Текст книги "Они окружали Сталина"

В начале 1930 года Лазарь Каганович стал первым секретарем Московского городского и областного комитетов партии, а также полноправным членом Политбюро ЦК ВКП(б).

Летом 1930 года перед XVI съездом партии в Москве проходили районные партийные конференции. На Бауманской конференции произносила речь вдова В. И. Ленина – Н. К. Крупская, не раз выступавшая в 20-е годы на стороне оппозиции. Она подвергла критике методы сталинской коллективизации, заявив, что эта коллективизация не имеет ничего общего с ленинским кооперативным планом. Крупская обвиняла ЦК партии в незнании настроений крестьянства и в отказе советоваться с народом. «Незачем валить на местные органы, – заявила Крупская, – те ошибки, которые были допущены самим ЦК».

Это было прямое возражение статье Сталина «Головокружение от успехов», в которой местные власти с раздражением обвинялись в «перегибах», допущенных ими при осуществлении якобы безупречного замысла коллективизации.

Когда Крупская еще произносила свою речь, руководители райкома дали знать об этом Кагановичу, и он немедленно выехал на конференцию. Поднявшись после нее на трибуну, Каганович подверг ее речь грубому разносу. Отвергая ее критику по существу, Каганович заявил также, что она, как член ЦК, не имела права выносить свои критические замечания на трибуну районной партийной конференции. «Пусть не думает Н. К. Крупская, – заявил Каганович, – что если она была женой Ленина, то она обладает монополией на ленинизм»[95]95
  Свидетельство делегатов конференции С. И. Бердичевской и М. Цимхлес.


[Закрыть].

Последние слабые отголоски открытых дискуссий в партии затихали. Высказывание неортодоксальных мнений (или хотя бы сомнений) вскоре должно было окончательно замкнуться на доверительных разговорах близких людей.

На подъеме

Первая половина 30-х годов – время наибольшей власти Кагановича. Интересно, что в 1930 году он еще носил небольшую аккуратную бородку, подобно Ленину, Троцкому, Калинину, Каменеву, Рыкову, Бухарину, Дзержинскому и многим другим видным большевикам. Но вскоре Каганович оставил одни усы, попав тем самым по своему внешнему облику в другой ряд: Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Ворошилов, Шверник, Микоян… В сталинском Политбюро со временем остались люди низкорослые, под стать вождю. Каганович был исключением – высокого роста, крупный, с большими руками и толстыми пальцами. И взгляд у него был невероятно тяжелый, проницательный, бычий. Большие вытаращенные глаза, если он всматривался в лицо человеку, становились еще больше. Первенство Сталина в 1930 году было уже несомненным, но абсолютной властью он еще не обладал, а начинавшийся культ его личности лишь немного «превышал отметку», обычную для довольно многих руководителей 20-х годов. Газеты тоже пока еще позволяли себе опасные шалости. Так, в «Известиях» от 7 марта 1930 года можно было прочесть поразительный заголовок: «Сталинщина не выполняет своих обязательств». Под ним было помещено совершенно безобидное сообщение из города Сталино (ныне Донецк) о том, что в Сталинской области плохо идет работа по ликвидации безграмотности.

В высшем партийном руководстве также еще случались разногласия. Хотя «правые» лидеры – Бухарин, Томский и Рыков – были уже выведены из Политбюро, этот орган не был еще полностью послушен воле Сталина. По ряду вопросов Киров, Орджоникидзе, Рудзутак, Калинин, Куйбышев иногда возражали Сталину. Но Каганович всегда выступал на стороне последнего.

В 1930 году, после внезапного появления статьи Сталина «Головокружение от успехов», внутренняя политика на какое-то время смягчилась. Деревня вздохнула свободнее. Люди почувствовали послабление, и в течение нескольких недель многие крестьяне вышли из колхозов. Тогда из центра на места выехали руководители высшего уровня с задачей: положить конец саботажу колхозного дела. Начиналась новая волна репрессий на селе. Каганович отправился в Воронеж, знакомый ему по Гражданской войне.

Молодой летчик Иосиф Ханнович Явно служил в то время под Воронежом. Как-то под утро, после ночных полетов, он пешком возвращался домой с аэродрома. Светало. Пешехода догнал длиннейший обоз телег, прикрытых рогожами. Мрачные возчики молчали, на летчика не глядели. Когда последняя телега ушла вперед, стало видно, что обоз оставляет за собой на дороге полосу крови. В следующие дни, после осторожных расспросов, И. Явно узнал, что под рогожами лежали мертвые крестьяне, расстрелянные по приказу Кагановича за отказ возвращаться в колхоз.

В эти месяцы Лазаря заметили за рубежом. О нем стала писать иностранная пресса.

В 1930 году какому-нибудь не знакомому с жизнью СССР новоприбывшему политическому наблюдателю, вероятно, казалось, что Каганович – человек № 2 в партии и государстве; при том, что никому в Союзе это, наверное, пока не приходило в голову. Своеобразие положения Кагановича заключалось в том, что он все еще был сравнительно новым человеком в Москве, его имя до сих пор никогда не звучало на всю страну, и всерьез воспринимать его как выдающегося лидера было невозможно. Используя его в качестве противовеса другим, не столь покорным деятелям, Сталин мог до поры не опасаться, что верный соратник захочет стать великим вождем. Поэтому активность Кагановича не ограничивали, и его выступления звучали чаще и были больше по объему, чем 4–5 лет спустя, когда его влияние действительно достигло апогея. На XVI съезде партии в июне 1930 года Каганович выступил с большим докладом, не уступавшим по объему докладу Сталина. Обсуждение двух докладов шло на съезде параллельно, благодаря чему словосочетание «Сталин и Каганович» примелькалось и впервые стало привычным.

Трудно сейчас осознать, что Кагановичу в пору его возвышения было всего 37 лет. Даже в обновленном сталинском Политбюро он был самым молодым. Это также делало его временно неопасным для Сталина. Не укладывается в голове, что многие из тех, кому пришлось публично восхвалять «мудрость нашего Лазаря Моисеевича» и с замиранием сердца выслушивать его указания и разносы, по возрасту годились ему в отцы. Тут проявился характер эпохи. Дело не только в том, что молодежь сыграла огромную роль в революции и Гражданской войне. В 20-е годы многим подсознательно казалось, что строить новое – означает делать все наоборот. В частности, ставились с ног на голову отношения между возрастами. Так, на XIII съезде партии Бухарин говорил: «После того как они (пионеры. – Р. М.) несколько окрепли, они стали действовать по линии влияния на родителей, что чрезвычайно важно, потому что центр новой борьбы – это современная организация семьи. И здесь мы имеем детскую организацию, которая своими слабыми ручонками разрушает старые отношения в этой семейной организации, то есть ведет медленный подкоп под консервативную твердыню всех гнусностей старого режима… Таким образом, создается новый тип отношений»[96]96
  Советский экран. 1989. № 11. С. 14.


[Закрыть]. Раннее (даже по тем временам) возвышение Кагановича все же не было совершенно необычным, как это может показаться нам теперь.

Его деятельности, связанной с Москвой, будет посвящена отдельная глава. Но и будучи первым секретарем московской парторганизации, Каганович, как член Политбюро, занимался самыми разными делами, часто выезжал в различные области страны, участвовал в организации и осуществлении всевозможных государственных и партийных акций и кампаний.

Постоянной его заботой был «подъем авторитета» Сталина. Тут Каганович опережал свое время. В июне 1930 года на Московской областной партконференции он выступал трижды, гораздо чаще других цитируя Сталина и ссылаясь на него. Остальные почти не упоминали вождя в выступлениях – в крайнем случае лишь как автора каких-либо статей и заявлений, не выражая никакого отношения к его личности. Но Каганович настойчиво повторял весьма положительные оценки деятельности генерального секретаря ЦК[97]97
  Рабочая Москва. 1930. 4—15 июня.


[Закрыть].

На XVI съезде партии он играл куда более значительную роль, чем на предыдущих, – не только на трибуне, но и за кулисами. Каганович неожиданно подошел к опальному Мартемьяну Рютину и предложил ему выступить по политическим вопросам, сказав при этом: «Мы решили выставить вашу кандидатуру в ЦК»[98]98
  Известия ЦК КПСС. 1990. № 3. С. 156.


[Закрыть]. Рютин расценил это как приглашение к публичному покаянию и, по его выражению, «увильнул от этого дела». Сделанное предложение звучало тем более неестественно, что за несколько месяцев до этого Рютин направил в Политбюро записку с критикой методов коллективизации, вызвав неудовольствие Сталина и Кагановича.

Ревностно исполнял Каганович и обязанности идеологического полицейского. На съезде партии он атаковал выдающегося философа и ученого А. Ф. Лосева: «…Последняя книга этого реакционера и черносотенца под названием “Диалектика мифа”, разрешенная к печати Главлитом, является самой откровенной пропагандой классового врага»[99]99
  Московские новости. 1988. № 46.


[Закрыть]. В результате тираж книги (всего 500 экземпляров) был уничтожен – чудом уцелел, по-видимому, лишь один экземпляр; сам же «реакционер» был приговорен к 10 годам лишения свободы. Работа А. Ф. Лосева действительно не была ортодоксальной; показательно, однако, что Каганович не обратил внимания на прямые и аргументированные возражения официальной философской доктрине. Больше всего его разгневали ироничные пассажи автора, вроде следующего: «Говорили, идите к нам, у нас – полный реализм, живая жизнь; вместо ваших мечтаний откроем живые глаза и будем телесно ощущать все окружающее, весь подлинный реальный мир. И что же? Вот мы пришли, бросили “фантазии” и “мечтания”, открыли глаза. Оказывается – полный обман и подлог. Оказывается: на горизонт не смотри, это – наша фантазия, на небо не смотри – никакого неба нет; границы мира не ищи – никакой границы тоже нет; глазам не верь, ушам не верь, осязанию не верь… Батюшки мои, куда же это мы попали? Какая нелегкая занесла нас в этот бедлам, где чудятся одни только пустые дыры и мертвые точки? Нет, дяденька, не обманешь. Ты, дяденька, хотел с меня шкуру спустить, а не реалистом меня сделать. Ты, дяденька, вор и разбойник». Неудивительно, что Каганович расценил такие интонации как проявление неслыханного нахальства, и в ряду прочих политических ругательств применил к философу и выражение «наглейший наш классовый враг».

Кампания травли А. Ф. Лосева была широкой. При обсуждении доклада Кагановича Киршон, говоря о «Диалектике мифа» как «оттенке философской мысли» заявил: «А я думаю, нам не мешает за подобные оттенки ставить к стенке. (Аплодисменты. Смех.)»[100]100
  Вопросы философии. 1989. № 7. С. 134–135.


[Закрыть].

Но не Лосев был в центре философских дискуссий 1930 года. Если он и ему подобные еще пока кое-где выступали, то это происходило скорее по недосмотру, и не ударить такого «высунувшегося» мог только ленивый. А на главном направлении шел горячий спор между близкими по духу философами. Молодые сталинисты – М. Б. Митин, В. Ф. Ральцевич, П. Ф. Юдин – обвиняли «философское руководство» во главе с А. М. Дебориным в признании общечеловеческих норм морали.

Всего двумя-тремя годами ранее сам Деборин в дискуссии с Л. И. Аксельродом заявлял: «Что полезного для класса, что соответствует его общим интересам, то нравственно; то, что вредно для общих интересов класса, то безнравственно. Как только вы попытаетесь построить НАДКЛАССОВУЮ этику, она по необходимости… лишается всякого содержания… бесклассовой или надклассовой морали вообще не существует».

При этом философ прежде всего доказывал несоответствие воззрений оппонента взглядам классиков марксизма: «Энгельсовская постановка вопроса логически исключает всякие “общеобязательные, объективные нравственные законы»… навязывая Энгельсу общеобязательные… нормы, Аксельрод просто клевещет на основоположника марксизма… ”»[101]101
  Ежегодник философского общества СССР. 1987–1988. С. 253, 259.


[Закрыть]

Теперь с ним воевали его же оружием: «ДЕБОРИН СЛЕПО ПОШЕЛ ЗА КАУТСКИМ, забыл, игнорировал или не понял Маркса, Энгельса и Ленина». По содержанию обвинения также остались прежними: «Деление нравственных явлений, предпринимаемое Каутским и вслед за ним тов. Дебориным, неправомерно и бессмысленно. Единственный «смысл» или, лучше, УМЫСЕЛ в этом делении тот, чтобы таким путем оставить место неизменному нравственному закону»[102]102
  Там же. С. 266–267.


[Закрыть].

Обе стороны обращались с жалобными и обвинительными письмами к начальству. В науке такой метод полемики всегда был неприемлемым и бесперспективным (с точки зрения развития науки), но в эти годы он входил в привычку и многим начинал казаться чем-то естественным. Сталин предпочитал не вмешиваться в конфликт, роль главного арбитра исполнял Каганович, вставший на сторону «молодежи». В конце концов, под напором зловещих обвинений в «меньшевиствующем идеализме» Деборин и его сторонники капитулировали и перешли к публичным покаяниям. Осенью согласился еще раз отречься от своих взглядов и Бухарин. Год назад, в ноябре 1929 года, он уже объявлял о признании своих ошибок вместе с Рыковым и Томским. Повторно он выступал в одиночестве. Его открытое письмо в ЦК редактировал Каганович[103]103
  Известия ЦК КПСС. 1990. № 2. С. 43.


[Закрыть].

«Наступление на идеологическом фронте» разворачивалось все шире.

В апреле 1931 года Сталин впервые лично вмешался в дела исторических журналов, настояв на публикации одной из статей в «Историке-марксисте». 8 июня Емельян Ярославский, один из активных партийцев-историков, в письме Кагановичу предложил несколько вариантов редколлегий исторических журналов[104]104
  Алаторцева А. Советская историческая периодика. М., 1989. С. 206.


[Закрыть]. Однако кадровые перестановки последовали лишь в середине октября. При этом в ЦК ВКП(б) прозвучала критика в адрес журнала «Пролетарская революция». Редколлегия не почуяла опасности и отправила в ЦК недостаточно самокритичное письмо. На него тут же ответил сам Сталин, и этот ответ мгновенно превратили в политическое событие. Еще до публикации письма оно стало обсуждаться на партийных собраниях. Корифей всех наук придрался к опубликованной в «Пролетарской революции» дискуссионной статье А. Г. Слуцкого об отношениях большевиков и немецких социал-демократов до революции. Обвинив историков в «троцкистской контрабанде», а редакцию – в «гнилом либерализме» (эти слова тотчас стали крылатыми), Сталин с гневом и раздражением подчеркивал ненужность дискуссий: «Вместо того, чтобы заклеймить этого новоявленного “историка”, как клеветника и фальсификатора, ввязываетесь с ним в дискуссию, даете ему трибуну… Вы намерены вновь втянуть людей в дискуссию по вопросам, являющимся аксиомами… Вы беретесь дискутировать против этой галиматьи, против этого жульнического крючкотворства… Разве не ясно и так, что разговорами о документах Слуцкий старается прикрыть убожество и фальшь своей так называемой установки?.. Допустим, что кроме уже известных документов будет найдена куча других документов… Значит ли это, что наличия только лишь бумажных документов достаточно для того, чтобы демонстрировать действительную революционность?.. Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и лидеров надо проверять по их ДЕЛАМ прежде всего?.. Редакция совершила ошибку, допустив дискуссию с фальсификатором…»[105]105
  Сталин И. Вопросы ленинизма. М., 1939. С. 350–361.


[Закрыть]

В первый момент выступление генсека вызвало недоумение. За ним еще не закрепился статус теоретика, и многие историки по традиции 20-х годов восприняли письмо Сталина просто как одно из выступлений в дискуссии. Не было ясно, отчего вдруг внимание вождя привлекла малоприметная статья по второстепенному вопросу. Но в ходе развернувшегося обсуждения письма началась «охота на ведьм», к названным Сталиным трем фамилиям прибавлялись все новые и новые. Впоследствии почти все подвергшиеся в те недели осуждению были арестованы. Сталин больше не включался в кампанию, ею теперь руководил Каганович.

На собрании, посвященном 10-летию Института красной профессуры, он как член президиума института сделал доклад «За большевистское изучение истории партии», тут же изданный отдельной брошюрой и несколько раз переизданный. Докладчик нагнетал подозрительность: «…оппортунизм пытается поэтому пролезать сейчас в наши ряды, прикрываясь, примазываясь, прикрашиваясь, ползая на брюхе; пытается проникнуть в щели и в особенности – влезть через ворота истории нашей партии». Изучение документов было охарактеризовано как «формально-бюрократическое ковыряние в бумажках»[106]106
  Вопросы истории КПСС. 1989. № 5. С. 97.


[Закрыть].

Доклад был направлен прежде всего против «правых» (давно и многократно раскаявшихся), что обретало особое звучание в стенах института, в котором на протяжении 20-х годов большую роль играл Бухарин и где сложилась «бухаринская школа».

В январе 1932 года развитие темы было продолжено на Московской партконференции, где Каганович сказал: «В самое последнее время, как вы знаете, вскрыты серьезные извращения в освещении истории большевистской партии. Эти извращения прямым образом вели и ведут к ревизии основных вопросов ленинизма, к ревизии явно троцкистского характера»[107]107
  Там же.


[Закрыть]. В очередной раз был проклят «гнилой либерализм» по отношению к инакомыслящим, мягкотелость и примиренчество.

Увеличился масштаб перетасовки кадров историков. В учреждениях царила напряженная атмосфера. К Кагановичу поступало все больше жалоб и контржалоб. На несколько месяцев прервалось издание исторических журналов, так как редколлегии не могли прийти к единому мнению о подготовленных к публикации материалах, не зная, как застраховаться от обвинений. Таким образом, зимой 1931/32 года история вслед за философией была заведена в тупик страха и боязни ответственности. На многие десятилетия вперед свободное и естественное развитие исторической науки стало невозможным.

В 1932 году Каганович был председателем комиссии, решавшей судьбу прекрасной пьесы Эрдмана «Самоубийца». На репетиции во МХАТе, когда герой пьесы Подсекальников в минуту самоубийства вдруг ощутил себя свободным и независимым и, пораженный, произнес: «На любом собрании, на любом, товарищи, могу председателю язык показать!», Каганович, Молотов и Жданов встали и ушли[108]108
  Театр. 1988. № 6. С. 66.


[Закрыть].

С той же жестокостью и убежденностью в своей правоте (а скорее – в своей силе и безнаказанности) действовал Каганович и в отношении рабочих. Когда в том же 1932 году в Иваново-Вознесенске начались забастовки рабочих и работниц, вызванные тяжелым материальным положением, то именно Каганович руководил расправой с активистами этих забастовок. Досталось от Кагановича и местным руководителям, часть которых бойкотировала организованные тогда закрытые распределители для партийных работников, посылая своих жен и детей в общие очереди за продуктами. Каганович расценил такое поведение как «антипартийный уклон».

Для выдвижения человека требовалось порой так же мало труда, как и для опалы. Как-то раз Лазарю понравилась статья в «Правде» – «О троцкистских контрабандистах», написанная молодым коммунистом И. П. Алексахиным. Он тут же позвонил в Бауманский райком партии: «Молодцы! Кто этот парень у вас – Алексахин! Привлекайте его к работе!» О дальнейшем рассказывает Алексахин: «Да, моя статья в “Правде” была замечена. Каганович умел находить кадры и выдвигать их. Меня отозвали из института, при Бауманском райкоме создали журнал “Политработник” (в других райкомах таких изданий не было) и поручили там работать. Мое имя стало постоянно появляться в печати. Пишущих людей тогда очень ценили…»[109]109
  Вечерняя Москва. 1989. 14 нояб. С. 3.


[Закрыть] Несмотря на все это, в 1937 году Алексахин был арестован.

Одну из первых ролей играл Каганович в деле коллективизации. Однажды он так подвел ее итоги: «Мы… превратили наше сельское хозяйство в самое крупное сельское хозяйство в мире… Мы ликвидировали… обнищание деревни и подняли бедноту до уровня середняков… Мы… сделали значительный шаг вперед по превращению всех колхозников в зажиточных»[110]110
  Правда. 1933. 2 нояб. С. 1.


[Закрыть]. Но он отнюдь не ограничивался жизнерадостными выводами. Лазарь выезжал с чрезвычайными полномочиями на Украину, в Западную Сибирь, в Воронежскую и другие области. И всюду его приезд означал массовое применение насилия в отношении крестьянства, депортацию не только десятков тысяч семей «кулаков», но и многих тысяч семей так называемых подкулачников, то есть всех, кто сопротивлялся коллективизации.

Особенно зловещую роль сыграл Каганович в хлебозаготовках зимы 1932/33 года.

Еще летом 1932 года оказалось, что важнейшие зерновые районы страны – Поволжье, Северный Кавказ и Украина, – видимо, не справятся с планом поставок хлеба. Около трети посевных площадей остались незасеянными из-за чрезмерных изъятий зерна в общегосударственный фонд. Колхозникам было нечего сеять и нечем питаться, к тому же пропали и всякие стимулы трудиться. 11–13 июня Мате Залка, венгерский коммунист, участник Гражданской войны, работавший теперь в аппарате ЦК ВКП(б), записал в дневнике: «Признаки тяжелого заболевания налицо. Украина, несмотря на нормальный урожай, обречена на голод»[111]111
  Неделя. 1989. № 30. С. 10.


[Закрыть].

Простые партийцы и беспартийные пытались достучаться до «вождей», посылая им отчаянные письма с описаниями сцен голодной смерти на улицах городов и сел и доказывая: не может быть, чтобы это и был социализм.

В июле Молотов и Каганович участвовали в III конференции КП(б) Украины, посвященной итогам хлебозаготовок предыдущей осени и зимы. К концу месяца стали повсеместными хищения зерна рядовыми колхозниками. Чтобы хоть как-то прокормить себя и детей, люди уносили немного зерна в карманах, в узелках; ночью стригли колоски на полях ножницами – таких при поимке называли «кулацкими парикмахерами». 7 августа последовал «Указ об охране общественной собственности», вводивший расстрел за малейшие хищения, и лишь при наличии смягчающих обстоятельств – лишение свободы не менее, чем на 10 лет. Действие Указа распространялось и на детей начиная с 12 лет.

В 20-х числах сентября Каганович вместе с Калининым и Орджоникидзе посетил Днепрогэс, а еще через месяц Сталин решил спасать нереальный план хлебозаготовок при помощи чрезвычайных мер и направил в хлебные районы три комиссии: на Украину – во главе с Молотовым, на Северный Кавказ – во главе с Кагановичем и на нижнюю Волгу – во главе с Постышевым. Из них лишь комиссия Постышева стремилась действовать на основе здравого смысла и несколько смягчила новый удар, наносимый крестьянству.

В комиссию Кагановича входили также Микоян, Шкирятов, Ягода, Гамарник, Косарев, Чернов и Юркин. Насколько велика еще путаница вокруг исторических фактов той поры, показывает публикация Владимира Левченко в «Литературной России», где утверждается, что данная комиссия выезжала на Кубань «для претворения в жизнь директивы Оргбюро ЦК РКП (б) от 29 января 1919 года, подписанной Я. М. Свердловым»[112]112
  Литературная Россия. 1989.12 мая. С. 18.


[Закрыть]. Это, конечно, абсурдное утверждение.

4 ноября комиссия совместно с Северо-Кавказским крайкомом приняла постановление о хлебозаготовках: невыполнение заданий истолковывалось как кулацкое сопротивление и саботаж. Виновными в «злостном саботаже» решено было объявить целые станицы, к которым применялись следующие меры:

– прекращение подвоза товаров, свертывание всех форм торговли с вывозом из магазинов всех товаров;

– полный запрет торговли и колхозникам, и единоличникам;

– досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств;

– чистка местного аппарата, в первую очередь райкомов партии;

– аресты «организаторов» саботажа[113]113
  История СССР. 1989. № 2. С. 11.


[Закрыть].

В тот же день, 4 ноября, первые три станицы – Ново-Рождественская, Медведковская и Темиргоевская – были занесены в «черный список». В дальнейшем он постепенно пополнялся. 23 ноября по докладу Кагановича на Ростовском партактиве было принято новое постановление о хлебозаготовках[114]114
  Там же. С. 12.


[Закрыть].

Молотов, как и Каганович, не возвращался в Москву и стремился не отстать в хлебозаготовках. Печально знаменитым стал Ореховский район Днепропетровской области. Секретарь райкома В. П. Головин, уговаривая колхозников принять планы, говорил: «РКП (райпарткому. – Р. М.) известно, что планы нереальны, но план нужно принять, выполнить на 40–50 процентов, а там на нет и суда нет». Кто-то донес самому Сталину, что в Ореховском районе разрешили колхозам оставить себе посевной и страховой фонды. 7 декабря генсек разослал всем партийным органам циркуляр, объявлявший таких руководителей «обманщиками партии и жуликами, которые искусно проводят кулацкую политику под флагом своего «согласия» с генеральной линией партии» и потребовал давать им от 5 до 10 лет тюремного заключения[115]115
  Неделя. 1989. № 30. С. 10.


[Закрыть]. Вот что последовало за этим циркуляром на Северном Кавказе…

Василий Николаевич Щека, назначенный в феврале 1932 года руководителем Березанского зерносовхоза, в декабре был вызван в Ростов. В крайкоме партии происходило следующее:

«Собралось нас там немало – руководителей хозяйств разных рангов. Сидим в большой комнате. Тут же – вооруженная охрана. По одному вызывают в кабинет первого секретаря крайкома Шеболдаева. Некоторых людей после беседы сразу берут под стражу и куда-то уводят. На них лица нет. Да и мы в смятении. Что будет?

Назвали мою фамилию. Захожу в кабинет. За большим столом – Каганович, рядом с ним – Шеболдаев.

– Расскажи о хлебозаготовках, – предложил Каганович.

– Туго дело идет, – ответил я.

– Знаем, что туго. Саботажников развелось… Когда закончишь? В семь дней управишься или нет?

– Я управлюсь, но…

– А без “но”? Мы дадим тебе две тысячи подвод.

– Смогу.

– Вот и действуй. Только учти: неделя сроку.

Я вышел в общую комнату. Охрана ко мне не подошла. Значит, мне поверили…

Что это была за хлебосдача!.. Дожди, грязь непролазная. Некоторые ездовые сваливают кукурузу в грязь и бегут вместе со своими подводами по домам. Выбираем из грязи початки, моем их в бочках. Прошло семь дней. У меня всего 10 процентов вывезенного зерна. Получаем телеграмму за подписью Кагановича: “На окончание сдачи зерна даю три дня”… Сдали мы еще 10 процентов зерна. Вскоре в райком партии приходит телеграмма Кагановича: “За саботаж хлебозаготовок директора Березанского зерносовхоза Аникина, его заместителей Щеку и Бухтиярова из партии исключить, отдать под суд”.

В тот же день приехал из райцентра прокурор. Нас арестовали и посадили в сельсовет под охраной милиционера…»[116]116
  Советская Кубань. Краснодар. 1988. 29 дек.


[Закрыть]

Уже на следующий день состоялся суд, приговоривший В. Н. Щеку к 10 годам лишения свободы.

Была в ходу и такая, сейчас труднопостижимая, формулировка осуждения руководителей как «дезертирство с низовой работы».

Всего в «черный список» на Северном Кавказе было занесено 15 станиц. Три из них (Полтавская, Медведковская и Темиргоевская) были выселены на Север поголовно (45 тысяч человек), остальные – частично[117]117
  История СССР. 1989. № 2. С. 11.


[Закрыть]. Что означала эта «частичность», еще предстоит выяснить историкам. Каганович несет всю ответственность за это зверство.

Опустевшие дома были заселены колхозниками из северных районов и красноармейцами. Станица Полтавская была переименована в Красноармейскую. Другая станица стала называться Ленинградской потому, что в ней поселились демобилизованные из Ленинградского военного округа.

10 декабря было принято постановление ЦК о крупномасштабной чистке партии[118]118
  Правда. 1933. 7 янв. С. 2.


[Закрыть]. Каганович стал председателем Центральной комиссии по проведению этой чистки. Таким образом, на Кубани параллельно с хлебозаготовками проходила как бы «эталонная» чистка. В печати назывались следующие цифры, касающиеся Кубани: 1296 коммунистов проверено, 396 – исключено из партии (30 %). В действительности было исключено из партии 26 тысяч человек, то есть 45 % всех коммунистов Кубани[119]119
  История СССР. 1989. № 2. С. 12.


[Закрыть].

Умерших от голода на Кубани хоронили в большие общие ямы, которые на протяжении многих недель не засыпали землей: каждая такая яма заполнялась постепенно, день за днем.

 
Встань, Ленин, подивися,
Как колхозы поднялися:
Хаты раком, гарбы боком,
Две кобылы с одним оком.
 

Такие частушки пели в станицах[120]120
  Из материалов группы устной истории МГИАИ.


[Закрыть].

В конце 1932 года лично Сталину доложил о массовом голоде на Украине секретарь Харьковского обкома Р. Терехов. Сталин ответил ему: «Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, хороший оратор, оказывается, вы хороший рассказчик – сочинили такую сказку о голоде, думали нас запугать, но не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей: будете сказки писать, а дураки будут читать»[121]121
  История СССР. 1989. № 2. С. 15.


[Закрыть].

20 декабря Каганович перебрался с Кубани на Украину. На следующий день Политбюро ЦК КП(б)У отправило телеграммы обкомам о «позорном» положении организаций с требованием «мобилизовать все силы для выполнения плана хлебозаготовок»[122]122
  Там же. С. 13.


[Закрыть]. 29 декабря украинское Политбюро при участии Кагановича выработало директиву обкомам и райкомам: колхозам, не выполняющим планы хлебозаготовок, следовало сдать все имеющееся зерно, в том числе и так называемые семенные фонды»[123]123
  Там же. С. 14.


[Закрыть]. На это давалось 5–6 дней, любая задержка заранее объявлялась саботажем.

Голод продолжался.

В селах и станицах нередки были случаи людоедства.

И спустя полвека можно было услышать в тех местах поговорку: «Каганович проехал – как Мамай прошел».

Миссия Кагановича была завершена. Новый год он встретил в Москве. Там на столах, за которыми он сидел, по-прежнему стояли деликатесы, и охранники изредка, в нарушение инструкции, позволяли поварам тайком взглянуть на «соратников», но ни в коем случае не на Самого.

2 января 1933 года в Кремль прибыла колонна из 25 первых легковых автомобилей Горьковского автозавода имени Молотова. В церемонии встречи и осмотра советских «фордов» участвовали Каганович, Орджоникидзе, Постышев и Енукидзе[124]124
  Правда. 1933. 3 янв. С. 2.


[Закрыть].

Но забота о сельском хозяйстве на этом отнюдь не кончилась.

Под траурную музыку сообщений с Запада – «Капитализм вступил в четвертую голодную зиму», «Всюду нужда и нищета», «Горькие признания банкротов», «Из бездны кризиса[125]125
  Там же. 1 янв.


[Закрыть] – Сталин 7 января 1933 года в праздничном тоне сообщил о досрочном выполнении невыполненной пятилетки. Это произошло на открывшемся в тот день совместном пленуме ЦК и ЦКК партии.

На пленуме с большими речами выступили Бухарин, Рыков и Томский. В них они признавали былые ошибки и вину перед партией, однако основное внимание бывшие «правые» уделили обсуждению наравне со всеми текущих партийных и государственных дел. В частности, все они довольно эмоционально поддержали политику ЦК в области сельского хозяйства.

Сталин выступил на пленуме и со вторым докладом – о работе в деревне.

Кроме него, с докладами выступили Молотов, Куйбышев и Каганович; причем доклад Кагановича в отличие от остальных не был опубликован. Он был посвящен созданию политотделов в совхозах и на машинно-тракторных станциях. Из резолюции пленума по докладу Кагановича Сталин собственноручно вычеркнул слова: «Пленум ЦК одобряет решения Политбюро по разгрому кулацких организаций (Северный Кавказ, Украина) и принятые Политбюро жесткие меры по отношению к лжекоммунистам с партбилетом в кармане»[126]126
  История СССР. 1989. № 2. С. 10.


[Закрыть]. Иосиф Виссарионович не хотел брать на себя ответственность за массовое убийство посредством голода. Перед лицом будущих поколений «крайними» должны были оказаться Молотов и Каганович.

Резолюция по докладу Кагановича утверждала: «Борьба за дальнейший подъем сельского хозяйства и завершение его социалистического переустройства является в настоящее время важнейшей задачей партии»[127]127
  КПСС в резолюциях. М., 1953. Ч. 2. С. 730.


[Закрыть]. С тех пор на протяжении десятилетий этой задаче суждено было оставаться «важнейшей», а подъему – «дальнейшим». Единственное препятствие, упоминаемое в резолюции, – жестокое сопротивление антисоветских элементов села (против такой логики выступил на пленуме Постышев). В связи с этими «элементами» многословная и вялая резолюция содержит одно поразительное заявление. Грубо говоря, авторы проболтались. Они вдруг заговорили о врагах с чувством признательности и одобрения!