Текст книги "Отныне и навсегда"

Глава двадцать первая

В этом нет никакой логики, но я еще за несколько секунд «до» знал, что Вита войдет в комнату. Такое ощущение, что если ты знакомишься с кем-то при необычных обстоятельствах, то вселенная отказывается оставлять вашу историю недорассказанной, даже если она еще не написана. Увидев Виту, я понял, что даже в самом конце может быть положено начало. Не знаю, начало чему, но оно было положено.

Мы выпили еще вина, и теперь тринадцать членов клуба «Тайная Вечеря» спорят о механизме Виты, получая большое удовольствие от самого процесса. Вопреки собственным ожиданиям, я чувствую себя так близко к счастью, что почти могу его коснуться. Пару минут назад Китти спросила у Дэва его мнение о странном предмете, и теперь они разговаривают, соприкасаясь плечами, не замечая никого вокруг. Я вижу ямочку на ее круглой щеке, а это значит, что сестра улыбается по-настоящему.

– Приспособление для чистки бананов? – предполагает Китти, пока Дэв поглаживает свою бороду.

– Интересный вариант, – говорит он. – Может, прототип мобильного телефона?

– Точно! – Китти поднимает руку как на уроке. Ну нет, в школе она определенно не отличалась таким энтузиазмом. – Это машина времени!

– Невозможно, – говорит Иэн.

– Было бы здорово, – задумчиво произносит Дэв.

– Ой, чтобы путешествовать во времени, тебе это не нужно, – небрежно бросает Китти. – Я вот всегда считала, что достаточно достойного поцелуя, чтобы снова почувствовать себя на двадцать лет.

Дэв поворачивается к ней.

– Ну-ка, расскажи мне поподробнее про эту теорию, – говорит он.

Надеясь снова поговорить с Витой, я беру странный предмет и верчу его в руках. Приятная тяжесть, выдающееся мастерство. Все идеально выполненные детали взаимодействуют друг с другом, радуя моего внутреннего инженера. Линза – плод ручной работы, старательной и точной.

– А ты знаешь, что это? – спрашивает Вита с другого конца стола, как будто у меня и впрямь должен найтись ответ.

– Не совсем, – я еще какое-то время исследую объект. – Опираясь на свои скромные познания, могу сказать, что призма и линза – это две разные вещи. Одна из них преломляет световые волны, другая – усиливает. Может, устройство предназначено для того, чтобы поближе рассмотреть… различные световые волны? Но в этом и в любом другом сочетании это не сработает. Вполне вероятно, что это ранняя и почти успешная попытка изобрести что-то вроде камеры Люмьеров, с помощью которой можно заглянуть под слои краски. Получается, это… – По спине пробегают мурашки, когда я понимаю, на что смотрю. – Очень ранний прототип технологии, которую разработал я.

Губы Виты приоткрываются, глаза распахиваются шире.

– Как интересно, – она наклоняется ко мне. За столом разгорается дискуссия на тему мультиспектральных камер, амплитуд в слоях, отношения сигнал/шум и того, почему я, скромный инженер, ошибаюсь. Посреди всего этого шума ко мне вдруг приходит приятное осознание того, что нас с Витой разделяют сантиметры.

Китти касается моего плеча, и я подпрыгиваю.

– Я возвращаюсь в отель, – говорит она. – Ты со мной?

– Пока нет. – Я смотрю на Дэва, который стоит позади нее и делает вид, что не замечает, как на него пялятся все его друзья. – Но ты иди, веселись.

– Спасибо за прекрасный вечер, ребята, – Китти посылает мне воздушный поцелуй и выходит за дверь.

– Что ж, я все еще не приблизилась к разгадке, но была рада с вами повидаться. Мне тоже пора, – говорит Вита через пару минут после ухода Китти. Толпа разражается стонами и просьбами остаться, пока она убирает странный артефакт назад в шкатулку. – Я должна идти, завтра рано вставать, но я приду на следующую встречу.

Все реагируют одобрительными возгласами. Похоже, клуб «Тайная Вечеря» тоже ею очарован.

– Тебя сопроводить? – поспешно предлагаю я. «Сопроводить»? Кто я, сэр Ланселот?

Долю секунды Вита колеблется, а затем кивает.

– Спасибо, – говорит она. – Шкатулка тяжеловата.

Безмерно довольный собой, я придерживаю для нее дверь, и мы выходим на улицу, окутанную ночной прохладой.

– Ты обещала попрощаться с хозяином, – напоминаю я.

– С Хью? Да, знаю, но, думаю, с меня на сегодня достаточно светских бесед. В следующий раз. – Она перехватывает шкатулку и прижимает ее к другому красиво обтянутому, округлому бедру. – Ты не обязан провожать меня домой, если не хочешь.

– А я хочу, – говорю я. Придурок. Но улыбка Виты того стоила.

– Ты не знаешь, где я живу.

– От Уоппинга все далеко. Так где ты живешь?

– В Сохо, – улыбается она.

– Отлично. Мне в ту же сторону. Могу сесть в другой вагон, если хочешь.

Вита прыскает.

– Ты мне нравишься, – говорит она. – А мне почти никто не нравится.

– Это комплимент? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она. – Еще какой.

Вита бросает взгляд на шкатулку в своих руках.

– Тогда ты ее понесешь? Весит целую тонну, – она обрывает себя. – Ой, только если тебе…

– Шкатулки мне носить можно, – отвечаю я. – Они не приблизят мою кончину, да и я надеюсь, что не умру в метро. Ты представь, как разозлятся местные. С другой стороны, я не против их побесить.

В этот раз она смеется, в глазах сверкает свет от уличных фонарей.

Мы заходим в метро.

– Кстати, соболезную твоей утрате, – говорю я. – Твой муж, наверное, был очень молод. Если не хочешь, не будем об этом говорить.

– Все нормально. Порой мне кажется, что о самом серьезном проще говорить с незнакомцами, – говорит Вита, когда подъезжает поезд. – Но не сегодня. Сегодня я хочу сесть вперед и притвориться, что мы машинисты.

– Серьезно? – Теперь настала моя очередь смеяться. – Ты не похожа на человека, который стал бы играть в машинистов. – Я сажусь рядом с ней и кладу шкатулку себе на колени. – И я бы не назвал тебя незнакомкой.

Вита медленно улыбается, словно очнувшись от долгого сна.

– На самом деле я люблю не поезда, а, скорее, электричество, – говорит она. – Оно с нами так давно, и мы стали забывать, что это тоже своего рода магия.

– Магия? – смеюсь я. – Да, вы с клубом «Тайная Вечеря» слеплены из одного теста.

– Пятьсот лет назад это все приняли бы за колдовство, – говорит Вита, указывая на неоновый горизонт. – А в масштабе Вселенной пятьсот лет все равно что секунда.

– А тридцать два года? Сколько это в масштабе Вселенной? – спрашиваю я.

– Этим и прекрасно время, – говорит Вита, провожая глазами длинные, подсвеченные здания – солдат прогресса, мелькающих за окном. – Будучи смертным, ты можешь замедлить его настолько, что почти остановишь.

Внезапно она поворачивается ко мне.

– Если усердно тренироваться, можно заставить один момент длиться вечно.

– Как? – спрашиваю я.

– Просто держись за него. – Ее темные глаза пристально смотрят на меня. – Когда ты счастлив, когда все хорошо или когда ты в ожидании чего-то, прочувствуй этот момент и держись за него так долго, как можешь. Запомни все до деталей: тепло ли было, чем пах воздух. Почувствуй, как под тобой движется поезд, запомни все, и тогда много дней спустя в любой момент ты сможешь сказать: «Я здесь был, я был счастлив, и это было по-настоящему», – она полувздыхает. – Забавно, но только после встречи с тобой я вспомнила, как это делается.

– Со мной? Почему именно со мной? – За последние несколько дней я уже тысячу раз задавался вопросом «Почему я?», но в этот раз все иначе. Сейчас за этим вопросом прячется надежда.

– Просто потому, что ты это ты, – говорит Вита. – Я забыла, как это делается, но ты мне напомнил. Спасибо тебе.

Никто из нас больше не произносит ни слова, пока поезд не подъезжает к станции, где нам нужно пересесть на другую линию. Удивительный и волшебный момент ушел в прошлое, но все равно остался моим. Порыв теплого воздуха, очертания Лондона – города из сверкающего стекла – на фоне фиолетового неба, голос Виты, мягкий и чистый, наклон ее головы, водопад волос и свет в глазах. Это воспоминание останется со мной навсегда.

Оставшуюся часть дороги мы сидим рядом в уютной тишине. В отражении окна я вижу фигуру девушки, ее распущенные волосы, бледный овал лица и наши соприкоснувшиеся плечи. Мы не знаем, свела нас судьба или случайность, но в данный момент это не имеет значения. Сейчас мне хватает того, как Вита опирается на меня, пока мы молча продолжаем ехать.

Глава двадцать вторая

Мой отец был строг и глубоко религиозен, но не из-за любви или веры. Его преданность проистекала из страха. Он так боялся попасть в ад, что почти всю жизнь платил за место на небесах. Он отдал деньги в обмен на вечную жизнь и отдал свою четырнадцатилетнюю дочь влиятельному человеку, чтобы выплатить долг. Каким-то образом это казалось ему логичным, для меня же до сих пор загадка, что творилось в его голове.

Понимание того, кто я и что я готова принять от других людей, менялось с течением времени. Времени, которое, представляясь бесконечным, проносилось за долю секунды. За последние пятьсот лет было несколько прекрасных моментов, заставивших меня поверить в то, что люди достигли необратимого прогресса. Но каждый раз великолепие, созданное усилиями одного, рушилось стараниями другого.

Если я проживу еще пятьсот лет, свидетелем каких новых ужасов и чудес мне придется стать?

Я почти не знала своего отца при жизни. Если бы меня спросили в детстве, я бы ответила, что люблю только его и Бога, даже после того, как он сделал меня любовницей старика.

Что касается моего отца, деньги и молитвы не могли предотвратить превращение в прах. А Бог, если он вообще существует, должен меня ненавидеть, ведь я – насмехательство над природой. Я – то чудовище, что живет во снах и кошмарах. Я – Бессмертная.

Сидя рядом с Беном в поезде, я думаю: если бы он был знаком с настоящей мной, захотел бы – смог бы – узнать меня, как это сделал Доминик?

Мы замедляем шаг и останавливаемся на углу Лоуэр-Джон-стрит и Брюэр-стрит. Здесь наши пути расходятся. Вечер выдался теплым, мы купаемся в его розоватом свечении. На улицах все еще оживленно. Люди обходят нас, придерживаясь собственного маршрута и при этом оставаясь единым целым. Тротуар все еще хранит тепло минувшего дня.

Когда Бен передает мне деревянную шкатулку, его рука касается внутренней части моего запястья, и в этот миг мое тело, одинокое уже многие годы, охватывает горячее желание.

Никто не двигается.

– Можно задать личный вопрос, прежде чем ты уйдешь? – спрашивает Бен, опустив взгляд и засунув руки в карманы. Я киваю. – Твой муж знал, что умрет?

Мне требуется время, чтобы подобрать слова.

– Он был человеком, который всегда ожидал смерти, – наконец отвечаю я. – Постоянно рисковал своей жизнью, когда был здоров и силен, а я сходила с ума от беспокойства. Он ничего не боялся, даже в те моменты, когда любой здравомыслящий человек испугался бы. Наверное, я всегда знала, что он не останется со мной надолго. – На секунду прикрываю глаза, пораженная вспышкой боли. – Когда он заболел, то был ужасно раздосадован тем, что умирает не в бою, а дома со мной, держащей его за руку.

– Понимаю, – говорит Бен.

– Он был живым настолько, насколько это вообще возможно, – я улыбаюсь, думая о Доминике и его черных, искрящихся смехом глазах. – А еще ласковым, смешным и романтичным.

Мы снова на какое-то время замолкаем.

– И как ты справлялась после его ухода? – внезапно спрашивает Бен и тут же одергивает себя: – Если я захожу слишком далеко, скажи. Просто… С тобой так легко говорить. – Он засовывает руки в карманы, глядя себе под ноги. – Тебя как будто ничем не удивить. Знаю, у меня не очень хорошо получается изъясняться, – он смотрит на темнеющее небо. – Я переживаю насчет мамы и Китти. Не знаю, как они это перенесут.

– Плохо перенесут, – говорю я ему. – Потому что они тебя любят. А потом найдут способ двигаться дальше и в конце концов даже снова будут счастливы… потому что они тебя любят.

– Не знаю, хочу ли я, чтобы они были абсолютно счастливы, – произносит Бен с печальной улыбкой. – Как-то это грубо. Пусть хоть поплачут раз в месяц – вполне подходящая скорбь.

Неожиданно нас окружает толпа подвыпивших девушек, распевающих Адель. На мгновение улицу заполняет свет от блесток, а затем они исчезают, а их голоса эхом разносятся на Голден-сквер.

– А что насчет тебя? – спрашивает Бен, доставая из моих волос серпантин. – Ты снова счастлива?

– Я довольна, – говорю я. – Поэтому…

– Поэтому? – осторожно спрашивает Бен, пока я принимаю решение.

– Я не все тебе рассказала, – даже сейчас, произнося эти слова, я не уверена, что поступаю правильно. Наши взгляды встречаются. – Не хочу обнадеживать тебя почем зря. Да, я сказала, что в Прекрасной Ферроньере, скорее всего, ничего не найти, но это не совсем правда. Я все еще думаю, что в ней скрывается секрет бессмертия, и я хочу его раскрыть.

– Правда? – спрашивает он, но не с насмешкой или недоверием, а с интересом и надеждой. От его лица, выражающего одновременно желание мне поверить и страх, что ничего не получится, все внутри сжимается. Если мы двинемся вперед вместе, его сердце окажется в моих руках, но даже при таком раскладе не попытаться я боюсь больше.

– Если хочешь, можем заняться этим вместе.

– Ты серьезно?

– Может, это невозможно, – осторожно говорю я. – Может, это знание было утеряно или спрятано, или его нельзя понять. Как тогда, с электричеством – наши предки сочли бы нашу обыденную жизнь колдовством, не иначе. То, что сейчас мы считаем научной фантастикой, будет привычным делом через много лет. И насколько мне известно, лучше всего умел предвидеть будущее не кто иной, как Леонардо да Винчи, – я умолкаю, чтобы перевести дыхание. – Я пытаюсь сказать, что если ты готов принять тот факт, что мы, скорее всего, потерпим неудачу, то присоединяйся к прохождению этого квеста. Возможно, – я перехватываю шкатулку поудобнее, – возможно, я смогу найти способ поставить твою линзу перед Прекрасной Ферроньерой.

Бен резко втягивает воздух и обхватывает себя руками в попытках подавить непроизвольную дрожь.

– Тогда увидимся завтра?

– Да, – он вздрагивает.

– Ты как, в порядке? – спрашиваю я.

– Да, более чем, – отвечает он. – Просто не знал, какой, оказывается, пугающей может быть надежда.

Глава двадцать третья

Вокруг меня кружится Лондон; я в объятиях освещенной неоном галактики, я ее центр, и не существует ничего, кроме «сейчас». Ни лет, предшествовавших этому моменту, ни лет, которые могут и не наступить. Есть только «сейчас». Если я хоть что-то смогу оставить своим близким, тогда пусть это будет понимание.

Когда я несся к электричке до Лондона, то пытался сбежать от того, от чего сбежать нельзя. Я оставил на станции какую-то версию меня, наблюдающую за тем, как я уезжаю.

Мужчина, сознательно выбравший одиночество. Все женщины, встречавшиеся с ним, описали бы его как рассеянного и отстраненного. Мужчина, который не верил в отношения, потому что рос в руинах чужого брака. Мужчина, который упорно работал, стараясь обеспечить себе будущее, и никогда не сомневался, что доживет до этого дня, хотя до цели постоянно оставались то год, то месяц, то неделя… Мужчина, который отрекся почти от всех связей и сетей, добровольно уединившись в чистых комнатах и бескрайних, пустых небесах. Не знаю, кто должен был заставить меня начать жить, но у приближающейся смерти это точно получилось. У нее и у Виты.

Надо быть осторожным и не превращать это все в сказку, не вовлекаться в вымысел после жизни, построенной на прозаичной практичности. Нельзя убеждать себя в наличии связи между моим порывом приехать в Лондон, случайно обнаруженным плакатом и Витой. Скорее всего, она единственная во всем этом мире верит, что существует секрет бессмертия, который в какой-то фантастической вселенной сможет спасти меня от печальной участи.

Я так отчаянно желаю, чтобы это оказалось правдой. Но, как бы мне ни хотелось упасть в кроличью нору и стать полноправным жителем Страны чудес, нужно отойти от края пропасти и напомнить себе, что пусть вера Виты убедительна и привлекательна, ее мечта несбыточна. Не будет никакого чудесного спасения в последний момент, но это нормально, потому что следовать за Витой я готов по другой причине.

Китти назвала бы это «заключительной миссией», в моем же представлении это подходящий способ провести, возможно, последние дни своей жизни. Эзотерический поиск в незнакомом мире. Каков бы ни был исход, я убежден, что не пожалею, потому что, честно говоря, пригласи меня Вита слетать на Луну в построенной дома ракете из втулок и пустых бутылок из-под моющих средств, я бы наверняка тоже согласился.

Не уверен, что если бы я познакомился с Витой год назад, то она оказала бы на меня такое же влияние. Знаю, я счел бы ее красивой и задумался над тем, не пригласить ли ее на свидание, но, скорее всего, в конечном итоге снова замкнулся бы в себе вместо того, чтобы сблизиться с ней. Так обычно и случалось.

Такой женщины, которая не боится ничего, я до этого никогда не встречал; кажется, ее отвага передается и мне. Ей будто не свойственна неловкость, какую люди обычно испытывают рядом со сломленными и ранеными. Вита смотрела мне в глаза и слушала меня с сочувствием, но без жалости. Ничего из сказанного мною не смущало ее, и это успокаивало. Она лихорадочно твердила о секрете бессмертия и в то же время помогала мне понять, что смерть, даже моя, ничего не стоит. Это всего лишь неизменная часть жизни.

Да, я с радостью за ней последую. Куда бы она меня ни повела, я пойду.

III

Время забирает все, кроме воспоминаний.

Девиз солнечных часов

Глава двадцать четвертая

Джек заходит за мной, чтобы проводить на работу. Такое ощущение, что он соткан из золотистого утреннего света, ждущего меня за дверью. Белая футболка, выцветшие джинсы, которые очень ему идут. Он из тех людей, кто мог органично вписаться в любой период истории, но в то же время выделялся бы из-за своей неземной красоты.

Мы медленно идем по узеньким улочкам Сохо и останавливаемся, чтобы взять кофе и перекусить.

– Ты пошел домой с той барледи? – спрашиваю я.

– Нет, после твоего ухода запал иссяк, – отвечает Джек. – Как будто захотелось чего-то более значимого.

– Ты болен? – смеюсь я.

– Приболел, вот уж точно, – он искоса смотрит на меня. – Ты идешь вприпрыжку. Что случилось?

– Что-то очень странное. Я ходила в клуб «Тайная Вечеря».

– Нашла смысл жизни в Уоппинге?

– Там был Бен, парень с линзой, о котором я тебе рассказывала. Это была случайность, и в то же время не совсем.

– Оу, – говорит Джек. – Он следил за тобой?

– Нет, он не знал, что я тоже в клубе. Просто оказался там в то же время, что и я, но это странно, потому что я видела его ранее тем же днем, и он сказал…

Я на секунду останавливаюсь, пытаясь подавить свои чувства от сказанного Беном, чтобы выдать что-то членораздельное.

– Что? – подталкивает меня Джек.

– Он умирает, – произношу я. – Точнее, умрет в ближайшем будущем из-за аневризмы мозга. Он не знает, когда именно, но это может случиться совсем скоро.

– Вот как, – говорит Джек. – Бедолага.

– На следующий день после того, как он узнал об этом в Лидсе, мы встретились в Лондоне из-за Прекрасной Ферроньеры, из-за картины, которая доказывает, что смерть можно одолеть. Понимаешь?

– Понимаю, – осторожно отвечает Джек. – Тебя соблазняет вера в судьбу.

– А тебя нет? – спрашиваю я.

Джек качает головой.

– Я могу найти ситуацию удивительной и ироничной, не связывая это с предназначением, – говорит он. – Помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Такое забудешь, – отвечаю я. – Я тебя чуть не убила.

Он ухмыляется.

– Ты была столь напориста и блистательна, что я даже надеяться на такое не смел, – говорит он. – Мы многого добились в первые годы вместе.

* * *

К той ночи, когда я познакомилась с Джеком, я жила в Лондоне, обожала его и уезжала из него с полдюжины раз, а то и больше.

В каждой жизни, которую я выстраивала, в каждой сфере, где преуспевала, вокруг меня вились мужчины и я непременно притягивала внимание не того человека. Стоило попасться на глаза, и меня уже не выпускали из поля зрения. В конечном счете приходилось отступать, перестраиваться и возвращаться под новым именем с новой историей. К тому времени мне исполнилось 200 лет. Я поняла для себя, кто я такая на самом деле и на что способна, в отличие от дочери купца из Милана. Я знала, что я сильная, смелая и, самое главное, умная.

Лондон, к которому я возвращалась снова и снова, все еще принадлежал мужчинам, но за эти годы мы сплелись с ним, как тайные любовники, и расходились только для того, чтобы вернуться друг к другу с большей страстью. Наш тандем был прекрасен: мы совершали сделки, охватывавшие весь мир, покупали и строили целые улицы с недвижимостью, наполняли сундуки золотом и, самое главное, властью до тех пор, пока мужчины, с которыми я отказалась возлечь в кровать или пойти под венец, не заставили меня расплатиться за слово «нет».

С Джеком я познакомилась вскоре после возвращения в Лондон из Франции, где я провела несколько лет, флиртуя с Парижем и всеми возможностями и опасностями, которые он предлагал. Я вернулась домой в другом обличье, под новым именем, но полная решимости в этот раз пустить такие корни, к которым я всегда смогу вернуться. Я была зажиточной вдовой из Италии, молодой и жизнерадостной, обожавшей выходить в свет и обладавшей безукоризненным вкусом. Меня звали мадам Бьянки.

Ночь была теплой и звездной. Фонари сверкающей дорогой вели меня к станции Воксхолл. Я шла, обернувшись в шелка и исследуя атласную темноту, искала приключения и, быть может, спутника, чтобы скоротать часы до рассвета. Наконец я встретилась с Лондоном в такое время, когда женщин вроде меня – знающих, чего они хотят и достаточно смелых, чтобы это взять – могли считать скандальными, но все равно принимали в обществе, если они были достаточно стильными и интересными. Пока что это моя любимая реинкарнация этого города – кокетливая, влюбленная и упоительно тщеславная, манящая сверкающими глазами и бросающая мне вызов.

Я заметила, что за мной мягко следует фигура. Когда она попыталась притянуть меня к себе, мой нож был уже наготове. Мужчина замер с лезвием у горла, поблескивающем в мерцающем свете. Он медленно опустил руки и показал мне ладони, доказывая, что не собирался причинить вред. Я осмотрела его, не оставив без внимания темно-русые кудри, морщинки от улыбок в уголках глаз и красивый изгиб губ. Помню, как подумала, что, если бы он позволил мне себя обыскать, я бы, наверное, затащила его в постель. Потом он заговорил на итальянском, и не просто на итальянском, а на старом диалекте, который давно канул в Лету вместе с местами, где существовал, языке моей юности, который давно превратился в нечто иное и не прекращал меняться. Он говорил со мной из прошлого. Я опустила нож.

– Наконец-то я нашел тебя, Аньезе, – назвал он мое настоящее имя. – Я столько веков тебя искал. Было бы прискорбно, если бы после всех этих стараний ты попыталась меня прирезать. И потом, ты сама знаешь, что у тебя вряд ли бы получилось.

– Кто вы такой? – спросила я, хотя каким-то образом уже знала ответ. Он был моим, а я, так или иначе, была его.

– Друг или, скорее, друг друга, – ответил он. – Перед тем как уйти, близкий мне человек написал мой портрет тем же загадочным образом, каким написал твой. Сначала он променял нашу дружбу на отношения, потом оставил меня умирать. Он ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, что он со мной сделал. Мы с тобой похожи, Аньезе. Мы не можем умереть, а дорогого Леонардо давным-давно уже нет в живых, и все его беды остались далеко позади. Наши же, совсем как наши портреты, никогда не поблекнут.

– Ты – Салаи, – прошептала я имя друга и музы Леонардо. Я знаю это лицо. Оно снова и снова повторялось в его работах.

– Да, это я, – печально улыбнулся Джек. – Пожалуйста, зови меня Джакометти или просто Джек. После смерти Леонардо я нашел его спрятанные записи о тебе. Я верил и надеялся, что не один такой. Я уже почти опустил руки – тебя было сложно найти.

– Пришлось осторожничать, – сказала я. – У людей вошло в привычку сжигать и вешать нестареющих, успешных и одиноких женщин. Правда, нынче общество стало благоразумнее.

– А ты неплохо устроилась, мадам Бьянки, – сказал он, с заметным удовольствием пробуя мое новое имя на вкус. – Твое состояние и связи помогли выяснить, что с нами сделал мой дорогой Леонардо? За те годы, что я провел в поисках тебя, я надеялся хоть что-то понять: встречался с учеными и магами, изучал древние тексты и все, что оставил после себя Леонардо. И в результате я нашел лишь дорожку из хлебных крошек, которая привела меня к другим хлебным крошкам.

– Ты тоже все это время занимался поисками, но встретились мы только сегодня? – я покачала головой. – Я многое узнала, но так и не раскрыла секрет. Но я не собираюсь останавливаться. Возможно, если мы сложим найденные нами фрагменты, то сможем собрать целую картину.

– А если не получится, позволишь мне продолжить поиски вместе с тобой? – спросил Джек, и тоска в его голосе отозвалась в моей груди. – Тогда нам никогда не будет одиноко.

Только после этих слов я ощутила всю тяжесть лет, проведенных в одиночестве, на своих плечах, казалось, будто на них свалился весь мир. Именно в тот момент я поняла, что очень хотела бы избавиться от него.

– Хорошая идея, – ответила я, заключая его в объятия.

– Тогда решено, – сказал он.

* * *

– Поверить не могу, что без Леонардо мы бы никогда не встретились, – говорю я Джеку, когда мы в последний раз поворачиваем и шагаем по широкой зеленой аллее к Коллекции. – Он свел нас, хоть тогда мы об этом и не подозревали. Разве можно отрицать, что этому было суждено случиться?

– Не буду отрицать, я чувствую то же самое. – Джек останавливается и смотрит на меня. – Не буду отрицать, без тебя я бы давно утратил всякую человечность.

– Вот почему, – робко произношу я, – когда я поняла, чего лишится Бен, у которого к тому же имеются отличные познания в нужной сфере, я позвала его помочь разгадать секрет картины.

– Вита, – говорит Джек. – Зачем? Ты же подвергаешь себя – нас – опасности.

– Я не сказала, кто и что мы такое, – отвечаю я. – Только то, что я верю в бессмертие и хочу найти ответы. А он, если захочет, мог бы мне помочь. Ты сам говорил, что наша встреча могла знаменовать новые возможности. Клянусь, я очень осторожна. Правда, из-за него я теперь гадаю…

– Так? – торопит меня Джек.

– Получится ли у него найти то, что скрывает картина? Если да, тогда мы спасем его жизнь, и это все… было бы не впустую.

– Вита, о чем ты говоришь?

– О том, что после смерти Доминика я пыталась найти ответы, чтобы умереть. Но теперь, после встречи с Беном, я подумала, что, возможно, хочу жить.

– Вы знакомы меньше двух дней, но из-за него ты уже полностью пересмотрела свой взгляд на жизнь? – спрашивает Джек.

В выражении его лица читается обида, и я слишком поздно понимаю почему.

– Не из-за него, а из-за его желания жить. Он напомнил мне, как драгоценна жизнь.

Джек поворачивает в сторону, противоположную той, куда мы направлялись.

– Уверена, что хочешь снова через это пройти? – спрашивает он.

– В смысле «снова»?

– Снова влюбиться в кого-то, кто умрет, и не через пятьдесят лет, а скоро. Очень скоро.

– Я в него не влюблена! – смеюсь я в недоумении. – Я с ним только-только познакомилась!

– И тут же посвятила его в свой самый сокровенный – наш самый сокровенный – секрет, не посоветовавшись со мной.

– В самую малую его часть – что я ищу, а не кто мы такие. И об этом я рассказала ему еще до того, как узнала, что его жизнь в опасности.

– Даже не знаю, лучше мне от этого или хуже, – произносит Джек.

– Он бы тебе понравился, – говорю я. – Он забавный.

Джек поворачивается и внимательно смотрит на меня.

– Вита, ты будешь страдать. Если пойдешь дальше по этому пути, боль оставит на тебе шрам. Этого будет недостаточно, чтобы тебя убить, но хватит, чтобы сильно задеть, – он слегка улыбается с оттенком безнадежной ласки и грусти. – Не знаю, хватит ли мне сил снова видеть тебя такой разбитой.

– Ты видишь то, чего нет, – уверяю я.

– А ты забываешь, что я знаю тебя лучше, чем любой мужчина когда-либо знал женщину. И я лишь единожды видел у тебя такое выражение лица. Если ты еще не поняла свои чувства, то для меня они очевидны.

Какое-то время я смотрю на реку. Никогда не узнаешь, насколько холодна Темза и как пугающе сильно ее течение, пока не попытаешься утопиться в ее глубинах, не наглотаешься мерзкой воды и при этом останешься жив. Промерзший до мозга костей оказываешься в черной грязи на берегу и смотришь на свинцовое небо, понимая, что выбраться из этого существования нельзя, потому что смерть отвергла тебя.

Неужели Джек действительно увидел что-то, что я сама пока не осознаю, потому что не представляю?

– Я не могу сбежать от этой жизни, – говорю я. – Тогда почему бы не прожить ее со всей душой так, как будто мое время ограничено?

Джек отворачивается, и я понимаю, что задела его за живое. Кладу ладонь ему на предплечье, и он слегка подается ко мне.

– Мы чуть с ума не сошли от такого существования. Ты задумывалась над тем, на что обречешь Бена, если вдруг сможешь сделать его таким же? Думала, каково это – привязать человека к миру, не оставив возможности его покинуть? Какие потери ему предстоит пережить? Это ответственность, от которой нельзя уйти. Ты учитывала это?

– Нет, – признаюсь я. – Планировала позаботиться об этих проблемах, когда мы подберемся к ним.

Джек раздраженно вздыхает.

– И как же получилось, что моя милая Вита, которая вечно обдумывает все по сто раз, отбросила всякие предосторожности после тридцати лет строжайшей рассудительности?

– Ты даже самую малость этому не рад? – спрашиваю я. – Джек, мы с тобой – доказательство невозможного. Если я – то чудо, которого он жаждет, а я даже не попробую ему помочь, можно ли тогда вообще считать меня человеком? Или я стану просто… отклонением от нормы, которое совсем забыло, что такое смертность? В чем смысл нашего существования, если мы никак не можем его использовать?

– А должен ли быть какой-то смысл кроме нас двоих? – вздыхает Джек. – Ты так долго считала себя монстром, даже в самом начале. Я наблюдал, как после Доминика ты пыталась разорвать себя на части. Вот этого я и боюсь. Со скорбью приходят ужасы и безумие, от которых нельзя сбежать. Ты не сможешь снова через это пройти, да и я тоже. Я тебя люблю. Когда тебе больно, мне тоже больно.

– По-твоему, я больше никого не должна по-настоящему любить? А что тогда мне остается?

– Люби меня, – говорит Джек. Мешкает, потом добавляет: – Так, как ты всегда меня любила. И потом, для нас романтическая любовь – это всего лишь отвлекающий маневр, чтобы забыть, что на самом деле подразумевает человечность. Ты хочешь чувствовать себя нормальной, но знаешь лучше, чем кто-либо другой, что быть человеком – это значит быть жестоким, эгоистичным и глупым.