Текст книги "Какие большие зубки"

10

Наконец, я всплыла, чтобы набрать воздуха в легкие. Я боялась, что вороны до сих пор кружат где-то у меня над головой, ищут меня. Но, поднявшись на поверхность и несколько раз жадно глотнув воздуха, я увидела, что птицы исчезли. Должно быть, grand-mère устала, решила я. Подобные выступления, похоже, быстро ее выматывали. Значит, если я намерена что-то делать, то делать это нужно сейчас. Но что? Я не могу просто взять и вернуться домой, не имея никакого плана. Не заручившись ничьей помощью. А Лума с дедушкой явно не готовы мне помогать, в этом я была уверена.

Над водой занимался рассвет. Мне надо было придумать, как вернуть всех членов семьи домой. И сделать это нужно было так, чтобы grand-mère меня не видела – ни собственными глазами, ни глазами той куклы в гостиной, что была когда-то моим отцом. Но я так устала, что едва могла ясно мыслить.

Я с трудом вышла из воды. Воздух был прохладным, мокрая одежда липла к телу. Стараясь двигаться как можно тише, я подошла к шаткой лестнице и стала взбираться вверх, хватаясь за ступеньки. Оказавшись наверху, я помедлила. Справа от меня темнел лес. Впереди я могла разглядеть окно спальни grand-mère, в котором так ярко отражалось солнце, что за стеклом ничего не было видно. Что, если она не спит? Стоит и смотрит на меня в окно прямо сейчас? Придется рискнуть. Собрав волю в кулак, я побежала по лужайке. Мне казалось, что вот-вот из леса на меня выскочат две тени, вцепятся когтями мне в спину. Но я добежала до садовых ворот и взлетела по ступенькам к двери на кухню.

Внутри стояла Маргарет и смотрела прямо на меня. Я отвлекла ее от рубки мяса для рагу, и теперь она сжимала в руке мясницкий нож. Пока я стояла и смотрела на нее, с ножа на разделочный стол потекла тоненькая струйка крови.

Я подумала, что могу заставить ее молчать. Для этого мне нужно было сказать лишь слово. Но я не хотела. Я больше не хотела иметь ничего общего с grand-mère; достаточно уже того, что есть. Поэтому я вскинула руки, словно сдаваясь в плен, а затем медленно поднесла палец к губам.

Маргарет опустила нож.

Я сложила ладони вместе и приподняла в умоляющем жесте. Она склонила голову набок, а потом изобразила, будто что-то поднимает. Я кивнула. Помоги мне. Прошу, помоги.

С минуту, показавшуюся мне вечностью, Маргарет смотрела на меня, а затем кивнула. Подошла к шкафу и достала серебряный кофейный набор. Я чуть не рассмеялась. Кофе и впрямь мог бы помочь. Монахини предупреждали нас о его вреде, хотя сами пили этот дымящийся напиток чуть ли не ведрами.

Я выглянула в сад. Железная ванна была пуста и перевернута вверх дном, но стол стоял на месте, хоть скатерть и была разорвана в клочья. Казалось, с того момента, как здесь, в саду, пили шампанское в честь моего приезда, прошли годы. Были ли они счастливы приветствовать меня дома, или же просто хотели быть вежливыми? В моих ушах звучали слова бабушки Персефоны о моей силе. Она знала, что я из себя представляю. И пыталась держать меня подальше от своей семьи, потому что понимала, что я попытаюсь привести сюда grand-mère, или, быть может, сама превращусь в ее подобие. Боялась, что я превращу всю семью в своих марионеток.

Маргарет поставила что-то на стол, и я вздрогнула. Кофе был готов, густой и маслянистый, как всегда. Я налила себе чашечку и сделала глоток.

Яд разлился по моему языку. Я выплюнула кофе и, оттолкнув Маргарет локтем, бросилась к раковине, чтобы прополоскать рот проточной водой. Я сплевывала и сплевывала воду, пока вкус яда не исчез, и только потом посмотрела на Маргарет.

Та пожала плечами. Она что, пыталась меня убить?

Я вернулась к чашке и заглянула в нее. Жидкость в ней была густой, мутной на дне. Я вытряхнула гущу на поднос. Нижний слой оказался землей – практически грязью. Остальное же – какая-то блестящая, мерзко пахнущая жижа. Если это не кофе, то что?

Я ткнула пальцем в сторону чашки. Маргарет показала на разложенные на кухонной стойке предметы. То, из чего она готовила. Большая стеклянная банка прозрачной жидкости. Коричневый бумажный пакет. И банка поменьше, наполненная…

Я присмотрелась к ингредиентам. Источником противного запаха оказалась большая банка. На ней аптечным почерком было выведено: формальдегид. Бумажный пакет был доверху заполнен землей. А в банке поменьше лежали ногти и клочья черно-белых волос. Это ногти и волосы Зарринов? И, наконец, маленький коричневый пузырек. Экстракт дракондии, подписанный мелким, тонким, словно паутина, почерком бабушки Персефоны. Я вздрогнула. Что это: яд или любовное зелье? В любом случае, что бы ни пил Артур, это не кофе. Это зелье, и, что более важно, ни единому живому существу пить это нельзя.

Маргарет пыталась мне этим что-то сказать. Она знала обо всем, что происходило в этом доме. Но все знания были у нее внутри, там, куда я не могла добраться. Она как будто жила в одиночестве в дедушкиной тихой деревне.

Я ведь всегда могу призвать его, подумалось мне. Три отрывистых стука в дверь – и он придет. Но мне не хотелось этого. Я должна была выяснить, откуда он приходит.

Я хлопнула в ладоши, чтобы привлечь внимание Маргарет. Она повернулась ко мне. Я выпрямилась, чтобы казаться как можно выше, затем плотно сжала губы и изобразила, будто надеваю затемненные очки. Я представила себя высокой, грациозной и до странного нежной, почти женственной, но при этом хрупкой, но жесткой. Я изобразила, будто делаю глоток кофе из невидимой чашки. А потом прекратила игру и снова превратилась в Элеанор. Пожала плечами, развела руками и огляделась: «Где он?»

Маргарет нахмурилась, а затем кивнула. И указала на пол.

Я снова пожала плечами. Она снова показала на пол, на этот раз настойчивее. Два резких удара в землю у нас под ногами.

Подвал.

Маргарет заметила, как расширились мои глаза. Она взяла с верхней полки керосиновую лампу и протянула мне. Я кивнула, но тут же поняла, что этого недостаточно. Я обняла ее, и, к моему изумлению, тетушка спокойно позволила мне это сделать. Она оказалась теплой, от нее пахло шалфеем.

Я вышла в сад через заднюю дверь и обошла дом, остановившись перед входом в подвал.

Снаружи дверь был не заперта, но, потянув ее на себя, я поняла, что что-то держит ее изнутри. Я опустилась на колени, приподняла дверь и разглядела внутреннюю задвижку. Странно. Я сунула пальцы в щель и после нескольких попыток смогла отпереть засов.

Вниз вела крутая лестница, и, спустившись, я оказалась в почти непроглядной темноте. Я возилась с фитилем лампы, пока пламя не разгорелось достаточно сильно, чтобы можно было что-то разглядеть.

Стены подвала оказались заставлены вареньями и соленьями, стеклянные банки сверкали в тусклом свете лампы. Но внизу обнаружилась дыра, небрежно выкопанная в полу, и там была лестница. Осторожно подойдя к краю, я посветила себе под ноги.

Там, внизу, было еще одно помещение с низким потолком и земляными стенами. На полу стоял длинный кедровый ящик с крышкой, достаточно большой, чтобы вместить человека. А на земле лежал старый пиджак Артура.

Я спустилась по лестнице через дыру в полу. Рядом с пиджаком валялся мой экземпляр стихотворений Элиота, а на нем – пара темных очков, тех самых, старомодных, у которых по бокам тоже были линзы.

Я поставила лампу на пол и прокралась к ящику. Еще не успев поднять крышку, я уже точно знала, что обнаружу внутри. Но я должна была посмотреть. Я поддела пальцами крышку и приподняла ее. Снова задвижка, с которой мне пришлось повозиться. Задвижки были в самых неподходящих местах: изнутри. Наконец, я сдвинула крышку в сторону. Внутри оказалось то, к чему я была совершенно не готова.

В ящике лежал Артур, но он был совсем не похож на того Артура, которого я знала. Артур был грациозен, он был живым, он двигался. В ящике же лежал труп. Вместо глаз – впадины, веки зашиты поверх пустых глазниц. Руки сложены на груди. Мне хотелось зарыдать. Он совсем не шевелился, даже не дышал. Я накрыла его ладони своей. Руки у него были не просто прохладными. Они были такими же холодными, как земляные стены вокруг нас.

Я сделала глубокий вдох. Должен быть какой-то способ. Это ведь я изгнала его, так? И из-за меня он сделался таким. Значит, чтобы вернуть его, я должна его призвать.

Я залезла вверх по лестнице. В бабушкиной книге говорилось, что стучать нужно в дверь, но я не хотела рисковать и идти к главному входу. Поэтому я поднялась по крутым подвальным ступенькам и три раза неуверенно постучала в деревянный люк, надеясь, что снаружи этого никто не услышит.

Вернувшись к яме, я увидела, что гроб пуст.

– Что-то потеряла? – прозвучало из темноты по другую сторону дыры.

– Артур? – прошептала я.

Он ухватился за края проема. Длинные паукообразные руки, те, что охватывали полторы октавы на фортепиано. Во тьме подвала они превратились во что-то другое. Это были руки незнакомца.

– Что ж, ты призвала меня, – сказал он. – Чего ты хочешь?

Сверху раздались шаги. Мы оба подняли головы к потолку. Я не знала наверняка, кто там был, но звук шагов напомнил мне о grand-mère.

– Послушай меня, – сказала я. – Все пошло не так. Отец, он… кажется, мертв. – На этих словах я закашлялась. – Лума с дедушкой прячутся в лесу. Рис заперт наверху, а grand-mère хочет, чтобы я… чтобы я его съела. Ты поможешь мне спасти его?

– Не понимаю, с чего ты решила, будто мне это не безразлично.

– Потому что вы двое… – я помедлила. – Я слышала, как ты сказал тогда папе, что не уходишь только из-за Риса.

– И ты действительно думаешь, что это правда?

– Не знаю. Я уже ничего не знаю.

– Правда тебе не понравится, – сказал Артур. – Никому из вас не нравится. Я годами ломал голову, как использовать это против вас. А потом пришла ты и сделала за меня всю работу.

– Ты желаешь нам зла?

Он расплылся в улыбке, в которой не было ни капли радости.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

Двигаясь, словно краб, он выполз из дыры в полу и двинулся на меня, длинные руки и ноги легко ему в этом помогали. Я упала и попыталась отползти назад. Но он легко догнал меня и теперь возвышался надо мной. Он не причинит мне вреда, напомнила я себе. Я могу остановить его в любой момент. Но от этого мой страх не уменьшился. Раньше мне казалось, что мы его то раздражаем, то забавляем, что он хочет от нас уйти. Но это было не так. Он был полон ярости, и одна эта ярость внушала мне ужас.

– Ты не знаешь, что я пережил, – сказал он. – Не знаешь, чего я лишился.

– Так расскажи мне. – Слова прозвучали тихо и слабо. Я попыталась снова. – Расскажи мне. – Он замер, ошеломленный, а его челюсть пощелкивала от напряжения: он пытался держать рот закрытым. Что-то мешало ему говорить, но я была сильнее. Я села прямо и схватила его голову обеими руками. – Рассказывай!

Он обмяк. Лампа погасла, и в окутавшей нас темноте я почувствовала присутствие бабушки Персефоны, холодное, электрическое, оно давило на нас со всех сторон, а Артур медленным низким голосом начал говорить. Вот что он рассказал мне.

* * *

Артур Нокс приехал в Уинтерпорт осенью 1908 года. Он хотел устроиться учителем в школу и сбежать от каких-то проблем в своем родном городе. Заррины переехали сюда незадолго до этого, и он – то есть, я, – узнал о них, когда они пожертвовали школе новую печь. Впервые я увидел эту фамилию на табличке, которая была установлена на той печи.

Я мало что знал о них, разве только то, что они купили участок земли на вершине холма, старый заброшенный охотничий домик, и на его фундаменте стали строить нечто вроде дворца или крепости. Она была уже наполовину готова. Очертания дома возвышались среди вырубленных деревьев. Рабочие начали пилить доски прямо там, как только расчистили место.

У Зарринов пока еще не было детей, но жена была беременна. У нее были такие белые волосы, что она казалась старше своего возраста. Волосы ее мужа были черными и густыми, сам он был невысоким, но сильным. Имел привычку стоять, широко расставив ноги и опершись руками о бедра, будто король, обозревающий свои владения.

Из поселения стали частенько пропадать кошки и собаки, и люди поговаривали, что поблизости завелись не то пума, не то волк, который выходит по ночам на охоту, но, похоже, никого это особо не волновало, ведь молодой мистер Заррин заказывал всевозможные товары из Уинтерпорта, и деньги в город текли рекой. Ходили слухи, будто он какой-то знатный европейский джентльмен, который сбежал не то от преследователей, не то из-за каких-то своих прегрешений. Как бы то ни было, он был богат и говорил без акцента, так что точно понять, в чем тут дело, было невозможно.

Молодая хозяйка, кажется, была медсестрой. Выращивала травы в больших горшках на окнах старого крыла здания, пока строилось новое, и все время топила печь, чтобы растения не погибли. Иногда она приносила горожанкам подарки: выпечку, настои в бутылочках. Муж ее был совсем не такой. Сторонился всех, и лишь иногда на него нападали приступы внезапной щедрости. Но каждый раз, когда он видел меня, у меня складывалось впечатление, будто он меня изучает. Я убеждал себя, что это все мои фантазии, и что не стоит пялиться на него в ответ. Думаю, я просто не хотел неприятностей.

Как-то вечером он пришел в здание школы. Настойчиво стучался в дверь. Когда дверь открылась, он снова уставился на меня. А потом взял меня за предплечья и стал оттеснять к дальней стене, пока я не прижался к ней спиной. Я думал, он собирается меня избить. Меня уже били прежде. В детстве, и позже, когда я был взрослым. Но ударов не последовало. Миклош просто пристально смотрел на меня и чего-то ждал. Он поймал меня и хотел увидеть, что я стану делать.

Не знаю, какой импульс заставил меня его поцеловать. Может, я хотел разозлить его, спровоцировать убить меня. Но я не умер. Он ждал именно этого. Не знаю, понимал ли он это сам, но я уверен: так оно и было.

А потом – страсть, полагаю. Теперь, спустя столько лет ненависти к Миклошу, странно вспоминать, как сильно я любил его тогда. Ты понимаешь. Но Артур Нокс, человек, которым я был когда-то, действительно его любил, любил до безумия.

Это сделало меня счастливей. Добрей к ученикам, дружелюбней к родителям. Я все ждал, когда молодой мистер Заррин снова постучится ко мне. Но потом… меня навестила хозяйка.

Я ужасно боялся ее ярости. Но она не казалась рассерженной. Она, похоже, ничего не знала. Просто пришла и сказала, что заприметила меня, что восхищалась мной. И что хотела… быть со мной. Так оно и вышло.

* * *

Артур, кажется, пребывал в нерешительности. Будь передо мной кто-то другой, я бы подумала, что он просто переводит дыхание, но я знала, что это не так.

– Тяжело вспоминать? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Просто это как будто снова происходит, но не со мной. Как будто я смотрю со стороны. Тот мальчишка как будто вовсе не я.

Часть меня хотела снова заставить его замолчать. Я знала, что могу это сделать. Мне не хотелось слушать, что было дальше. Но я остановила себя. Я не стану уподобляться моему отцу. Что бы моя семья ни сделала с Артуром, меня это касается напрямую.

* * *

Заррины начали приглашать Артура – меня – на ужины. Помимо купленных в городе продуктов у них к столу всегда подавалась дичь, что вызывало удивление: почти все жители боялись охотиться с тех самых пор, как появились слухи о волке и стали попадаться искалеченные останки животных. Горожане засыпали меня вопросами. Какой у них дом. Какая мебель. Что они едят. В чем ходят дома. Как ведут себя друг с другом. Помню, мне приходилось подтягивать воротник повыше, чтобы скрыть царапины на шее. Отпечатки зубов, когтей.

Мне они оба нравились. А может, мне нравилось ощущение, что я им нужен. Большую часть жизни я провел в одиночестве. Я не знал, как заглушить это чувство. Помню, как сидел у них дома напротив их обоих, обливаясь холодным потом и гадая, что им известно. Они гладили мои ноги под столом, а я лгал им обоим. Но это было так захватывающе. Оба так много значили для города, были так красивы и, по всей видимости, счастливы. Но я крал что-то ценное у каждого из них, и ни один из них об этом не подозревал. Возможно, это тоже придавало мне сил.

Но потом миссис Заррин родила.

Они оба на какое-то время перестали навещать меня. Артур Нокс, человек, испытавший на мгновение такую власть, снова остался в одиночестве. Я стал им не нужен. Я и был-то нужен им лишь для того, чтобы отвлечься на секунду. Поэтому я вернулся к тому, чем занимался раньше. Учил детей арифметике. Рано ложился спать. Снег выпал, растаял и снова выпал, а я уже смирился с мыслью, что состарюсь в одиночестве.

Так вот, в чем дело. Вот какой у них был секрет. В темноте я почувствовала, как мои щеки полыхают. Я стала вспоминать, как бабушка Персефона и дедушка Миклош смотрели на Артура, и пыталась понять, не замечала ли я в их взглядах какой-нибудь искры былой страсти. Нет, вряд ли. Они оставили прошлое в прошлом.

* * *

Спустя год они снова пригласили меня к себе в дом. Все изменилось. Теперь их стало трое: Миклош, Персефона и их ребенок. Но ребенок был странным. Слишком большой, слишком сильный, он уже бегал по дому, опираясь на ноги и руки. Я знал секрет Миклоша, но ребенок был просто диким. Неуправляемым. Персефоне не раз приходилось подхватывать его в воздухе и уносить от меня, пока он менял облик.

Примерно через год после этого первого моего визита в лесу неподалеку от дома пропала одна из городских девочек. Несколько дней спустя она вернулась, не понимая, где находится, а ее руки и ноги были покрыты укусами, словно кто-то изжевал ее всю. Ее отправили в бостонскую больницу. Прошло несколько недель, но она так и не сказала ни слова. Волки, решили горожане.

Когда я пришел на ужин в следующий раз, на дверях изнутри появились засовы. Высоко, чтобы ребенок не смог до них дотянуться. Прежде чем Заррины сели ужинать, хозяйка уложила ребенка спать.

Пока мы ели тушеного кролика, я понял, что должен сделать. Я убедил себя, что это никак не связано с тем, что они меня бросили. Что это верное решение. Что любой на моем месте поступил бы так же.

* * *

– И что ты сделал? – спросила я.

– Дождался, пока они уложат ребенка спать, – сказал Артур. Он чуть склонил голову вперед, и могло бы даже показаться, будто ему стыдно – если бы он мог хоть что-то чувствовать. – Второй этаж еще достраивали, поэтому ребенок спал в колыбели у камина на кухне. Под благовидным предлогом – я уже не помню, что сказал, – я пошел в кухню, пока Заррины продолжали беседовать за столом, держа друг друга за руки. Я убедил себя, что это единственное, что я могу сделать. Но потом, когда все случилось, я понял, что сделал это из эгоизма.

– Ты убил его, – сказала я.

– Я ненавидел их, – сказал Артур. – Ненавидел за то, что они показали мне, каково это – быть счастливым, а потом все отобрали.

Мою грудь больно сдавило. Я подумала о Люси.

– Я задушил ребенка, – продолжал Артур. И приложил ладонь к губам. – Он сильно сопротивлялся. Поцарапал меня. Но это был всего лишь ребенок. И он умер.

Посреди холодного подвала я забыла, как дышать.

– Когда миссис Заррин увидела меня выходящим из кухни, она сразу поняла: что-то не так. Я не собирался ничего скрывать, я знал, что после такого они точно меня убьют. Но когда она, оттолкнув меня, бросилась в кухню, а Миклош побежал следом за ней, какая-то часть меня захотела жить. И я побежал. Я успел добежать до середины лужайки, когда Миклош повалил меня на землю. Ощущение тяжести его тела было таким знакомым. Я не сразу осознал, что он делает мне больно. Боль, когда я ее почувствовал, меня только обрадовала. Я был готов принять боль за то, что натворил. В глазах потемнело. Я не сомневался, что умру. И почти умер. Но вдруг услышал голос Персефоны, которая кричала что-то с другого конца лужайки, и почувствовал, как Миклош ослабил хватку. Он отпустил меня.

Артур замолчал и схватился за грудь. Казалось, он выкапывал все это откуда-то из глубин самого себя, и это причиняло ему настоящую боль.

– Она схватила меня, – сказал он. – И потащила куда-то. А очнулся я уже таким.

– Что она с тобой сделала? – прошептала я.

Артур рассмеялся, но прозвучало совсем не весело.

– Не помню, – ответил он.

Тени вокруг нас стали густыми и липкими, словно паутина, а воздух сделался ужасно, ужасно холодным. И в этой тьме я почувствовала, как мой рот открывается, и из него исходит голос – но не мой. Во мне что-то было, что-то делило со мной тело. И этот голос произнес:

– Зато помню я.

Я приложила усилие, чтобы зазвучал уже мой голос:

– Так расскажи мне.

И бабушка рассказала.

* * *

Запертая в этом доме с момента моей смерти, я только и могу теперь, что вспоминать. Воспоминания для меня столь же реальны, как и настоящее, и я вынуждена вновь и вновь переживать их. Побег из дома. Приезд в Америку в поисках Миклоша. Я проживаю все это снова и снова.

Когда я была маленькой, я жила в рыбацкой деревеньке Агиа-Галини. Я случайно убила человека. А потом убежала на холмы и бродила там до темноты. И набрела на каменный круг. Трава под моими ногами шевелилась и рябила, и я поняла, что она кишит змеями. Я испугалась змей и того, что стояло у меня за спиной, поэтому позволила им проводить меня в центр круга, на большой плоский камень, на который я и взобралась. Вдруг меня окутала тяжелая тень, она липла и цеплялась ко мне, словно паутина. Я услышала голоса.

Они спросили меня, чего я хочу. Я попыталась спросить их о чем-нибудь другом, узнать, что они такое, но они не отвечали. Поэтому я сказала единственное, что смогла придумать: сказала, что хочу знать. Я многое хотела знать. И голоса начали рассказывать мне. Я находила ответы во внутренностях птиц, в картах. Иногда в невидимых знаках, которым я не могла придумать названия. Иногда они рассказывали мне такое, о чем я предпочла бы не знать вовсе.

Из увиденного я и узнала о жизни, которая могла у меня быть в другом мире, о жизни с человеком, подобным мне. С чудовищем. Голоса увели меня за океан, чтобы я могла найти того человека. Но в ночь нашей свадьбы, когда Миклош посмотрел на меня, мой взгляд вдруг прошел сквозь него, сквозь его страсть ко мне и сквозь что-то еще, что-то, чего я никогда не смогу понять. Я жутко разозлилась. Вмиг меня облепила черная тень вроде той, что явилась мне тогда, на холме. Я закричала на мужа так громко, что он, этот огромный скалящийся монстр, в ужасе убежал от моей ярости и скрылся в ночи. Он всегда находил убежище в волчьем обличье, и эта его часть никогда, никогда мне не принадлежала.

На следующее утро я проснулась и почувствовала тяжесть в ногах. Опустив глаза, я увидела волка, свернувшегося на моей кровати и положившего голову мне на бедра. Его пасть была перепачкана кровью, а на простынях темнели кровавые пятна и черные перья.

Я гладила его, спящего, по голове, глядя на то, как пыль и перья медленно плывут по воздуху вниз в лучах солнечного света из открытого окна, через которое он влез ко мне. И я подумала: я попытаюсь полюбить его целиком, даже ту его часть, что скрыта от меня. Попытаюсь принять его таким. И, по большей части, это у меня получилось. Он мало что рассказывал мне о своей жизни до приезда в Америку – и я его прощала. Он не любил разговаривать, когда злился, – и я его прощала. Иногда он исчезал в ночи, а потом возвращался, не сказав ни слова, и за это я тоже его прощала – или, по крайней мере, так мне казалось.

Мы зарабатывали деньги. Не только зельями и не только инвестициями: разбогатеть легко, если умеешь предсказывать будущее. Мы перебрали множество городов, сбежали от многих подозрений, пока, наконец, не нашли городок настолько маленький и бедный, чтобы мы могли быть уверены: без наших денег им не протянуть. Мы остались здесь. Я забеременела нашим первенцем. Но Миклош почему-то отстранился от меня. Все больше времени проводил в городе. Познакомился с новым учителем в Уинтерпорте, и они стали друзьями. Он мне так говорил. Но кишки не обманешь.

Я решила проверить сама: сварила настои и чаи и отправилась в город, чтобы быть полезной людям. Пока я лечила кашель маленькой Бетти Ханнафин, ее мать поделилась со мной сплетнями о новом школьном учителе, которого я видела лишь однажды. Судя по всему, все городские девушки влюблены в его зеленые глаза, но он не проявляет интереса ни к одной из поклонниц. Что-то в этих словах заставило меня задуматься. Я отправилась к нему, чтобы разузнать все подробнее. Предлог – микстура от кашля, который непременно у него появится в холодных деревенских классах.

Я нашла его возле школы, он смотрел за ребятишками, бегающими по грязному школьному двору во время обеденной перемены. Он был красив: высокий, стройный, с покрасневшими на ветру четко очерченными скулами. На нем было потрепанное коричневое пальто. Итак, вот человек, к которому тайком бегает мой муж. Я знала это, как знала все остальное: спасибо метафорам карт, невидимым знакам.

– Вы, должно быть, мистер Нокс, – сказала я на ломаном английском. – Приехали издалека, как и мы.

И он улыбнулся мне.

– Не так уж издалека, всего несколько штатов отсюда. А вы, полагаю, миссис Заррин.

У него восхитительные глаза: ослепительно зеленые, как у святого эпохи Возрождения. Рядом с ним я почувствовала себя уродливой простушкой. Он пробудил во мне ревность и голод. Более того, меня стал мучить вопрос: кем был мой возлюбленный, прежде чем стал моим? Кто он, когда он не со мной?

Годами я пыталась убедить себя, что вторая часть его личности – это проклятие, что он жертва, что он просыпается после своих ночных путешествий, словно от кошмара – напуганным и запутавшимся. Но, глядя в обеспокоенные зеленые глаза деревенского учителя, я тоже начала чувствовать себя жертвой его проклятия. И от этого внутри меня зародилась злоба.

– У вас не найдется минутки? – спросила я его. – Зайти в дом и побеседовать со мной?

Я твердила себе, что только хочу узнать, что Миклош нашел в нем. Я соблазню его и таким образом пойму Миклоша, и если я смогу сделать это, значит, я смогу любить его. Смогу простить его. Мое боковое зрение заволокло красной пеленой. Я представила, как из кончиков моих пальцев вырастают когти, а сама впиваюсь ногтями в спину учителя, покрытую царапинами от Миклоша. Мои ногти нашли раны и вскрыли их заново. А когда я ушла, под ногтями у меня осталась запекшаяся кровь. Однако перед уходом я на мгновение оглянулась через плечо и увидела… Артура.

Не того молодого учителя, хотя это он и был, взлохмаченный, запутавшийся, стоящий на пороге и провожающий меня взглядом. Нет, я увидела призрака в глубине его глаз, призрака, запертого в прошлом, как была заперта я в своем. Такой же призрак, как я, снова и снова проживающий свое прошлое.

Мне захотелось поговорить с ним, но он исчез, словно его никогда и не было. Интересно, что он тоже то появляется, то исчезает, попавший в ловушку между прошлым и настоящим. Что, если он…

Пригласить мистера Нокса на ужин было моей идеей. Помню, мне хотелось посмотреть, заметит ли Миклош, учует ли мой запах от молодого учителя, разглядит ли торжество в моих глазах. Миклош думал, что он сильнее меня. Считал меня своей собственностью, которую можно любить или не любить – когда как удобнее. Он и понятия не имел, на что я способна. А еще мне нравилось заставлять учителя чувствовать неловкость, пока он сидел за столом напротив нас и гадал, кому из нас что известно. От этого я ощущала властительницей его жизни. После стольких усилий, которые мне пришлось приложить, чтобы защитить себя от мужчин, я стала их хозяйкой. Я буду обладать ими обоими до тех пор, пока не настанет время все прекратить.

Но потом родился ребенок.

И мы с Миклошем изменились.

Внезапно он утратил желание куда-либо уходить. Внезапно со мной случилось то же самое. Мы могли сидеть часами и играть с сыном, которого мы назвали Рисом. Могли бесконечно наблюдать за тем, как он спит. Мы все спали вместе, возле камина, погрузившись в туман грез. Миклош приносил нам еду из леса и жарил мясо на огне. Я нянчила нашего малыша. Мы заказывали ему игрушки из каталога Sears. Работы по дому мы приостановили и ничем больше не занимались; нам не хотелось ничего, кроме как быть рядом друг с другом, рядом с Рисом. Мы стали идеальными, неуязвимыми.

А потом я испытала прилив великодушия. Какая досада, что мы совсем позабыли о молодом учителе. Надо показать ему, как мы счастливы.

Моя молодая версия не могла этого видеть, но я могу: под маской великодушия иногда кроется одна из разновидностей зла.

И вот молодая я сижу за столом напротив Артура, и мы смотрим друг на друга сквозь тюрьмы, которые привыкли называть своими телами. Почему-то я знаю, что он здесь, со мной. Тоже заперт. Наблюдает.

Наблюдает, как это происходит снова, как наши руки тянутся к тарелкам, подносят еду и напитки к губам. Мы ужинаем вместе, как это бывало раньше, как мы ужинали сотни раз. Мне хочется наклониться к нему через весь стол и зашептать на ухо, но я прочно связана и не могу выбраться из молодой версии собственного тела. Молодая я непреклонна в своем триумфе. У нее есть муж, прекрасный ребенок, отличный дом. А у него больше ничего нет.

Я сделала это. Я создала Артура. Я убеждена в этом, как ни в чем другом. И вот моя расплата: будучи запертой внутри самой себя, смотреть, как он встает из-за стола, стряхивает крошки с потрепанного пиджака и выходит из комнаты, пока глупая юная Персефона смеется, перешептывается с моим юным идиотом-мужем и целует его, потянувшись через стол, в присутствии нашего врага.

Когда он торопливо возвращается в столовую, молодая Персефона сразу понимает, что что-то не так. Отпихнув его, она бежит в кухню, и в этот миг мы с Артуром вдруг соприкасаемся.

И меняемся телами.

Это происходит так быстро, что я не сразу замечаю, что бегу не в ту сторону: не к колыбели, где лежит труп моего ребенка с черными синяками на шее. Нет, вместо этого я выбегаю из дома и бегу по лужайке. Сзади что-то с силой ударяется в меня; я узнаю вес тела Миклоша на своем теле – теле Артура, поправляю я себя, пока Миклош сбивает меня с ног. Его челюсти смыкаются на моей ноге, и он забирается на меня выше, разрывая когтями пиджак и кожу на спине. Боль невыносима. Меня словно захлестывает волной. А потом он хватает меня за горло и начинает трясти, но я почти ничего не чувствую.

Меня отбрасывает на спину, а Миклош скулит и в страхе отскакивает. И тут я вижу возвышающуюся надо мной женщину. Высокая, светловолосая, вся в черном. Черные липкие тени окутывают ее. Она не столько идет, сколько скользит по земле. Ее пальцы, словно когти, вцепляются в мою одежду. Это, конечно же, я; я вижу себя со стороны. Но ощущается это совершенно не так, по крайней мере сейчас. Ветер дует туда, куда она хочет, хлещет меня со всех сторон, пока она тащит меня по земле и вверх по ступенькам. Она напоминает мне… нет. Я не совсем похожа на существо, которое теперь управляет моим домом. Но, глядя на саму себя со стороны, я прихожу в ужас.