. Но не успели пробежать и шести шагов, как сверху вновь послышался вой пикирующего самолета, и обе, не сговариваясь, рухнули за срубом колодца, что возвышался посреди улицы. С другой стороны сруба гулко застучало, и верхние бревна венца встопорщились щепками. Вилора зажмурилась и, обхватив руками голову, вжалась в бревна.

– А-ай! – взвизгнула Лида.

Вилора с трудом заставила себя открыть глаза и испуганно посмотрела на подругу. Та сидела, скрючившись и вцепившись в ногу. На чулке, под коленкой, чуть выше обреза узких голенищ, которые Лиде точно по ножке ушил какой-то из очередных ее воздыхателей, расплывалось красное кровяное пятно.

Вид крови отчего-то вышиб Вилору из ступора, в котором она пребывала с момента смерти Ольги Порфирьевны. Она вздрогнула и отчаянно огляделась вокруг в поисках санитарной сумки. На той неделе Ольга Порфирьевна издала распоряжение, предписывающее санинструкторам в целях повышения боевой готовности постоянно носить с собой санитарную сумку, но они с Лидой были военфельдшерами, и их это как бы не касалось. Поэтому их сумки хранились в процедурной, всё там же, на старых конюшнях. Вилора зло скривилась и, отчаянно оскалившись, рванула зубами рукав белого халата, который держала в руках.

– Ты что, халат?! – прошипела Лида, но Вилора уже согнулась над ее коленом, торопливо накладывая повязку. Она успела сделать два оборота, когда над головой вновь послышался знакомый заунывный вой. Но у Вилоры не было времени отвлекаться. Она делала то, чему училась, то, что должна была делать. Поэтому все, что творилось там, вне этого дела, не способно было ее отвлечь…

«Ничего, до конца налета сойдет, а там продезинфицируем и наложим правильную повязку. Судя по всему, кость не задета, значит, рана не опасна. Ничего, Лидочка, все у нас еще с тобой будет хоро…» Додумать Вилора не успела. Она как раз трудилась над рукавом, разрывая его обрез на две ленточки, которыми собиралась зафиксировать эту повязку, когда с неба вновь гулко застучало, и в следующее мгновение Лида как-то странно вздрогнула всем телом, судорожно всхлипнула и… мертво сползла по срубу на землю, уставившись в небо остекленевшими глазами. Вилора оцепенела, ошеломленно глядя на подругу, а затем медленно подняла лицо вверх, к небесам, с которых пришла еще одна смерть, и горько, без слов, по-бабьи завыла…

Налет кончился так же внезапно, как и начался. Вот вроде еще мгновение назад метались по небу злобные твари с крестами на крыльях, поливая улицы и дома тяжелыми струями свинцовой смерти, а потом вдруг исчезли, напоминая о себе только затихающим вдалеке гнусным воем моторов. Несколько минут ничего не происходило, как будто люди сразу не поверили, что все это внезапное пиршество смерти кончилось, и на этот раз пронесло, а затем деревня начала потихоньку оживать.

Вилора очнулась от того, что молоденький парнишка-санитар тихонько тряс ее за плечо.

– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант… Там это… вас замначлеч требует. Срочно.

– А-а? – Вилора отпустила голову Лиды, которую прижимала к своей груди, и недоуменно посмотрела на санитара. Как, она еще жива?

– Товарищ лейтенант, он очень требует, – вновь настойчиво повторил санитар.

– Иду.

Вилора начала подниматься, но вдруг замерла. А как же Лида? Как же?.. Что же ей…

– Так вы насчет товарища лейтенанта не беспокойтесь, – правильно расценив ее нерешительность, заговорил санитар, – мы уже того… собираем всех. Товарища военврача второго ранга вон уже отнесли. Товарищ замначлеч приказал мертвецкую в омшанике на заднем дворе сделать.

В конюшнях Вилора объявилась через три минуты. Еще в дверях, услышав голос Подушного, она почувствовала, что у нее задрожали губы. Ну хоть кто-то живой, а то все умирают и умирают у нее на глазах. И хотя санитар говорил ей о том, что Кирилл Петрович не только жив, но и вовсю распоряжается, до тех пор пока она не услышала его голос своими ушами, эта информация оставалась для нее совершенно абстрактной.

– Кирилл Петрович!

– А, Сокольницкая… бегом сюда, в операционную!

Вилора вбежала внутрь и испуганно остановилась.

Кирилл Петрович лежал на столе со снятыми штанами, а рядом хлопотала Сима, операционная сестра.

– Кирилл Петрович, что с вами?

– Видишь, зацепило. Ну ты не стой столбом, не стой. Быстро готовься к операции. Рана-то пустяковая, но пуля застряла очень неудобно. Надобно извлечь. А то сейчас поток раненых пойдет, а у нас хирургов-то – ты да я, да мы с тобой. А я, если пулю не извлечь, хирург никакой.

– Кирилл Петрович, так мне же Ольга Порфирьевна запретила в операционную…

– Кончились те запреты, Вилора, – вздохнул Подушный…

Первый день Вилора запомнила только урывками. Раненые начали поступать, еще когда она возилась с Кириллом Петровичем. Вернее, несколько человек было и раньше, но то были свои, из санбата или артдивизиона, а потом пошли подводы из полков. Еще два или три раза были налеты, но Вилора пряталась в погребе всего однажды. Во время остальных она не могла прервать операцию. Потом налеты прекратились. Похоже, настоящей целью авиации все-таки был артдивизион, и как только артиллеристы покинули деревню, самолеты немцев потеряли к ней интерес.

Когда Вилора в очередной раз сделала последний стежок и, разогнувшись, хрипло бросила: «Следующий», – кто-то положил руку ей на плечо. Вилора обернулась. Это был Подушный.

– Всё, Сокольницкая, всё, девочка моя. Пока конец. Иди-ка ты перекуси, а то еле на ногах держишься. Баба Устинья там славного борщеца наварила. Все уже поели, только для тебя чугунок в печи держит.

Баба Устинья верховодила среди местных кухарок.

– А-а… раненые?..

– Всех, кому требовалась немедленная операция, мы с тобой обиходили. Остальные – завтра.

Выйдя из операционной, Вилора стянула маску, перчатки и рухнула на топчан в процедурной. Все тело ломило, в висках стучало, голова была как в тумане. Она сидела так, пока ее не окликнули:

– Вилора!

Девушка подняла голову. Прямо перед ней стояла Сима с дымящейся миской и ломтем хлеба с салом.

– Вот, поешь.

Вилора кивнула и попыталась благодарно улыбнуться. Вышло не очень. Она потерла виски.

– Голова болит? – спросила Сима.

– Что-то в висках стучит.

Сестра качнула головой:

– Это не в висках. Это канонада.

– Наши?

Сима покачала головой.

Вилора носом втянула парок, поднимающийся от миски, и тут на нее накатил дикий голод, аж в животе засвербело. Она торопливо сцапала миску, пересела к столу и, размешав плавающую в самой середке лепешку сметаны, торопливо зачерпнула ложкой, одновременно впиваясь зубами в здоровенный, в два пальца толщиной, бутерброд из черного домашнего хлеба с толстым ломтем сала.

Наевшись, Вилора тщательно вымыла руки, умылась и, стянув халат (боже, она ела прямо в халате! Да профессор Таунберг, преподаватель по специальности, за такое точно убил бы!), вышла на улицу.

Уже стемнело. Двор был заполнен людьми, большинство щеголяли белеющими в темноте повязками. И несмотря на то что многие из них были молодыми парнями, которые еще вчера точно начали бы перешучиваться и заигрывать с Вилорой, сейчас никто не обратил на нее внимания. Одни сидели кружком, другие в одиночку. Молча курили или тихо переговаривались.

Вилора прислушалась. Канонада громыхала не только впереди, но и где-то южнее и даже немного восточнее. Чуть ли не у Кобрина.

– Как там? – тихо спросила она раненого, молча сидящего на поленнице у стены с горящей папиросой, про которую он вроде как забыл. Во всяком случае, за ту минуту, что Вилора стояла рядом с ним, он не сделал ни одной затяжки.

– Говорят, немецкие танки уже на окраинах Кобрина.

– А как наши?

Раненый пожал плечами:

– Не знаю. Минск бомбили. И Киев. А еще в двенадцать Молотов выступал. С заявлением. Вероломно, дескать, напали! – Солдат зло скрипнул зубами: – Вероломно… А куды вы, мать вашу, смотрели-то? На что вы годны-то, если немец вас так объегорил? Чего в начальники-то лезли? А теперь из-за вас людям смерть принимать?..

– А ну отставить паникерские разговоры! – раздался откуда-то звонкий голос.

Вилора обернулась. К ним подходил высокий офицер со знаками различия старшего политрука на петлицах. Его левая рука была подвешена на косынке из бинтов, обернутой вокруг шеи.

– Кто это тут панику разводит? – строго продолжил он. – Как фамилия? Из какого подразделения?

– А нету боле моего подразделения. Полегли все – весь второй огневой взвод. Один я остался. Да и то ненадолго с такими-то начальничками! – зло огрызнулся раненый, выбросил недокуренную папиросу, поднялся с поленницы и двинулся в сторону риги, где были оборудованы палаты для самых тяжелых, вчера еще пустовавшие.

Старший политрук проводил его сердитым взглядом, но остановить не решился, вместо этого развернулся к Вилоре:

– А вам, товарищ лейтенант, следует такие разговоры жестко пресекать. Не то я немедленно доложу в особый отдел, что у вас в медсанбате культивируются панические настроения.

Вилора отчего-то подумала, что этот старший политрук не из кадровых. Очень уж резануло слух не слишком привычное в лексиконе военных словечко «культивируются». И как-то отстраненно задумалась, кем он был в той, прошлой, гражданской жизни. Учителем? Или инструктором райкома?..

– Вам понятно?

Вилора вздрогнула:

– Так точно, товарищ старший политрук.

– Да что ж ты к человеку пристал, злыдень? – послышался из-за ее спины голос санитарки бабы Нины. – Не видишь: девонька еле живая. Шестнадцать часов у операционного стола отстояла. Эвон твою руку кто, думаешь, зашивал? А ты ей тут политинформацию заместо отдыха устроил!

Старший политрук недоуменно уставился на санитарку:

– Так это что… она – хирург?!

– Она-она, – закивала баба Нина. – А давай-ка, девонька, ложись. Я тебе в процедурной постелила.

– Баба Нина, да я лучше у себя…

– У тебя негде, девонька. В вашу с Лидой-покойницей, царствие ей небесное, избу бонба попала. Бурелом один да угли остались.

Вилора несколько мгновений переваривала новую потерю, затем выбросила ее из головы и покорно двинулась в сторону процедурной, едва не вывихнув челюсти в отчаянном зевке. После сытного ужина и нескольких глотков свежего воздуха, после душной и провонявшей дезинфекцией операционной неудержимо потянуло в сон.

Она улеглась на топчане, укрылась заботливо брошенной здесь же чьей-то шинелькой и, уже проваливаясь в сон, уловила обрывки разговора бабы Нины и политрука.

– Такая молоденькая – и уже хирург?

– Так нету стареньких-то. Поубивало всех. Только вот она осталась да Кирилл Петрович раненый. В ногу. Больше чем полчаса стоять не может. Потому все на ней…

Вилора проснулась оттого, что ее сильно трясли за плечо.

– А?!..

– Вставай, девочка моя, новых раненых привезли.

– Ага. – Вилора потерла лицо рукой. – Я сейчас… Я уже…

– Ничего-ничего, время пока есть. Сима еще готовит операционную. – Кирилл Петрович разогнулся и, прихрамывая, двинулся к выходу из процедурной. В дверях он остановился, обернулся и ободряюще улыбнулся: – А у тебя легкая рука, Сокольницкая. Все, кого ты вчера прооперировала, ночь пережили. И это считай первые пациенты. Редкий результат, можешь мне поверить. Даже завидно…

Вилора, уже вскочившая и торопливо натягивающая халат, на мгновение замерла, со сна не сразу поняв, что это Кирилл Петрович такое сказал, потом заулыбалась и покраснела, как будто получила желанный комплимент. Впрочем, может, так оно и было…

Но утро не задалось. Первый раненый умер прямо на операционном столе. Вилора как раз прошла брюшину и уже нащупала осколок, как вдруг Сима резко выкрикнула:

– Пульс пропал!

Вилора на мгновение замерла, затем решительно выдернула осколок и тут же приказала:

– Реанимацию, быстро!

Сама же, отбросив скальпель, начала массаж сердца. Сима тут же вколола магнезию и крикнула за спину:

– Кислород!..

Но все было напрасно. Они промучились двадцать минут, но добиться возобновления работы сердца так и не удалось. На шестой минуте Вилоре, правда, показалось, что вот-вот, что сердце отзывается, что сейчас пойдет пульс, а когда мертвое тело увезли, она вышла в коридор, рухнула на топчан и замерла, впав в оцепенение. Спустя пять минут из второй операционной прихромал Кирилл Петрович. Сима тут же подскочила к нему и что-то горячо зашептала. Хирург насупился, сурово кивнул и, подойдя к топчану, на котором сидела Вилора, тяжело опустился рядом.

– Ну, Сокольницкая, долго будем так сидеть?

Вилора подняла на него полные слез глаза:

– Кирилл Петрович, я же все делала, как учили: и магнезию вколола, и массаж, и кислород… Я не понимаю, что я сделала не так?! – И она горько заплакала, уткнувшись ему в плечо.

Подушный обнял ее за плечи:

– Ну поплачь, поплачь… А что касается того, что ты сделала не так… все ты сделала правильно, девонька, все правильно.

– Но почему же тогда…

– А потому что сил уже у него не осталось. Скачала болевой шок, потом кровопотеря сумасшедшая, опять же внутренние повреждения… Пойми, девонька, всех спасти еще ни одному врачу в мире не удалось. Даже в мирное время, а уж теперь-то, на войне… Я все понимаю – шок у тебя. В мирное время я бы тебя немедленно домой отправил. С наказом жахнуть разведенного спирту и хорошенько выспаться, но… – Он вздохнул. – Сама видишь: раненые потоком идут. А ты у нас, так уж вышло, основной хирург нынче. Не могу я тебе более пяти минут дать. Иначе те, кого еще можно спасти, даже до операционной не дотянут.

Вилора вздрогнула.

– Ой, Кирилл Петрович, простите, я сейчас…

– Ничего-ничего, девонька, пойди вон умойся. А то глаза красные. Ничего не увидишь в ране-то.

– Ага, я сейчас…

Костю привезли уже под вечер. Вилора сразу даже и не поняла, что это он. За два дня она привыкла, подходя к пациенту, сразу же направлять взгляд на умело подготовленное Симой операционное поле, всматриваться в область повреждений. А здесь ранение было тяжелое. Множественное осколочное правого бедра и брюшной полости с повреждением верхнего отдела правой берцовой кости. И все это на фоне контузии. В принципе шанс побороться за ногу был, но слабый и трудоемкий – на часы работы. А в коридоре ждали еще шесть раненых с показаниями к немедленной операции, поэтому Вилора приняла решение: ампутация. И уже почти перепилив кость, она бросила быстрый, беспокойный взгляд на лицо пациента, да так и замерла с пилой в руке. Это оказался Костя. Вилора несколько мгновений смотрела на него глазами, почти сразу же наполнившимися слезами, а затем сглотнула и бросила Симе:

– Промокни мне лицо, – после чего вновь заработала пилой.

Вечером, когда поток пациентов иссяк, Вилора вышла из конюшни и недоуменно огляделась. Двор, еще вчера заполненный ранеными, оказался наполовину пуст. Вилора оглянулась. Из прачечной бодро выкатилась баба Нина с тазом стираных простыней и принялась сноровисто развешивать их на веревке.

– Баба Нина, а где все?

– Кто, девонька?

– Ну… раненые.

Санитарка заулыбалась:

– Ох ты господи, совсем уморилась, милая! Небось опять цельный день из операционной не выходила? Увезли их. Часов в восемь еще. Санитарные машины из госпиталя пришли.

– А Костю?

– Кого?

– Ну… раненый был, старший лейтенант Колодяжный. Я ему еще… – Тут голос Вилоры предательски дрогнул, но она справилась с собой и закончила: – Ногу ампутировала.

– Ах, Костю-то, так и его увезли. Теперь их в госпитале лечить будут или вообще в тыл отправят. Костю-то уж точно. Для него теперича война закончилась.

Никто из них даже не подозревал, что всего через полчаса после того, как машины загрузились ранеными, в десяти километрах от медсанбата санитарная колонна наткнулась на колонну танковой дивизии вермахта и была в упор расстреляна из пушек. Не выжил никто…

На следующее утро медсанбат подняли в половине пятого. И не потому, что привезли новую партию раненых. В старую конюшню вбежал какой-то майор в танкистском комбинезоне и с наскоро замотанной уже замызганными бинтами головой и закричал:

– Подъем! Быстро!

Вилора оторвала голову от тощей подушки, не особенно смягчавшей вздернутый верх топчана, и заспанно завертела головой.

– Что случилось? – послышался сонный голос Кирилла Петровича. – И кто вы такой, собственно?

– Майор Толубеев, командир второго батальона, – представился танкист. – Приказ комдива: немедленная эвакуация. Немцы захватили Кобрин и перекрыли дорогу на Пружаны. Части дивизии уже начали отход в восточном направлении. Вам приказано…

– Товарищ майор, – перебил его Кирилл Петрович, – но… мы не сможем. У нас практически не осталось транспорта. Санитарная машина всего одна, а подводы…

– Ничего не знаю! – возвысил голос майор. – Вы что, не понимаете? Немцы вот-вот будут здесь.

Кирилл Петрович на мгновение задумался.

– Ну хорошо. Но вы не могли бы выделить нам в помощь…

– Доктор, – танкист стиснул плечо Подушного, – от моего батальона осталось два танка. И полсотни бойцов. Если немцы ударят сейчас – они сомнут нас за полчаса. Если не быстрее.

– Но… как же так? – недоуменно начал Кирилл Петрович. – Мы же не можем бросить раненых, и потом…

Но танкист его уже не слушал, развернулся и выбежал наружу.

Следующие два часа они суматошно готовились к эвакуации. Подвод не хватало. К тому же остатки второго батальона майора Толубеева, занявшие оборону в поле у западной окраины деревни, вновь привлекли внимание вражеских самолетов, появившихся через полчаса после рассвета. И хотя налет был только один, да и бомбы все легли на позициях танкистов, один самолет пару раз прошелся над деревней, поливая ее огнем бортовых пулеметов. И хотя убило всего двоих, одной из погибших оказалась баба Нина…

В путь тронулись около семи утра. Слава богу, бо́льшую часть раненых увезли еще вчера, так что кое-как всех удалось разместить. Последние подводы еще только выезжали из деревни, когда на противоположном конце, там, где заняли оборону танкисты, загрохотало. Вилора вздрогнула и зябко поежилась.

– Минометы бьют, – угрюмо буркнул раненый, сидевший на подводе рядом с ней. – Значит, скоро в атаку двинутся.

– Да уж точно, – отозвался другой, – знамо дело. Ежели бы не собирались, так и не бомбили бы с утра. Немец – он зазря бомбы бросать не будет. Ежели бомбят – значит, атакуют…

И солдаты замолчали, видно задумавшись об одном и том же. Сколько сумеют продержаться бойцы Толубеева и хватит ли им этого времени, чтобы выскользнуть из мешка, который вот-вот должен был сомкнуться вокруг остатков танковой дивизии. Не зная о том, что мешок уже сомкнулся…

На немцев они наткнулись всего через три километра от деревни. Те, похоже, заметили их издалека и затаились на опушке, ожидая, пока подводы медсанбата подойдут поближе. А затем просто вышли из кустов или выкатились из высокой травы.

– Хальт! – проорал стоявший впереди, вскидывая руку. Он был не слишком высок, курнос, черноволос и довольно молод. Рукава его мундира были закатаны по локоть, голова обнажена, а поскольку в руках у него в отличие от окружающих не было оружия, Вилора сразу подумала, что это, наверное, офицер. Так оно и оказалось.

Их разоружили, что, впрочем, было нетрудно. С шестнадцати подвод немцы собрали только дюжину винтовок и несколько пистолетов. Подушному даже пришлось перелопатить весь чемодан, для того чтобы отыскать свой штатный ТТ.

Вилора все время ожидала, что вот-вот начнется что-то страшное, что немцы начнут расстреливать раненых или грабить и насиловать, но все обошлось. Немцы велели разгрузить три подводы, выделили десяток конвоиров и приказали разворачиваться и возвращаться обратно. Приказы отдавались большей частью жестами, сопровождаемыми криками: «Шнеллер!», что означало – Вилора помнила из институтского курса немецкого – «Быстрее!».

После чего они разошлись. Немцы, за исключением конвоиров, двинулись дальше на восток, а санбат – обратно на запад.

До деревни добрались через час. Еще за триста метров до окраины, едва перевалили взгорок, в глаза бросился сгоревший БТ, на котором ночью в санбат приезжал майор Толубеев. А может, это был другой, ведь майор говорил, что у него осталось два танка. Танк был полностью покрыт копотью, а из-под свернувшихся, будто листки бумаги под огнем, кормовых капотов все еще струился в небо черный дым.

В деревне уже вовсю хозяйничали немцы. Конвоиры приветственно заорали и замахали руками, и на дорогу тут же высыпало множество немцев. Они чувствовали себя вольготно, практически все были без оружия, в расстегнутых кителях, кое-кто в подтяжках поверх белых нательных рубах.

Когда подводы ехали сквозь толпу, Вилора чувствовала, как взгляды скользят по ней, будто что-то липкое, а они все пялились на нее и хохотали, нагло скаля зубы и тыкая в нее пальцами.

Подъехали к старым конюшням, где им велели разгружаться. После чего мужчин загнали в подвал, а женщин – в бывшую прачечную. И до самого вечера их никто не беспокоил. Только уже перед самым закатом всё те же кухарки из местных, которые готовили на медсанбат до эвакуации, принесли казан с похлебкой, сообщив, что немецкий командир приказал им, после того как они накормят его роту, приготовить поесть и пленным. Благо продуктов в кладовых осталось довольно много, потому что в первую голову грузили раненых, медицинские препараты и оборудование, а все остальное – как получится.

Уже ночью, когда они с Симой лежали у стены, за большим котлом, в котором прачки кипятили замызганные кровью простыни, Сима внезапно подвинулась к Вилоре и тихо прошептала:

– Как ты думаешь, нас убьют?

Вилора несколько мгновений глядела в потолок, а потом безразлично пожала плечами:

– Не знаю. Пока не убили. Может, и дальше…

Сима сильно зажмурилась и какое-то время молчала.

Наконец она открыла глаза.

– Знаешь, когда я была маленькой, у меня был хороший способ убежать от неприятностей. Я сильно-сильно зажмуривала глаза и накрывалась с головой одеялом. И так засыпала. А наутро всегда все оказывалось хорошо… ну или хотя бы гораздо лучше, чем было вчера.

Вилора горько вздохнула:

– Мы уже большие, и нам нечем накрыться с головой. Даже шинелей нет…

А на следующее утро в расположении немецкой роты появился тот самый толстый фриц в очках и черной форме, и их по одной начали вызывать на допросы.

Два дня были похожи, как братья-близнецы. Пленные ели, спали, время от времени кого-то уводили на допрос. И лишь на третий день с утра во дворе внезапно послышался какой-то шум.

В те времена, когда в этом здании располагалась конюшня, помещение, в котором разместилась прачечная, видимо, использовалось как сеновал, поэтому никаких окон здесь предусмотрено не было, за исключением нескольких отдушин прямо под стрешней, так что увидеть, что происходит во дворе, не представлялось возможным. Поэтому все лишь замерли, прислушиваясь. Во дворе ругались. Один голос звучал зло и временами срывался на визгливые нотки, а второй – глухо и едва различимо. Но что-то знакомое в нем угадывалось.

– Подушный? – недоуменно произнесла Сима.

Вилора вслушалась. Похоже, действительно второй голос принадлежал Кириллу Петровичу.

– С кем это он? – Сима замерла, а затем ее лицо озарилось надеждой. – А может, наши? Может, наступление?

Вилора с сомнением качнула головой:

– Так стрельбы же не было.

– А может, ночью тихонько подобрались и…

– Всех? – все еще недоверчиво повторила Вилора, хотя ей уж очень, очень-очень, ну просто очень-очень-очень захотелось поверить в чудо.

И в этот момент раздался выстрел. Все оцепенели. Шум на дворе утих. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем снаружи загрохотал засов. Женщины молча смотрели на распахивающиеся створки, уже не надеясь, что увиденное принесет хоть какую-то надежду. Так оно и оказалось. В ворота вошел уже знакомый всем толстый очкастый немец в черной форме с двумя солдатами в болотно-зеленой форме полевых войск, держащими наперевес винтовки. Толстяк остановился и, щурясь со свету, окинул прачечную взглядом.

– Фрейлейн лейтенант Сокольницкая, – повелительно бросил он.

Вилора замерла, потом беспомощно оглянулась на Симу. Та смотрела на нее отчаянным взглядом.

– А-а, фрейлейн, – обрадовался немец, перехватив скрестившиеся на Вилоре взгляды. – Прошу следовать сa мной.

Вилора медленно поднялась на ноги и двинулась к немцу. Тот не стал дожидаться, пока она подойдет вплотную, развернулся и вышел из прачечной.

Выйдя следом, Вилора остановилась и зажмурилась. После глубокого сумрака, царившего внутри, глаза резануло. А когда она смогла наконец открыть их, невольно вскрикнула, зажав ладонями рот. Посреди двора, в какой-то неестественной вывернутой позе лежал Кирилл Петрович, а на его лбу алело маленькое красное пятнышко, как будто он замарался и не стер…

– …будете более благоразумный, фрейлейн лейтенант. Ми надеяться на ваше сотрудничество.

– Что? – Вилора вздрогнула и отшатнулась. Оказывается, толстый фриц все это время что-то ей втолковывал. Немец нахмурился. Судя по всему, ему не понравилось, что она не слушала. Однако на первый раз он решил оставить без наказания подобную невнимательность и еще раз повторить.

– Там, – он указал в сторону той части старой конюшни, где раньше располагались операционные и процедурная, – есть несколько солдат унд официр великий райх, который требуют срочный медицинский помощь. Ви должен оказать ее.

«Так вот оно в чем дело!.. Они пытались заставить Подушного оперировать своих солдат, а он отказался. Ну так и я тоже не буду!» Но высказать все, что надумала, Вилора не успела. Похоже, немец все понял по ее мгновенно заледеневшему взгляду. Потому что его лицо скривилось в презрительной усмешке.

– Если вы будете упорство, то ми будем наказывать ваш люди, – с этими словами немец развернулся и махнул кому-то рукой.

Вилора повернула голову. Спустя несколько секунд из подвала, где содержались мужчины, выволокли несколько человек, среди которых Вилора увидела Пашу. Немец пролаял короткую команду. Солдаты отделили от группы двоих и поставили у стены конюшни, лицом к стене. Напротив выстроились четверо немцев. Вилора оцепенела. Толстяк в очках несколько мгновений смотрел на нее, а затем снова что-то приказал. Солдаты вскинули винтовки.

– Нет! – возглас вырвался у девушки сам собой, помимо ее воли.

– Что ви решать, фрейлейн лейтенант?

– Я… мне… я должна осмотреть ваших раненых.

Немец неторопливо развернулся:

– Ви следовать за мной.

Раненых оказалось шестеро. Четверо солдат и двое офицеров. Тяжелый был только один – офицер с проникающим ранением легкого. Судя по всему, весь сыр-бор разгорелся как раз из-за него, потому что остальные были вполне транспортабельны.

– Что вам необходимо, чтобы ви приступить операций?

– Мне нужны помощники…

– Ви их получить.

– …и инструменты. А еще нужно приготовить горячую воду, бинты и… – Вилора быстро перечислила все необходимое.

Немец величественно кивнул:

– Карошо, ваши инструменты и медикен принадлежность сложены вон там. Помощники отобрать сами. Но должен предупредить: если кто-то из раненых умрет – ми расстрелять ваши люди. По три человек за каждый умерший.

Вилора торопливо кивнула, уже почти бегом направляясь к воротам прачечной. Ей срочно нужна была Сима. Немец очень плох, и каждая минута теперь на вес золота…

Оперировать последнего солдата она закончила, когда уже стемнело. Как выяснилось, во время боя, который вели танкисты майора Толубеева, операционные сильно пострадали. В них не осталось ни одной целой лампы. Но толстый немец подсуетился и поставил в операционной трех солдат с мощными аккумуляторными фонарями, обрядив их в белые халаты из запасов медсанбата. И освещение, и дополнительная охрана, что в сложившейся обстановке было совершенно не лишне.