Текст книги "Гонка века. Самая громкая авантюра столетия"

Накануне отъезда, 30 октября, атмосфера была еще более лихорадочной, чем на протяжении всех пяти месяцев подготовки. Хаос царил такой, что Дональд Керр отменил съемку репортажа «ВВС». Он велел группе отложить камеры, а вместо этого помочь с подготовкой, и те бросились покупать сигнальные ракеты, спасательный жилет и другие вещи, которых еще не было в наличии. «В тот день Дональд не обедал: не было времени, – рассказывает Керр. – Он стоял на палубе, пытаясь разобрать гору вещей, а их все продолжали заносить на борт. Ближе к вечеру мы вытащили его в ближайшее кафе выпить чаю и съесть бутерброд. Он был в ужасном состоянии. Его трясло от недосыпания и недоедания. Сомнений не было: ему не хотелось уезжать. Дональд бормотал себе под нос: «Все плохо, все плохо». Он знал, что путешествие может стоить ему жизни, но так и не заставил себя произнести это вслух».

Возможно, сейчас, через столько лет, сложно понять, почему никто не остановил этот продолжающийся кошмар, однако происходящее не было таким уж необычным, как может показаться на первый взгляд. Всем так хотелось, чтобы этот грандиозный проект осуществился. Дональд Кроухерст сам задавал тон. Его намерения были искренними, а усилия героическими, и как случалось много раз ранее, ему удалось убедить себя в реальности своих фантазий. Рядом не оказалось человека, который бы объяснил Кроухерсту, что его мысли никак не могут изменить действительное положение вещей.

В течение тех последних двух недель в Тинмуте в исполнении яхтсмена разыгрывалась версия всем известной сказки «Новое платье короля», повествующей о силе внушения, основанного на людском тщеславии. Сначала людям рассказывали о богатстве и популярности королей. Потом они привыкали к мысли, что у них вскоре будет свой король. Потом глашатай объявлял им, каким изысканным, утонченным и прекрасным окажется этот король. Затем являлся сам монарх. Он не только прибывал с опозданием, но к тому же еще был совершенно голым, однако в толпе не оказывалось ни единого человека, кто бы в полный голос, вслух осмелился озвучить ту простую истину, которую сообщали людям их глаза. Великолепие замысла так овладело умами людей и приобрело над ними такую власть, что он стал для них важнее, чем неприкрытая реальность.

Знакомый процесс гипноза посредством создаваемых самими же людьми мифов лучше всего описал американский историк Дэниел Бурстин в классической работе о рекламе и пиаре, паразитирующих на людском тщеславии, под названием «Имидж».

«Во второй половине столетия мы не только ввели себя в заблуждение относительно уникальности окружающего мира, но также исказили собственные представления о самих людях и о том, сколько великих личностей можно найти среди них… Два века назад, когда среди нас появлялся великий человек, окружающие искали в нем промысел божий. Теперь же мы ищем для него пресс-агента.

Корень проблемы, источник этих преувеличенных ожиданий, формируемых социумом, лежит в уникальной способности человека – его умении делать людей знаменитыми… Нам не хочется верить, что предмет нашего восхищения является большей частью продуктом синтетическим. Создав знаменитость, сделав ее волей-неволей нашим ориентиром, образцом для подражания, путеводной звездой наших интересов, мы склоняемся верить, что она вовсе не создана искусственно, а каким-то образом по-прежнему является героической личностью, ставшей таковой милостью божьей. Сегодня таких знаменитостей вокруг в избытке благодаря нашей чудесной способности плодить их сотнями и тысячами».

В произошедшем большей частью виновны два фактора: очарованность провинциального городка грандиозным событием и работа машины национальной пропаганды. Как и многие умные, но простодушные люди, Дональд Кроухерст соблазнился притягательностью славы, при этом одновременно презирая ее. Он верил газетным историям, но при этом думал, что сможет сыграть роль за достойный гонорар. С одной стороны, он полагал волшебные истории о героизме и скандалах более реальными, чем они могли быть на самом деле, а с другой – считал их такой примитивной показухой, какую можно искусственно воссоздать при помощи кое-чего большего, чем благие намерения, бравурность с эпатажем и умелый пресс-агент. И конечно, он был околдован магнетизмом больших людей и больших денег, без которых, как казалось всем провинциальным кандидатам в герои, не обходилось ни одно мероприятие, устраиваемое в Лондоне. Погоня за славой была игрой, доходным предприятием, приносящим большие деньги и тешащие самолюбие заголовки, которые прилагались в качестве дополнительной награды к заявленному мероприятию. А оно, по мнению Кроухерста, было великим большей частью потому, что миллионы читателей газет поверили в это. Если редакции газет с Флит-стрит и заслуживают осуждения за то, что подталкивали Кроухерста к отправлению, то они делали это только потому, что порой пресса охотно поддерживает созданные обществом иллюзии, подобные той, о которой идет речь. Ведь именно благодаря им и продаются газеты.

Вся вторая половина дня и бо́льшая часть вечера накануне отправления были заняты погрузкой оборудования на борт. Когда стемнело, Кроухерст сошел на берег и отправился в отель, где был запланирован прощальный ужин с Клэр, ее сестрой Хелен и Роном Уинспиэром. Были приглашены и другие гости, но их задержали личные дела. Владелец отеля презентовал к столу бутылку шампанского. Она не оживила ужин, который прошел в довольно гнетущей атмосфере. Впервые за время дружбы с Кроухерстом Рону Уинспиэру пришлось развлекать компанию беседой. Он объявил, как будет здорово, если к возвращению Дональда в городе окажется уже новое правительство из пришедших к власти лейбористов (Рон был ярым сторонником этой партии). Кроухерст взялся было спорить, но без особого энтузиазма. После ужина появились Иствуды, Эллиоты, Биэрды, Стэнли Бест и Родни Холворт, зашедшие выпить по стаканчику, и обстановка уже не казалась такой мрачной и гнетущей.

Холворт, как обычно, фонтанировал идеями. Что, если победительница местного конкурса красоты «Мисс Тинмут-1968» проплывет вместе с моряком до линии старта, поцелует его перед тем, как прозвучит выстрел, а потом прыгнет за борт? Или, может быть, прямо перед отъездом Дональду с Клэр стоит посетить часовню на берегу и сфотографироваться там во время молитвы? (Дональда без Клэр в конце концов уговорили съездить в эту часовню. У Холворта до сих пор хранятся фотографии, где Кроухерст сопротивляется уговорам.)

После коктейлей Дональд и Клэр отправились к яхте для проведения окончательной проверки. На палубе до сих пор было навалено оборудование. Они разобрали что могли, а потом вернулись в отель. Было два часа ночи. В постели Дональд молча лежал рядом с Клэр. Он подыскивал правильные слова и наконец едва слышно произнес: «Дорогая, я очень разочарован яхтой. Она совершенно не такая, какую я хотел. Я не готов к отплытию. Если я отправлюсь в путешествие, не сойдешь ли ты с ума от беспокойства?» Клэр в свою очередь ответила встречным вопросом: «Если ты откажешься от всего, не будешь ли ты несчастен до конца своей жизни?»

Дональд не ответил, а начал рыдать. Он проплакал до самого утра. В ту последнюю ночь он едва ли спал больше пяти минут. «Какой же я была дурой! – говорит теперь Клэр. – Такой глупой дурой! Все факты лежали прямо передо мной, но я так и не поняла, о чем говорил Дон. А ведь он намекал, что проиграет, и хотел, чтобы я остановила его. Он так блестяще справлялся со всеми неприятностями в трудные времена, что я и представить себе не могла, что у него что-то может не получиться. Было просто невообразимо, чтобы он погиб. Так что я отмахнулась от его просьбы. Какой же я была дурой!»

6. Прощальное письмо

Перед отправлением Дональд Кроухерст поделился с друзьями своими опасениями. Есть вероятность, сказал он, пусть и небольшая, что он не вернется из путешествия. Яхтсмен также сообщил, что на всякий случай составил завещание и написал несколько писем – своей жене и каждому из четырех детей. Местонахождение завещания и четырех посланий до сих пор остается неизвестным. Возможно, Кроухерст так и не нашел на это времени или же отдал конверты одному из своих друзей, чтобы тот сохранил их до тех пор, пока маленькие Кроухерсты не станут достаточно взрослыми, чтобы прочитать послания отца. Письмо к жене, или, точнее говоря, один из его черновиков, было найдено. Через четыре месяца после отплытия тримарана Клэр Кроухерст взялась перебирать старые деловые бумаги на рабочем столе мужа. Среди документов она нашла пять листов, где Дональд набросал первый вариант своего прощального письма, которое должно было быть передано ей в случае его смерти. Скорее всего он сочинил его в своем рабочем кабинете летом 1968 года. Миссис Кроухерст разрешила нам опубликовать письмо.

Дорогая моя Клэр!

Я всем сердцем надеюсь, что ты никогда не прочтешь это послание, но если оно все же оказалось у тебя в руках, это означает, что в погоне за своими целями я взвалил на твои плечи почти что невыносимое эмоциональное бремя. И все же оно не является таковым, и я пишу эти строки именно затем, чтобы в последний раз поддержать тебя. Я прекрасно понимаю, что результат воздействия моих слов не будет немедленным, но со временем они окажут тебе довольно весомую помощь…

Крайне трудно осуществить задуманное, и все же для выполнения своей задачи я должен буду приложить гораздо больше усилий, чем когда бы то ни было. Это письмо – моя последняя возможность выразить тебе глубочайшую любовь и благодарность за счастье, которым были наполнены все годы нашей супружеской жизни. Я прихожу в отчаяние от невозможности выразить свои чувства словами: как можно употреблять такое слово, как «благодарность», если в нем присутствует оттенок вежливого «спасибо»? Но ты догадаешься, что я имею в виду, и простишь мое косноязычие.

На целых двенадцать лет ты превратила весь мой мир, все мое существование в сказку, наполненную необычайным по силе экстазом. Ты раскрасила в яркие цвета радуги все, что раньше было серым, унылым и безжизненным. Ты заполнила окружающее пространство светом и любовью, и я не променял бы моменты, проведенные с тобой, ни на что другое. Но похоже, пришло время закрыть книгу нашей счастливой летописи, и не потому что читатель устал, а потому что повесть подошла к концу: в ней не осталось страниц и не о чем больше читать. Я имею в виду, в ней не осталось страниц, чье содержание мы могли бы предсказать с достаточной долей уверенности, но если возвышенные чувства моей души окажутся настолько сильными, что не умрут вместе со мной, то моя любовь останется с тобой вечно. Если есть способ утешить тех, кого мы любим, даже не имея возможности быть рядом с ними физически, тогда я в любом случае принесу тебе это утешение.

Прошу тебя, постарайся избежать ужасной ловушки – соблазна искать признаки моего существования после смерти (на этом желании часто играют различные медиумы и им подобные). Я не хочу проявлять неуважение к достойным представителям этой профессии, однако они легко попадают под влияние собственных предрассудков, а менее порядочные индивиды просто ужасны в своем невежестве. Продолжай заниматься своими обычными делами. Теперь все бремя ответственности за семейные заботы ложится на твои плечи, и у тебя не будет недостатка в практических делах. Занимайся ими. (Тебе будут помогать разные специалисты и юридические советники, но помни, что они всего лишь консультанты. Прислушивайся к их мнению, но принимай решения самостоятельно. Я попытался сделать все, чтобы ты не испытывала финансовых затруднений.) Но об этом позже. Теперь же я пытаюсь донести до тебя следующее: я дам все, что тебе только нужно, для душевного, психологического комфорта, поэтому ты не должна искать успокоения в чем-либо еще. Эта тропинка уведет тебя в такие сферы, в которых сломленному духу уже нельзя доверять, так как он будет не в состоянии справляться с задачами разумно и здраво. Держись от таких тропинок подальше и сохраняй практичный, деловой взгляд на мир.

Ты спросишь меня: почему же я отправляюсь в путешествие, если всерьез полагаю, что могу не вернуться? Отвечу тебе. А потому что я уверен: наша жизнь – всего лишь вспышка во тьме, и ее ценность измеряется только одной красотой, которая вечна. По сравнению с вечностью она настолько же коротка, насколько и бессмысленна. Ты наполнила мою жизнь присущей ей красотой, той единственной красотой, какую я только вижу в ней. Если бы я не решился на это испытание, не принял вызов, то, может быть, наше будущее не было бы таким же радостным, какими были годы нашей совместной жизни. (Оставались бы мы такими же счастливыми и дальше, если бы продолжали жить вместе?)

Ничто нельзя утверждать наверняка, и меньше всего можно быть уверенным в жизни, которая с каждым прошедшим днем, минутой или даже секундой становится все более непредсказуемой. Вот как я встретил свою смерть. Какой в этом смысл? Автомобильная катастрофа, упавший с крыши кусок шифера, тромбоз… тысячи смертельных опасностей поджидают нас, готовые в любую секунду оборвать непрочную связь обстоятельств, поддерживающих наше существование. У меня нет намерения умереть. Беспредельный страх не охватывает мою душу, и скорее всего я никогда не испытаю такого чувства, потому что не боюсь ни того, что может со мной произойти, ни последствий, которые могут принести такие события для меня. Я лишь глубоко обеспокоен тем, чем это может закончиться для тебя и детей, которых люблю только во вторую очередь после тебя. Что бы ни случилось, можешь быть уверена: последние минуты своей жизни я провел не в бездействии, парализованный страхом, я всеми силами стремился остаться в живых ради тебя и детей. Ради тебя, читающей эти слова, которые я уже не смогу сказать, хотя в этом случае они бы с гораздо большей долей вероятности достигли своей цели. Не терзайся этим вопросом, а относись к случившемуся как к само собой разумеющемуся. И возвращайся к повседневной жизни, как будто мое отсутствие просто оказалось немного дольше, чем предполагалось изначально. Прошу тебя, не позволяй возникающим сложностям отравлять тебе жизнь, особенно в первое время. Со многими трудными делами легко справятся те, кто разбирается в них лучше тебя. Позднее, когда будешь готова, можешь взяться за них сама…

Теперь о детях. Для каждого из них я написал по письму, которые должны быть вскрыты в день их шестнадцатилетия. По-моему, этот возраст гораздо важнее, чем двадцать первый год жизни. После двадцати мало что можно сделать со сложившимися взглядами на жизнь, отношением к ней и поведением. Но в шестнадцать лет, когда только намечается дорога к ценностям мира взрослых, человеку все еще предстоит пройти долгий путь до зрелости.

Ненавязчиво напоминаю тебе о Роджере. Не позволяй ему доводить тебя до белого каления. Он очень возбудимый ребенок, и пока не вырастет, ему не удастся держать под контролем свои эмоции. Возможно, он никогда не сможет совладать с ними, если только не найдет свою страсть в жизни, которой будет отдаваться всецело и благодаря которой будет вознагражден так же полно, если не сверх меры.

Остальное будет. Не принимай Рэйчел и Саймона такими, какими они кажутся, и не позволяй Джеймсу мечтать слишком много. Я знаю, что пишу ужасные банальности. Тем не менее всегда неплохо иметь под рукой рекомендации, когда жизнь становится слишком сложной и тебе приходится туго. Оказавшись в ситуации, с которой не удается справиться, надеюсь, ты сможешь взглянуть на мир трезвым взглядом, если вспомнишь мои простые советы. Именно по этой причине я и привожу их в письме.

Надеюсь, твой домашний детский сад процветает. Хотелось бы, чтобы ты продолжала заниматься этим делом и чтобы оно дало тебе все необходимое для жизни. [Миссис Кроухерст хотела открыть детсад на дому в Вудландсе, но дальше планов дело не пошло.] Я считаю, что это занятие подходит тебе как никакое другое во многих отношениях. И более чем от чего-либо удерживайся от соблазна замкнуться в себе из-за наплыва эмоций. Прошу тебя всерьез заняться литературной деятельностью, если не получится с детсадом. Правда, в этом случае тебе придется приложить максимум усилий и концентрации, если ты решишь закончить хотя бы одну вещь. Я вовсе не пытаюсь снова набрасывать планы твоей дальнейшей жизни, дорогая. Мне хотелось бы заложить фундамент твоей будущей деятельности, чтобы у тебя была возможность заниматься тем, что, как я знаю, ты умеешь делать, и довольно хорошо. Между тем писательство требует дисциплины и самоотдачи, и ты должна осознать, моя любовь, что никогда не удастся достичь многого на поприще профессионального писательства, если не развивать оба качества.

Сказанное выше, конечно, не относится ко всему, что тебе, может быть, захочется написать для души, для себя. В таком случае тебе прямая дорога в литературный кружок (впрочем, его члены тотчас же начнут порицать тебя за отсутствие дисциплины!), который может дать тебе импульс, стимул к сочинению, если ты все же решишься писать профессионально.

Это что касается практической стороны жизни. Теперь же я должен проститься с тобой, и мысль об этом разрывает мне сердце. В настоящий момент ты готовишь обед на кухне и поешь. Я же, за исключением того, чем занимаюсь сейчас, чувствую себя безгранично счастливым, и причина моего счастья – как всегда – твоя постоянная любовь ко мне. Ее не выбросишь всю и не потребуешь наград, к которым я стремлюсь, хотя я попытаюсь отдать их тебе. Я уезжаю, потому что это стоит того. Это плавание – мой особенный вызов. Вероятнее всего, путешествие принесет коммерческую выгоду, но я отправляюсь в путь не ради денег. Я уезжаю, потому что моей душе не будет покоя, если я останусь. Я говорю о мире в душе, не зависящем от того, насколько ты счастлив в семейной жизни. Если отказываешься от одного из самых важных испытаний, уже никогда не будешь прежним, особенно когда это испытание задумано тобой самим! Я уезжаю, потому что должен уехать. Я не могу свернуть с пути и не хочу делать это. Я бы, конечно, не стал уезжать, будь шансы на победу минимальны, но я знаю, они очень, очень большие. Мы много раз говорили об этом друг другу. Возможно, мы использовали другие слова, но смысл оставался тем же.

Я так часто упоминаю об этом в своем письме потому, что хочу избежать встречных обвинений в случае, если ты все же читаешь эти строки, и напомнить тебе следующее: мое путешествие было не безрассудной дурацкой авантюрой, но предприятием, рискованность которого мы оба понимали и принимали. Когда принимаешь во внимание возможные последствия своих решений, как сделали это мы, нет нужды в упреках, даже если все же терпишь крах. Мы знали, что так может случиться, мы принимали риски, чтобы потребовать награды, и мы делали это вместе, сообща. Я не сожалею ни о чем и надеюсь, что и ты тоже солидарна со мной. Но я очень обеспокоен последствиями своей неудачи, из-за которой это письмо попало тебе в руки.

Бремя, которое ляжет на твои плечи, будет нелегким. Ты должна будешь стать и отцом, и матерью для детей, и финансовым менеджером всего семейного хозяйства. Выполняй свою работу прилежно ради меня, и она в достаточной мере вознаградит тебя, избавив от бессмысленного горя. Ничто не может нарушить или омрачить наше счастье – ни время, ни кратковременные горести будущего, ни то, что нам еще предстоит. Радости, что мы делили друг с другом, такие простые, безыскусные, яркие по силе, прошли. Они у нас в прошлом и запечатлены там навечно как подтверждение нашего супружеского партнерства.

Впереди одни лишь предположения. Не лей слез из-за того, что радость и счастье не длились дольше. Всем человеческим чувствам приходит конец, и это единственное, что можно утверждать наверняка. Итак, моя любовь, хотя я не знаю, навечно ли все это или же просто вспышка той слабой звезды, которая есть смертность, я должен уйти. Да покинет тебя боль. Да обретешь ты радость в детях. Пусть они растут, чествуя тебя. Пусть будут свидетельством нашей любви. И пусть согреют своей любовью, которую я теперь не в состоянии тебе дать, утешат и успокоят, укажут цель в жизни, как они делали это все те годы – те бессмертные, счастливые, наисчастливейшие годы, что мы с тобой провели вместе.

Да благословит тебя Господь, любовь моя.

7. Первые две недели в море

В три пополудни в четверг, 31 октября 1968 года – за девять часов до истечения конечного срока старта – яхту Дональда Кроухерста отбуксировали за отмель тинмутского порта, чтобы оттуда он начал свое путешествие. Было холодно, и моросил мелкий дождь. Кроухерста сопровождали три моторных катера, на борту находились около сорока человек: его друзья и съемочная группа «ВВС». Еще примерно полсотни зрителей наблюдали за происходящим с берега. Последний пакет (с батарейками для фонарика) из закупавшихся в спешке запасов был заброшен на борт судна, когда яхтсмен готовился поднять паруса. И тут же сразу все пошло наперекосяк. Передние паруса не поднимались – днем ранее в страшной спешке вместе с поплавком безопасности к топу грот-мачты прикрепили и оба фала. Более того, Джон Эллиот по ошибке закрепил кливер и стаксель не на тех штагах и не в том порядке. Кроухерсту, конечно, ничего не стоило забраться на мачту и освободить фалы, но он не хотел беспокоить жену, наблюдавшую за происходящим. Он повернулся и крикнул своим друзьям в гневе: «Как я рад, что вскоре окажусь один в море подальше от вас, идиотов!», после чего попросил отбуксировать его обратно в порт. Затем он энергично подмигнул Клэр, ободряя ее. Да, может, все идет не так, но он счастлив наконец-то отправиться в путь.

После того как такелажник из «Morgan Giles» залез на мачту и освободил фалы из-под поплавка безопасности, Кроухерст переставил передние паруса, а дипломатичный Родни Холворт поднял на вершину мачты флажок тинмутского яхт-клуба «Corinthian Yacht Club», и тримаран снова отправился в путь. В этот момент скептический настрой местных жителей уже достиг апогея, и они стали открыто отпускать язвительные и нелицеприятные комментарии. Кроухерст же благополучно поднял паруса и ровно в 4.51 пополудни (плюс-минус пять секунд) пересек линию старта за мысом Несс. Официальный хронометрист выстрелил из пистолета, чтобы обозначить момент старта. Кроухерст галсами вышел в залив Лайм, двигаясь в юго-восточном направлении против довольно сильного южного ветра. Примерно с милю за ним следовали моторные лодки, пока дождь и сумерки не поглотили их. Клэр Кроухерст не махала на прощание. Она просто стояла на носу переднего баркаса и смотрела, как ее муж на всех парусах уходит в море.

Через четыре часа контргалс привел «Teignmouth Electron» назад к Торки, а еще через два часа он снова повернул на юго-восток. Фалы передних парусов по-прежнему вызывали недовольство моряка. Они каким-то образом спутались в огромный клубок, напоминающий, по словам Кроухерста, двойной турецкий узел – чрезвычайно сложное плетение, которое моряки делают для украшения. Тогда же на яхтсмена снова напала морская болезнь – «думаю, все из-за нервов», но, несмотря на это, он взялся наводить порядок в каюте, загроможденной сваленными в беспорядке припасами. На койке было столько пакетов и свертков, что в ту ночь яхтсмену пришлось спать на полу, подложив под себя непромокаемый комбинезон вместо матраса.

Весь следующий день Кроухерст приводил в порядок каюту. Он отметил в журнале, что на грота-гике сломаны люверсы (они предназначались для фиксации галсового угла грота). «Эта поломка будет доставлять неудобства на протяжении всего путешествия», – записал он и решил соорудить какое-нибудь приспособление из веревки в качестве замены. Кроухерст постоянно находил разрозненные, но важные запчасти и детали оборудования (например, кресала для зажигалки «Variflame»), рассованные по разным контейнерам «Tupperware» в самых невообразимых сочетаниях, и соображал, куда бы прибрать их. К вечеру тошнота наконец прошла, на траверзе был плимутский маяк «Эддистоун», а каюта тримарана приобрела тот вид, какой будет иметь на протяжении всего плавания.

Каюте Тримарана «Teignmouth Electron», такой маленькой, что ее с натяжкой можно было назвать жилым помещением, в течение следующих восьми месяцев предстояло стать домом для Кроухерста. Всего девять футов в длину и восемь в ширину, она имела низкую и покатую крышу, способную выстоять под напором ветра и волн. Впрочем, она была не больше каюты яхты «Suhaili» Робина Нокс-Джонстона, но казалась совсем уж крошечной по сравнению с царскими апартаментами, которые устроил Найджел Тетли на своем судне, тримаране типа «Victress». Трап, ведущий в центр, был два фута шириной. По правому борту находился длинный штурманский стол со шкалами анемометра, которые показывали направление и скорость ветра. К краю стола были привинчены тиски для проведения ремонтных работ, а впереди находился столик поменьше, устроенный специально для радиостанции «Marconi Kestrel». По левому борту располагались раковина и оборудование камбуза, тут же был встроенный маленький столик с мягким сиденьем, обитым красной материей. Здесь Дональд Кроухерст ел, думал и делал записи в судовые журналы.

Через носовую часть каюты тянулась переборка, на которой висел барометр Питера Биэрда, радиогромкоговоритель со связкой спутанных проводов для приемника Маркони. Здесь же находился радиопередатчик «Racal RA 6217» и приемник/передатчик «Shanon Mark 3» вместе со сваленными в беспорядке блоками питания, антеннами, микрофонами, наушниками, ключами для радиопередач и коммутационными панелями. Оборудование было под стать каморке, какую устраивают многие радиолюбители на чердаке дома. На самом деле любого, кто оказывался на борту «Teignmouth Electron», впечатляли провода, висевшие по всей каюте. Со стороны левого борта, исчезая за красными подушками сиденья, проходила толстая связка аккуратно скрепленных разноцветных проводов. Это был костяк той самой расхваленной Кроухерстом электронной системы яхты. Провода, выходя на палубу, расходились веером к мачтам, поплавкам и разным частям такелажа. Выглядело это очень впечатляюще и вроде бы оправдывало все лирические разговоры о «чуде электронной мысли», но после уборки в каюте Дональду Кроухерсту уже так не казалось. Каждый раз, приподнимая сиденье с красной обивкой, он видел, что провода обрывались прямо здесь, спутываясь в беспорядочный клубок. У него так и не нашлось времени, чтобы довести до ума свой волшебный «компьютер», хотя проделанная под скатом дыра предназначалась специально для установки этого устройства. Ничего замечательного не было и в том, что другие концы проводов, подходя к местам назначения, также свисали там, незачищенные и не присоединенные ни к чему.

В передней части каюты, за низкой аркой, где были установлены две диафрагменные помпы «Henderson», находилась единственная на тримаране койка. Она имела всего два фута в ширину и обоими концами упиралась в полки с заставленными в два ряда контейнерами «Tupperware» – их Кроухерст постепенно и бессистемно заполнял разными запчастями, банками и пакетами со съестными припасами и прочим скарбом. Тут были сухие овощи, инструменты, такелажные блоки, кинокамера «ВВС» и пленки к ней, банки с соусом карри, пакеты с мукой, сухим молоком, батарейки и сверх всего все прихваченные в дорогу запасные радиодетали. Радиодетали! Они присутствовали не просто в огромном, а в неимоверном количестве. Коробки, сотни коробок с транзисторами, конденсаторами, резисторами, герконовыми переключателями, клапанами, кабелями, печатными платами, теплоотводами, вилками и розетками – все это занимало по крайней мере десять контейнеров «Tupperware». Для чего так много? Наверное, любой человек, находящийся в замешательстве, с одержимостью убеждает себя в том, что дело, в котором он по-настоящему хорошо разбирается, всегда поможет ему выпутаться из беды.

Прочие предметы были раскиданы по койке и рассованы по каюте. За ступенями трапа виднелись два спасательных жилета, три страховочные обвязки для крепления к штормовым леерам, чтобы моряка не смыло за борт, и шесть нераспечатанных наборов сигнальных флагов M, I и K, выданных организаторами – газетой «Sunday Times». Они были свалены в кучу вместе с восемью контейнерами «Plysu» с питьевыми запасами, а под ними, внизу, располагался один из нескольких баков для воды, вделанных в корпус яхты.

Над штурманским столом висела книжная полка, на которой располагались справочники Адмиралтейства Британии – «Лоции» и «Морские пути», а также три из четырех инструкции по использованию радиоприемников. Здесь находились и навигационные карты с таблицами приливов и отливов, «Навигационный альманах» Рида за 1968 и 1969 годы, инструкции по эксплуатации генератора, автоматического рулевого устройства и радиооборудования. Для души Кроухерст взял всего несколько книг: «Шанти из семи морей», антологию произведений Стэна Хагилла, сочинение сэра Фрэнсиса Чичестера «На «Gipsy Moth» вокруг света», «Сервомеханизмы» П. Л. Тэйлора, «Математику технических систем» и «Специальную и общую теорию относительности» Альберта Эйнштейна. Ему не хотелось брать романы в дорогу, как он признался Клэр. Учебников по математике хватит за глаза, чтобы занять себя.

На верхней полке, обмотанное розовой ленточкой, лежало горлышко от бутылки шампанского, которую разбили о борт тримарана во время спуска на воду. Рассованные по разным выдвижным ящикам, лежали тарелки, ножи и вилки, личный секстан Кроухерста, губная гармошка «Hohner», баночка с французской горчицей, аптечка, грелка, скрученное в свиток коллективное письмо «от владельцев отелей Тинмута», желавших ему, конечно, «удачного плавания», несколько банок пива и бутылка метилового спирта для растопки плиты.

Уже сейчас, всего на третий день нахождения в море, Кроухерст стал беспокоиться по поводу запасов спирта. Он высчитал необходимый объем на основе данных из книги Эрика Хискока «Путешествия под парусом». Хискоку понадобилось полгаллона спирта на двух человек для плавания, продолжавшегося 81 день. Кроухерст разделил потраченное ими количество надвое, забыв, что один человек готовит еду так же часто, как и два, поэтому ему требуются те же полгаллона. На борту же находилось всего полтора галлона спирта. «Их должно хватить, так как, по моим прикидкам, на весь путь уйдет 81 × 3 = 243 дня». (Этого действительно хватило. По жуткой иронии судьбы вояж Дональда Кроухерста продолжался точно 243 дня. К концу путешествия у него осталось менее пинты неиспользованного спирта.)