Текст книги "Какие большие зубки"

Лума сунула в зубы утиную ногу и побежала прочь по залу. На полпути к выходу она опустилась на четвереньки, а потом исчезла за углом, мелькнув вспышкой белого меха. Grand-mère проводила ее взглядом и повернулась ко мне.

– Элеанор, – сказала она, – мы можем поговорить наедине?

Grand-mère привела меня ко входу в библиотеку бабушки Персефоны и опустила ладонь на ручку. И тут в воздухе повеяло холодом, раздался резкий звук, и grand-mère вздрогнула. На мгновение ее лицо исказилось – мне показалось, злобой.

– Быть может, на улице, – сказала она.

Мы вышли из дома, обогнули его и направились к лестнице в утесе. Grand-mère остановилась на верхней площадке и наклонилась через перила, чтобы посмотреть на волны, с грохотом разбивающиеся о песчаный берег.

– О, этот морской бриз, – сказала она. – До чего же восхитительная, идеальная ночь.

– Теперь, когда я снова здесь, мне с трудом верится, что я так долго отсутствовала.

Grand-mère приподняла брови.

– Что ж, я надеюсь, ты все же подумаешь насчет того, чтобы когда-нибудь отправиться в путешествие со мной, – сказала она. – Мне нравится это место, но в мире есть еще столько всего.

– В путешествие? – Эта мысль пробудила во мне радостную дрожь. – Думаешь, ты могла бы взять меня с собой во Францию?

– Рано или поздно я вернусь во Францию, да, – сказала она. – И я бы, разумеется, хотела, чтобы ты поехала со мной. Однако сейчас я хочу посмотреть, что мне может предложить Америка. Такая большая страна, так много возможностей.

– Я готова поехать куда угодно, – сказала я.

– Рада слышать это от тебя, – сказала grand-mère. – Я хочу, чтобы ты произносила свои желания вслух, Элеанор. Это важно для меня. Мне кажется, никто очень давно не спрашивал тебя, чего ты хочешь.

И правда. Никто и впрямь не спрашивал, чего я хочу: ни когда меня отправляли в школу, ни после моего возвращения.

– Итак, скажи мне, – продолжала она. – Чего же ты хочешь?

– То, чего я хочу, я не могу получить.

Она рассмеялась.

– Ты слишком молода для подобного скептицизма! – воскликнула она. – Ты прелестная молодая женщина, талантливая, трудолюбивая. Ты можешь получить все, что захочешь. Назови что-то одно. И я сделаю так, что оно станет твоим.

Я подумала обо всем, о чем могла бы ее попросить. Ведь у нее много денег, не так ли? И она путешествует по всему миру? Я могла бы попросить у нее одежду, книги, уроки, поездку в любое место, куда только захочу. Но вдруг я поняла, что то, чего я хочу, она не сможет мне дать, потому что это невозможно. Я подумала об Артуре. О том, что я чувствовала, когда мы с ним вместе стояли среди толпы на похоронах: словно мы наедине, несмотря на всех людей вокруг. О том, как он рассказывал мне разные истории. Столько историй мне еще хотелось от него услышать.

– Ты очень добра, – сказала я. – Но вряд ли кто-то способен дать мне то, чего я хочу.

И я рассказала ей об Артуре и Луме. О том, что он назвал некой фазой, через которую мы все проходим. Только о Рисе я упоминать не стала. Пока я все это говорила, grand-mère слушала меня, приложив ладонь к щеке в изумлении.

– Боже! – сказала она. – Как же ты бескорыстна! Уступить его сестре, хотя очевидно, что они совершенно не подходят друг другу. А мне еще казалось, ты на него странно смотришь. Он же пустышка, ничего из себя не представляет. Но можем начать и с него, а потом, быть может, тебе захочется большего.

Она бы так не говорила, если бы знала его так же хорошо, как я. Но я лишь сказала:

– Но он встречается с Лумой.

– Давно? В любом случае они ведь не женаты, не так ли? И детей у них нет? – Она подставила лицо ветру и безмятежно улыбнулась. – Ты можешь его заполучить. Тебе для этого нужно лишь одно: решимость.

Я задумалась. Может, она и права. Но что тогда делать с Рисом? Лума достаточно сильна, чтобы давать ему отпор, а я? Я представила его зубы на своей шее и попыталась выкинуть это из головы. И было еще кое-что. Мне была невыносима мысль о том, чтобы поступить с Лумой так жестоко. Я вспомнила, как мы пели в гостиной, какое облегчение я почувствовала, когда поняла, что ничем не смогу испортить ее пение. Вспомнила, как прекрасно наши голоса звучали вместе. Мне так захотелось вернуться в детство, когда у меня не было предчувствия, что нам придется сцепиться, чтобы получить то, чего мы обе хотим, потому что тогда мы хотели одного: быть рядом.

– Ну, не знаю, – сказала я. – Не хочу, чтобы Лума была несчастна.

– Ей мог бы встретиться другой мужчина, более подходящий, – сказала grand-mère. – Нам просто нужно подыскать кого-нибудь. Ты пока работай над Артуром, а я подумаю о его замене.

– Я не хочу над ним работать, – возразила я. – То есть, не хочу до тех пор, пока она сама от него не откажется.

– Это очень благородно с твоей стороны, – сказала она. – Но я хочу, чтобы ты знала: твои чувства важны ничуть не меньше ее. Она слишком долго получала все, чего хочет. Так что если чего-то хочешь ты…

Мне хотелось снова оказаться в океане, плыть под самой поверхностью воды, глядя на эту огромную яркую луну. Но я промолчала об этом. Я вглядывалась в лицо grand-mère, пытаясь распознать, чего она от меня ждет. Она надеется, что я проявлю силу, достаточную для того, чтобы получить желаемое. И если я смогу, это впечатлит ее. Так ли это плохо – хотеть этого?

– Я расстроила тебя? – спросила она. – Прошу, скажи, что я сделала не так, и я все исправлю.

– Нет, – сказала я. – Просто… а, ерунда. Просто мне кажется, будто Луме все достается слишком легко.

– Тебе не следует завидовать ей, – сказала grand-mère. – Она ленива, испорчена. Когда ее красота увянет, в ней не останется ничего особенного.

Я была в шоке. Ее слова были более жестоки, чем все мысли, которые я когда-либо допускала о Луме. Но разве это так уж далеко от правды? Лума действительно все время пролеживает бока. Играет в игрушки. Что она вообще знает о тяжелой работе? Не то что я. Grand-mère, должно быть, почувствовала мои сомнения, потому что потянулась ко мне и похлопала меня по руке.

– Не волнуйся, – сказала она. – Твоя сестра будет вполне счастлива. Мы подыщем ей мужчину, который придется ей по нраву, она выйдет замуж и заживет простой счастливой жизнью. Она очень удачлива, правда. Людям вроде меня и тебя приходится прикладывать куда больше усилий, чтобы получить вознаграждение. – Она улыбнулась. – Но я видела, какими глазами Артур смотрит на тебя. Думаю, ты сможешь заполучить то, чего так хочешь.

– Правда?

– Правда.

Она взяла мою руку в свою маленькую, обтянутую перчаткой ладонь и повела меня обратно к дому.

– Спасибо, – сказала она. – Я так счастлива быть здесь, проводить время с тобой. Я всегда мечтала о такой дочери, как ты, и теперь мне кажется, что моя мечта сбылась.

Никто никогда так долго не держал меня за руку; я не знала, как вести себя в ответ: сжимать ли ее ладонь или просто позволить ей держать мою. Grand-mère потянула меня за собой, и я позволила ей вести меня. Мне хотелось, чтобы эта прогулка длилась вечность: только я и бабушка, которая любит меня, не отвергает меня. Называет меня своей дочкой. Не мою маму, не мою сестру или кого-то еще. Меня.

Но я знала, что это был за звук, когда она открыла дверь в библиотеку. Это был звук ледяной пощечины. Лицо в зеркале, странные сны, а теперь еще и это. Я не могла больше отрицать: дух бабушки Персефоны бродит по дому. Она никуда не уходила с ночи своей смерти.

Мне нужно было попасть в библиотеку.

Когда мы вернулись в дом, grand-mère театрально потянулась и зевнула.

– Я порядком устала, – сказала она. – Почему бы нам не отправиться спать?

– Думаю, я еще загляну в библиотеку, поработаю над отчетами, – сказала я и направилась к библиотеке.

– Элеанор, – окликнула меня grand-mère, – это может подождать до завтра.

И снова эта интонация, так похожая на мою. Я невольно остановилась. Оглянулась на нее, пытаясь понять, что она пытается мне сказать.

– Я пока отложу это, – сказала я.

– Умница.

Я пожелала grand-mère спокойной ночи перед порогом ее спальни. Как только дверь за ней закрылась, я поднялась на свой этаж, в свою комнату. Немного потянула время, почитывая урывками роман в мягкой обложке. Я убеждала себя, что просто жду, пока все лягут спать, но, даже когда дом затих, я осталась у себя. Я обнаружила, что разглядываю маленький будильник, стоящий на тумбочке. Я спросила себя: почему я так легко последовала приказу grand-mère? Это ведь так по-детски. Наконец, маленький циферблат показал полночь, внизу лязгнули напольные часы, и я встала. Ну вот, наступило завтра.

Я спустилась по лестнице для слуг. Никогда прежде я не пользовалась ею, чтобы скрываться, и поэтому удивилась, когда доски громко заскрипели под ногами. Я замерла. Нигде в доме не было слышно ни звука. Я медленно выдохнула.

Я и сама не до конца понимала, зачем мне прятаться. Вряд ли grand-mère что-то мне сделает, даже если увидит, как я брожу впотьмах. Но мне не хотелось ее разочаровывать. Она ясно дала понять, что не хочет, чтобы я ходила в библиотеку, хотя не объяснила почему. Пусть тогда это останется в тайне, если это вызовет только расстройство. От прачечной было довольно легко пройти в библиотеку в темноте. Никто меня не остановил. Я была уверена, что все в доме спят.

У входа я помедлила. В голове мелькнула дикая мысль, что, быть может, никакого призрака и нет, а бабушка Персефона, живая, все это время пряталась на чердаке. Она так досконально все контролировала, что я почти поверила, будто она могла всех подговорить устроить такое представление. Поэтому, открывая дверь в библиотеку, я была готова к тому, что найду там ее, сидящую в своем кресле с книгой. «Ты провалила первое испытание, девочка, – скажет она. – Придется мне подыскать кого-нибудь другого, прежде чем я умру по-настоящему». Какое бы облегчение я тогда испытала.

Но даже в тусклом свете было видно, что библиотека пуста.

Я закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Я готова была разрыдаться, но не хотела, чтобы кто-нибудь меня услышал, узнал, что я здесь. Я пока не могла понять почему; у меня только было ощущение, что никому здесь я не могу доверять. И тут холодный порыв ветра ударил мне в лицо. В темной комнате я почувствовала, как волоски на моем затылке встают дыбом.

Окна были плотно закрыты. Я прошагала к камину и проверила дымоход: закрыт. И тут краем глаза я заметила движение.

На бабушкином шкафу со стеклянными дверцами, высоко у меня над головой, стояла коробка. Пока я смотрела на нее, она снова стала двигаться. Крохотными рывками, дюйм за дюймом, она продвигалась вперед, а я стояла и смотрела, завороженная, словно кролик, навострив уши. Коробка двигалась до боли медленно, словно кто-то толкал ее кончиком сломанного пальца. Наконец, коробка оказалась на самом краю и после очередного крохотного рывка упала на пол.

Раздался грохот. Во мне нарастала паника, угрожая затмить все остальные чувства. Я шаг за шагом отступала к выходу, пока не нащупала дверную ручку, а затем вывалилась в зал…

И уперлась спиной во что-то холодное и твердое.

Я обернулась. Передо мной во тьме стоял Артур. Долгих несколько секунд мы оба молчали. Потом я прошептала:

– Что вы здесь делаете?

– Я никуда и не уходил.

Наверное, Лума вернула его, после того как grand-mère выпроводила его за дверь. Они, видимо, были наверху, занимались… кто знает чем. На мгновение я ощутила злость. А потом просто порадовалась, что встретила его.

– Прошу, не подумайте, что я сошла с ума, – сказала я. – Но мне кажется, в доме призрак.

– Я вам верю.

– Так, значит, вы тоже это чувствуете?

– Можно сказать и так.

– Давайте войдем туда вместе?

Мне было неловко от того, что мне нужен был кто-то рядом, но я и впрямь почувствовала себя безопаснее, переступая через порог с Артуром. Он вошел в комнату мимо меня. Я заметила, что он без обуви. Его черные носки совсем износились, я даже углядела, как мелькнула его белая пятка. Это вызвало во мне прилив нежности.

– Здесь холодно, – сказал Артур. В комнате было по-прежнему темно, но он отдернул занавеску в дальнем конце помещения, впуская внутрь лунный свет, и все тут же обрело очертания.

Коробка лежала на полу, содержимое валялось вокруг. Значит, мне не показалось. Я затаила дыхание. Артур смотрел на коробку с непроницаемым лицом.

– Она пытается мне что-то сказать? – спросила я.

– Не знаю.

– Ну же, – не унималась я. – Вы знали ее лучше, чем я. Помогите.

Когда я произнесла эти слова, мне показалось, будто он нахмурился. Потом Артур шагнул к перевернутой коробке, и я поспешила за ним. Первыми мне в глаза бросились карты таро: колода раскрылась при падении, и некоторые карты вывалились. Я не видела их с той ночи, когда умерла бабушка Персефона. Как они сюда попали?

– Это ее инструменты, – сказал Артур. – Вещи, с помощью которых она творила магию.

Помимо карт, остальные вещи из коробки казались совершенно обычными. Пара ножниц, утыканная иглами игольница, разноцветные нитки, тяжелый снежный шар, тонкие восковые свечи, перевязанные тесемками разных цветов и разной степени потрепанности, коробок спичек, пара очков без дужек, несколько цилиндрических желтых коробочек «Кодак» с крышками. Сама коробка оказалась грубой, деревянной, со сдвигающейся крышкой. Я наклонилась, чтобы все собрать. Дотянувшись до карт, я не могла заставить себя выпустить их из рук.

– Это значит, она хочет, чтобы я ими воспользовалась, верно? – спросила я.

Артур пожал плечами.

– Как думаете, она сейчас здесь?

– Думаю, она поблизости, – ответил он.

– Почему она не хочет, чтобы grand-mère заходила сюда?

– Не могу сказать.

– Погодите, – сказала я. – Не можете, потому что не знаете или действительно не можете?

– Вы хотите заставить меня сказать?

Я хотела сказать ему, что он должен рассказать мне все, но от этой мысли мне было не по себе. Я вспомнила прошлый раз, когда он сделал все в точности так, как я хотела, а потом пропал на какое-то время. Но в этот раз я понимала, что делаю. Не на сто процентов, но достаточно, чтобы продумать все на шаг вперед. Я покачала головой.

– Спасибо, что помогаете мне, – сказала я. – Поначалу вы меня немного пугали, но я рада, что встретила вас здесь.

– Я просто делаю свою работу.

– Вам не обязательно оставаться, если вы этого не хотите.

– Перестаньте, – сказал он. – Вы говорите, что я могу уйти, хотя на самом деле хотите, чтобы я остался.

Я закрыла глаза, сглотнула и задумалась.

– Я действительно хочу, чтобы вы оставались со мной, – сказала я. – Но также я хочу, чтобы… чтобы вы поступили так, как вам самому хочется.

– В таком случае я ухожу.

Он задержался еще на мгновение, словно ждал чего-то. Уходя, он бросил на меня взгляд через плечо, и я слегка улыбнулась ему, в надежде, что выгляжу храброй. Однако не успела за ним закрыться дверь, как страх вернулся. Теперь, когда Артур ушел, я осталась с призраком наедине.

Что ж, если она способна выйти на контакт, то и я тоже могу попробовать.

– Я знаю, что ты здесь, – произнесла я, чувствуя себя неловко и боясь одновременно. – Ты отдаешь все это мне? Хочешь, чтобы я научилась магии?

За моей спиной раздался глухой стук. Я обернулась. На полу лежала тонкая книга. Я подняла ее.

– «Руководство по содержанию овец», – прочла я. – Не думаю, что это…

Я подняла взгляд. На полке, рядом с пустым местом, откуда выпало «Руководство», стояла большая книга в кожаном переплете. Что-то в ней показалось мне знакомым.

Чтобы достать книгу, мне пришлось встать на табурет; бабушка была женщиной высокой. Я взяла книгу в руки, и на ощупь она тоже показалась мне знакомой. Я уже прежде держала ее в руках. Это была та самая книга из сна, в котором женщина пыталась меня убить.

– Она принадлежала тебе, – сказала я.

Порыв ветра разбросал карты. Я спустилась на пол, чтобы подобрать их, и тут же застыла.

Та карта, которую я видела в ночь смерти бабушки Персефоны. Извивающиеся, сплетающиеся неясные фигуры, пара желтых глаз. Текста на карте не было – ни намека на то, что она означает.

Я в замешательстве взяла ее и повертела в руках. Под моим взглядом она как будто бы не менялась, но стоило мне посмотреть в сторону, а потом снова на нее, как изображение казалось другим. Оно словно приближалось.

На лестнице раздались шаги, и вдруг стало очень тихо. Я подумала о том, что изображено на карте, как оно сочится вниз по ступенькам, и волосы у меня на загривке встали дыбом…

– Элеанор?

Я облегченно вздохнула: это всего лишь grand-mère. И все же мне не хотелось, чтобы она узнала, что я не сплю в такое время. Я затаилась и стала ждать.

– Мне показалось, ты меня звала, – сказала она. – Ты там?

Я не отвечала. Должно быть, она слышала мой голос, попыталась убедить себя я. Видимо, я сказала «бабушка», а она услышала и подумала, будто я зову ее. Вот и все. По моей шее вниз побежали ледяные мурашки, и я не знала, призрак ли тому виной или что-то во мне самой.

– Хм-м-м, – протянула grand-mère. – Странно.

Ее ноги затопали вверх по ступенькам, а я ждала в темноте, прижимая к груди книгу, пока все не стихло.

В комнате стало теплее, и почему-то я поняла, что бабушка Персефона ушла. Прихватив с собой книгу и карты таро, я взлетела вверх по лестнице, стараясь двигаться как можно тише.

7

Я собиралась всю ночь провести за чтением бабушкиной книги, чтобы раскрыть все ее секреты. Но как только я вернулась к себе в спальню, мой страх испарился и уступил место усталости. Я легла на бок, свернулась калачиком и уснула практически мгновенно, а когда проснулась, услышала, что кто-то стучится в мою дверь.

– Элеанор, дорогая! – окликнула меня grand-mère. Я спрятала книгу и карты под одеяла, испытав при этом легкий укол вины, и открыла ей дверь. На grand-mère было небесно-голубое платье и белый свитер, мягкие седые волосы были собраны маленьким облачком на макушке. Идеальная образцовая бабушка.

– Сегодня утром ты спала дольше обычного, – заметила она. – Надеюсь, ты не собираешься пропустить завтрак.

– Прости. Прошлой ночью мне было трудно уснуть.

Ее лицо помрачнело.

– Мне жаль, что я тебя побеспокоила, – сказала она. – Знаю, у тебя своя жизнь и свои планы, но я надеялась провести это утро с тобой.

Я улыбнулась ей. Может, призрак ее и недолюбливает, но в любом случае, какое мне дело до того, что там думает бабушка Персефона? Она может и ошибаться. Во мне ведь ошиблась.

– Я сейчас спущусь, – сказала я. – Только оденусь.

Я не торопясь выбрала одежду и отправилась вниз. Не знаю, почему я так себя вела, ведь мне очень хотелось провести больше времени с grand-mère. Но я много раз возвращалась к зеркалу и то поправляла волосы, то разглаживала воротник блузки, все время думая о том, достаточно ли идеально я выгляжу. А еще я ждала, не появится ли что-то в зеркале. Но на меня глядело лишь мое собственное обеспокоенное лицо.

Прежде чем уйти, я сунула книгу и карты таро в ящик прикроватной тумбочки. Неразумно оставлять их валяться где попало, подумала я, хоть и не до конца понимала, от кого я их прячу и главное – зачем.

– Я бы хотела устроить званый ужин, – объявила grand-mère за завтраком, на котором кроме нас присутствовали мама и Лума. Отец с Рисом отправились в лес, проверить, как там дедушка Миклош, который так и не вернулся домой с прошлой ночи. А мама с Лумой по большей части молчали. Мама ела маленькими кусочками, в промежутках прикладывая к лицу влажный носовой платок, а Лума рассеянно ковыряла один и тот же кусок бекона, угрюмо глядя в окно.

– Званый ужин? – переспросила мама.

– Небольшой, – сказала grand-mère. – Я бы хотела пригласить самую влиятельную женщину в местном поселении и ее мужа. Кто они? И, быть может, этого вашего Артура?

На словах «вашего Артура» я покраснела.

– Думаю, тебе нужна миссис Ханнафин, – сказала я. – Хозяйка почты. А ее муж – владелец универмага.

– А мэра тут нет? Или старейшины?

– Городок маловат для этого, – сказала я. – Я не видела, чтобы кто-то, кроме миссис Ханнафин, раздавал другим указания. Разве что бабушка Персефона.

Grand-mère погрустнела.

– Знаю, не следует говорить плохо об усопших, – начала она. – Но меня очень беспокоит то, как она к вам относилась. Меня злит одна только мысль о том, что вы были заперты здесь в одиночестве.

Лума издала глубокий горловой рык.

– Теперь это уже не важно, – сказала я. – Где бы она сейчас ни находилась, надеюсь, она счастлива.

– Что ж, нельзя же целую вечность держать дом закрытым для гостей.

– Миклошу нездоровится, – сказала мама. Ее голос звучал так, словно в горле у нее пересохло. – Не думаю, что он готов принимать гостей. В окружении посторонних он может быть немного вспыльчивым.

Grand-mère вздохнула.

– Это я заметила, – сказала она. – Я его практически не вижу, а когда встречаю, он, кажется, расстраивается при виде меня. Быть может, мне стоило бы поговорить с ним и разобраться, что между нами происходит. – Она потянулась и тряхнула волосами в предвкушении; на мгновение она напомнила мне Луму, и я вспомнила, что она и ее бабушка тоже. – А потом уж пригласим гостей. Может, заодно подыщем Луме жениха.

– У меня вообще-то есть молодой человек, – сказала Лума.

Grand-mère насадила на вилку кусочек фрукта.

– Знаешь, – сказала она мне, игнорируя реплику Лумы, – а ведь все мои дочери познакомились со своими мужьями на моих приемах. Все, за исключением твоей мамы.

– У тебя есть и другие дочери? – удивилась я. У меня есть тети! Тети, которые еще не испытывают ко мне ненависти. Я представила их: разные версии меня, только постарше. Но grand-mère удрученно опустила глаза.

– Больше нет, – сказала она. – Война лишила нас всех очень многого.

– Они умерли?

Grand-mère кивнула.

– Прошу прощения, – сказала она и встала. – Мне нужно немного побыть одной.

Она вышла из-за стола. Длинный подол прошелестел у нее за спиной.

Я бросила взгляд на маму.

– Я ее расстроила? – спросила я.

Мама выглядела озадаченной. Я поняла, что она весь разговор думала о чем-то своем, и я выдернула ее из размышлений.

– Что? О, нет, – сказала она. – Ты не сделала ничего дурного.

– Я не знала, что у тебя были сестры, – сказала я.

– Это было очень давно.

Мне хотелось порасспрашивать ее подольше, но она встала из-за стола, взяла чашку с водой и плеснула себе на одну сторону лица. Полипы быстро всосали воду и потянулись к пустой чашке.

– Я приму ванну, – сказала мама. Она неуклюже обогнула стул и поплелась к выходу, держась за перекладину для картин на стене.

– Она побаивается grand-mère, – мрачно сказала Лума, когда мама дошла до лестницы. – Я это чую.

– Глупости, – сказала я. – Это же ее мама.

– Она ходит сухая, – сказала Лума. – Одетая. И почти не разговаривает.

– Может, она просто беспокоится.

– О чем?

– О том, что она нас позорит.

Лума нахмурилась.

– Говоришь в точности как она.

– Grand-mère не желает нам зла, – сказала я. – Она приехала издалека, покинула родной дом. Мы можем попытаться сделать так, чтобы она чувствовала себя комфортно.

– Заставляя маму страдать?

– С каких это пор тебя заботит, что кто-то страдает? – спросила я. – Знаешь, я нашла все те письма, что писала тебе из школы. Бабушка Персефона их прятала.

– Зачем бы ей это делать?

– Не знаю, но почему ты не догадалась хотя бы проверить? Ты просто сдалась. Вы все сдались.

Лума перебросила волосы через плечо. Такие густые, цвета белого золота. В гневе она выглядела прекрасно, величественно. Это меня раздражало.

– Ну, прости, – сказала она. – Откуда, по-твоему, мне было знать? Ты всегда поступала так, как сама хочешь. Почему я должна была предположить, что ты пишешь мне письма?

– Потому что ты моя сестра, – сказала я. – И ты даже не попыталась.

– Мы сейчас говорим вообще не о том. Ты вернулась.

– Я что, должна радоваться тому, что вы все обо мне просто забыли?

– Я попросила прощения, но тебе все равно, ты хочешь продолжать злиться. Почему?

– Ты выдумываешь, – сказала я. – А сейчас мне нужно поработать кое над чем в оранжерее, так что, если позволишь…

– «Если позволишь»? Ты даже выражаешься, как она.

Уходя, я чувствовала, как она взглядом прожигает дыру в моей спине. Она как будто ждала от меня каких-то действий. Но каких? Выгнать свою единственную оставшуюся в живых бабушку, потому что мама нервничает? Мне некогда беспокоиться обо всех Луминых прихотях, сказала я себе. Если хочет быть главной, пусть прилагает к этому усилия. Как я. Вот я делаю все, чтобы сохранить нашу семью. Можно ли сказать то же самое о Луме? Нет.

В детстве мы с Лумой были не разлей вода. Мы даже выглядели одинаково: бегали по дому в похожих ночных рубашках, залезали на колени к дедушке Миклошу и просили его показать нам его второе лицо, чтобы испугаться и с криком подпрыгнуть. А однажды Лума повторила за ним.

Проснувшись следующим утром, она показала мне свою постель, усыпанную ее молочными зубами, залитую кровью подушку и новые яркие волчьи зубы, жемчужинами сверкающие у нее во рту. Ведь именно после этого я ее покусала? Схватила сестру за руку и всадила свои тупые плоские зубы в ее плоть так глубоко, как только могла, в надежде, что, если я укушу достаточно глубоко, мои зубы тоже выпадут и вместо них вырастут настоящие.

Когда меня оттащили от Лумы, бабушка Персефона взяла ее как младенца, и принялась укачивать, успокаивая. А дедушка Миклош, вспомнилось мне, подхватил меня за подмышки и поднял вверх. Казалось, он мною почти гордится.

– Девочка моя, – сказал он негромко, – твое время придет. Она старше тебя. Однажды ты тоже превратишься в волка. Я это чувствую. Ты так же сильна, как мой первенец.

Он поставил меня на ноги и похлопал по спине.

– Не кусай сестру, – сказал он. – Вам повезло, что вы есть друг у друга. У себя на родине я был такой один.

И вдруг мое воспоминание мигом превратилось в чужое. Я смотрела на себя и дедушку Миклоша словно издалека. Руками я обнимала что-то. Опустив взгляд, я увидела Луму: она смотрела на меня снизу вверх, рука ее была перевязана платком, сквозь который проступала кровь. Я снова подняла голову и посмотрела на мужа, который трепал волосы Элеанор…

Я встряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. И тут же стала снова собой, морок развеялся. Я стояла в одиночестве в портретном зале. Я что, как-то умудрилась задремать стоя? Это все напоминало те мои странные сны, вот только никогда прежде они не приходили ко мне днем. Я опасливо огляделась. Земля под ногами казалась ненадежной, словно я в любой момент могу снова оказаться в прошлом. Обуреваемая беспокойством, я поспешила в оранжерею.

Внутри оранжереи было светло и жарко, с перекладин над моей головой доносился щебет птиц. Я вдохнула запах почвы, и это помогло мне очистить голову, сбежать от тревожных мыслей.

Бабушка Персефона осталась где-то в доме. Она пытается мне что-то сказать – в конце концов, это ведь она дала мне книгу. Лучше бы мне выяснить, чего она хочет, и поскорее. Я села в одно из потрепанных кресел, открыла книгу и принялась за дело.

На первых страницах было написано что-то мелким убористым почерком на языке, который я не смогла распознать. Я пролистала эти страницы, пока не нашла знакомый витиеватый почерк бабушки Персефоны, но слова по-прежнему были мне не знакомы. Может, это итальянский? Я всмотрелась в написанное. Что-то среднее между французским и латынью. Я с трудом пробиралась сквозь текст, понимая через слово. Что-то о сборе трав, о стирке. О больной матери. Я вспомнила женщину из моего сна, ее смрадное дыхание, ненависть в глазах. Как по мне, это было непохоже на болезнь. Но чему я удивляюсь? Персефона вечно лгала.

Я пролистала до страниц с загнутыми уголками и наконец увидела изображение дракондии: я сразу узнала этот длинный черный язык и кудрявые листочки. Рядом с рисунком перечислялись места ее произрастания. Каменистые склоны. Что-то о почве, в которой не задерживается вода. Сухая земля. Впервые в жизни я испытала благодарность за то, что меня годами заставляли зубрить латынь.

Я подошла к длинной грядке и посмотрела на корни растений. Почва была темной, влажной на ощупь, совсем не такой, какая нужна, если верить книге. Я их слишком залила; цветки опали со стеблей и валялись по всему полу, а листья желтели. Я ухаживала за ними как за орхидеями, а на самом деле они нуждались совсем в другом. Я чуть не рассмеялась. Я пыталась о них заботиться, а нужно было просто оставить их в покое. Надеюсь, еще не слишком поздно все исправить.

Я пробежалась по инструкции по приготовлению экстрактов дракондии: яд готовился из масла листьев после перегонки, а любовное зелье – из цветочного нектара. Кажется, ничего сложного, нужно только подождать, пока растения восстановятся. Поглощенная чтением, я, должно быть, не слышала, как открылась дверь. И подняла голову лишь тогда, когда раздался кашель.

Ко мне медленно шел дедушка: на двух ногах, одетый в пиджак от смокинга и брюки. Он сел за карточный столик в кресло напротив. Поначалу он молчал и только смотрел на меня. Его ладони лежали на коленях. У него был такой вид, будто он изо всех сил пытается держать себя в руках.

– Да? – сказала я.

– Я должен сказать тебе кое-что неприятное, дитя мое, – заговорил он. – Эта женщина, что приехала сюда, – она не та, кем кажется.

Я нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду?

– Она все-таки нашла меня, – сказал он. – Она хочет меня убить.

Я едва не рассмеялась. Убить дедушку Миклоша? Посмотрела бы я, как кто-то попытается это сделать.

– Нет, – отрезала я. – Дедушка, ты запутался. Это мамина мама. Она приехала к нам в гости.

– Ты ошибаешься, – сказал он. – Я ведь и приехал-то сюда из-за нее. Однажды она уже чуть меня не поймала. И вот она здесь, чтобы снова попытаться это сделать.

Дверь позади распахнулась, и с порога мне радостно помахала grand-mère. Не оборачиваясь, дедушка зарычал.

– О, простите, – сказала grand-mère. – Элеанор, найди меня, когда будет время. Прошу прощения, Миклош.

Она ушла, но дедушкин рык не прекратился. Я уже начинала опасаться, что он бросится на меня, как тогда, в ночь похорон бабушки Персефоны.

– Дедушка, – сказала я. – Дедушка! Прекрати. – Должно быть, получилось достаточно внушительно, потому что он перестал рычать. Только посмотрел на меня и тихонько всхлипнул.

– Ты не понимаешь, – сказал он. – Ты должна позволить мне прогнать ее.

– Знаю, ты расстроен, – сказала я. – И знаю, что ты скучаешь по бабушке Персефоне, оттого все кажется странным. Но grand-mère приехала помочь. Прошу, отстань от нее.

Он недоуменно покачал головой.

– Пожалуйста, не проси меня об этом, – сказал он.

– Говорю тебе, – настаивала я. – Не вздумай мне все испортить.

Он встал и вышел. Несколько минут спустя в лесу опять раздался вой, потом кухонная дверь с грохотом распахнулась – и Рис побежал за дедушкой. По крайней мере, они есть друг у друга, подумала я. Должно быть, это прекрасно.