Электронная библиотека » Рой Медведев » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 18:22


Автор книги: Рой Медведев


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Многие молодые руководители 20-х и 30-х годов проявили желание и способность осваивать новые для себя сферы деятельности. Каганович, в отличие от них, не пытался расширить свой кругозор. Его суждения об архитектуре оставались столь же примитивными и самоуверенными.

Осенью 1933 года он говорил о строительстве Москвы так: «Построили мы много. Но среди многого хорошего настроили много неумелого, некрасивого. Некоторые считают, что упрощенное грубое оформление – это стиль пролетарской архитектуры. Нет уж, извините, пролетариат хочет не только иметь дома, не только удобно в них жить, но также иметь дома красивые. И он добьется того, чтобы его дома, его архитектура были более красивыми, чем в других городах Европы и Америки»[168]168
  Правда. 1933. 2 нояб. С. 1.


[Закрыть]
. Архитектура Азии и Африки, видимо, представлялась Кагановичу неконкурентоспособной.

В 1933 году было создано свыше 20 проектных и планировочных мастерских[169]169
  Полетаев В. Е. Указ. соч. С. 49.


[Закрыть]
. Какую роль в разработке нового Генплана играл лично Каганович, можно понять из похвального слова В. А. Дедёхина, начальника отдела проектирования Моссовета: «Я вспоминаю одно из многочисленных совещаний у Лазаря Моисеевича, посвященное реконструкции Москвы.

На этом совещании был создан ряд комиссий и подкомиссий. Мне пришлось работать председателем исторической подкомиссии. К работам в ней были привлечены виднейшие историки и архитекторы. Мы изучали и анализировали планировку Москвы, ее рост, развитие, начиная с XIV века…

Когда эта работа была проделана, нас опять собрал Лазарь Моисеевич, снова обсуждал вместе с нами все вопросы, говорил, что и как надо исправить. Его указания были так четки, замечания сделаны с таким знанием дела, что вызывали восторг у каждого из нас»[170]170
  Рабочая Москва. 1935.16 июля. С. 1.


[Закрыть]
.

Под «четкостью» указаний, видимо, имеется в виду не их категоричность (что разумелось само собой), а предельная конкретность вплоть до мелочей. Это подтверждал архитектор Д. Ф. Фридман, с энтузиазмом отрекавшийся от творческой самостоятельности: «Лишь тогда, когда я впервые попал на заседание Моссовета, где Лазарь Моисеевич Каганович дал установки по реконструкции столицы, я увидел и почувствовал в конкретных и ясных образах, какой должна быть новая Москва.

Речь Лазаря Моисеевича была настолько конкретна и ясна, что после нее архитектору оставалось сделать лишь одно: поскорее взяться за карандаш»[171]171
  Там же.


[Закрыть]
.

Важное свидетельство, не оставляющее сомнений в ответственности Кагановича за печальную судьбу Москвы, оставил руководитель 7-й архитектурно-планировочной мастерской H. X. Поляков: «Архитектурно-планировочное решение центра, пожалуй, самая трудная из всех мыслимых задач планировки любого города, тем паче Москвы. ДО ПОЛУЧЕНИЯ УКАЗАНИЙ ТОВ. Л. М. КАГАНОВИЧА МЫ С ОПАСКОЙ ПОДХОДИЛИ К РЕШЕНИЮ ЦЕНТРА… Лазарь Моисеевич и тут разрешил все сомнения, развязал творческую инициативу архитекторов и планировщиков. По его предложению весь центр, то есть Китай-город, будет путем сноса всей мелкой застройки и озеленения превращен в огромный парк»[172]172
  Архитектурная газета. 1935.16 июля. С. 3.


[Закрыть]
.

Устная легенда рисует «конкретные указания» Кагановича более простыми по форме и содержанию, чем их преподносят письменные свидетельства: он якобы вошел в комнату, когда архитекторы обсуждали Генплан, стоя над макетом центра; подошел, смахнул рукой со стола какие-то памятники и сказал: убирайте.

Одновременно вождь московских большевиков забраковал предложение архитекторов возвести на Красной площади, на месте ГУМа огромный небоскреб Наркомтяжпрома. Каганович «перенес» высотное здание в Зарядье, на Варварку. Единожды принятое решение повлияло на судьбы нескольких поколений архитекторов: и после войны, и после смерти Сталина различные коллективы разрабатывали все новые и новые проекты высотных доминант, предназначавшихся на указанное место, пока наконец там не появилась гостиница «Россия». Получается, что ее местоположение определил человек, к началу строительства давно уже отстраненный от руководства и исключенный из партии. В 70-е годы архитекторы и проектировщики продолжали также работать и над идеей прокладки четырех скоростных магистралей в обход центра города. А как этот замысел в свое время возник и утвердился, рассказал тот же H. X. Поляков: «Первый этап нашей работы был посвящен проектированию обходных магистралей. Наша бригада разработала ряд эскизов и проектов, в отдельности неплохих, но в сумме своей в целом только усложнявших сеть улиц и схему движения. Мы сами не могли прийти к единому плану. Тогда Лазарь Моисеевич, тщательно ознакомившись с материалом, просто и ясно, наилучшим образом разрешил все наши сомнения».

Решения июньского (1931) пленума ЦК были рассчитаны на три года, и действительно, Москва в это время быстро становилась качественно иным городом. К началу 1935 года, еще до постройки канала Москва – Волга, был реконструирован водопровод (в частности, построены Рублевская и Истринская плотины), благодаря чему подача воды в город удвоилась. Впервые появился водопровод в Кожухове, Ростокине, Кутузовской слободе, в Филях. Было проложено 59 километров канализационных труб и ликвидированы старые свалки в черте города: Калужская, Алексеевская, Сукино болото. Площадь асфальта выросла с 1928 года в семь раз и составила 25 % площади города, хотя мощение улиц брусчаткой и булыжником продолжалось. С улиц исчезли последние газовые и керосиновые фонари[173]173
  История Москвы. С. 26.


[Закрыть]
.

При Кагановиче был похоронен опыт 20-х годов (впрочем, небольшой) по борьбе с нищенством, бродяжничеством и проституцией. Начиная с 1926 года специальные комиссии пытались обеспечить взрослых беспризорников (преимущественно выходцев из деревни) хоть каким-то жильем и работой. В 1929–1930 годах в Москве открылись пункты социальной помощи – на Казанском вокзале, при женском ночлежном доме и в других местах. Примеру Москвы последовали еще 8 городов. Однако в дальнейшем решено было не помогать проституткам и нищим (среди которых было много инвалидов), но объявить их врагами. В конце 30-х годов было объявлено, что этих социальных язв в нашей стране больше нет[174]174
  История СССР. 1989. № 1. С. 65.


[Закрыть]
. Трудно установить, какую роль сыграл в бездумном откладывании этих проблем на будущее лично Каганович. Как и в ряде других случаев, можно лишь констатировать, что он мог сделать многое и не сделал ничего.

Положение с жильем обострялось, несмотря на рост строительства. В эти годы был преодолен сезонный характер строительства, в 4 раза выросла кирпичная промышленность Москвы. Однако было уничтожено много старого жилья, а вводившиеся ежегодно 500–700 тысяч квадратных метров жилой площади не могли компенсировать рост населения, составлявший в начале 30-х годов около 200 тысяч человек ежегодно.

Хотя Каганович и говорил о необходимости иметь в Москве не менее двух тысяч автобусов, в намеченный срок эта цифра достигнута не была: в 1934 году в Москве насчитывалось 422 автобуса. В ноябре 1933 года первые два московских троллейбуса были пущены по Ленинградскому шоссе от Тверской Заставы до Окружной железной дороги[175]175
  История Москвы. С. 29.


[Закрыть]
.

Той же осенью была решена судьба Сухаревой башни, замечательного памятника архитектуры Петровского времени, стоявшего на месте нынешней Малой Сухаревской площади. Вопрос о ее сносе как будто решили еще летом (таким образом от Сретенки на 1-ю Мещанскую открывалось уличное движение, которому башня препятствовала). Но несколько видных архитекторов написали письмо Сталину с предложением решить проблему без сноса башни. На время вопрос повис в воздухе. Затем из Сочи последовала телеграмма Кагановичу от Сталина и Ворошилова (многие важные решения Сталин оформлял именно такими телеграммами с юга в Москву за двумя подписями – Сталин и Жданов, Сталин и Молотов и т. д.):

«Мы изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее надо обязательно снести. Предлагаем снести Сухареву башню и расширить движение. Архитекторы, возражающие против сноса, слепы и бесперспективны. Сталин. Ворошилов»[176]176
  Грамматические ошибки сделаны Сталиным.


[Закрыть]
.

Через день – услужливый и циничный отклик Кагановича: «…я дал задание архитекторам представить проект ее перестройки (арки), чтобы облегчить движение. Я не обещал, что мы уже отказываемся отломки, но сказал им, что это зависит от того, насколько их проект разрешит задачу движения. Теперь я бы просил разрешить мне немного выждать, чтобы получить от них проект. Так как он, конечно, не удовлетворит вас, то мы им объявим, что Сухареву башню ломаем. Если вы считаете, что не надо ждать, то я, конечно, организую это дело быстрее, то есть сейчас, не дожидаясь их проекта».

Архитекторы еще трудятся в надежде спасти памятник, а все уже решено. Когда разборка башни началась, было отправлено новое отчаянное письмо Сталину, на которое тот спокойно ответил: «Лично считаю это решение правильным, полагая, что советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества, чем Сухарева башня»[177]177
  Все процитированные документы о Сухаревой башне см.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 112–114.


[Закрыть]
.

На этом примере хорошо видно, кто персонально несет наибольшую долю ответственности за разрушение архитектурных памятников Москвы.

Роль Кагановича в новом строительстве, осуществлявшемся в Москве в 30-е годы, исключительно велика. Приведем рецензию тех лет на новую книгу о Москве[178]178
  Гудок. 1935. 6 апр. С. 4.


[Закрыть]
.

«“Москва” – так называется эта прекрасно изданная книга – документ о реконструкции старой, купеческой Москвы и сказочного превращения ее в молодую, жизнерадостную столицу социалистической родины… Не узнаешь старых мест, где лишь несколько лет назад бывал неоднократно… Там, где когда-то стоял Симонов монастырь, выросло красивое, монументальное здание Дворца культуры…

И красной нитью по всей книге проходит могучая личность нашего вождя товарища И. В. СТАЛИНА, гений его ума, вдохновляющий социалистическую реконструкцию нового города, и фигура его соратника, непосредственного организатора побед, руководителя московских большевиков Л. М. КАГАНОВИЧА.

Какой теплотой и любовью к уму великого человека, к его ученику и соратнику пронизаны строки всей книги…

Тов. Кагановича авторы книги именуют запросто Лазарем Моисеевичем. Именно так звали его тысячи строителей московского метро, так зовут пролетарии столицы, вкладывая в эти слова свое уважение к крупному организаторскому таланту, к пылкому темпераменту и пламенным речам этого большого человека…»

Далее в этой рецензии следуют, казалось бы, все такие же дежурно-проникновенные восторги, но сквозь них начинает проступать и угадываться реальный стиль Кагановича-руководителя.

«…Для него не существует “мелочей”. От разрешения сложнейших технических вопросов строительства метро, над которыми задумывались крупнейшие специалисты, до определения ширины Моховой улицы… Ничто не ускользает от взора и внимания Лазаря Моисеевича.

“Если бы меня спросили, кто является автором проектов реконструкции московских улиц, мостовых и набережных, то я с полной уверенностью заявил бы, что в основу каждой детали, вплоть до выбора цвета облицовки, ложатся четкие и бесспорные указания нашего любимого руководителя и организатора – Л. М. Кагановича”, – пишет начальник городского дорожного отдела П. Сырых».

Как представляется, все это – не пустая лесть. Работавшие с Кагановичем вспоминают его как энергичного, работоспособного, дотошного руководителя, умелого организатора. Кроме того, данное свидетельство доказывает, что доля ответственности Кагановича за все, творившееся в Москве в 30-е годы, очень велика. А стиль его работы по-своему эффективен, но от совершенства далек, ибо нельзя объять необъятное. Если политический руководитель вникает во все «вплоть до цвета облицовки», то что же остается архитектору и зачем он, архитектор, нужен? В кого превращается художник, творец? Видимо, не случайно при Кагановиче прокатилась волна разоблачения «формалистов», «урбанистов», «дезурбанистов» – и архитектурные дискуссии и конкурсы сменились диктатом и интригами.

Но закончим прерванную цитату: «…И с гордостью носят ударники метро почетный значок им. Кагановича, знак ударной работы по созданию лучшего в мире метро под руководством нашего железного народного комиссара».

Первый проект метрополитена в Москве был представлен Городской думе в августе 1902 года инженером П. И. Балинским. Единогласное решение думы и Московского митрополита: «Господину Балинскому в его домогательствах отказать». Объяснялась причина отказа: «Тоннели метрополитена в некоторых местах пройдут под храмами на расстоянии всего лишь 3 аршин, и святые храмы умаляются в своем благолепии»[179]179
  Вопросы истории. 1981. № 8. С. 91.


[Закрыть]
.

В 30-е годы «умаление благолепия» считалось, конечно, не минусом, а плюсом. Первая очередь Московского метрополитена – возможно, главная стройка, с которой связано имя Кагановича. Печать называла его «Магнитом Метростроя» и Первым Прорабом. Бывший репортер газеты «Вечерняя Москва» А. В. Храбровицкий вспоминает: «Роль Кагановича в строительстве первой очереди метро была огромной. Он вникал во все детали проектирования и строительства, спускался в шахты и котлованы, пробирался, согнувшись, по мокрым штольням, беседовал с рабочими. Помню техническое совещание, которое он проводил под землей в шахте на площади Дзержинского, где были сложности проходки. Было известно, что Каганович инкогнито ездил в Берлин для изучения берлинского метро. Вернувшись, он говорил, что в Берлине входы в метро – дыра в земле, а у нас должны быть красивые павильоны.

Желанием Кагановича было, чтобы первая очередь метро была готова “во что бы то ни стало” (помню эти слова) к 17-й годовщине Октября – 7 ноября 1934 года. На общемосковском субботнике 24 марта 1934 года, где Каганович сам действовал лопатой, его спросили о впечатлениях; он ответил: “Мои впечатления будут 7 ноября”. Поэт А. Безыменский написал в связи с этим стихи: “То метро, что ты готовишь, силой сталинской горя, пустит Лазарь Каганович в день седьмого ноября”. Сроки были передвинуты после посещения в апреле шахт метро Молотовым в сопровождении Хрущева и Булганина, в отсутствие Кагановича. Стало известно (очевидно, были серьезные сигналы) о низком качестве работ, вызванном спешкой и грозившем неприятностями в будущем. О сроках пуска перестали писать…

Рядом с Кагановичем я всегда видел Хрущева. Каганович был активен и властен, а реплики Хрущева помню только такие: “Да, Лазарь Моисеевич”, “Слушаю, Лазарь Моисеевич”…»

Заметим, что в воспоминаниях А. В. Храбровицкого присутствует та же характерная черта: «вникал во все детали».

Первая очередь метро была пущена 15 мая 1935 года. На станциях висели огромные портреты Сталина и Кагановича, красочные лозунги с приветствиями Кагановичу. Сталин прокатился «вместе с народом» из конца в конец линии, туда и обратно. Московскому метрополитену тут же было присвоено имя Кагановича. Первое время многие москвичи ходили в метро просто «посмотреть», как на аттракцион или в цирк, и даже старались по такому случаю одеться получше.

Немного раньше, когда строительство метро только завершалось, 14 июля 1934 года, Сталин устроил совещание по Генплану Москвы. Кроме членов Политбюро в нем участвовали, как выразился Каганович, «более 50 архитекторов и планировщиков, работающих по оформлению нашей столицы»[180]180
  Рабочая Москва. 1934. 30 июля. С. 1.


[Закрыть]
. Как видим, слово «оформление» не только было у Кагановича случайным, но выражало его понимание роли и места архитекторов. «Товарищ Сталин дал нам основные важнейшие установки дальнейших путей развития и планировки города Москвы»[181]181
  Там же.


[Закрыть]
, – говорил об этом совещании Каганович. В действительности Сталин предложил лишь создать по всему городу крупные зеленые массивы. В проект немедленно включили (в интересах озеленения) ликвидацию кладбищ – Дорогомиловского, Лазаревского, Миусского, Ваганьковского, что и было в дальнейшем осуществлено – к счастью, не до конца.

После встречи в Кремле началась вакханалия разрушений: Златоустовский, Сретенский, Георгиевский, Никитский монастыри; церковь Сергия Радонежского (XVII век) на Большой Дмитровке; церкви Крестовоздвиженская и Дмитрия Солунского; напротив Большого театра шли разрушения в Никольском греческом монастыре – вместе с собором 1724 года постройки уничтожались могилы поэта и дипломата А. Д. Кантемира и его отца, молдавского господаря начала XVIII века; в октябре снесли церковь Троицы на Полях (1566) – на ее место перенесен и поныне стоит памятник Ивану Федорову (1909); рядом с этой церковью снесли дом, в котором в 1801 году жил H. М. Карамзин.

Но, может быть, главная утрата 1934 года – Китайгородская стена (1535–1538). Вместе с Варварскими ее воротами снесена пристроенная к ним часовня Боголюбской Богоматери. Вместе с Владимирскими (Никольскими) воротами на Лубянской площади снесена давшая им название Владимирская церковь и высокая часовня Святого Пантелеймона, принадлежавшая ранее Афонскому Пантелеймоновскому русскому монастырю; годом раньше на этом же небольшом участке снесена церковь Николы Большой Крест.

Перечень утраченного при Кагановиче можно продолжать и продолжать: храм Христа Спасителя, церковь Михаила Архангела на Девичьем поле, красивейшая церковь Святой Екатерины в Кремле у Спасской башни, дома, в которых родились Пушкин и Лермонтов. К тому же рядовую застройку вообще никто не рассматривал как культурную и историческую ценность, то есть «сохранение старины» понималось всего лишь как сохранение отдельных зданий в качестве музейных экспонатов. Среда города, его неповторимая атмосфера были обречены.

Но даже и включавшиеся в списки памятников постройки отнюдь не были застрахованы от уничтожения. Из трех упоминавшихся выше в списке ни один не был утвержден на союзном уровне. Из 104 зданий списка 1932 года погибло 29. 20 марта 1935 года ВЦИК своей властью наконец-то взял под охрану государства 74 московских памятника архитектуры. То есть предыдущий перечень уменьшился почти на треть. 74 – это шестая часть списка 1925 года, или одна треть списка 1928 года. 74 – это 5 % того, что ныне, после всех разрушений, считается в Москве памятниками архитектуры и охраняется государством. Но даже из этих 74 два – Успенская церковь на улице Чернышевского и Никольская в Армянском переулке – были снесены[182]182
  Горизонт. 1988. № 4. С. 44.


[Закрыть]
.

Каганович был рьяным сторонником такой «градостроительной» политики. Разумеется, остановить ее было не в его власти, но попытаться спасти хотя бы что-то он мог.

В марте 1935 года, только что назначенный наркомом путей сообщения и занятый срочными делами по «наведению порядка» на железных дорогах, он нашел время внезапно нагрянуть посреди рабочего дня в Архплан. Потребовав карту рельефа Москвы, Каганович несколькими штрихами синего карандаша очертил будущий юго-западный жилой район и тут же открыл совещание архитекторов, продолжавшееся до трех часов ночи. В шесть часов утра он повез участников заседания на Воробьевы горы. В рассветных сумерках, проваливаясь в талом снегу, они долго ходили по пригороду. Каганович дал указание не уничтожать овраги, но использовать необычные ландшафты в сочетании с мостами и зеленью. Разъехались по домам засветло[183]183
  Архитектурная газета. 1935. 19 июля. С. 2; 1935. 16 авг. С. 1.


[Закрыть]
.

Принятое решение тоже было выполнено много лет спустя, уже после отставки Кагановича.

10 июля 1935 года Генеральный план реконструкции Москвы был утвержден. Один из участников его разработки, А. Кольман, вспоминает: «В 1933 или 1934 году Л. М. Каганович пригласил меня – как математика – принять участие в возглавляемой им комиссии по составлению Генерального плана реконструкции города Москвы. Задачей этой многочисленной комиссии… было окончательно сверстать план, над которым уже много времени трудились сотни специалистов. Нам нужно было проработать, на основе несметной кучи материалов, компактный документ и представить его на утверждение Политбюро.

Наша комиссия работала в буквальном смысле днем и ночью. Мы заседали чаще всего до трех часов утра, а то и до рассвета, – таков был в те годы и до самой смерти Сталина стиль работы во всех партийных, советских и прочих учреждениях. Трудоспособность нашей комиссии и ее председателя была в самом деле неимоверна. На окончательном этапе работы Каганович поселил пятерых из нас за городом на одной из дач ЦК, где мы, оторванные от отвлекающих телефонных звонков, быстро завершили всю работу, составили проект постановления Политбюро.

Нас пригласили на его заседание, на обсуждение плана. В громадной продолговатой комнате, за длиннющим столом буквой “Т” сидели члены Политбюро и секретари ЦК, а мы, члены комиссии, разместились на стульях вдоль стен. В верхней, более короткой стороне буквы “Т” восседал в центре только один Сталин, а сбоку – его помощник Поскребышев. Собственно, там было только место Сталина, а он безостановочно, как во время доклада, так и после него, прохаживался взад и вперед вдоль обеих сторон длинного стола, покуривая свою короткую трубку и изредка искоса поглядывая на сидящих за столом. На нас он не обращал внимания. Так как наш проект был заранее роздан, Каганович лишь очень сжато доложил об основных принципах плана и упомянул о большой работе, проделанной комиссией. После этого Сталин спросил, есть ли вопросы, но никаких вопросов не было. Всем было все ясно, что было удивительно, так как при громадной сложности проблемы нам, членам комиссии, проработавшим не один месяц, далеко не все было ясно. “Кто желает высказаться?” – спросил Сталин. Все молчали.

Сталин все прохаживался, и мне показалось, что он ухмыляется в свои усы. Наконец, он подошел к столу, взял проект постановления в красной обложке, полистал и, обращаясь к Кагановичу, спросил: “Тут предполагается ликвидировать в Москве подвальные помещения. Сколько их имеется?” Мы, понятно, были во всеоружии, и один из помощников Кагановича… тут же подскочил к Кагановичу и вручил ему нужную цифру. Она оказалась внушительной, в подвалах, ниже уровня тротуара теснились тысячи квартир и учреждений.

Услышав эти данные, Сталин вынул трубку изо рта, остановился и изрек: “Предложение ликвидировать подвалы – это демагогия. Но в целом план, по-видимому, придется утвердить. Как вы думаете, товарищи?” После этих слов все начали высказываться сжато и одобрительно, план был принят с небольшими поправками… В заключение Каганович взял слово, чтобы извиниться за подвалы. Этот пункт, дескать, вошел в постановление по оплошности… Это была неуклюжая и лживая увертка… Ведь каждый понимал, что перед тем, как подписать столь ответственный документ, Каганович несколько раз внимательнейшим образом перечитал его…»[184]184
  Кольман Арншот (Эрнест). Мы не должны были так жить. С. 164–165.


[Закрыть]

Вскоре после утверждения состоялось посвященное Генплану общемосковское собрание архитекторов, превратившееся в ритуал поклонения принятому документу. Докладчик А. Я. Александров утверждал, что такой план не был бы возможен «ни при какой другой общественной формации»; что он «формулирует основные принципы планирования социалистических городов» и т. п. В несколько туманных выражениях критиковались архитектурные мастерские: «многие из них построили свою работу не на принципах, указанных т. Л. М. Кагановичем, и выродились в деляческие проектные конторы»[185]185
  Архитектурная газета. 1935. 22 июля. С. 1.


[Закрыть]
.

В Ленинграде последовали аналогичные мероприятия со Ждановым в главной роли. На октябрьские праздники в Москве на улице Горького в витринах выставили проекты будущих площадей и проспектов – и это стало традицией на все предвоенные годы.

Генплан 1935 года по сей день оказывает влияние на принимаемые градостроительные решения. Прихотливая «вязь» московских улиц и архитектура должна была, согласно Генплану, погибнуть первой. По плану не только прорубались прямые и широкие проспекты к самому центру – расширялось и спрямлялось все, включая московские бульвары и переулки. Предполагалось огромное количество площадей – все открытые, парадные, удобные для транспорта. Город проектировался, как на ровном месте. Но составители Генплана демагогически изображали его как «золотую середину» меж двумя крайностями.

«ЦК отвергает предложения сохранить Москву вместе с Кремлем на положении музейного города старины, со всеми недостатками его планировки, и создать новый город за пределами Москвы. ЦК также отвергает предложения, сводившиеся к сплошному сносу всех зданий города, уничтожению нынешних улиц и прокладке новых улиц на нынешней территории города», – говорилось в постановлении о Генплане[186]186
  Правда. 1935. 11 июля. С. 1.


[Закрыть]
.

Безусловно, при осуществлении Генплана было много сделано для развития города: перекинуты новые мосты через Москва-реку, прорыт канал Москва – Волга, решивший проблему водоснабжения. Были устроены новые набережные, построен стадион в Лужниках… Но какой ценой? А были и образцы прямо-таки черного юмора: так, на месте Страстного монастыря спроектировали Дворец литературы; снесли монастырь, поставили на новое место памятник Пушкину – «как бы» перед дворцом; а самого Дворца литературы нет и теперь уже не будет. Аналогичная история (но еще в большем масштабе) повторилась с Дворцом советов.

Сами методы, какими велось строительство и развитие Москвы, эволюционировали при Кагановиче не в лучшую сторону. В 20-е годы советская архитектура выдвинула много новых идей. С приходом Кагановича к руководству Москвой большая часть этого опыта была всерьез и надолго забыта. Прекратилось строительство домов-коммун и домов «переходного типа» – впоследствии эти идеи были позаимствованы и получили распространение в Швеции. Архитектурные конкурсы постепенно теряли значение.

Во все времена и во всех странах политическое руководство активно участвует в принятии решений о строительстве крупных объектов. Но в СССР в 30-е годы роль политиков оказалась гипертрофированной и в этой области. Не будучи архитектором, Каганович лично указал, что новое здание театра Красной Армии нужно строить в форме пятиугольной звезды – это было, конечно, бессмысленное решение, так как форму нового здания можно видеть ныне разве что с вертолета.

В разгар строительства дома Радиокомитета на Колхозной площади кто-то из руководителей страны высказал нечто отрицательное о вырисовывавшихся формах здания. Главный архитектор был отстранен. Каганович пригласил большую группу архитекторов и за столом с обильным угощением предложил «спасти» стройку. Никто не хотел браться за опасный для жизни объект. Тогда Каганович взял список приглашенных и назвал первую по алфавиту фамилию – архитектор Булгаков[187]187
  Архитектура и строительство Москвы. 1989. №. 1. С. 21.


[Закрыть]
. Знакомые «избранника» восприняли это назначение чуть ли не как смертный приговор, но в дальнейшем все, к счастью, обошлось благополучно. И хотя проект Булгакова тоже был не во всем доведен до конца, архитектор обрел известность и авторитет.

При Кагановиче были построены Дом общества политкаторжан (ныне – Государственный театр киноактера), Военная академия имени Фрунзе, Военно-политическая академия имени Ленина на Садовой, возле знаменитой ныне булгаковской квартиры № 50; Северный речной вокзал, здание комбината газеты «Правда», здания наркоматов – Наркомлес, Наркомзем, Наркомлегпром; одна из бывших гимназий была перестроена в Наркомат путей сообщения…[188]188
  История Москвы. С. 36; Архитектура и строительство Москвы. 1988. № 5. С. 3.


[Закрыть]

Уже во время войны советский теоретик архитектуры Н. А. Милютин (одно время работавший председателем малого Совнаркома РСФСР) в неопубликованной тогда рукописи подводил итоги начатых в 1931 году под руководством Кагановича градостроительных работ: «Десятилетний опыт реконструкции Москвы показывает:

1) При реконструкции улиц (напр., улица Горького) жилая площадь не увеличивается, а сокращается.

2) В реконструируемых районах города зеленые насаждения не увеличиваются, а резко сокращаются.

3) Не сокращается, а увеличивается число людей, живущих за городом и тратящих по 2–3 часа ежедневно на дорогу.

4) Не сокращаются, а увеличиваются задымление, запыление и шумы города…»

Об эстетических достоинствах нового строительства архитектор высказывается еще резче: «Сплошная, без зеленых разрывов застройка улиц (ул. Горького, 1-я Мещанская, Можайское шоссе и др.), мещанская безвкусица и эклектика архитектуры, особенно жилых зданий, застройка зеленых массивов и закрытие от улиц имеющихся парков… небрежная планировка улиц, отсутствие видовых раскрытий, низкое качество строительства… вот скромная характеристика нашей градостроительной практики»[189]189
  Архитектура и строительство Москвы. 1990. № 3. С. 10.


[Закрыть]
.

Примерно в таком же духе высказался посетивший в 1935 году СССР французский писатель Ромен Роллан: «Москва становится одним из заурядных европейских городов. Я не ощущаю в ней особой прелести. Меня поражает банальность ее застройки. Толпа на улице выглядит намного более по-московски, нежели новостройки, в которые ее одевают»[190]190
  Вопросы литературы. 1989. № 3. С. 214.


[Закрыть]
.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации