Текст книги "Падеспань"

Велев мне подождать, Михалыч увёл Шосса в боковую улицу Доктор Кастельо и поставил его продавать газеты возле обувного магазина.

Вернувшись, он провёл меня несколько дальше и указал мне место возле бара, который назывался «Taberna De Buén Provecho» – «Таверна Приятного Аппетита».

– Газеты сложи вот так, – сказал Михалыч, – и держи их в вытянутой руке или перед собой на уровне груди. Ну, удачи. Я буду продавать газеты вон там, на следующем перекрёстке.

Первый опыт продажи газет. С невыносимой мукой приступил я к продаже газет. Держал я их на уровне груди. Гуляющие благообразные испанцы с недоумением смотрели на меня, газеты и мои сумки с барахлом, и я чувствовал себя полным дураком.

Газеты никто не покупал.

Через пятнадцать минут появился Михалыч.

– Так, – сказал он, – оценку тебе ставлю три с минусом. Ты не так стоишь. Что это за стойка? О стену не облокачивайся, газеты держи выше и рожу сделай весёлую, а то у тебя вид такой, будто сейчас помрёшь.

Не знаю, насколько весёлую сделал я рожу, но первую газету я вскоре продал.

Ко мне подошли две благообразные пожилые сеньоры и заговорили со мной о том, кто я и откуда, потому что раньше меня они здесь не видели; я от смущения отвечал по-испански ещё более коряво, чем обычно. Оказалось, что одна из сеньор была в Москве на Красной площади.

Дав им газету и получив две тяжёленькие стопесетные монеты, я поблагодарил сеньор. Сеньоры, однако, не торопились уходить, так как были весьма любопытны. Позже я узнал, что все испанцы таковы. Сеньор интересовало, где я живу, сколько мне лет, есть ли у меня жена и католик ли я, а также когда выйдет следующий номер газеты. Я отвечал, что живу в альберге, мне 31 год, жены у меня нет, а мать моя живёт в России, я православный, а газета выходит раз в месяц. Наконец сеньоры всё выяснили, пожелали мне удачи, попрощались и, положив газету в сумочку, ушли.

После продажи первой газеты я воспрянул духом. Часа за два я продал все свои пять газет, сбегал к Шоссу, взял ещё две и сбыл также их. Итого я в первый вечер продал семь газет, а Шосс – три (на его улице народу было меньше); это значения не имело, так как деньги у нас с Шоссом были общие.

– Что я вам говорил! – торжествовал Михалыч, когда мы отправились пешком в альберг. Сам он продал только две газеты. – Ну, что я вам говорил, а вы мне не верили?! Не покупают, видите ли! Да куда они денутся!

Мы тоже чувствовали душевный подъём. Тысячу песет мы передали Михалычу; на 500 песет мы купили у него ещё десять газет; 500 песет осталось нам на расходы.

Ивиса. Если вы приедете на станцию метро Ивиса (9 линия) и подниметесь наверх (там один выход), то окажетесь в аллее улицы Ивиса на пересечении её с улицей Лопе де Руэда. Посмотрев направо, вы увидите отделение «Дойче Банк», далее, за улицей Лопе де Руэда, – большой магазин-рынок «Меркадо де Ивиса»; посмотрев налево – поликлинику «Инсалюд», бар «Йокес» и универмаг «Диа».

Развернувшись на 180 градусов, вы увидите в 50 метрах перед собой остроконечную сверкающую на солнце решётку парка Ретиро и вход в парк. Улица Ивиса упирается здесь в идущую перпендикулярно ей вдоль решётки Ретиро оживлённую улицу Менендес Пелайо; дома на Менендес Пелайо, таким образом, имеются только с одной стороны, по другую сторону – Ретиро. Выйдя на улицу Менендес Пелайо, двигайтесь направо. Пройдя мимо парикмахерской, цветочного магазина (там на тротуар выставлены охапки цветов), кондитерской (трудно не остановиться возле её витрины, которая поражает подлинными чудесами испанской кулинарной мысли) и магазинчика «Ла Пекенита – Аперитивос» (там продаются маслины, орешки, семечки, леденцы, пататас фритас, кока-кола и пиво в баночках), вы увидите слева автобусную остановку, а справа – бар «Мартин» и сразу за ним – таверну «Де Буэн Провечо». Между баром и таверной я стоял и продавал газеты.

Пойдя дальше, миновав несколько маленьких магазинов, свернув направо на сумрачную улицу Доктор Кастельо и пройдя по ней метров 50, вы увидите на перекрёстке этой улицы с улицей Лопе де Руэда жёлтый брезентовый навес над обувным магазином. Под этим навесом у витрины магазина торговал газетами Шосс.

Если идти от обувного магазина по улице Лопе де Руэда направо, то через несколько минут вы снова окажетесь у метро Ивиса.

Дело пошло. Отныне мы с Шоссом стали фарольщиками. Продажей «Фаролы» мы занимались, с некоторыми перерывами, до конца нашего пребывания на испанской земле. «Фарола» стала для нас постоянным источником дохода – воистину неотъемлемой частью нашей жизни.

Дело пошло – завелись деньги. Начали сбываться прогнозы Михалыча. Полностью они, впрочем, не оправдались, так как куда деть деньги – это мы всегда хорошо знали.

Теперь мы уже не собирали на улицах окурки. В основном мы курили «Кэмел», который обычно покупали по 200 песет у негров.

Пиво в баночках стало для нас обычным напитком: 38 песет – что такое? Тьфу!

Вечер второго дня торговли «Фаролой» (торговали мы теперь ежедневно утром с 10 до 13³⁰ и вечером с 17 до 19³⁰) мы отметили распитием спиртных напитков в парке возле улицы Арриага: Шосс пил пиво, а я – вино.

Бары. Раньше, шатаясь по городу с дюжиной однопесетных монет в одном спичечном коробке и с дюжиной окурков в другом, мы с грустным вожделением разглядывали витрины бесчисленных баров, кафетериев, сервесерий2727
  Cervecería (исп.) – пивная.


[Закрыть] и ресторанов. Тогда мы мечтали, что когда-нибудь заработаем денег, и всё это великолепие будет к нашим услугам.

И вот теперь эта мечта сбылась! Посещение баров стало делом вполне реальным.

Что касается испанцев, то бары (кафетерии, сервесерии, рестораны, бары – всё это, по сути, одно и то же) для них вещь совершенно неотъемлемая от нормальной жизни.

Утром испанцы заходят в бар, чтобы выпить перед работой кофе с булочкой. Некоторые бары работают с 6 часов утра. Войдя в бар утром, видишь расставленные барменом загодя вереницы блюдечек с ложечками и пакетиками сахара.

Когда я как-то раз зашёл в бар «Уклéс», что возле метро Симанкас, дождливым серым утром в 6 часов и заказал большую кружку пива, бармен и несколько посетителей, пивших кофе, посмотрели на меня с недоумением: кто же с утра пораньше пьёт пиво? Бармен, впрочем, без слов налил мне кружку великолепного холодного пива и дал на закуску пару креветок на блюдечке.

Днём испанцы идут в бары обедать. Столовых советского образца в Испании нет (если не считать дармушек для бедных). Во многих барах в будние дни имеется menú del día, «дневное меню» – комплексные обеды: на выбор 2 – 3 первых блюда, 2 – 3 вторых, десерт и напиток. Такой обед стоил обычно песет 700 – 900, что для работающего испанца недорого.

Ну, а вечером испанцы идут в бар выпить, как пива, так и чего покрепче, поиграть на игровых автоматах или в карты, посмотреть по телевизору футбол – короче, пообщаться. У каждого испанца есть какой-то «свой» бар, в другие он ходит редко.

Из напитков, которые крепче пива, испанцы предпочитают сухое испанское вино. Из более крепких напитков они, как я заметил, в основном пьют бренди, которое они называют коньяком, или джин, который они именуют хинéвра. Реже они потребляют виски и, кажется, почти совсем не пьют водку. Конечно, водка есть во всех барах – как правило, то немецкая водка «Эристоф».

На скамейке или в баре. Копа, то есть фужер граммов на 150, пива в баре стоит примерно столько, сколько литр пива в магазине.

Но какая большая разница: пить в жаркий пыльный день тёплое магазинное пиво на уличной скамейке или же – в баре с кондиционированным воздухом свежее холодное пиво, которое бармен наливает в вытащенную им из морозильника заиндевевшую копу или харру! А прилагающаяся бесплатная закусочка, поданная на блюдечке: анчоусы; или жареная рыбка; или маслинки; или грибки; или креветки; да хотя бы арахис или пататас фритас!

И как приятно сидеть на высоких стульях, облокотившись о стойку бара, пить пиво, курить и разглядывать свисающие с крючков здоровенные окорока и колбасы, различную снедь в витрине и мерцающие на полках бутылки со всевозможными алкогольными напитками! Во многих барах имеется телевизор.

Да и посмотреть, как работает бармен, – тоже интересно. Складывается впечатление, что бармены – единственные люди в Испании, которые работают. (Это, конечно, первое и неправильное впечатление). Он, бармен, практически не стоит на месте: варит кофе, наливает вино, бросает лёд в стаканы, гремит кассой, подаёт сдачу на тарелочках, да ещё каждому посетителю успевает сказать: «Ола! Буэнос диас! Ке кьере кавальеро (сеньора)?», а на прощание – «Аста луэго!»2828
  Здравствуйте! Добрый день! Что желает господин (госпожа)? До свиданья! (¡Hola! ¡Buenos días! ¿Qué quiere caballero (señora)? ¡Hasta luego!)


[Закрыть]

Удивительно, как он к концу смены не валится под прилавок, и как у него не закручивается в узел язык. Даже если на данный момент все заказы выполнены, бармен всё равно чем-то занят: моет посуду, засовывает в морозильник копы и харры, наконец, вытирает стойку; редко увидишь бармена, неподвижно уставившегося в телевизор.

Любимые бары. «О’Пэйси». Появились у нас и любимые бары. То были два бара с одинаковыми названиями «Исла» («Остров») – близ Аточи и на Ивисе, но самым нашим любимым баром был «О’Пэйси».

Этот маленький кафетерий носил почему-то шотландское имя. Нравился он нам как дешевизной, так и необычайно вежливым и культурным обслуживанием. К харре пива, которая стоила там всего 200 песет, бармен подавал не одну тарелочку с бесплатной закусочкой, а две или три! К примеру, на одной тарелочке – рыбка, на второй – маслинки, на третьей – орешки. Выпьешь харру, закажешь вторую – вместо пустых появляются новые тарелочки с закусочкой, и т. д. А если, вознамерившись закурить, достанешь сигарету – бармен тотчас подносит тебе к ней свою зажигалку.

Вот какой был этот бар. Возможно, он существует поныне там, где и был: если идти из центра города, то по левой стороне примерно в середине улицы Маркéс де Корвéра (метро там нет). Мимо этого бара пролегал наш пеший путь в альберг на Сан Блас.

«Заработки». Сколько мы «зарабатывали» в день на газетах? По-разному. Нодар и Гога рассказывали, что когда «Фарола» только появилась, денег они имели с её продажи столько, что ели и пили в ресторанах без счёта. То есть они не прикидывали, как мы с Шоссом, во что это им примерно встанет.

Очевидно, это правда. «Фарола», первая в Испании благотворительная газета, была широко разрекламирована на телевидении, поначалу она была в новинку, да и продавцов её было немного.

К тому времени, когда взялись за «Фаролу» мы, продавцов расплодилось уже несколько сотен. В первые месяцы, весной 1995 года, мы имели в день, как правило, по 2 – 2,5 тысячи песет каждый: когда-то побольше, когда-то поменьше.

Чем дальше, тем больше становилось фарольщиков. Возникли и другие подобные газеты, продавцов развелось пруд пруди, и это бы ещё ничего, да ведь далеко не все вели себя при продаже газет так смирно, как мы – многие таскались по улицам со своими газетами и приставали буквально ко всем прохожим подряд, заходили во все магазины и бары, клянчили деньги, что людям нравиться не могло; доход от газетной торговли падал.

Торговля в праздник. Весной 1995 года в Испании был всенародный праздник. Испанская принцесса – дочь Его Величества короля Хуана Карлоса I – сочеталась браком с австрийским принцем. Улицы были полны ликующего народу. В тот день мы с Шоссом установили личные рекорды по числу проданных газет: я продал 28, а Шосс – 27.

Штаны едва не сваливались с нас от веса огромного количества монет в карманах; эту груду цветного металла мы с трудом обменяли на бумажные деньги.

28 +27 = 55 газет. 55 × 200 = 11.000 песет. Думаете, мы получили 11 тысяч песет? Как бы не так: выручка составила более 20.000, так как много денег нам давали просто так, «на чай». По-испански это называется de propina.

В тот день мы посетили шесть баров.

Хотя людей на улицах было ещё очень много, продажу мы свернули около двух часов дня, так как устали стоять на жаре, проголодались, а наша столовая на Палос де ла Фронтера в праздник была закрыта.

Сгибаясь под тяжестью монет, мы, еле передвигая одеревеневшие от долгого стояния на одном месте ноги, двинулись в сторону Алькалы. Выгребая из карманов пригоршни монет, мы отсчитывали тысячи, выясняя, сколько нужно отдать за газеты, сколько отложить на покупку новых, а сколько останется. Оставалось порядочно!

Бар на улице Хенераль Пардиньяс. Новая проблема – по случаю праздника большинство баров было закрыто, а те, что работали, были переполнены.

На тихой улице Хенераль Пардиньяс, что близ метро Гойя (2 и 4 линии), мы всё-таки нашли бар, который был открыт и пуст. Толпы ликующего народа обретались более на главных магистралях города. Усевшись к стойке, мы для начала поменяли у бармена часть тяжёлых монет на приятную и невесомую пятитысячную бумажку с портретом короля, а затем заказали по харре пива.

Кстати, со временем мы догадались, в каких барах охотно меняют стопесетные монеты на «бумагу»: в тех, где есть игровые автоматы. Посетители, чтобы на них поиграть, меняют бумажные деньги на стопесетные монеты, каковые бармену для размена постоянно требуются.

В баре работал кондишен, пиво было изумительно холодным и невыразимо приятным, и мы блаженно отдыхали после уличной жары, пыли, толкотни и проклятых газет.

…Почему проклятых? Если б не газеты, не сидеть бы нам в баре, а уныло ждать вечерних альберговских бокадильос, собирая в процессе ожидания окурки!

Какие бы доходы ни получали мы с газет, торговля «Фаролой» всегда была нам в тягость. Мы с Шоссом никогда не употребляли по отношению к продаже «Фаролы» слов «работать», «заработать»: мы так и говорили – попрошайничать.

Ну что, пойдём попрошайничать? Пора идти побираться! Как у тебя с милостыней? Да что – продал пока три газеты плюс 350 милостыни – и т. д.

Пиво ещё более обострило голод. До вечера было очень далеко. Я указал Шоссу на вывеску с заманчивыми цветными слайдами, изображающими подаваемые здесь кушанья. Мену дель диа по выходным дням в барах не бывает; то были платос комбинадос (комбинированные блюда), было их на выбор восемь штук, стоили они от 500 до 600 песет.

Подумав (есть-то охота!) мы подозвали бармена и заказали по выбранному блюду. В зале были столики, но бармен, видя, что кавальерос желают обедать прямо там, где сидят, постелил нам на стойку бумажные скатерти, разложил ножи и вилки, принёс блюдце с хлебом и поставил перед каждым по большой тарелке с жареными сосисками, кетчупом, яичницей и жареной картошкой.

Ну что ж, не есть же всю эту прелесть всухую! Шосс заказал себе ещё харру пива, ну, а мне уже хотелось чего-то более существенного, и я заказал копу вермута.

Выйти из бара. Впоследствии у нас с Шоссом появилось выражение: «выйти из бара». Это значит – посетить бар, ведь, не зайдя в бар, нельзя из него и выйти. Однако «выйти из бара» значит не просто купить там пачку сигарет, но обязательно посидеть там и чего-нибудь выпить, хотя бы и кофе.

Выходили мы из таких баров, в которых имелись высокие стулья у стойки, ибо нам нравилось сидеть именно на них, облокотившись о стойку бара. Поэтому, выбирая, из какого бара лучше выйти, мы обычно отвергали бары, в которых таких стульев не было. Есть бары сугубо «стоячие» или только со столиками и обычными стульями. Видя такие «неправильные» бары, мы говорили: «ОТСЮДА НЕ ВЫЙДЕШЬ». Имелось в виду, что такие бары не соответствуют нашему вкусу.

Впрочем, хотя в шестом посещённом нами в тот день баре стулья были самые что ни на есть «правильные», мне из него было уже не выйти, и вытаскивать меня на свежий воздух пришлось Шоссу.

Газетная проблема. Обеспечение себя газетами для продажи было для нас постоянной проблемой, так как тархетами из фарольной конторы мы так и не обзавелись.

Такими незаконными газетными торговцами, конечно, были не мы одни.

Продавая газеты, мы постоянно поглядывали по сторонам, чтобы в случае появления фарольщиков с тархетами свои «Фаролы» убрать.

Несколько раз мы всё-таки не убереглись и имели с ними беседы. Однако не более того. Ну, что может сделать фарольщик? Спросить, где твоя тархета? Да дома забыл. Скажет, что тут его зона торговли, и предъявит свою тархету, на которой эта зона указана? На время уйти. Даже если он встанет на твоё место, у него всё равно никто ничего не купит, так как к тебе здесь уже привыкли, а его первый раз видят – испанцы любят, чтобы фарольщик был постоянный и «свой», как бар или магазин; он ещё и наслушается от твоих «клиентов» возмущённых упрёков в свой адрес, зачем он, дескать, тебя прогнал, и сколько бы он ни совал им свою поганую тархету, испанцам он всё равно абсолютно ничего не докажет; в итоге он плюнет и уйдёт к чёртовой матери, куда ему и дорога.

Раньше в конторе «Фаролы» имелись и специальные инспектора, шаставшие по городу и проверявшие у продавцов тархеты. Известны случаи, когда эти бездельники, поймав продавца без тархеты, пытались отобрать у него «Фаролы» и даже грозились вызвать полицию… Смех, да и только. Фарольная администрация всё-таки обнаружила тогда зачатки разума и должности инспекторов ликвидировала.

Однако попыток пресечь незаконную торговлю газетами (хотя не пойму: какой редакции-то с того ущерб? Сплошная прибыль! Газет-то в любом случае продаётся больше; их в любом случае покупают в конторе; дали бы всем желающим тархеты, и никакой головной боли!) – этих попыток редакция не оставила, и с осени 1995 года стала помещать на первой полосе своей газеты объявление, предупреждающее покупателей, чтобы те покупали «Фаролу» только у продавцов, имеющих тархеты, а при отсутствии таковой на видном месте требовали бы её предъявить.

Наши постоянные покупатели на всю эту чепуху, естественно, внимания не обращали. Наличие тархеты их никогда не интересовало, и они как покупали у нас газеты, так и продолжали их покупать. Спрашивали тархету у нас только покупатели эпизодические, нам незнакомые, да и то крайне редко.

В конторе «Фаролы» стали даже ставить на каждую газету штамп: номер тархеты продавца; наши клиенты как покупали у нас, так и продолжали покупать.

И всё равно, как и раньше, многие легальные продавцы, приобретя в конторе газеты по 50 песет, перепродавали их оптом по 100 песет торговцам нелегальным, невзирая на то, что в конторе «Фаролы» при уличении в этом сурово наказывали тем, что отбирали тархету.

Ну и, разумеется, нелегальных торговцев в итоге становилось не меньше, а больше, только и всего.

Газетные «спонсоры». Кроме Михалыча, нашими газетными «спонсорами» стали Гога и Нодар. Сначала они, купив газеты в конторе по 50 песет, перепродавали нам их по 100; потом, когда мы окончательно с ними скорешились, они, как и Михалыч, стали продавать нам газеты по конторской цене. Впоследствии такими же бескорыстными нашими «спонсорами» стали Габриел и Унгар.

Впрочем, обеспечивать нас газетами бесперебойно они не могли.

Во-первых, кто-то время от времени стучал на них в контору насчёт того, что они перепродают газеты на сторону. Хотя доказать это было почти невозможно, так как номера продавцов тогда на газеты ещё не ставили, тархет их время от времени лишали дня на три в качестве «предупреждения». В конторе ограничивали и число продаваемых в одни руки газет. Ясно, что если человек сегодня купил в конторе 50 или 100 газет, а завтра – ещё, скажем, 80, то он кому-то их перепродаёт. Не может ведь он ежедневно сам продавать столько! В конторе стали отпускать теперь по 20 – 30 газет в одни руки, а нашим «спонсорам» и самим надо было чем-то торговать.

Во-вторых, и сами «спонсоры» были не без причуд, как и мы.

Михалыч как газетный «спонсор». Однажды я отправился в фарольную контору с Михалычем. Естественно, в саму контору мне идти с ним было немыслимо, и поэтому Михалыч наказал ждать его в метро Трибунал, внизу, на перроне, чтобы не выходить из метро и потом опять туда не жуковать.

Михалыч сказал, что скоро вернётся – «одна нога здесь, другой нет». Зная, что путь медленным шагом от метро до конторы занимает минут семь, я сел на каменную скамейку и закурил.

Прождав Михалыча больше часа, я в гневе уехал прочь.

– … твою мать, – сказал Михалыч, передавая мне пачку газет, когда мы встретились с ним потом в столовой на обеде, – что я, должен с ними за тобой по всему городу бегать?

На вопрос, где он шатался целый час, Михалыч не ответил ничего вразумительного, добавив, что его надо было ждать хоть три часа.

Михалыч и евреи. То был единственный случай, когда Михалыч обратился к нам с Шоссом подобным невежливым образом. Нет, Михалыч был не прочь крепко ругнуться, однако доставалось ему, кроме классиков марксизма и руководителей Советского государства, только евреям, засевшим, по его мнению, в правительстве Испании и испанской полиции, которые тянут с выдачей ему вида на жительство, и в испанских издательствах, которые упорно не хотят печатать его книгу. Тут всему виной не что иное, а только всемирный жидомасонский заговор! – не уставал гневно восклицать Михалыч. Надо сказать, что когда мы услышали про заговор, то стали относиться и ко всем прочим высказываниям Михалыча как-то скептически; моё замечание, что евреи были изгнаны из Испании ещё в 1492 году, Михалыч высмеял, сказав, что арабы тоже были изгнаны, однако сейчас их в Испании полным-полно – тем не менее, столкнувшись с непониманием принципиальной сути вопроса, Михалыч сразу пошёл на попятную, выдвинув (также давно известный) тезис о том, что есть евреи и есть жиды; что касается евреев, то он против них ничего не имеет, у него много (разумеется) друзей-евреев, мало того, даже его жена – еврейка (она живёт в Израиле); а вот что касается…

«Русским газеты брали – тархеты взяли». В другой раз я отправился за газетами с Гогой. Накануне он крепко поругался со своим другом Нодаром. – Ну как, Гога, – спросил я, когда мы, наслаждаясь утренней прохладой, шли к метро по улице Кастильо де Уклес, – с Нодаром вы помирились?

– Не говори мне про этого ПИДОРАСА!! – в гневе вскричал Гога. – Я с ним не помирился – я с ним ПОДРАЛСЯ!

– Слушай, Капитон, – сказал Гога, когда мы достигли метро, – надо выпить, успокоить нервы!

– Гога, – сказал я, – у меня деньги только на газеты… да и ехать пора!

– Э-э, Капитон! – раздражённо махнул рукой Гога. – Я тебя угощаю. Успеем. Где вы вино берёте?

Я отвёл Гогу в бодегу2929
  Bodega (исп.) – винный погреб. Так в Испании называются бары и магазины, где торгуют спиртными напитками навынос.


[Закрыть] на улице Сумель. Что ж, решил я, картон на двоих – ничего страшного, быстренько выпьем и поедем, да и ехать будет веселей.

Какое там! Гога купил два картона. Пока мы пили вино на скамейке в сквере, я всё время поторапливал Гогу.

– Да, да. Сейчас поедем, – отвечал Гога.

Когда два литра вина были наконец выпиты до последней капли, Гога извлёк на свет кропаль гашиша и спросил у меня сигарету.

«Всё, – решил я, – никаких газет сегодня не будет».

Однако, выкурив косяк, мы всё же поехали.

– Как ехать? – спросил Гога, когда мы очутились на перроне.

– Ты что, не ездил в контору? – удивился я.

– Ездил, но я не знаю, как.

Приехав на метро Трибунал, мы пошли в сторону конторы пешком. С какой скоростью передвигался Гога на своих двоих, я уже писал. Худо дело – Гога встретил ещё двух грузин. Они почему-то ходили с такой же скоростью. Вдобавок они ещё и останавливались через каждые несколько метров. Один из них при этом, медленно и степенно жестикулируя, что-то негромко говорил по-грузински себе под нос, а остальные на него смотрели.

В конторе (я ждал за углом в значительном отдалении) оказалось, что грузин, в том числе и Гогу, лишили на три дня тархет, так как там стало известно, что они занимаются перепродажей. В конторе даже откуда-то знали, что газеты они сбывают именно русским.

Несолоно хлебавши, мы пошли обратно, к метро Трибунал. Поминутно останавливаясь, грузины обсуждали постигшую их неудачу.

– Русским газеты брали – тархеты взяли, – неторопливо жестикулируя, бубнил, теперь уже по-русски, тот самый у них авторитетный грузин. Нас, конечно, грузины ни в чём не винили. Все стояли и слушали старшего грузина, я тоже – торопиться было уже некуда.

– Где ты был столько времени? – поднимаясь с травы, спросил ждавший меня Шосс, когда я наконец явился в Ретиро.

– Я ездил с Гогой за газетами, – сказал я, устало садясь на траву рядом с Шоссом.

– А где газеты? – подозрительно глядя на меня, спросил Шосс.

– А нету. Гогу тархеты лишили.

В другой раз за газетами с Гогой поехал Шосс. Прождав Гогу очень долгое время в условленном месте, он уехал ни с чем. Когда мы встретили Гогу вечером, оказалось, что он якобы ждал Шосса в другом месте, причём почему так – непонятно.

– А где газеты? – спросил Шосс.

– А я, Шосс, тебя ждал-ждал… Потом так сделал, – Гога изобразил, как он выкинул газеты, – и ушёл… Где ты был?

Кризис «спонсорства». Разругавшись с Нодаром, Гога умудрился разругаться даже с нами. Кто-то спёр у него из спальни 20 газет, и он свалил это дело на нас, утверждая, что кто-то это видел, хотя кто – неизвестно. Напрасно мы пытались его переубедить – Гога разобиделся на нас навеки.

Услышав об этом, Нодар, утешая нас, сказал про Гогу:

– Что вы хотите?! Это же ДЕГЕНЕРАТ!

Дегенератами, конечно, никто из них не был, но легче нам от этого не стало. Сам Нодар от торговли газетами отошёл полностью, а вскоре совсем ушёл из альберга. Михалыч говорил, что он занимается в испанском спортивном плавательном клубе.

У самого Михалыча хватало и своих заморочек с адвокатами, полицией и издательством, и он сказал нам, чтобы мы искали другого поставщика газет, так как в течение долгого времени он сможет брать нам в конторе газеты лишь изредка.

Нам же самим в конторе тархет упорно не давали, и всё тут.

В этот трудный период, когда после двух дней торговли у нас кончились газеты, и негде стало их взять, судьба и свела нас с Геной.

Гена. Сейчас, когда Гены нет в живых, не хочется рассказывать о его проделках. Сделаю это вкратце, в качестве иллюстрации к словам какого-то писателя, которые любил повторять Шосс: «Нет за границей большего врага для русского, чем русский».

Гена жил в альберге. В Испании он как-то умудрился получить асило политико – статус политического беженца. Он был парень неглупый и учёл не только постоянную нашу нужду в газетах и отсутствие у нас тархет, но и другие наши особенности.

Как-то он спросил нас, не нужны ли нам какие-нибудь вещи, которые он берётся достать нам за полцены. Что касается денег, то не беда, если их нет у нас сейчас – будем должны, заработаем на газетах и отдадим. Мы обмолвились, что неплохо было бы заиметь фотоаппарат. На следующий вечер Гена принёс нам новенький фотоаппарат и две цветные плёнки «Кодак» к нему и сообщил, что отныне мы должны ему четыре тысячи песет.

Гена не скрывал, откуда он всё это взял. Некоторые обитатели альберга (конечно, не только русские) занимались таким «бизнесом»: воровали то, что им заказывали, в больших супермаркетах типа «Кóрте Инглéс». Заказчик платил за вещь половину её магазинной стоимости. Говорили, что Гена также торгует наркотиками.

Мы работаем на Гену. Кроме этого, Гена торговал и «Фаролой». Узнав, что нам нужны газеты, он мгновенно предложил нам свои услуги:

– Газеты? Пожалуйста! Сколько вам надо? Двадцать? Сорок? Сто? Сколько хотите, мужики! Нет денег сейчас – не беда. Будете мне должны, отдадите потом.

Разумеется, газеты он предоставлял нам по 100 песет.

Таким образом мы попали в кабалу к Гене. Расплатившись за фотоаппарат, мы всё время оставались должны ему за газеты, и чем дальше – тем больше. Гену это не волновало, он приносил нам всё новые и новые пачки газет со словами:

– Ну, не можете отдать газеты сейчас – так я ведь с вас сейчас и не требую! Всё равно газеты вам нужны постоянно. Отработаете – отдадите, а пока будете должны.

Долг рос как снежный ком, хотя мы, сократив свои расходы до покупки одних только сигарет, не успевали менять монеты на «бумагу» и отдавать Гене.

Так дело не пойдёт, решили мы с Шоссом. В один прекрасный день мы сказали Гене, что газет нам больше не надо, и за неделю полностью расплатились с ним.

А распродав все газеты, мы заскучали. Михалыч брать газеты нам тогда не мог. Пообедав в столовой, мы угрюмо лежали на траве в Ретиро. Ну, должны были Гене постоянно, ну и что? – начали рассуждать мы. – Так зато всегда были какие-то деньги на расходы. А теперь и сигарет не на что стало купить – что же, идти собирать окурки?

И мы опять пошли к Гене на поклон. Гена встретил нас спокойно:

– А где же пакет?

– Какой? – не поняли мы.

– А я откуда знаю, какой, – с улыбочкой сказал Гена, и я, сообразив, принёс ему пластиковый пакет. Обратно мы получили пакет уже наполненный газетами, и, вновь, таким образом, оказавшись в долгу, пошли их продавать.

А что касается фотоаппарата, то его у нас украли. Защёлкав плёнку до конца и намереваясь отнести её в ателье, мы положили фотоаппарат в сумку вместе с привезённым из России плеером Шосса; сами же основательно выпили и через какое-то время легли спать. Наутро в сумке не оказалось ни фотоаппарата, ни плеера, а сама сумка была так же аккуратно застёгнута, как и накануне вечером.

– Вы больше пейте, – усмехнулся Гена, когда мы рассказали ему о потере. – Что, украсть вам ещё один? Нет проблем! Завтра принесу. Будете должны ещё четыре мили.

– Нет, нет! – вскричали мы в испуге. – Мы и так тебе должны по уши!

– А то, мужики, вы только скажите, я ведь с вас сразу денег никогда не требовал, – сказал Гена.

Мордобитие в столовой. Наш долг Гене продолжал расти. Газет у нас теперь было, хоть завались, однако Гена, не слушая нас, таскал нам всё новые пачки. Почему-то у него не было проблем в конторе с покупкой газет; в чём тут дело, было неизвестно.

В один прекрасный солнечный день Гена сообщил, что завтра принесёт нам сто новых газет.

– Да ты что! – пришли мы в ужас. – У нас и так газет больше полусотни, и мы должны тебе 14 тысяч!

Невзирая на наш отказ, Гена на следующий день принёс нам в столовую на Палос де ла Фронтера пачку из сотни газет.

– Будете должны ещё десять миль, – сказал он, – итого – 24 мили.

Я наотрез отказался брать эти сто газет. Гена стал выходить из себя и, выйдя окончательно, дал мне прямо в столовой по морде.

Несомненно, в определённой мере я это заслужил. По крайней мере, на оплеуху я никак не среагировал. Однако обедавшие рядом с нами факт мордобития заметили, какая-то женщина подняла крик, и к нам быстро подошёл сегур, а следом прибежал директор столовой. Наклонившись над нашим столиком, директор стал ласково спрашивать меня, не нужна ли мне медицинская помощь. Смех, да и только; не так сильно Гена мне и дал. Предложив Гене выйти на улицу (сегур сразу отправился следом за нами), я там вторично наотрез отказался брать у Гены газеты как сейчас, так и впредь, на что Гена с уверенностью пообещал загасить как меня, так и Шосса, после чего мы расстались.