Текст книги "Пути к славе. Российская империя и Черноморские проливы в начале XX века"

Дипломатический дрейф в отсутствие капитана

В начале марта 1911 года Сазонов слег с тяжелой болезнью, вынудившей его отстраниться от управления министерством и следующие полгода провести за границей, лечась у иностранных врачей. Богатырским здоровьем он никогда не отличался, так что, вероятно, это было нечто вроде тонзиллита с высокой температурой. Поначалу Сазонов еще надеялся на скорое выздоровление, но через некоторое время все же решился сменить суровый петербургский климат и местных врачей на более способствующий выздоровлению швейцарский Давос[48]48
  FO. 800. 347. 50–53. Buchanan – Nicolson, 9 March 1911, pr. Itr.


[Закрыть]. Он подал прошение об отставке, которое Николай одобрить отказался, заверив Сазонова, что ему сейчас следует позаботиться о своем здоровье, а делами пока царь займется самолично при содействии товарища министра А. А. Нератова [Сазонов 1927:41]. Насколько позволяют судить документальные свидетельства, во время болезни Сазонов весьма мало влиял на внешнюю политику страны[49]49
  Коковцов тогда сетовал на отсутствие сильного руководителя в иностранном министерстве, да и в целом на слабость русских послов в Европе (за исключением Извольского). См. АВПРИ. Ф. 340. Оп. 835. Д. 53. Л. 8-15. Коковцов – Извольскому, 1 декабря 1911 года, псм.


[Закрыть]: время от времени он имел встречи с проезжавшими Давос дипломатами, а с сентября уже более внимательно следил за событиями на внешнеполитической арене, получая копии важной корреспонденции[50]50
  См., например, АВПРИ. Ф. 340. Оп. 706. Д. 12. Л. 24–25. Неклюдов – Нератову, 12 октября 1911 года, псм.


[Закрыть]. В полном же объеме вернуться к исполнению своих обязанностей министра Сазонову удалось лишь в декабре.

Пока он приходил в себя, Турция продолжала наращивать военно-морские силы, что весьма тревожило российское правительство. В очередной раз тревогу забил посол в Константинополе (а некогда и кандидат в министры) Н. В. Чарыков, 15 апреля 1911 года известив Певческий мост о новом османском контракте на еще два британских дредноута. Встревоженный посол отметил, что прибытие кораблей в Турцию ожидается менее чем через два года, а это серьезнейшим образом повлияет на расстановку сил в Черноморском бассейне – и отнюдь не в пользу России. Конечно, великий визирь в беседе с Чарыковым подчеркнул, что Турция вовсе не настроена воевать с Россией, и даже пообещал, что линкоры не планируется базировать непосредственно в акватории Черного моря, однако же все это дипломатическое красноречие не особо успокоило русскую сторону[51]51
  Charykov – Neratov, 15 April 1911, report II EDW. № 361.


[Закрыть]. В начале мая того же года русский дипломат А. А. Гире заявил, что контроль над Черным морем является критическим фактором для обеспечения безопасности южных границ России, особенно учитывая возможность нападения со стороны Турции или кого-либо из ее союзников.

Гире настаивал, что именно русские дредноуты должны первыми войти в Черное море, в равной мере распространяя свою аргументацию и на Черноморские проливы: коль скоро Черному морю суждено сделаться главным – как он предлагал – русским морским форпостом, то Россия обязана иметь полное и «суверенное право прохода во все моря». То есть согласно данной стратегии России требовалось изыскать способ добиться для своих кораблей свободного прохода через проливы[52]52
  АВПРИ. Ф. 138. Оп. 467. Д. 458/477. Л. 13–14. Гире – в Министерство иностранных дел, 17 мая 1911 года, нем.


[Закрыть].

Впрочем, данный вопрос привлекал интерес не только дипломатов: в армии также считали, что России следует быть превентивно готовой к предотвращению любой османской угрозы. В июне 1911 года в Генеральном штабе прошло обсуждение усиления Турции, на котором среди прочего были рассмотрены и планы двадцатилетней давности о морском десанте на Босфоре – заключение было единогласным: «высадка на Босфоре при нынешнем соотношении [русских и турецких] морских сил – невыполнима»[53]53
  РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 2219. Ч. 2. Л. 145–146. Сухомлинов – Николаю II, 30 июня 1911 года, pan. 172.


[Закрыть]. Вследствие обсуждения военный министр В. А. Сухомлинов испросил – и получил – царское дозволение сосредоточить необходимые ресурсы для обеспечения готовности к подобной экспедиции.

С разгоревшейся 29 сентября 1911 года Итало-турецкой войной вопрос безопасности на Черном море стал подниматься еще чаще. Война началась вследствие целого ряда различных событий. Во-первых, Королевство Италия чаяло возродить былой престиж как среди собственных подданных, так и на международной арене; в 1911 году как раз отмечали пятидесятилетие объединения Италии, так что Рим всячески старался добиться – особенно после унизительного поражения в сражении при Адуа в 1896 году от Абиссинии [нынешние Эфиопия и Эритрея] – признания в качестве великой европейской державы. Во-вторых, Италия спешила захватить как можно больше африканских территорий, пока прочие европейские колонизаторы ее в этом не опередили. К тому времени неподконтрольной какому-либо европейскому государству африканской земли оставалось не так уж и много, так что Италия уже давно положила глаз на османские средиземноморские провинции в Ливии (Триполитанию и Киренаику). В-третьих, правительство Италии желало наконец пожать плоды длительной дипломатической подготовки к аннексии Ливии, пользуясь моментом, когда Великие державы были заняты совсем другими вопросами: Франция с Германией пытались разрешить кризис вокруг французского контроля над Марокко; Великобритания настаивала, что и она должна иметь при этом право голоса, а Россия с Австро-Венгрией просто выступали в поддержку своих союзников. В-четвертых, более удачного шанса заполучить лакомые провинции могло потом и не представиться: еще в Младотурецкую революцию 1908 года в Турции раздавались угрожающие призывы провести радикальную модернизацию в целях укрепления контроля за оставшимися североафриканскими владениями Константинополя; также и дредноуты, законтрактованные турками у англичан, обещали серьезно осложнить итальянское вторжение; кроме того, окончательно поглотив Марокко, Франция, может статься, уже не выкажет требуемого понимания аналогичным итальянским действиям в Ливии; к тому же в 1912 году предстояло очередное продление договора Тройственного союза, и Италия опасалась, что за закрепление результатов этих ее маневров в новом соглашении Австро-Венгрия потребует компенсации; Германия же вряд ли заняла бы сторону Италии, ибо в ее стратегических позициях именно Австро-Венгрия имела решающее значение.

Итак, в конце сентября 1911 года итальянское правительство под руководством премьер-министра Джованни Джолитти развернуло боевые действия против турецких войск; итальянские силы быстро заняли важные прибрежные города и ожидали скорого окончания войны. Однако турки продолжили сражаться, поднимая против европейских захватчиков местное арабское население. При этом Константинополь был вполне готов ради спасения международного престижа заключить с итальянцами мир, по которому провинции фактически доставались бы им, лишь де-юре сохраняя османский суверенитет; Рим же настаивал на полной и безоговорочной аннексии. На это турецкий султан пойти не мог; туркам тем временем удалось сдержать наступление итальянцев на побережье, что воодушевило османское руководство и далее затягивать войну[54]54
  См. анализ у [Herrmann 1989].


[Закрыть].

Спустя неделю после начала войны российский морской министр адмирал И. К. Григорович изложил свои соображения по этому поводу Сухомлинову; пусть тогда и предполагалось, что военные действия будут локализованы лишь в ливийских провинциях, Григорович считал необходимым держать Черноморский флот в состоянии боевой готовности, выразив опасения, что война распространится и на Балканы, вынуждая Россию вмешаться, возможно даже вплоть до высадки на Черноморском побережье. Он предлагал как можно скорее дать указание морскому и сухопутному штабам начать моделирование новых сценариев десантной операции[55]55
  РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 2219. Ч. 2. Л. 212. Григорович – Сухомлинову, 6 октября 1911 года, нем. 2641/218.


[Закрыть]. Товарищ Сухомлинова генерал А. А. Поливанов одобрил предложение о приведении в готовность флотилии, однако общее обсуждение военных планов отложил, желая предварительно провести совещание с командующим войсками Одесского округа[56]56
  РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1 Д. 2219. Ч. 2. Л. 213. Поливанов – Григоровичу, [10?] октября 1911 года, нем. 958; Там же. Л. 214. Поливанов – командующему одесским штабом,[10?] октября 1911 года, псм. 959.


[Закрыть]. Как видно, армейское командование не слишком спешило исполнять июньское распоряжение Николая о подготовке к возможной черноморской операции; на флоте же, оценивая динамику событий, относились к делу все серьезней.

Пока вооруженные силы готовились к возможным маневрам, определенные шаги предпринимал и константинопольский посол Чарыков: он решил, что, пока война с Италией отнимает у Турции много сил и ресурсов, настал удобный момент для новых переговоров по проливам. Чарыков гарантировал турецкой стороне безопасность Константинополя и его окрестностей в обмен на новое соглашение, предусматривающее беспрепятственный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы. Словом, он надеялся дипломатическим путем склонить чашу весов в пользу России. Подробности переговорного процесса многократно описаны в соответствующих исследованиях[57]57
  Наиболее тщательный на данный момент разбор так называемого «демарша Чарыкова» представлен в [Thaden 1956]. Более беглый анализ см. в работах [Askew 1942, chap. 5; Mosely 1940; Bodger 1984]; марксистский подход см. в [Галкин 1957]. Работа Уильяма Лангера «Россия, вопрос о проливах и истоки Балканской лиги» [Langer 1928] весьма примечательна как веха в историографии этих событий, однако в научно-историческом смысле ныне уже сильно уступает более поздним работам (вроде перечисленных выше), опирающимся на новые публикации документов и ставшие доступными архивные материалы.


[Закрыть], но их основные эпизоды, пожалуй, все же стоит рассмотреть. Чарыков являлся давним приверженцем мирного разрешения черноморской ситуации, поскольку не сомневался, что младотурки склонны к договору с Россией. Настойчивости в поисках взаимовыгодного решения Чарыкову прибавляла также и (вполне резонная) убежденность, что Британия в настоящий момент куда менее интересуется судьбой проливов, чем в предыдущем столетии, а значит, и не будет слишком противиться ее переменам с участием России[58]58
  Charykov – Izvolskii, 8 December 1909, Itr. II EDW. № 576. Об отношении к проливам Британии см. [Miller 1997, pt. 3; Neilson 1995а: 114–115,233,284].


[Закрыть]. Впрочем, на действия Чарыкова влиял и еще один немаловажный фактор, ускользавший от внимания исследователей, – вакуум власти, воцарившийся вслед за убийством Столыпина. Дэвид Макдональд, к примеру, указывает, что Сазонову недоставало авторитета, в силу чего Чарыков пользовался некоторой независимостью, самостоятельно принимая те или иные решения, – что, конечно, справедливо, однако главным катализатором последующих событий явилась именно смерть Столыпина, о чем Макдональд упоминает лишь вскользь. Как верно замечает Эдуард Тайден, обсуждение разных моделей отношений с турками шло с лета 1911 года, но Чарыков предпочел перейти к активным действиям лишь после убийства Столыпина, в результате которого управление российским внешнеполитическим курсом перешло в неумелые и неопытные руки товарища иностранного министра Нератова и министра финансов Коковцова. К сентябрю Сазонов достаточно окреп и выражал надежду, что вернуться в Россию ему удастся уже к середине ноября; пока же министр окончательно поправлялся, Чарыков мог действовать куда шире, чем предписывали поступавшие из Петербурга инструкции[59]59
  АВПРИ. Ф. 340. Оп. 706. Д. 18. Л. 239–242. Сазонов – Савинскому, 14 сентя
  бря 1911 года, псм. Также см. [McDonald 1992b: 166].


[Закрыть].

Так что, когда в октябре Нератов поднял вопрос о возможных переговорах, Чарыков вдвойне загорелся этой идеей и перешел к активным дипломатическим шагам, явно превышавшим полномочия, данные ему Нератовым, из писем которого Чарыков, очевидно, вычитывал ровно то, что сам желал прочесть, убежденный, что шаги его пользуются единодушной поддержкой не только в Петербурге, но и среди партнеров по Антанте. У последних (равно как у Германии с Австро-Венгрией), впрочем, развернутая им деятельность вызвала недовольство: ни Франция, ни Англия никоим образом не поддержали Россию, как на то рассчитывал сам Чарыков, а вполне вероятно, и Нератов. Со всей этой историей Россия оказалась на грани дипломатической изоляции.

Возвращение Сазонова

В сложившейся ситуации поправившийся к тому моменту Сазонов принял решение дезавуировать переговоры. Покинув Швейцарию, он первым делом отправился на несколько дней в Париж; встретившись с Извольским и русским послом в Лондоне А. К. Бенкендорфом, он детально обсудил с ними последние события и выяснил, что в столицах союзных стран весьма недовольны маневрами Чарыкова. Видя, что ситуация требует безотлагательных мер, Сазонов еще до отбытия из Парижа объявил, что переговоры окончены. 9 декабря он дал указание Чарыкову уведомить Порту, что любые предложения и проекты, обсуждавшиеся в ходе переговоров, отражали лишь его «личную позицию» и не могут считаться официальным предложением русского правительства[60]60
  Сазонов – Нератову, 9 декабря 1911 года, тел. 188 // МО. 2.19.1. № 186.


[Закрыть]. В тот же день в интервью парижскому Le Matin и в частной беседе с французским коллегой Сазонов опроверг утверждение, что инициатива Чарыкова была санкционирована официально[61]61
  De Selves – Р. Cambon and Bompard, 9 December 1911, tels. 858 and 542 // DDE 3.1. № 326.


[Закрыть]. Подобными заявлениями Сазонов окончательно расставил все точки над i, и, несмотря на отчаянные попытки Чарыкова продолжить переговоры, всем уже стало ясно, что таковых не последует[62]62
  Более позднее мнение об этом дипломатическом развороте высказывает французский дипломат Морис Бомпар (Bompard – Minister of Foreign Affairs, 13 January 1912, report 17 // DDF. 3.1. № 465), считающий его, впрочем, куда более кардинальным, чем было на деле.


[Закрыть].

До сих пор исследователи не дали удовлетворительных объяснений мотивов Сазонова, побудивших его сперва опровергнуть официальный характер действий Чарыкова и пресечь их, а затем, спустя несколько месяцев, и отозвать того из Константинополя. На первый взгляд эта ситуация выглядит вполне ясно: Сазонов решил осадить посла, превысившего данные ему полномочия. Вскоре после отбытия Чарыкова из Константинополя Сазонов признавался британскому послу сэру Джорджу Бьюкенену, что тот проигнорировал данные ему весьма четкие инструкции касательно характера октябрьских переговоров и, «как выразился Сазонов, перемахнул любые границы», установленные для них Петербургом[63]63
  Buchanan – Nicolson, 21 March 1912, private Itr. // BD. 9.1. № 563; а также FO. 800. 354. 56–64.


[Закрыть]. Хуже того, получив уже декабрьские, совершенно четкие инструкции от Сазонова, Чарыков их вновь проигнорировал. Он «затеял интригу, прямо действуя против собственного правительства. <…> Невозможно, чтобы посланник приводил в жизнь взгляды, противонаправленные политике, указываемой его правительством»[64]64
  Ibid.


[Закрыть]. Так что Сазонов просто не мог оставить Чарыкова в Константинополе, где бы тот и далее продолжил подрывать политику своего министра.

С подобным объяснением имеются две проблемы. Во-первых, тщательный анализ документов (как, скажем, представленный в работе Тайдена) показывает, что Чарыков отнюдь не столь злостно превысил данные ему полномочия, как Сазонов сетовал по этому поводу Бьюкенену. На протяжении всего лета Нератов и Извольский обсуждали план, весьма схожий с тем, что осенью принялся осуществлять Чарыков. Кроме того, сам Чарыков вел с Нератовым активную переписку, так что нельзя сказать, что на Певческом мосту пребывали совсем «во тьме неведения» по поводу происходящего в Константинополе. Да, Чарыков действовал активнее, чем это предписывалось инструкциями Нератова, однако едва ли «перемахивая любые границы» [Thaden 1956:27 ff.][65]65
  Какую бы версию ни продвигал сам Сазонов, некоторые современники были уверены, что действия Чарыкова вовсе не были столь уж неуместными и дерзкими. См., например, Bompard – de Selves, 10 December 1911, tel. 576 // DDE 3.1. № 332.


[Закрыть].

Вторая же причина усомниться в том, что Сазонов лишь поставил на место зарвавшегося посла, заключается в том, что по поводу многих других случаев дипломатического самоуправства он не предпринимал вообще никаких мер. Самым показательным примером здесь является, пожалуй, Н. Г. Гартвиг – русский посол в Белграде с 1909-го по июль 1914 года, ярый славянофил и (после отставки Извольского) видный претендент на министерское кресло. С 1912 года Гартвиг последовательно подталкивал Сербию к более агрессивным политическим шагам, которые не имели бы места без его вмешательства и при этом не были предписаны ему министерскими инструкциями[66]66
  Примерно таким же образом Гартвиг действовал и на своем предыдущем посту в Тегеране. См. [Lieven 1983: 40–41; Siegel 2002: 31, 39–41].


[Закрыть]. Деятельность Гартвига привлекла такое внимание, что дипломаты прочих держав в Белграде сетовали на него своим правительствам, а те, в свою очередь, обращались к Сазонову[67]67
  См., например, Paget – Grey, 10 October 1912, tel. 30 II BD. 9.2. № 11; Idem, 19 October 1912, Itr. 69; Ibid. № 48; Grey – Buchanan, 31 March 1913, tel. 284II Ibid. № 764; Idem, 8 April 1913, private tel. // Ibid. № 819; Buchanan – Grey, 9 April 1913, private tel. // Ibid. № 821.


[Закрыть]. Последний неоднократно ставил на вид Гартвигу, что вести себя так не подобает, однако всякий раз без ощутимого эффекта. Русский посол в Сербии сменился лишь со смертью Гартвига. Логично было бы ожидать, что вместо столь ретивого подчиненного Сазонов назначит кого-то более покорного, лояльного его курсу; однако ничего подобного он так и не предпринял. Так что и впредь некоторые высокопоставленные посольские и министерские чиновники порой позволяли себе самостоятельные решения, весьма редко оборачивавшиеся их отставкой[68]68
  Также неоднократно в самочинстве упрекались Извольский, посланник в Париже, и Неклюдов – в Софии. Впрочем, проблема не являлась сугубо российской: сэр Фрэнсис Берти, британский посол во Франции, не всегда подчинялся лондонским указаниям – см. [Williamson 1969], – равно как нередко принимали собственные политические решения и некоторые французские посланники – скажем, Камиль Баррер или Морис Палеолог. См. [Наупе 1993, chap. 4 and 118, 294–301; Stengers 1987].


[Закрыть]. Если учитывать подобное отношение, отстранение Чарыкова представляется для тогдашнего министерства событием необычайным, корни которого, похоже, гнездятся куда глубже.

Скорее, пожалуй, следует заметить, что зима 1911–1912 годов была совершенно неподходящим временем для постановки – Чарыковым или кем бы то ни было еще – российских вопросов по проливам. Слишком уж много событий происходило на дипломатической сцене, и Сазонову было важно укрепить поддержку со стороны держав Антанты. Отношения с Великобританией, с одной стороны, то и дело омрачались проблемами в Персии, которые министр подробнейшим образом обсуждал в Париже, едва оправившись от болезни[69]69
  Подробный разбор см. в [Siegel 2002; Kazemzadeh 1968; McLean 1979].


[Закрыть]. Вследствие встреч с Сазоновым и Бенкендорфом Извольский опасался за будущее Антанты, предостерегая Нератова от дальнейшего ухудшения персидской ситуации, чреватого разрывом с Англией[70]70
  Извольский – Нератову, 7 декабря 1911 года, псм. 170 // МО. 2.19.1. № 170.


[Закрыть]. Учитывая невнятную позицию англичан, Сазонов отнюдь не желал следовать пути, ведущему к какому-либо из двух опасных сценариев: во-первых, связанное с Персией охлаждение между Лондоном и Петербургом сказалось бы в том случае, если бы агрессивная политика в отношении Османской империи обернулась для России войной, в которой Лондон не слишком спешил бы предоставить союзной державе необходимую помощь; во-вторых, даже если бы Турция с Россией мирно договорились по смене режима проливов, не было никаких гарантий, что англичане такой договор одобрят или хотя бы молчаливо его примут. Глава британского МИДа сэр Эдуард Грей неоднократно подчеркивал, что в целом поддерживает российские интересы в регионе, настаивая при этом, что это самое большее, на что он способен, – он подразумевал, что для окончательного принятия подобных перемен в режиме проливов потребуется конференция европейских держав, поскольку и прежнее соглашение по проливам заключалось не двумя, а целым рядом государств. Для успешного исхода подобной конференции России было бы необходимо заручиться британской поддержкой, чему весьма помешали бы разногласия в Персии.

С другой стороны, франко-русские союзные отношения были далеко не столь взаимовыгодны, как ожидалось. Франция и Германия до сих пор пытались уладить последствия недавнего марокканского конфликта, разгоревшегося весной – летом 1911 года и известного как Агадирский кризис[71]71
  Об Агадирском кризисе см. [Barraclough 1982].


[Закрыть]. Опасения французов приводили к тому, что они неохотно поддерживали любые силовые меры, чреватые войной с немцами; к тому же вялая поддержка со стороны российских дипломатов ничуть не способствовала появлению у французов желания отстаивать интересы русских союзников. Ни словом не обмолвившись в своих воспоминаниях о Чарыкове, Сазонов тщательно описывает франко-немецкие отношения, с очевидностью демонстрируя, что ситуация в Марокко занимала его куда более Чарыкова.

Словом, учитывая явное недовольство французов, требовать от них теперь поддержки столь радикальных дипломатических маневров, чреватых новыми осложнениями в отношениях с Центральными державами, было просто бессмысленным.

Еще более подобное отношение Сазонова усугублялось его прекрасным пониманием того, что русская армия до сих пор не готова к большой войне. И опять же, судя по всему, он уже тогда опасался, что военный конфликт с Турцией вызовет цепную реакцию со стороны прочих держав. Пусть доподлинно не известно, какими сведениями располагал Сазонов относительно состояния армии, находясь за границей, но трудно представить, чтобы он вдруг позабыл, как всего год назад в правительстве обсуждали, что понадобится еще хотя бы несколько лет на необходимое укрепление армии. Вышеперечисленные факторы вкупе с непрерывными спорами касательно финансирования и строительства железных дорог в Северо-Восточной Анатолии, не говоря уже о разногласиях среди Великих держав по финансовым вопросам в Китае и турецко-персидской границе, – все это лишь подтверждало мнение Сазонова, что Россия пока не может военным путем обеспечить удовлетворение своих интересов. Путь же более безопасный, который и был Сазоновым избран, предполагал просто отложить вопрос о проливах до более благоприятной поры.

Атака на Дарданеллы

Итак, во время Итало-турецкой войны Россия темы проливов не касалась, не желая ни подвергать риску поддержку своих партнеров по Антанте, ни ввязываться в вооруженное противостояние. Согласно выработанному Сазоновым курсу укрепление отношений с новоявленными итальянскими партнерами не только не мешало российским интересам в проливах, но даже напротив: помогая Риму, Сазонов как раз и надеялся в дальнейшем усилить дипломатические позиции России.

Русско-итальянские отношения Сазонов рассматривал отчасти в свете последних эпизодов их взаимных реляций. Важной вехой в этих отношениях стало соглашение, подписанное русским и итальянским иностранными министрами 24 октября 1909 года в Раккониджи. С 1882 года Италия являлась членом Тройственного союза, вместе с Германией и Австро-Венгрией образуя оборонительный альянс. Несмотря на это, именно Австро-Венгрия являлась главной препоной, мешавшей окончательному триумфу Рисорджименто – возрождения единой Италии, – поскольку Вена контролировала Триест, Истрию, часть Далмации вдоль побережья Адриатического моря и прочие земли, которые Рим считал исконно итальянскими владениями [Bosworth 1983: 54–57]. Австрийская экспансия на Балканах угрожала итальянским интересам в Восточной Адриатике, так что Рим и Санкт-Петербург легко нашли взаимопонимание в вопросе сдерживания австрийской активности. Согласно подписанному в замке Раккониджи соглашению, стороны поддерживали статус-кво Балкан и признавали русские и итальянские интересы в проливах и Ливии соответственно; таким образом, обе державы несколько усиливали свои дипломатические позиции по важным для них вопросам[72]72
  См. [Albertini 1952–1957,1: 306–308]. Франция также имела особое понимание ситуации с Италией по вопросам Марокко и Триполи с Киренаикой соответственно. Страны договорились о взаимном нейтралитете на случай внешнего нападения или провокации. См. [Keiger 1983: 56–57].


[Закрыть]. Ко времени Итало-турецкой войны российский МИД возобновлял попытки вовлечь балканские государства в союз под эгидой России, призванный противостоять австрийской экспансии, и Италия являлась важной составляющей плана Сазонова по ограничению венского влияния на полуострове. Однако отсутствие твердого внешнеполитического курса во время его болезни в 1911 году серьезно пошатнуло русско-итальянские отношения[73]73
  Rodd – Grey, 28 November 1911, Itr. 260 // BD. 9.1. № 327.


[Закрыть].

Следовательно, чтобы сохранить и укрепить поддержку со стороны Италии, Сазонов выступал против попыток других Великих держав ограничить ее действия в Ливии или завершить конфликт без достижения поставленных Италией целей. Вскоре по возвращении в Россию, в конце декабря 1911 года, он предложил великим европейским державам совместно вмешаться в конфликт и убедить Порту признать итальянскую аннексию Триполи[74]74
  Подробнее об этих дипломатических маневрах см. [Askew 1942: 164–177; Childs 1990:108–112]; Panafieu – de Selves,25 December 1911 //DDF. 3.1. № 393; Buchanan – Grey, 26 December 1911 // BD. 9.1. № 350; Сазонов – Извольскому, Бенкендорфу, Остен-Сакену, Н. Гирсу и Долгорукову [сперва отправлено на рассмотрение Коковцову], 28 декабря 1911 года, псм. 799 // МО. 2.19.1. № 275; [Giolitti 1923: 289–290]. Чайлдс ошибочно указывает, что 27 января имело место повторное предложение, хотя это было лишь продолжение декабрьских переговоров; см. циркуляр Сазонова [к означенным выше адресатам прибавился также Чарыков] от 27 января 1912 года, псм. 19 // МО. 2.19.2. № 394.


[Закрыть]. Это первое формальное предложение было принято не слишком радушно как Великими державами и турками, так и самими итальянцами[75]75
  См. Barrère – de Selves, 4 January 1912, tel. 4 and 5 // DDF. 3.1. № 432; Сазонов – Извольскому, Бенкендорфу, Остен-Сакену, Н. Гирсу и Долгорукову, 11 января 1912 года, тел. 2267 // МО. 2.19.1. № 336; Н. Гире – Сазонову. 1912. 12 января, тел. 106 // МО. 2.19.1. № 340; [Childs 1990: ПО].


[Закрыть], так что Сазонов решил действовать иначе. Еще 11 февраля он направил европейским державам неофициальное предложение, а 21-го обнародовал официальный меморандум, согласно которому Великие державы становились посредниками в разгоревшемся конфликте и должны были обращаться для консультаций сперва к итальянскому правительству, чтобы выяснить, на какие уступки оно было бы готово пойти, и лишь затем – к турецкому[76]76
  Сазонов – Бенкендорфу, 1912. 11 февраля, тел. 187 // МО. 2.19.2. № 445; Сазонов – Бьюкенену, 1912. 21 февраля, пам. зап. № 77 // МО. 2.19.2. № 506; Buchanan – Grey, 21 February 1912, tel. 73 // BD. 9.1. № 369. Незнакомый ни с документами, приведенными в МО, ни, по-видимому, с BD, Чайлдс считает, что Сазонов вел игру «бесчестную» и «лукавую» [Childs 1990: 118]. Сравнивая же документы, обнаруженные им в османских архивах, с европейскими и русскими, можно прийти к выводу, что нечестно играли как раз англичане по отношению к туркам. Сазонов, несомненно, умел, когда нужно, утаить правду, но это был явно не тот случай.


[Закрыть]. Центральные державы довольно скоро согласились на план Сазонова[77]77
  Rodd – Grey, 29 February 1912, tel. 29 II BD. 9.1. № 371.


[Закрыть], однако французский премьер-министр Раймон Пуанкаре занял позицию резко оппозиционную, настаивая, что консультации надлежит вести одновременно с обеими воюющими странами, чтобы не допустить и намека на протекционизм и предвзятость. Также его задело и то, что он был последним, кто получил от русских приглашение, несмотря на союзнические отношения Франции с Россией[78]78
  Poincare – Barrere et al., 26 February 1912, tel. 236 et al. // DDF. 3.2. № 103; Poincare – Vieugue, 28 February 1912, tel. 204 11 Ibid. № 120.


[Закрыть]. В своем ответе от 1 марта Сазонов парировал, что никакого протекционизма в том, чтобы сперва запросить условия Италии, нет и в помине – даже напротив: ведь в итоге Турции будет представлен целый список уступок, на которые итальянцы уже согласны пойти. Он был убежден, что Турция не откажется от переговоров с Великими державами лишь оттого, что первый их раунд прошел в Риме[79]79
  Сазонов – Извольскому, 1 марта 1912 года, тел. 316 // МО. 2.19.2. № 566; Vieugue – Poincare, 1 March 1912, tel. 105 // DDF. 3.2. № 131. Уверенность в том, что воюющие стороны согласятся на подобное посредничество, Сазонов изъявил затем и в частном письме Извольскому от 7 марта 1912 года. См. АВПРИ. Ф. 340. Оп. 835. Д. 9. Л. 7-10.


[Закрыть]. Несмотря на то что к 3 марта Сазонов с Пуанкаре уже, казалось, достигли компромисса, последний, опасаясь публичного раздора внутри Тройственной Антанты вслед за ожидавшимся одобрением плана Сазонова Великобританией, решил принять таковой во всей его полноте[80]80
  Сазонов – Извольскому, 2 марта 1912 года, тел. 328 // МО. 2.19.2. № 578; Vieugue – Poincare, 2 March 1912, tel. 108 II DDF. 3.2. № 141; Poincare – Vieugue, 2 March 1912, tel. 214 // DDF. 3.2. № 140.


[Закрыть]. Обсуждение деталей растянулось еще на несколько недель, но, так или иначе, Сазонову удалось отстоять свою позицию и позволить Италии первой озвучить свои пожелания. И тем не менее намеченному Сазоновым плану не суждено было сбыться [Askew 1942: 181–185].

Уже вскоре развернулись новые дебаты: глава британского ведомства сэр Эдуард Грей предложил державам потребовать у Италии гарантий, что та не станет расширять театр военных действий за пределы Ливийского побережья. После успешного для итальянцев боя у Бейрута в конце февраля Британия надеялась не допустить следующей атаки у Дарданелл и в прилегающих водах, поскольку тогда Турция была бы вынуждена закрыть проливы для всех судов, лишая англичан важнейшего торгового маршрута[81]81
  Grey – Bertie, 28 February 1912, tel. 78 [as tel. 169 – Buchanan] // BD. 9.1. № 370; Бенкендорф – Сазонову, 28 февраля 1912 года, тел. 47 // МО. 2.19.2. № 549. Составители МО дают к этой телеграмме примечание, свидетельствующее о перехвате русской разведкой британских депеш, в которых шла речь о минировании проливов; эти донесения, однако же, так и не были опубликованы в серии BD.


[Закрыть]. Учитывая, что и Россия зависела от этого пути, схожие шаги русского правительства выглядели бы вполне логично, но ничего подобного Сазонов не предпринял. Он действовал в русле прежних планов о посредничестве, жертвуя неприкосновенностью проливов в угоду итальянцам. 29 февраля он заявил Бьюкенену, что не считает, что европейские державы вправе требовать от Италии ограничить фронт ее действий, поскольку таким образом они нарушили бы собственный нейтралитет. Возможные последствия отказа Рима предоставить державам гарантии Сазонов отверг, заметив, что «это ведь, впрочем, очередное и печальное следствие всех войн – что от них с неизбежностью терпят урон торговые интересы нейтральных стран»[82]82
  Buchanan – Grey, 5 March 1912, tel. 74 II BD. 9.1. № 377; [Giolitti 1923: 297].


[Закрыть]. Уже через месяц он запоет совершенно на иной лад о торговле с турками. Еще более удивительным подобное отношение Сазонова к Италии представляется в свете последующей его жесткой позиции по поводу военных маневров Болгарии и Греции – государств куда более скромных в сравнении с Италией, – когда те начинали медленно продвигаться к турецкой столице. У него возникнут подозрения даже в отношении английских и французских намерений во время Дарданелльской операции 1915 года.

Проводя описанную политику, Сазонов руководствовался двумя серьезными причинами, вытекавшими, по сути, из его общего понимания ситуации с проливами. Во-первых, он полагал, что любой итальянский наступательный маневр на деле обернется скорее скоротечным набегом, чем продолжительной военной операцией – 5 февраля 1912 года он прямо заявил французскому послу в Петербурге Жоржу Луи, что его «мало тревожит Италия в Дарданеллах»[83]83
  Louis – Poincare, 8 April 1912, tel. 181 // DDE 3.2. № 308.


[Закрыть]. Свою невозмутимость он пояснил двумя неделями позже, отметив, что Италия – это «единственная держава, которая сумела бы зайти туда, там не оставшись»[84]84
  Ibid.


[Закрыть]. В стратегическом плане Италия оказалась в весьма затруднительном положении: недружественные маневры Австро-Венгрии вынуждали поддерживать численность и готовность контингента на границе, а доступные резервы уже были заняты в Ливийской кампании. Таким образом, наиболее вероятно, что итальянское наступление в Малой Азии и Европейской Турции могло состояться лишь на море, имея целью, во-первых, указать туркам, что итальянцы способны атаковать их даже вблизи от дома, во-вторых, заставить тех озаботиться все возрастающими военными расходами и, в-третьих, вынудить пойти на итальянские мирные условия. Операции подобного рода, конечно, не несли русским интересам в проливах никакой угрозы.

В самом деле, морское нападение итальянцев могло этим интересам даже поспособствовать – и подобная вероятность являлась второй причиной, по которой Сазонов поддерживал итальянское наступление. Как и прочие европейские державы, Сазонов также опасался, что, если война с турками затянется, балканские государства – под предлогом какого-либо инцидента на полуострове и ради укрепления собственного влияния – обязательно нападут на ослабленную войной Турцию[85]85
  См. более ранние замечания Сазонова, высказанные французскому поверенному в Петербурге: Panafieu – de Selves, 25 December 1911, report 345 // DDE 3.1. № 393. Это донесение было распространено среди членов Кабинета министров и руководства МИДа. См. также Сазонов – Извольскому, Бенкендорфу, Остен-Сакену, Н. Гирсу и Долгорукову [сперва отправлено на рассмотрение Коковцову], 28 декабря 1911 года, псм. 799 // МО. 2.19.1. № 275.


[Закрыть]. Как уже отмечалось, военное руководство уже приступило к моделированию сценариев на случай, если война перекинется на Балканы[86]86
  РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 2219. Ч. 2. Л. 212. Григорович – Сухомлинову, 6 октября 1911 года, псм. 2641/218.


[Закрыть]; о том же настоятельно напоминал и Сазонов, опасаясь, впрочем, что русское вмешательство на полуострове быстро перерастет в общеевропейский конфликт[87]87
  РГИА Ф. 1276. Оп. 7. Д. 471. Л. 32–39. Сазонов – Коковцову, 23 января 1912 года, нем. 16; Louis – Poincare, 30 January 1912, tels. 31 and 32 // DDE 3.1. № 566; Сазонов – Извольскому, 7 марта 1912 года, нем. 113 // МО. 2.19.2. № 596.


[Закрыть]. Успех итальянской экспедиции в проливах на деле продемонстрировал бы туркам, что противник в силах атаковать, где сочтет нужным, и это позволило бы приблизить подписание мира, не дожидаясь нападения с Балкан; если же в ходе морского сражения итальянцы потопят часть турецкого флота, то и против того в Петербурге ничуть не возражали[88]88
  Louis – Poincare, 8 April 1912, tel. 181II DDE 3.2. № 308; [Rossos 1981: 34–36]. Россос подчеркивает роль Итало-турецкой войны в планах балканских государств, но игнорирует Италию в контексте балканской политики Сазонова. Так что Италии в своей работе о Балканах Россос практически не касается.


[Закрыть].

Сазонову столь по душе пришлась идея подобного «удара милосердия» в проливах, что в первых числах апреля он заявил итальянскому правительству, будто Османская империя никогда не признает аннексию Ливии – если только не потерпит разгромного поражения. Дежурно предупредив Италию от атаки на Дарданеллы, он далее заметил, что если Италия «тем не менее сочтет подобное предприятие необходимым, то ей надлежит действовать молниеносно, дабы поставить Европу перед fait accompli (свершившимся фактом)[89]89
  Poincare – representatives in London, Rome, Constantinople, Vienna, St. Petersburg, Berlin, Sofia, 7 April 1912, tels. 291, 327,199,130, 297, 204, 50 // DDE 3.2. № 306.


[Закрыть]. Итальянский премьер-министр Джованни Джолитти вспоминает, что Сазонов чуть ли не прямо призывал их действовать [Giolitti 1923:295]. Безусловно, Сазонов надеялся, что атака на проливы ускорит признание турками утрату ливийских провинций, но подобные заявления подтверждают также и то, что творцы русской внешней политики не в меньшей степени надеялись на разрешение патовой ситуации между Италией и Турцией до того, как ею воспользуются балканские государства[90]90
  Несмотря на заверения об обратном, см., например, Buchanan – Grey, 18 September 1912, Itr. 283 II BD. 9.1. № ТП.


[Закрыть].

Россия, со своей стороны, рассчитывала на образование союза балканских государств, призванного решительно противостоять австрийским планам, надеясь, что и договор с Италией возымеет аналогичное действие. Сазонов стремился к как можно более тесному сотрудничеству с итальянцами, чтобы закрепить, а по возможности даже укрепить их поддержку на Балканах, – и потому выдвинул свое предложение о медиации конфликта, куда более благоприятное для Италии, получавшей право вперед Турции заявить о своих условиях. Также он оппонировал британскому министру Грею, предлагавшему обязать Италию гарантировать нерасширение военных действий за пределы ливийского театра, то есть не атаковать проливы – пусть даже потенциально и в ущерб русской торговле, зависящей от возможности судов заходить в Черное море и выходить из него. Пытаясь уяснить причины подобного потепления Сазонова к Италии, французский посол Жорж Луи в телеграмме министру от 21 февраля высказал предположение, что русские рассчитывают при помощи итальянцев сблизиться с Австрией. Кроме того, полагает он, в России еще жива горькая память о Боснийском кризисе 1908 года, что и сказывается на отношениях держав. Сближения же с Австро-Венгрией Россия искала, чтобы легче «наблюдать и сдерживать» империю Габсбургов – к чему также стремилась и Италия[91]91
  Louis – Poincare, 21 February 1912, tels. 73, 74, 75 II DDF. 3.2. № 71.


[Закрыть]. Спустя неделю после упомянутой выше телеграммы французского посла Сазонов высказался в подобном ключе и в беседе с Бьюкененом, так описывавшим этот разговор:

…изо всех сил [Сазонов] пытался избежать любых шагов, потенциально чреватых возражением со стороны итальянского правительства, пытаясь удержать отношения держав в наиболее дружеском русле. Италия <…> являлась ценным противовесом Австрии на Балканах, и со времен встречи в Раккониджи русское и итальянское правительства находились в тесном контакте относительно своей политики на полуострове[92]92
  Buchanan – Grey, 5 March 1912, Itr. 74 // BD. 9.1. № 377.


[Закрыть].

Подобно Луи, Бьюкенен считал, что Россия с подозрением относится к австрийской активности на Балканах. Их наблюдения подтверждает и французский посол в Риме Камиль Баррер, чей русский коллега поведал, что Россия видит в Италии «средство уравновесить австрийское влияние на Балканах»[93]93
  Barrère – Poincare, 26 March 1912, tel. 247 // DDF. 3.2. № 264.


[Закрыть]. И если в деталях понять логику Сазонова зарубежным дипломатам так и не удалось, то в частном письме Извольскому от 7 марта ее проясняет он сам[94]94
  АВПРИ. Ф. 340. Оп. 835. Д. 39. Л. 8–9 об. Сазонов – Извольскому, 7 марта 1912 года, ч. псм.


[Закрыть]. Сазонов пишет, что настоял на освобождении Италии от каких-либо военных ограничений, поскольку подобная свобода окажется весьма сподручной, если, решив воспользоваться тем, что Италия занята войной, Вена попытается захватить новые территории на Балканском полуострове. Кроме того, до тех пор вполне теплые отношения Италии с Францией теперь также сделались весьма прохладными – если не сказать «ледяными», – и не в последнюю очередь вследствие попыток Франции ограничить свободу действий Италии. Оценку Сазонова подтверждает и посол в Риме князь Н. С. Долгоруков, писавший министру 25 марта, что итальянское правительство высоко ценит оказываемую Россией поддержку и готово способствовать достижению ее интересов в регионах, где таковое возможно[95]95
  Долгоруков – Сазонову, 25 марта 1912 года, псм. // МО. 2.19.2. № 686.


[Закрыть].