Электронная библиотека » Роза Эпштейн » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Книга Розы"


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 03:38


Автор книги: Роза Эпштейн


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Роза Эпштейн
Книга Розы

Введение

Началась эта история моей семьи без малого сто лет назад.

…В то утро село Межеричи облетела взбудоражившая всех новость о ночном происшествии.

– Слыхали, Соломон ночью Пелагеину дочь украл?

– Який Соломон? Эпштейн? Соньку? Та ни може быть! Вин же старый!

– Да не старый он. Только вдовец, и ребятишки его мал мала меньше.

Долго еще судили да рядили односельчане, почему молодая дивчина пошла за вдовца с шестерыми детьми. Ведь и мать Софьи Пелагея, и братья Яков и Михаил были против этого брака. Соседи рассказывали, что Яшка с Мишкой долго гнались за подводой, в которой увозили их сестру, и бросали вслед камни. Но так и не остановили беглецов.

Теперь уже трудно ответить, почему на самом деле моя мама Софья Полякова приняла предложение моего отца Соломона Эпштейна тогда в 1915 году. Может, нравился он ей давно, хоть и был мужем соседки. А, может, пожалела деток, оставшихся после смерти матери сиротами. Не зря же говорят: без отца дитя – полусирота, а без матери – круглый сирота. Умерла соседка-подруга Маруся после родов, которые принимала моя мама. Она, окончив медицинские курсы, работала в деревне земским фельдшером. Девочку, появившуюся на свет, назвала Беллой. Ее, крошку, маме особенно было жалко. А поскольку Соломон в то время в окопах находился, на войне с немцами, то забрала всех шестерых к себе. Отозвали новоиспеченного вдовца домой. Вернувшись и увидав, как привязалась детвора к молодой соседке, предложил ей:

– Выходи за меня замуж. Куда ж их теперь?

Мама согласилась сразу. Отец первым делом работу и жилье подыскал, правда, в другом селе. У них, Эпштейнов, по мужской линии все какими-то ремеслами владели. Отец мой был кровельщик-жестянщик. На новое место жительства – в село Степановку Гуляйпольского района Запорожской области – и перевез своих малых и молодую жену. А через три года мама родила ему дочку Раю, еще через два – Феклу, затем, также с разницей в два года, Бориса и меня. Я появилась на свет в 1924 году. К тому времени из шестерых детей от первого брака моего отца Соломона остались лишь четверо: Исай, Леня, Груня и Белла. Двое умерли от оспы в Гражданскую войну.

Сегодня из всех десятерых осталась только я – последняя из живых очевидцев истории моей семьи, тесно переплетающейся с историей нашей страны, в которой было все: и революции, и строительство общества новой формации, и коллективизация, и репрессии, и защита Родины в годы Великой Отечественной войны, и восстановление народного хозяйства. Каждый из моих родных и близких вписал свою страницу в эту великую историю. Бабушка, руководившая колхозом в сложные годы коллективизации. Братья Леонид и Исай – офицеры Красной Армии, орденоносцы, прошедшие войну. Сестра Рая – военврач, сложившая голову на чужбине за полгода до Победы. Сестра Аграфена, испытавшая на себе ужасы фашистской оккупации. Сестра Белла – участница строительства Московского метрополитена. Сестра Галя и брат Борис – простые советские граждане, честно работавшие и служившие. И каждый достоин отдельного рассказа.

Глава 1
Бабушка Пелагея и ее семья

В селе Межеричи (район Большого Токмака Запорожской области) Пелагею Полякову (отчества бабушки я не пом ню) очень все уважали. Не случайно головой (председателем) колхоза избрали. В 1935 году ее даже на съезд колхозников в Москву возили. В Кремле медаль за ударный труд вручили. Только награду ту бабушка прятала в сундуке. А на вопросы односельчан, почему не носит свою медаль, отвечала так: «А чего ее тереть без толку?»

Глаза у бабушки были выцветшие или по-украински «очи засмученные». Усталость, озабоченность, невзгоды – все отражалось в них. Радостей в те годы случалось гораздо меньше. На плечах этой женщины лежала огромная ответственность за колхоз, за тысячу людских душ. А проблемы зачастую требовали неотложного волевого решения головы. Как-то встал остро вопрос нехватки молочных продуктов в детских яслях. Что делать? Закрыть ясли? Но тогда сотни молодых женщин, чьи ребятишки там находились, не смогут выйти на поле. Голова принимает решение: вместе с ребенком родители должны приносить в ясли молоко, а за тех, у кого коров нет, будет возмещать колхоз молоком с фермы. Но тут, как на грех, колхозам увеличили план сдачи молочной продукции. Чему ж радоваться?

В 1930 году, когда пошла волна раскулачивания, собирает голова колхоза сход. На нем постановили: имеющие две коровы одну должны отдать тем, у кого нет ни одной, а за это новые хозяева скотины расплатятся трудоднями. Может, и не очень выгодное решение, но в результате никто не был раскулачен и выселен из села. И сколько разных комиссий ни приезжало, подкопаться под это решение сельсовета не смогли. Так полуграмотная крестьянка спасла не одну семью колхозников.

Когда на Украине свирепствовала эпидемия тифа, а о мыле можно было только мечтать, опять Пелагея взяла ситуацию под контроль. Комиссия из числа колхозников-активистов следила за тем, чтобы в каждой хате имелся глечик (кувшин) с золой, которую использовали и для мытья рук, и для стирки белья, чтобы все колодцы закрывались крышками, а ведра отмывались добела. Благодаря тому убереглись сельчане от страшной заразы.

В колхозе выращивали лен и свеклу. Это сейчас льноуборочные машины все делают. А тогда вручную убирали. Вторая дочка бабушки, Лиза, бригадиром льноводческой бригады работала, так на ее руки смотреть было страшно – на копыта походили – огрубевшие пальцы не сгибались. Все в семье Поляковых выросли работящими. И нам, внукам, бабушка прививала по-своему уважение к сельскому труду.

Помню, отец отправлял нас, ребятишек, к бабушке на лето. Как только к дому подъедем, соседка, тетя Феня, нас увидит и кричит:

– Ой, яка радость для бабки Пелагейки – жидовнята приихалы.

И посылает кого-нибудь за бабушкой на поле. Та придет и сразу яишню приготовит – большую сковородку нажарит, полведра яичек набьет. А как поедим, спрашивает:

– Уси поили? О, це добре! Галька (так Феклу все звали за смоляной цвет волос), возьми той чайник и иди по этой стежке. Там жинки полют свеклу. Отнеси им воды напиться. Рая, ты вот той чайник возьми, вот по той стежке иди. Там тоже жинки полют.

Мы, бывало, заноем:

– Бабушка, мы устали – на грузовике ехали.

А она:

– Ну и что устали? А воны как устали, знаете? Затемно вышли и, не разгинаясь, робят.

А нам с Борькой, как самым маленьким, велела «перевяслы» вязать из травы, чем потом снопы обвязывают. Сидим, вяжем. Зато как обед подходит, бабушка курице башку отрежет зараз и большой чугун борща для нас наварит.

В памяти сохранилось доброе морщинистое лицо бабушки Пелагеи и теплые интонации в голосе, когда она разговаривала с нами, внуками:

– Розка! Ты у погреб полезешь, сметану бери учерашнюю.

– Галька, шо ты, не бачишь – яичко у траве? На-ка, выпей его.

А еще запомнилась другая бабка Пелагея – рассерженная, напористая, которая приехала к нам в Сталино и рассказывает, что творится в ее голодной деревне:

– Кат прошел по дворам, и посеять нечего – все выгреб.

Кат, пан – это плохой человек.

Отец пытается урезонить тещу:

– Тихо ты.

А бабушка свое гнет:

– Вы ж, коммуняки, какие? Вы коты, як тот кат. Он все выгреб, а дети плачут и хозяйки плачут: «Шо ж вы робите? Мне ж годувати нечем».

В то время по четверо-пятеро детей у всех было. Заплачешь, пожалуй, если кормить их нечем.

Не только за трудолюбие уважали односельчане мою бабушку. Кстати, фамилию она носила по прихоти помещика Полякова, который всем своим крестьянам свою фамилию давал. Так вот, с именем Пелагеи Поляковой в Межеричах была связана одна удивительная история.

Был у бабушки брат Виктор. Несмотря на русскую фамилию, брат и сестра принадлежали к еврейской национальности. Поэтому в 1914 году, когда царь разрешил евреям свободный выезд в Америку, Виктор туда и уехал. А через двадцать с лишним лет бабушке вдруг приходит денежный перевод из Америки – в бонах. На боны тогда через Торгсин можно было все купить. А куда девать эти деньги в деревне? Вот бабушка и по ехала за советом к моему отцу. Мы тогда жили уже в городе Сталино (ныне Донецк). Приезжает к нему и говорит:

– Соломон! Ось, дывись, Витька прислал мне гроши, только не нашенские, а заморские.

Отец мой от этой новости пришел в отчаяние. 1937 год. В партии шли чистки. И он, коммунист с 1918 года, в анкетах всегда писал, что родственников за границей нет. И тут вдруг объявляется родственник в Америке, хоть и не кровный.

– Мне колхозники велят вложить гроши в школу, – продолжила теща.

В Межеричах семилетки тогда не было. И с пятого класса ребятишкам приходилось ходить в школу за пять километров от села. А зима накануне выдалась суровой. Ну и встал вопрос о своей семилетке.

– Ну, я построю, а дальше что? Учителя нужны, парты нужны, скамейки нужны… А где ж я все это возьму? – размышляла вслух бабушка. – Соломон, а прораб мне сказал, что тех грошей и на десятилетку хватит. Як в городе есть десять классов, так и у нас может быть.

– Ты мне голову не морочь. Я тебе не помощник. И меня не приплетай сюда. Иначе ты мою семью всю кинешь в ад кромешный, – снова попытался урезонить ее отец. Но остановить бабушку Пелагею было невозможно. Добилась-таки, что школу в Межеричах тогда построили. Но как учиться в ней ребятам, если даже сидеть не на чем? И снова бабушка поехала к моему отцу в Сталино, уже как к директору мебельной фабрики:

– Соломон, нужны парты, нужны доски, где учителям писать, скамейки…

– Ты понимаешь, что я не хозяин фабрики? Я директор, чиновник. Мне план сверху нужен, деньги нужны, – объяснял ей отец.

– А ты мне тогда скажи, куда пойти? – настаивала бабушка.

Отец отправил ее в горсовет. А там ответили, что Межеричи к ним никакого отношения не имеют, поскольку в другой области. Они свою-то, Донецкую, обеспечить не могут. В общем, куда ни обращалась бабушка Пелагея, везде получала отказ. Дошла до обкома партии, попала к секретарю по сельскому хозяйству. Объяснила тому, что на строительство школы «свои гроши дала», что хороший человек прораб построил в селе десятилетку.

– Десять рокив теперь наши дети могут учиться. А сесть-то им не на что. Кто стоя, кто на корточках, кто табуретку свою принесет. Разве ж так учатся?

Перед тем, как пойти в обком, бабушка заглянула в городскую школу, и все хорошенько рассмотрела: как парты стоят, как доски висят, какие цветы на подоконниках. Это была украинская школа. Остановила в коридоре учительницу, стала спрашивать, чему она учит.

– А вы чья, бабушка? – поинтересовалась женщина.

– Та тут уси мои внуки повыучились, – отвечала та.

И правда, все мои братья и сестры окончили эту школу, поскольку она находилась неподалеку от нашего дома.

Бабушка к тому времени уже немолодая была. Но все ее интересовало. Вечером сядет рядом с Феклой на лавочке у дома и спрашивает ее про всех проходящих мимо: кто это да как он живет, сколько получает, женат ли? В деревне ведь все про всех знают. А тут большой город, вот сестра моя и возмущалась:

– Да откуда я, бабушка, знаю?! Это ж прохожий.

Секретарю обкома партии бабушка Пелагея рассказала и про своего зятя – директора мебельной фабрики, который отказывается мебель для школы делать, потому что он на предприятии не хозяин.

– Правильно говорит. Выполнить заказ он может, если план сверху спустят, – заметил секретарь и набрал телефон мебельной фабрики:

– Соломон Борисович! Тут одна бабушка всем головы заморочила. Приехала аж с Запорожья.

– Это моя теща, – ответил отец.

– Так ты что-нибудь сделай ей.

– План дадите – обязательно сделаю. Это ж моя деревня.

В результате голова колхоза Пелагея Полякова и на этот раз своего добилась. И в сентябре, когда на район обрушились проливные дожди, а машины увязали колесами в грязи намертво, привезли мебель для школы. Так колхозники от самой железнодорожной станции много километров тащили на себе парты, скамейки, доски и прочую мебель. Но занятия в тот год начались практически вовремя.

Оставшихся от постройки школы «грошей» бабушке хватило еще на то, чтоб в ее доме настелить доски вместо земляного пола и сменить соломенную крышу на черепичную. А на школу потом стали возить делегации, показывать: мол, у нас и в деревне десятилетки есть. Учителями в ней работали вчерашние выпускники школы или те, кто окончил рабфак.

Когда немцы заняли Межеричи, то в школе разместились на постой их солдаты и, говорят, сильно испоганили ее, а уходя, когда наши войска выбили фашистов из села, здание сожгли. Бабушка Пелагея этого уже не увидела. Ее немцы расстреляли в 1942-м. За то, что заранее, когда оккупанты Мариуполь заняли, отправила весь скот с гуртовщиками до Саратова. И войдя в Межеричи, фашисты не обнаружили там ни коров, ни коз, ни другой живности. Нашлись, однако, предатели, донесли оккупантам на голову колхоза, за что те сразу поставили бабушку к стенке. Скот же вернулся в 1946 году. И это было такое счастье для сельчан! В то время на Украине свирепствовал голод. Так колхозники на тех спасенных лошадях и коровах в поле пахали.

Шестьдесят шесть лет прошло с окончания Великой Отечественной войны, но до сих пор кровоточащими ранами в душах живет память о жертвах этой страшной трагедии. В нашей семье война собрала богатую жатву. Покосила косой и старых, и малых.

У бабушки Пелагеи, кроме моей мамы, были дочки Феня, Лиза и Тая. Тая в Мариуполе умерла от рака перед войной. А Лиза вышла замуж за ее мужа, потому что у него осталось двое пацанов. У евреев так принято. Если умирает жена, а муж остается и есть дети, то незамужняя сестра жены выходит за него. У Лизки своих детей не было. И она очень привязалась к племянникам, а они к ней. Мальчишки шустрые – один рыжий, другой чернявый. Тетя Лиза, несмотря на тяжелую работу (смолоду на льняных полях), была полной с крупными заскорузлыми руками. Отец мой нередко подшучивал над ней:

– Лиза, с чего ты такая толстая?

– С буряков, Соломон. Буряки ем.

– Лиза, да буряки не сало, с них не растолстеешь.

– А кто ж про сало говорит? – удивлялась тетка. – Буряки само собой, а сало само собой.

В начале войны тетя Лиза работала на конюшне. Там и застала ее страшная весть, когда в Межеричи вошли немцы.

– Лизка! Лизка! Беги скорее до хаты! Там твоих хлопцев рушат!

Услышав это, тетка кинулась бежать домой, но опоздала. Ее мальчиков уже расстреляли. Одному было двенадцать, другому – четырнадцать лет… И когда Лиза увидела своих мальчишек, расстрелянных немцами, то сошла с ума. Кричала, билась головой об стенку, кидалась на тела детей. Ночью ее уложили на подводу и увезли в другое село. Муж, узнав о случившемся, обвинил во всем ее:

– Это ты моих детей немцам отдала! Ты их угробила. Знать тебя не хочу!

Ведь он, уходя на фронт, умолял ее эвакуироваться вместе с ребятами. Дети без нее не хотели уезжать.


Когда после войны в Мариуполе судили предателей, то Лизу вызвали в суд в качестве свидетельницы. И она рассказала, как погибли ее сыновья. Тогда уже было известно, кто донес немцам на мальчиков, что они евреи.

Куда потом исчезла тетя Лиза, не знаю. Но точно известно, что она лишилась рассудка.

Память сохранила и историю, рассказанную мне двоюродной сестрой Ритой – дочерью брата мамы Якова. Он перед войной работал главным бухгалтером на шахте Рутченковка. А его жена, еврейка, была учительницей физики и математики. Наши, когда оставляли Сталино, затопили шахты вокруг. В эти затопленные шахты немцы сбрасывали евреев. Не только евреев, но и коммунистов, комсомольцев. Риту вместе с матерью и сестрой Лидой вели к шахте, но в какой-то момент мать сумела выбросить ее в толпу людей, стоявших вдоль дороги. А Лида ухватилась за руку матери:

– Я с тобой. Как ты, так и я.

И не отпустила ни на секунду. Так их, держащихся за руки, немцы в шахту и сбросили…

Глава 2
Мои родители и наш дом

Моего отца бабы любили всегда. Потому и мама, вопреки воле своей матери и братьев, пошла за него, вдовца с шестерыми ребятишками. Тогда она и предположить не могла, что будет у Соломона второй, но не последней женой и что присказка «они жили долго и счастливо и умерли в один день» – не про них.

И все-таки мама моя прожила свою недолгую жизнь счастливо. Хотя трудностей, тягот и лишений на ее долю выпало немало, но она любила и была любима. Хотя рядом с ней отец находился недолго. Он, в силу своего характера, не мог жить как все, потому что до мозга костей пропитался большевистскими идеями справедливости и равенства. И готов был сражаться за эти идеи до последнего вздоха. А потому, обустроив свою семью на новом месте, в селе Степановка, снова отправился воевать – началась Гражданская война. На фронте в 1918 году получил и свой партбилет.

Воевать, правда, довелось недолго. Отец рассказывал нам, как он в составе одного из отрядов Ковпака попал в засаду какой-то банды где-то на территории Запорожья.

…Захваченного красноармейца бандиты привели в одну из хат ближайшего села. Допросив пленного и поняв, что никакой секретной информацией он не владеет, решили его расстрелять. Два полупьяных бойца далеко отца не повели, поставили возле хаты. Прицелились.

– Получай, коммунист! – одна пуля пробила правую ключицу.

– А это тебе, морда жидовская! – вторая пуля вошла в левую ключицу.

После второго выстрела отец рухнул как подкошенный. И бандиты ушли в полной уверенности, что застрелили его. Насмерть перепуганная хозяйка хаты, убедившись, что никого нет, прокралась вдоль стенки к тому месту, где лежал убитый. А тот возьми и застони.

– Живой? – удивилась женщина. И волоком потащила раненого в подвал. Как смогла, обработала раны. Травами лечила, настойками, примочками. В общем, выходила отца. Красноармейцу, которого расстреляли у соседней хаты, повезло меньше, вернее, совсем не повезло – первая же пуля вошла ему в сердце.

На том участие в Гражданской войне для отца закончилось, ибо руки его после ранения не поднимались, а шрамы на плечах остались на всю жизнь. Вернулся он к жене, к детям, которых уже прибавилось – в 1918-м, уже после его ухода на фронт, родилась моя сестра Раечка.

Сколько помню, отец всегда с благодарностью вспоминал свою спасительницу и, когда мама, спустя несколько лет, предложила ему навестить одинокую пожилую женщину и помочь подготовиться к зиме: дров наколоть, угля запасти, – так и сделал. И до самого начала Великой Отечественной войны приезжал в то село. Помогал то забор починить, то колодец почистить.

Каково было моей маме одной справляться с хозяйством и оравой ребятишек, да при этом еще работать фельдшером, знала только она. Когда отец вернулся, хоть и израненный, вздохнула с облегчением. Но радость была недолгой. Отец вскоре опять уехал – теперь уже в Юзовку Донецкой области. Устроился на работу заведующим в скобяную лавку, подыскал какое-никакое жилье – комнату в полуподвальном помещении. Туда и перевез Сонюшку, как он называл маму, с детьми. К тому времени родилась еще одна моя сестра – Фекла, прозванная за смоляной цвет волос Галкой. Из-за отсутствия нормальных условий рожать следующих детей, Борю и меня, мама уезжала в прежний дом в Степановку. Неизвестно, сколько бы продолжались мучения многодетной семьи, если бы однажды не пригласили отца в уездный комитет партии и не предложили:

– Знаешь что, Эпштейн? Ты – старый большевик. Иди на должность председателя горжилсоюза и вытягивай шахтеров из подвалов и землянок в барские дома.

Дома эти в Юзовке стояли опечатанными. Отец давал ордера шахтерским семьям на заселение в них. Но себе он квартиру не брал. И вот, когда мама после очередных родов вернулась из Степановки, кто-то из партийных руководителей зашел к нам посмотреть, как живут Эпштейны. И ужаснулся, увидев, в какой тесноте и нищете они существуют. Спросил:

– Софья Леонтьевна, почему муж вас не переселит?

– Так еще Рутченковку не расселили, Сохановку. Он говорит, когда все переедут, тогда, может, и нам жилье дадут.

Визитер, выслушав маму, сказал:

– Завтра я вам ордер пришлю. Не переживайте: ваш муж к этому отношения не имеет.

И правда, на следующий день родителям дали ордер, аж на три комнаты в бывшем доме помещицы Бухтияровой на Третьей линии, 80. Улицы первоначально назывались линиями. Потом ее переименовали в улицу Красноармейскую. Первая линия стала улицей Ленина, вторая – Сталина. Одну комнату с отдельным входом отец сразу отдал Хехелю и его семье. Сам глава семьи все больше по тюрьмам сидел, а жили в комнате его жена, дети и мать. Поскольку отца моего очень уважали за справедливость, то старуха Бухтиярова попросила:

– Соломон, отдай мне флигелек во дворе. Я там буду жить.

Отец согласился:

– Ладно, бабушка, занимай!

Дом наш был огромный, красивый, в полтора этажа. Печки в нем кафельные. В нашей комнате, помню, картина висела с голландским пейзажем: мельница, речка. И проживало в том доме ужас сколько семей. Половина из них – еврейские. В основном на каждую семью приходилось по комнате. Мы занимали полторы: хороший чулан и большую залу. Потом в этом чулане пробили окно на улицу – получилась комната. Полуподвальный этаж – до революции предназначался для прислуги. Теперь в нем жили заводские: в большой комнате – тетя Маруся с дочками-близнецами, рядом – мадам Хехель, у которой сын все по тюрьмам да по ссылкам. Помню, сядет у парадного и делает вид, что читает, а газету держит вверх ногами, потому что неграмотная была. Ее немцы потом в ее же комнате повесили. Сын Бухтияровой Леня жил с семьей. Жена у него была красавица, он ее из Воронежа привез. А сам Ленька был настоящий бандит. И когда вернулся с Гражданской с орденом Красного Знамени, как будто воевал в Красной Армии, то отец мой сказал:

– Это Ленька какого-то комиссара убил, а орден себе повесил.

На первом этаже жили Грамберги, старуха Грамберг (их однофамилица, которая торговала водой), Стукаловы (он главный хирург города, а она – заведующая физиолечебницей, и у них была дивная библиотека) и Гугели (муж – осавиахимовец, жена – аптекарша).

Здание походило на букву «П», поэтому двор был огорожен стенами дома с трех сторон. А во дворе стояла большая плита. Ее все жильцы по очереди топили, и на ней все готовили в теплое время года. Зимой приходилось готовить дома. Да что там особо варили в те годы – в основном каши да борщи. Помню такой эпизод. Жили в нашем доме Малицкая с дочерью. Обе маленькие, щупленькие. И стряпали в маленьких кастрюльках. Вышла Малицкая-старшая с такой посудинкой во двор, видит, мужик идет, и предлагает ему:

– Ты не покушаешь борща? У меня остался – хороший, жирненький.

– Давай, если не жалко, – соглашается мужик.

Она ему выливает в мисочку, ложку дает. А мужик, съев все вчистую, говорит:

– Тьфу, проклятые жиды, в хороший борщ сахару насыпали! Зачем?

С чего он решил, что Малицкая еврейка? А та и не нашлась что ответить, только пролепетала:

– Для вкуса.

В прежнем каретном сарае у жильцов дома был общий подвал. Все тогда запасали картошку в ларях, консервировали овощи. Огурцы, помидоры, капусту солили в бочках. А крышку своей бочки закрывали на замок, «чтоб не лазили чужие грязными руками». И все же без казусов не обходилось.

Двери из комнат Стукаловых, Гугелей и Грамбергов выходили на большую веранду, где у этих семей имелась общая кладовка. И с этой кладовкой связана одна забавная история, произошедшая в канун Нового года. К этому празднику каждая семья заготовила к приходу гостей продукты. И вот 31 декабря кто-то сунулся в кладовку, а дверь изнутри заперта на крючок. Второй раз сунулись – заперто. Стали ходить по квартирам и спрашивать. Никто ничего не знает. Снова стали стучать в дверь. Из кладовки послышались странные звуки – не то рычание, не то рыдание. На требование открыть немедленно, однако, никто не отреагировал.

Тогда соседи позвали Леньку Бухтиярова, дали ему топор, и он сумел отжать дверь и сбросить крючок. Заходят в кладовую. А там на полу сидит здоровенный дядька в тулупе и мохнатой волчьей шапке. И на полках все перепачкано, перемешано, рассыпано и раскурочено. Хозяевам стало плохо. Через полчаса придут гости – а на стол ставить нечего. Бухтияров в запале вытащил дядьку на улицу, швырнул в сугроб и стал его бить. Думаю, если б дядька не был в тулупе, Ленька его здорово бы покалечил. Повыскакивали на шум все соседи. В этот момент пришел отец. Я ему рассказала про случившееся.

Отец выбежал на улицу и накинулся на Бухтиярова:

– Ты чего тут бандитствуешь? Ты за что его убиваешь? Думаешь, тебе от барского стола харчей достанется? Отойди. И вызывайте милицию.

Тут подоспел начальник НКВД с женой. Он и вызвал милицию. Милиционеры приехали на мотоцикле, погрузили вора в коляску. И только мотоцикл тронулся, раздался истошный крик. Оказалось, на одной из полок стояли новые чесанки Ольги, служанки Грамбергов. Этот дядька надел их на себя, а старые оставил. Остановили мотоцикл. Ольга стащила с вора свои чесанки, а старые сунула ему.

Представляете, какой шок испытали пострадавшие? Гости на пороге, а на стол ставить нечего. Остается разве что рассказывать как анекдот эту историю.

Жили мы с соседями дружно. Маруся, у которой двойняшки, дружила с нашей мамой. И когда та заболела, не давала ей стирать, забирала наше белье:

– Соня, давай я постираю.

Постирает, развесит. Люди говорят: чистое белье – это Эпштейнов, Маруська настирала.

Помогали друг другу безвозмездно. Когда моя мама заболела белокровием, то все жалели ее, старались поддержать. А до болезни мама ликбез вела до четвертого класса. Неграмотных много было. Идут друг к другу: почитай то письмо, то газету. В Сталино выходил «Социалистический Донбасс» – хорошая газета. Вот мама и учила грамоте первой ступени – расписываться, складывать буквы, читать.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> 1
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации