Текст книги "Рыцарь-крестоносец"

– Отличная работа, мой мальчик, – прокричал сир Фульк. – Только слишком уж много новомодных приемов, на мой взгляд. Надо было сразу же прикончить этого нахала.

Филипп улыбнулся и кивнул в ответ на эту восторженную тираду. К нему подходили незнакомые люди, которые раньше никогда не снисходили до разговора с ним, с зеленым безусым оруженосцем, и все считали своим долгом поздравить его с победой. Но Филиппу больше всего хотелось услышать, что скажет отец, и он в растерянности оглядывался по сторонам в надежде увидеть сира Хьюго в толпе безразличных ему лиц.

Сир Хьюго стоял немного поодаль, спокойный, как всегда, равнодушно прислушиваясь к оживленной болтовне образовавшегося вокруг Филиппа кружка. Заметив устремленный на него взгляд Филиппа, он кивнул ему.

– Ты хорошо сражался, Филипп, – сказал он. – Я горжусь тобой.

На щеках Филиппа вспыхнул яркий румянец. В первый раз в жизни он слышал от отца такие слова. Но на этом поздравления не закончились. Вдруг по рядам обступивших Филиппа рыцарей пробежала волна смятения, толпа расступилась, пропуская к Филиппу двух людей. Филипп смутно слышал пробежавший по толпе ропот:

– Король! Король! Дорогу, сеньоры.

Ги де Лузиньян, король Иерусалима[39]39
  Ги де Лузиньян, король Иерусалима – женат на сестре Бодуэна IV, сначала был назначен регентом, затем смещен со своего поста, и регентом при больном короле стал граф Раймонд Триполийский. В 1185 году Бодуэн IV коронует маленького сына своей сестры Сибиллы как Бодуэна V. Но после смерти короля Бодуэна в том же 1185 году и малолетнего наследника год спустя Ги де Лузиньян при поддержке Великого Магистра тамплиеров Жерара де Ридфора получил королевскую корону.


[Закрыть], и сопровождавший его защитник Гроба Господня, – такой титул носил второй человек – легко и величественно шли к Филиппу мимо рядов расступившихся перед ними баронов и рыцарей. Король, мужчина в расцвете лет, высокий, атлетического сложения, с густыми волосами и бородой, одаренный природой лицом исключительной красоты и звучным, глубоким голосом и к тому же обладающий прекрасными изящными манерами, – был самой яркой и импозантной фигурой в государстве. При взгляде на него сразу можно было понять, что перед вами – король.

Кивнув сиру Хьюго, Лузиньян сказал:

– Вы дали мальчику превосходное воспитание, барон. Вы уже посвящены в рыцари, юноша? – Лузиньян повернулся к Филиппу, обращая к нему вопрос, хотя ему был прекрасно известен ответ.

– Нет, ваше величество, – ответил Филипп.

– Он еще слишком молод, – объяснил сир Хьюго. – Ему всего семнадцать.

– Так молод! – воскликнул король, рассматривая Филиппа, и вдруг улыбнулся чарующе-неотразимой улыбкой, завоевавшей ему в свое время множество друзей, что, в свою очередь, помогало ему в течение долгого времени удерживать за собой трон Иерусалима. – Но, думается мне, не слишком молод, как вы говорите. Приведите его завтра ко мне перед собранием, Хьюго. Завтра.

Он повернулся и пошел прочь – толпа снова расступилась перед ним. Но человек, сопровождавший его, задержался. Сложив руки на животе, он какое-то время разглядывал Филиппа с ног до головы, словно купец, осматривающий приглянувшийся ему товар.

Нельзя было представить себе более разных людей, чем король и этот благородный барон. Насколько Ги Лузиньян был изыскан и очарователен, настолько же этот человек был агрессивно груб и напорист, и его внешность, казалось, подтверждала эти качества: крючковатый нос, далеко выдающийся вперед на темном лице, голубые глаза, сверкающие из-под кустистых бровей, воинственно торчащая вверх бородка клинышком, подрагивающая во время разговора. Голос вполне соответствовал его внешности – резкий, с хрипотцой. Говорил он короткими, отрывистыми фразами, и в интонации его сквозило нетерпение, как будто ему не хватало времени складывать слова в цветистые, вежливые фразы на восточный манер.

– Мальчишка далеко пойдет, Хьюго, – проговорил он, отводя, наконец, взгляд от Филиппа, застывшего в почтительном поклоне. – Если бы у нас было побольше таких людей… Вот с кого надо брать пример нашим пулланам, – прибавил он, ничуть не заботясь о том, что его слова могли услышать аристократы-полукровки, стоящие рядом. Коротко кивнув, он развернулся на каблуках и твердой поступью направился за королем.

– Какой такт у нашего Рено, не правда ли? – заметил сир Фульк.

– У кого? – переспросил Филипп, услышав названное сиром Фульком имя.

– Разве ты не знаешь его, мой мальчик? Что ж, таких людей раз увидишь – будешь помнить всю жизнь. Этим все сказано. Это Рено де Шатильон.

– Рено де Шатильон! – пробормотал про себя Филипп.

Невозможно было долго прожить в Святой земле и ни разу не услышать о хозяине замка Керак в Моабе, одной из самых неприступных крепостей в королевстве. Когда-то Рено высадился в Леванте, будучи простым искателем приключений без гроша за душой, но зато обладая теми качествами, которые больше всего ценятся на Востоке: он был отличным солдатом, отличающимся безоглядной храбростью, человеком, который, презирая опасность, смотрел свысока на все трудности и препятствия.

Даже годы пребывания в плену у турков не могли заглушить в нем бьющую ключом энергию и честолюбие. Он женился на одной из самый богатых наследниц Иерусалимского королевства и теперь владел роскошным и мощным замком Керак, располагающимся на южной границе Латинского государства. Крепость и ее хозяин защищали самый важный маршрут караванов, служащий основным связующим торговым звеном между севером и югом: между Иерусалимом и Египтом.

Филипп возвращался в город, осыпаемый похвалами и поздравлениями со стороны встречных всадников. Сир Фульк раздавал приглашения на вечернее торжество по случаю победы своего племянника. Филипп чувствовал, что ему предстоит длинный и изматывающий вечер, но даже это не мешало ему наслаждаться сознанием своего триумфа.

Глава 4
ВЫСОКОЕ СОБРАНИЕ

В длинной гостиной сира Фулька было тесно от собравшегося там народа, когда туда в сопровождении слуги-сирийца вошли Филипп с отцом, принявшие ванну и переодевшиеся в свежие одежды. Сир Фульк, раскрасневшийся и возбужденный, то и дело выкрикивал приветствия все прибывающим гостям, болтал без умолку, едва выслушивая ответы, рассаживал людей по местам, раздавал приказы слугам, – и вообще, находился в прекрасном расположении духа.

Филипп сел в дальнем конце комнаты, составив компанию Джосселину и еще одному молодому человеку. Джосселин, щеголяя шелковым котт и новым плащом, снова не расставался со своим платком, и Филипп заметил еще нескольких рыцарей из числа молодежи, уже успевших перенять эту новую моду.

Джосселин представил кузена сидящему рядом молодому человеку – раньше Филипп никогда с ним не встречался. Молодой рыцарь смотрелся явным новичком в Святой земле, и Филипп был удивлен подобной встречей: сир Фульк придерживался на этот счет строгих взглядов.

Но сидевший за столом совсем не походил на де Ножента и его неотесанных приятелей.

– Сир Жильбер д'Эссейли, – сказал Джосселин. Филипп поклонился.

– Д'Эссейли? – переспросил он, имя показалось ему знакомым.

– Да, он племянник предыдущего Великого Магистра ордена госпитальеров, – объяснил Джосселин.

Филипп кивнул. Это вполне объясняло присутствие здесь этого юноши. Ему с первого взгляда понравился новый знакомый. На вид Жильбер был не старше его самого – высокий, худощавый, неуклюжий юнец с длинными ногами и скуластым лицом. По сравнению с ярким платьем других рыцарей, он был одет довольно скромно.

Должно быть, не очень богат, решил про себя Филипп, осматривая простой серый котт Жильбера. Любой мог бы без труда догадаться, что он только что прибыл из Нормандии. Его лицо лишь слегка начало покрываться красноватым южным загаром. Руки и шея Жильбера не отличались чистотой, что неприятно поразило Филиппа. Рыцарям, прибывавшим с Запада, требовалось какое-то время, чтобы приспособиться к восточному образу жизни.

– Вы собираетесь вступить в орден госпитальеров, сир Жильбер? – спросил Филипп.

– О нет, не думаю. Но возможно, что и так, если не найду какого-нибудь барона, который согласится принять еще одного рыцаря в свой гарнизон, – ответил Жильбер, покачивая ногой и явно нервничая.

Слуги рассаживали гостей по местам, и кресло Филиппа оказалось рядом с местом д'Эссейли. Нормандец обводил комнату смущенным взглядом, посматривая то на серебряную и золотую посуду, расставленную перед ним, то на ряды горделиво восседающих за столом мужчин и женщин в восточных одеждах, дивясь роскоши шелковых занавесей и причудливому сочетанию ярких цветов.

– И что вы думаете о Востоке? – спросил его Филипп, про себя улыбаясь удивлению юноши: он уже не раз видел то же выражение изумления на лицах прибывших с Запада людей.

Жильбер зарделся, как девушка, и неопределенно помахал рукой. Филипп снова взглянул с неприязнью на длинные грязные пальцы нового знакомца с потемневшими ногтями.

– Я глубоко поражен, – проговорил Жильбер, с трудом подбирая слова. – Но полагаю, вы к этому привыкли. Вы родились в Святой земле?

Филипп кивнул. В это время слуга поставил перед ним первое блюдо. Жильбер покосился на своего соседа, желая посмотреть, как он будет есть эту странную пищу, прежде чем самому приступить к трапезе.

– Но что вас так поразило, Жильбер? – снова спросил Филипп.

– Ну, вы совсем не представляете себе, как мы живем в Нормандии? – сказал Жильбер.

– Я совсем ничего не знаю об этой стране, – признался Филипп. – Но это только городской дом моего дяди, знаете ли. А в Монгиссарде…

– Только его городской дом! – воскликнул Жильбер. – Вы бы видели замок Эссейли. Мой отец считается богатым человеком, но его поместье кажется простой хижиной по сравнению с этим домом! Полы там покрыты сухим тростником, на котором, прямо с собаками, спят слуги. Во всем замке всего один ковер, и тот в соларе. Солар тоже маленький. Моя мать и сестры сами наводят порядок в замке.

– Полы покрыты тростником? – переспросил в изумлении Филипп, поморщившись.

– Да, и притом имеющим отвратительный запах, – с горечью подтвердил Жильбер. – Я никогда не обращал внимание на этот запах, пока не оказался здесь, на Востоке. Впрочем, вам этого не понять.

– О нет, я понимаю, – с сочувствием отозвался Филипп. – Подождите, когда наступит настоящая жара, и тогда, оказавшись на улицах Иерусалима или Аскалона, вы узнаете, что дурно пахнуть может и у нас!

– А-а, на улицах, – протянул Жильбер, снова махнув рукой, и вдруг его взгляд упал на ухоженные руки Филиппа с чистыми ногтями. Он снова покраснел и смутился. – У меня такое чувство, что по сравнению с вами я просто грубый варвар, – пробормотал он, пряча свои руки под стол.

– Не говорите глупостей, – поспешил разуверить его Филипп. – Вы должны погостить у нас в Бланш-Гарде. И скоро вы ко всему привыкнете. – Слушая д'Эссейли, он чувствовал, что юноша нравится ему все больше. – Расскажите мне о своем доме, – попросил Филипп.

– Даже не знаю, с чего начать. – Жильбер снова обвел взглядом комнату. – У нас совершенно голые стены, нет таких, как здесь, шелковых занавесей. Зимой очень холодно.

– Но ведь у вас есть камины?

– Да, но от них дым по всему дому. Так что всю зиму щиплет глаза, а от сквозняков стынут ноги и болит горло. Если сидеть у камина, поджариваешься с одной стороны и замерзаешь с другой. И вся одежда пропитывается дымом, как будто вас засунули в костер.

– Не может быть! – не поверил Филипп.

– Может, может! Может даже еще хуже, чем вы можете себе представить! – с чувством сказал Жильбер. – А что касается мебели, – тут он рассмеялся и указал рукой на мягкую обивку на кресле, – во всем поместье Эссейли не найти такого мягкого, удобного сиденья. Нет, вам лучше навсегда остаться на Востоке, Филипп.

– Останусь, – пообещал Филипп. – Но почему вы решили уехать из Нормандии?

– О, я младший сын в семье. И мне нечем было заняться в Эссейли. К тому же мой дядя сделал себе здесь карьеру. Мой отец постарался дать мне все, чтобы я ни в чем не нуждался, но мое путешествие сюда обошлось ему слишком дорого.

– Да, венецианцы берут очень много за морские перевозки, – согласился Филипп. – Но мы не можем обойтись без них и их торговли.

– Вы случайно не знаете барона, который хотел бы принять к себе в отряд еще одного рыцаря? – спросил Жильбер.

– Знаю! И даже многих, – ответил Филипп. – У нас постоянно не хватает рыцарей. Я подумаю об этом, обещаю. – Вдруг в голову ему пришла неожиданная мысль, и он окинул быстрым взглядом открытое лицо Жильбера, на котором лежал отпечаток честности и внутреннего благородства.

Потом разговор зашел о поединке у купальни Силоам. Де Ножент, как стало уже известно Филиппу, выжил. Он отделался перебитой ключицей – синяки и ссадины не в счет, – и теперь ему придется промучится много дней, прежде чем она срастется. Но скоро им помешал крик с противоположного конца стола: со своего места поднялся сир Фульк с раскрасневшимся от жары и вина лицом.

Вытерев вспотевший лоб цветистым платком, он обратился к сидящим за столом:

– Дорогие сеньоры, и … – прокричал он, поднимая над головой полный бокал. – Я хочу предложить тост за моего юного племянника, Филиппа д'Юбиньи.

Все немедленно встали, поддерживая тост, и, к немалому смущению Филиппа, повернулись в его сторону, приветливо улыбаясь.

Но сир Фульк еще не окончил – он пустился в пространные рассуждения о христианском королевстве Иерусалимском, Святой земле, о благородных нормандских фамилиях, о нравственных ценностях рыцарей, о коварстве иноверцев и уселся только тогда, когда устал стоять на ногах, и приказал слугам наполнить бокалы и переменить тарелки.

Несмотря на поздний час, в который закончилось торжество, на следующее утро Филипп встал рано и присоединился к отцу за завтраком. Сначала ели молча, потом Филипп решил завести разговор на тему, затронутую в разговоре вчерашним вечером, и поделиться с отцом возникшими у него соображениями на этот счет. Про себя он решил, что нужно действовать осторожно, чтобы привлечь отца на свою сторону.

– Вчера меня представили еще одному человеку, который только что прибыл в Левант, отец, – начал он.

– О, и кому же?

– Это Жильбер д'Эссейли. Его дядя был когда-то Великим Магистром ордена госпитальеров.

– Да, я знал его, – сказал сир Хьюго. – Он был переведен на Запад и вернулся домой, чтобы собирать дополнительные силы для службы Господу в Святой земле.

– Он очень хороший человек, этот Жильбер, – продолжал Филипп, осторожно подбираясь к цели своего разговора. – Можно мне пригласить его погостить у нас в Бланш-Гарде, отец?

– Почему бы нет? Но разве он не собирается вступить в орден, который когда-то возглавлял его дядя? Думается мне, его отправят в Крэк, большую северную крепость.

– Он не хочет становиться госпитальером, – ответил Филипп. – Он хочет остаться простым рыцарем и поступить в гарнизон к какому-нибудь барону. – Тут он сделал паузу и с волнением ждал ответа отца. Но, как часто бывало, он недооценил проницательность сира Хьюго.

– И у нас в гарнизоне как раз не хватает одного рыцаря.

– Двух, отец.

– Только не с сегодняшнего утра. Ты же знаешь, что сегодня тебя посвятят в рыцари, Филипп.

– Я об этом не подумал, – проговорил Филипп, на мгновение забывая о Жильбере: его живое воображение уже рисовало ему предстоящую сцену во дворце. Но отец вернул его к действительности.

– И ты хочешь сказать, что этот самый Жильбер д'Эссейли может стать третьим, а?

– Я не говорил этого, отец, – поспешно ответил Филипп, немного раздосадованный тем, что отцу так легко удалось разгадать его замысел.

– Но ты же об этом подумал?

– Ну да, подумал, – признался, краснея, Филипп. – Знаешь, он такой славный. Но у него совсем нет денег, и я…

– И ты хочешь, чтобы я пристроил его? – в темных глазах сира Хьюго засветился лукавый огонек.

Филипп, засмущавшись, уткнулся взглядом в блюдо с финиками. Его хитрый план был разрушен, когда он даже не успел приступить к его исполнению.

– Приведи его сегодня к нам на ужин, – сказал сир Хьюго. – Если он мне понравится, я возьму его на службу. Вместе с лошадью, кольчугой и остальным снаряжением. Сегодня состоится твое посвящение в рыцари, и я не хочу тебе отказывать. Пусть это будет моим подарком.

– Что? – Серебряное блюдо со звоном упало на пол, финики покатились по полу к ногам сира Хьюго.

– Но только в том случае, если ты не разобьешь одно из моих любимых блюд, – спокойно проговорил сир Хьюго. – Тебе нужно учиться сдерживать свои чувства, Филипп.

– Да, отец, – сказал Филипп. – Спасибо вам большое, отец. Думаю, я встречу сегодня Жильбера во дворце. Тогда я приглашу его к нам.

Поспешно закончив завтрак, он почти бегом вылетел из комнаты и бросился седлать своего коня. Сир Хьюго рассмеялся и, нагнувшись, принялся поднимать с пола финики, складывая их в серебряное блюдо.

Когда Филипп с отцом прибыли во дворец, главная зала для приемов была переполнена. На королевские собрания доступ был открыт всем баронам и рыцарям королевства, владеющим землей, но обычно очень немногие из них присутствовали на рядовых собраниях. Сегодня предстояло обсудить военное положение государства крестоносцев и нависшую над ним угрозу со стороны сельджуков, и все решения, принятые в этот день, могли напрямую отразиться на судьбе христиан, поэтому в Иерусалим в этот раз съехались бароны и рыцари даже из самых отдаленных поместий и замков.

Не прошло и нескольких минут, как Филипп отыскал Жильбера и передал ему приглашение на ужин, сообщив также, что сир Хьюго, возможно, примет его к себе рыцарем, обеспечив его содержание. Жильбер очень обрадовался известию. Это было больше того, на что он мог рассчитывать, поэтому он от души поблагодарил Филиппа с обычной своей неловкостью.

– Расскажи мне об этом высоком собрании, – попросил он Филиппа. – У нас в Нормандии нет ничего похожего.

– Это высшее правление, – объяснил Филипп. – Король обязан сообщать собранию баронов обо всех своих намерениях, и только с его согласия он может приводить в исполнение все важные государственные решения.

– Что – все?

– О да. Например, если он собирается объявить войну или учредить новый налог.

Теперь в зале стало свободнее: рыцари постепенно переходили в соседние апартаменты для аудиенций. Кроме Филиппа, в рыцари должны были посвятить еще двух оруженосцев. Сир Хьюго подошел к Филиппу, чтобы подвести его к возвышению, на котором располагался трон, в дальнем конце огромной залы.

– Ты знаешь, что делать? – спросил он, понизив голос.

Филипп кивнул. Он снова почувствовал сильное волнение, как перед поединком у купальни Силоам, – такое же растущее неприятное внутреннее напряжение.

Он уже много раз видел церемонию посвящения в рыцари, которая в те времена была довольно проста, и роль Филиппа заключалась лишь в том, чтобы слушать. На возвышении стояли высшие сановники королевства, маршал, управляющий двором короля, коннетабль и канцлер – все ждали короля, который появился в боковой двери апартаментов, едва Филипп с отцом подошли к возвышению.

Филипп увидел еще двух оруженосцев, которые вместе с ним должны были быть посвящены в рыцари: они расстегивали ремни и снимали ножны с мечами.

Филипп последовал их примеру. Церемониймейстер подал знак сиру Хьюго – тот взял у Филиппа пояс и подвел его к возвышению; оба глубоко поклонились Ги.

Король благосклонно улыбнулся Филиппу, а потом своими руками застегнул пояс вокруг его талии, а тем временем маршал, он же церемониймейстер, Иоанн де Дюр нагнулся и прикрепил к его каблукам шпоры.

– Встань на колено, – шепнул Филиппу сир Хьюго. Филипп послушно опустился на одно колено. Он почувствовал, как клинок меча легко коснулся его плеча, и услышал над головой звучный голос короля.

– Встаньте, сир Филипп.

Филипп поднялся, глядя прямо перед собой. Взгляд его упал на фигуру смуглого бородатого Джосселина де Куртне, сенешаля[40]40
  Сенешаль – управляющий королевским дворцом. Один из высших титулов.


[Закрыть], и на бледное морщинистое лицо старого епископа Триполийского, выполняющего обязанности канцлера королевства.

Король все еще продолжал говорить, давая наставления юному рыцарю.

– Пусть примером вам станет герцог Годфруа Буйонский, образец рыцарской чести. Сражайтесь на стороне христианской церкви и святой правды. Боритесь до последней капли крови со всеми неверными; храните верность своему господину, не оскверняйте ложью свои уста, держите данное вами слово, и да будете во все времена поборником правды, восстающим против зла и несправедливости.

Ги потрепал Филиппа по плечу и произнес несколько ободряющих слов, что сделало Филиппа его другом и почитателем на всю жизнь. Потом он сделал ему знак встать сбоку от него и повторил церемонию с двумя другими оруженосцами.

– Теперь, сеньоры, – просто сказал он, – вернемся к высокому собранию. Филипп, сегодня ты будешь сидеть за моим креслом.

Филипп покраснел до корней волос и низко поклонился. Король оказал ему высшую честь, и он вошел в залу собраний вслед за статной и величавой фигурой Ги де Лузиньяна.

Властительная знать Иерусалимского королевства рассаживалась за длинными столами, стоящими посреди залы. Рядом с королем, во главе стола, расположились высшие сановники, разложив перед собой свертки пергамента и документы с огромными печатями.

Филиппу еще ни разу не доводилось присутствовать на собраниях рыцарства, и поначалу он с огромным интересом наблюдал за происходящим, хотя в первый час обсуждений не произошло ничего особенно интересного.

Сначала королевские сановники приступили к обсуждению текущих дел: налоги и сборы с населения; споры о вооружении и отличительных знаках, поскольку оказалось, что два рыцаря избрали одинаковые символы; длинные ученые диспуты о титулах и праве землевладения и общие рассуждения о правах торговли в королевстве венецианских и генуэзских купцов.

Без сомнения, все эти вопросы имели огромное значение, но Филиппу скоро стало нестерпимо скучно. Ворочаясь на неудобном жестком стуле, он незаметно двигал его в сторону, чтобы укрыться от солнечных лучей, врывающихся в узкие окна дворца. Оглянувшись вокруг, он понял, что был не единственным скучающим здесь человеком: несколько баронов задремали, многие перешептывались друг с другом.

Наконец наступила пауза, и король, отодвинув свое кресло, поднялся. Этого момента все и ждали. Сразу же в зале повисла тишина, и головы всех повернулись к стоящему во главе стола едва ли не самому красивому мужу королевства.

Ги де Лузиньян вкратце обрисовал военное положение королевства, заострив внимание присутствующих на последних маневрах турок. Даже абсолютно лишенный воображения человек мог безошибочно угадать, в каком положении оказалось государство. Иерусалимское королевство находилось в большой опасности; в любой момент на христианские земли мог обрушиться поток турок-завоевателей, что могло привести к полному уничтожению государства. Когда король завершил свою речь, на лице его появилось взволнованное и вместе с тем удрученное выражение.

– Мы должны обсудить наши планы на будущее, сеньоры, – сказал он. – Будем ли мы ждать, пока Саладин начнет войну? Конечно, он может и не решиться на военные действия, поскольку мы не настолько беззащитны, чтобы не оказать никакого сопротивления. Наши крепости неприступны, мы охраняем все дороги королевства, ведущие через горы. Язычники могут не пойти на такой риск, не будучи уверенными в том, что в их руках находятся основные и жизненно важные пути сообщения. И все же существует вероятность того, что они могут начать наступление. Итак, стоит ли нам ждать нападения, или мы нападем первыми?

Он сел, ожидая ответа баронов. Разгорелись жаркие споры: высокое собрание раскололось на две группы, придерживающиеся прямо противоположных взглядов. К первой из них принадлежали Рено де Шатильон и оба Великих Магистра монашеско-рыцарских орденов, выступающие за быстрые военные действия, направленные против сарацин. Рено разразился прочувствованной речью, подкрепляемой криками и ударами кулаком по столу. Государство должно действовать быстро, атаковать, немедленно атаковать. Все, что нужно, это любым способом предотвратить наступление мусульман.

Но и оппозиция была сильна. Ее составляли в основном аристократы-пулланы. В их жилах текла смешанная кровь; они владели богатыми поместьями и относились к туркам без фанатичной ненависти военно-духовных орденов и рыцарей, недавно прибывших с Запада. К тому же в их планы не входило рисковать своими землями, в какой бы то ни было войне.

Филипп внимательно прислушивался к дебатам. Он хорошо знал аргументы обеих сторон. В Бланш-Гарде за столом во время трапезы в кругу гостей ему не раз приходилось слышать подобные речи, и почти в тех же самых выражениях.

Ги де Лузиньян также прислушивался к разговорам с напряженным вниманием, кивая головой на каждую брошенную за столом фразу. Но все бароны прекрасно знали, что согласительный кивок еще не знак одобрения и что король не поддержит ни одну из сторон до вынесения определенного решения, поскольку за благородной внешностью мессира Ги, за его утонченными манерами и притягательным обаянием скрывался крайне нерешительный характер. Он всегда соглашался с последним из говорящих, каждый раз меняя свои взгляды.

Сир Хьюго не сказал ни слова во время обсуждения. Накручивая на палец черные кольца заостренной бородки, он безразлично слушал выступления ораторов. Филипп, однако, заметил, что отец посматривает на короля с каким-то беспокойством. Он знал, что сир Хьюго придерживается определенных и неизменных взглядов по этому вопросу и, зная подверженность короля чужому влиянию, боится, что страна будет втянута в убийственную и бессмысленную войну.

Несмотря на высокий потолок и открытые настежь окна в зале царила удушающая жара. Взволнованные бароны устали, вымотались в долгих и бесплодных разговорах и готовы были на все махнуть рукой. Сир Хьюго, выждав время, решил, что пора вступить в спор. Он поднялся со своего стула, высокий, спокойный, и взоры собравшихся с надеждой устремились к нему. В зале не было ни одного человека, который бы не уважал сира Хьюго д'Юбиньи. Большинство присутствующих баронов погрязли в интригах, диктуемых амбициозной жадностью, неукротимой ревностью к славе и высокому положению других, и в силу этих причин, естественно, не могли прийти к общему решению. Вся их энергия уходила на заговоры и вынашивание коварных планов друг против друга, тем самым, ослабляя власть в Латинском королевстве, что, в свою очередь, могло обернуться гибелью для государства. Но сир Хьюго пользовался славой землевладельца, стоящего в стороне от всех этих склок, а интриганы всегда испытывают невольное уважение к человеку, который отказывается пачкать руки грязными делишками.

Встав, сир Хьюго не спешил начинать свою речь. Окинув взглядом смотрящие на него с ожиданием лица, он повернулся к королю. Барон собирался говорить именно с ним – человеком, от которого зависело, каким будет окончательное решение собрания.

– Я не могу полностью согласиться ни с одним из выступавших здесь, – начал он. – Вне всякого сомнения, мы должны сражаться против иноверцев, оберегая Святой город, защищая Гроб Господень. И это наша основная цель, иначе не было бы нужды в существовании самого королевства Иерусалимского. И однажды нам придется уничтожить последователей ислама, в противном случае они прикончат нас.

Рено де Шатильон торжествующе стукнул кулаком по столу; оба Великих Магистра согласно кивнули. Многие владетели земель сомнительно хмыкнули и зашептались, но сир Хьюго поднял руку, призывая к тишине. Все замолчали. Удивительно, но это удалось сиру Хьюго без всякого труда, такова была сила влияния его личности, доблестного и честного рыцаря.

– Но сейчас не время начинать войну, – продолжит он свою речь. – У нас нет ни людей, ни денег. Я считаю, что и Саладин сейчас не заинтересован в войне с нами. Власть его шатка, и у него много противников. Один решительный отпор с нашей стороны – и… турки снова утратят свое единство, погрязнув во внутриусобной мелкой борьбе за власть. Конечно, если такие люди, как сир Рено, вынудят его, он немедленно начнет священную войну, развернув знамя ислама[41]41
  Войска мусульман Салах ад Дина выступали под знаменем зеленого цвета. Однако, помимо зеленого знамени, мусульманами использовались и голубое, и белое, а также комбинации этих цветов.


[Закрыть].

Многие присутствующие согласно склонили головы. Разумность этих доводов не подлежала сомнению. Даже Шатильон прислушивался к словам сира Хьюго с вежливым вниманием.

– Нам нужно время, – говорил сир Хьюго. – Мы должны воззвать к Римской курии[42]42
  Римская курия – так иносказательно называли Ватикан. Курия – совет, осуществляющий управление католической церковью. Во главе католической церкви стоял в то время папа Урбан III (1185—1187).


[Закрыть], к папе, чтобы он объявил еще один крестовый поход. Нам нужны люди и деньги. Как только прибудут новые крестоносцы, осиянные борьбой за веру, мы начнем атаку. И целью нашей станет Дамаск. Когда Дамаск окажется в наших руках, мы перережем туркам главную артерию и разорвем их территорию на две части. Тогда, и только тогда, мы закрепим наше господство на этой земле и сможем править здесь, не опасаясь нападения, веками.

Сир Хьюго сел на место все с тем же неторопливым достоинством, с каким и поднялся, и на лице его не дрогнул ни один мускул. Филипп посмотрел на отца, и из груди его вырвался вздох – почему он не может вести себя так же, вместо того, чтобы выбалтывать все, что придет ему в голову, сдерживать так же свои чувства, вместо того, чтобы малейшую смену настроений выносить на всеобщее обозрение?

Сир Хьюго выполнил свою задачу – ему удалось полностью убедить короля в своей правоте. Больше никто не желал брать слова. Все очень устали, к тому же собрание длилось уже не один час, и каждый успел высказать свое мнение. Война не будет объявлена. Было решено немедленно отправить послов в христианские страны Запада для сбора денег и подготовки нового крестового похода.

По дороге домой у сира Фулька, который почти все время молчал во время собрания, открылся поток красноречия.

– Конечно, ты абсолютно прав, – трубил он почти в самое ухо сиру Хьюго. – Но де Шатильон ни за что не угомонится. Уж я-то знаю этого молодчика. Он только того и ждет, чтобы расквитаться с проклятыми иноверцами за то, что те долгие годы держали его в плену.

– Я согласен с тобой, Фульк, – только и вымолвил сир Хьюго.

– Сидит в своем Кераке, – продолжал сир Фульк, – словно ястреб, поджидающий цаплю в камышах. Прямо на пересечении караванных маршрутов. Как ты думаешь, удастся ему склонить короля на свою сторону? – Сир Фульк презрительно рассмеялся. – Ставлю лучшую лошадь в моих конюшнях в Монгиссарде против твоей новой кольчуги.

– Я не стану с тобой спорить, Фульк, – ответил сир Хьюго. – Ты совершенно прав. Но все же Рено может хотя бы на время затаиться – и у нас появится шанс.

Этим вечером на ужин к ним пришел Жильбер д'Эссейли, и сир Хьюго все время внимательно наблюдал за ним. К облегчению Филиппа, юноша прошел проверку и сразу же после трапезы принес оммаж сиру Хьюго как своему сюзерену.

Жильберу не терпелось осмотреть все знаменитые здания и места Святого города, и Филипп взял на себя роль гида. Они направились к церкви Гроба Господня[43]43
  Елена, мать императора Константина Великого, узаконившего христианство, путешествуя в 326 году по Святой земле, получила сведения, что под храмом Венеры, построенным императором Адрианом в 135 году в Иерусалиме, находится Гроб Иисуса Христа. Храм был снесен и на этом месте воздвигнута базилика, ныне церковь Гроба Господня.


[Закрыть], восстановленной крестоносцами спустя многие лета после взятия Иерусалима, и Жильбер увидел маленькое сооружение во славу Христа.

Рядом с церковью располагалось огромное здание, в котором размещался госпиталь Святого Иоанна, где монахи-госпитальеры каждый день раздавали еду и милостыню пилигримам. Жильбер с интересом наблюдал эту церемонию, потрясенный до глубины души щедростью госпитальеров, говорящей об огромном богатстве ордена.