Текст книги "Рожденный в огне"

Она спросила:

– Есть планы на сегодняшний вечер?

Меня снова пронзило острое ощущение, что мы совсем одни в Обители, повсюду пустые комнаты, и нет никого, кто бы мог нас увидеть. Даже госпожа Мортмейн уехала домой. Я вглядывался в лицо Криссы, порозовевшее после горячего душа, а ее синие, как Медейское море, глаза смотрели прямо на меня.

Поджав губы, я покачал головой.

– Я всего лишь спросила, – продолжала Крисса, спокойно глядя на меня, – потому что мне было интересно, отважишься ли ты пойти со мной на праздничный ужин.

– Ого.

Крисса не смогла скрыть озорной блеск в глазах, когда я изменился в лице.

– Моя подруга учится на первом курсе в Военном колледже, – объяснила она. – Она тоже не поехала домой, потому что Харбортаун слишком далеко. И поэтому она и еще несколько серебряных кадетов закатывают праздничную пирушку. Будет весело.

После того как Энни уехала, а записку Джулии я сжег, меня охватило странное безрассудство.

– Конечно. Я пойду.

* * *

Военный колледж, где готовят будущих военных офицеров, находился прямо напротив Лицея, в Ученом Ряду. Мне уже приходилось бывать там раньше, но сегодня вечером я впервые оказался в их аскетичных казармах на краю кампуса. В честь праздника летнего солнцестояния на площадке, вымощенной булыжником, развели костер, чтобы жарить мясо, выставили стулья, столы, разнообразные блюда и походную посуду. Длинные вечерние тени ложились на зеленую листву, позолоченную солнцем, застывшим на исходе самого долгого дня в году.

Крисса и ее подруга Мара обнялись, радостно взвизгивая от восторга, золотистые кудри смешались с черными, загорелые руки тесно сплелись воедино. Однокурсники Мары радостно приняли меня, то и дело наполняя наши с Криссой кубки и требуя высказать свое мнение о ситуации с Новым Питосом, хотя на большинство их вопросов у нас просто не находилось ответов.

– А как выглядели эти питианцы? Вы успели рассмотреть метки их драконов?

– Как думаете, у них огнеопасные драконы?

– Есть ли способ сделать наш флот огнеопасным?

– Я слышал предположения о том, куда они собирались нанести первый удар…

Подруга-первокурсница подтолкнула вопрошающего локтем.

– Заткнитесь, Ли сюр Пэллор не желает слышать ваши предположения…

Когда два часа спустя мы, наконец, закончили приготовление ужина и попутно выпили несколько бутылок вина, разговоры сделались оживленнее. Они разносились по двору, освещенному пламенем свечей на столе после захода солнца. Однако теперь темы стали менее мрачными. И среди них – обсуждение предстоящего турнира на звание Первого Наездника.

– За кого ты будешь болеть на этом турнире, Крисса?

За столом послышались радостные возгласы, когда мы с Криссой встретились взглядами. Крисса улыбнулась, явно наслаждаясь обдумыванием своего ответа, в то время как кадеты, посмеиваясь, поглядывали на нас. Наконец она произнесла с заговорщическим видом:

– О, вероятно, за Ли сюр Пэллор.

Кадеты одобрительно завопили, кто-то хлопнул меня по спине. Крисса по-прежнему насмешливо улыбалась мне, и я, помимо своей воли, улыбнулся ей в ответ.

– Только не говори Кору.

– Почему, Ли? – крикнул кто-то.

– Потому что он стал бы отличным командующим. И я последовал бы за ним на войну.

У меня снова все сжалось внутри, хотя на этот раз виной этому была вовсе не улыбка Криссы.

Потому что с того дня, как я получил письмо от Джулии, хотя я и представлял себе все более отчетливо, как получаю звание Первого Наездника, мысль о войне с Новым Питосом казалась мне все более невероятной, не говоря уже о том, что мне пришлось бы командовать флотом.

«В три пополуночи, в Чипсайде…»

Кто-то снова хлопнул меня по плечу, а затем все подняли бокалы за «Ли сюр Пэллор, будущего командующего флотом Каллиполиса». Затем за предстоящую войну. Затем за лето, за Атрея, за Революцию, за стражников, за матерей кадетов, за горы и долины, за архипелаги вассалов, откуда родом были некоторые из курсантов. А после, уже изрядно выпив, однокурсники начали обсуждать золотых студентов из Лицея. Соперничество между школами давно шло не на жизнь, а на смерть, и кадеты принялись убеждать нас с Криссой, что хотя наши браслеты были наполовину сделаны из золота, мы сильно отличались от студентов, которых они презирали.

– Вы летаете на драконах, а не просиживаете задницы день и ночь напролет, корпя над книгами. К тому же вы не снобы.

Мы с Криссой подняли бокалы.

– За то, чтобы не быть снобами!

Жалобы на золотых студентов сопровождались рассказами о школьных проказах, однако постепенно они вылились в более серьезные обвинения. Первые звезды замерцали в небе, когда Мара, подруга Криссы, сказала:

– Лицеисты – это кучка триархистских предателей, болтающих на драконьем языке.

Крисса, невозмутимо слушавшая, как вокруг ругают золотых студентов, доела остатки курицы и выпрямилась, издав негодующий возглас.

– Да ладно, это не совсем так.

Кадеты вокруг засвистели, подогревая противостояние девушек. Мара, тряхнув волосами, скрестила руки на груди. Она растягивала гласные звуки, говоря с акцентом, типичным для Харбортауна, от которого Крисса уже давно избавилась.

– Сколько из них говорит на драконьем языке? Мы все знаем, кто получает золото. Все эти людишки с их напыщенным Лицейским балом и старорежимными традициями…

Крисса отложила куриную ножку и махнула руками, останавливая подругу.

– Если они говорят на драконьем языке, это не делает их триархистами.

– Это делает их патрициями с Яникульского Холма, что равнозначно триархистам…

Крисса презрительно фыркнула.

– Как раз Яникул и сверг триархию. А затем провел чистку среди патрициев, убрав предателей.

– Это народ сверг триархию, – настаивала Мара. – Это была народная Революция.

В ответ послышались одобрительные возгласы. Но Крисса отмахнулась от них.

– О, только избавь нас от пропагандистских текстов из листовок для железного сословия, – огрызнулась она. – Это была исключительно внутренняя борьба. Кто, по-твоему, отравил драконов? Фермеры и рыбаки? Благодаря кому произошли события Кровавого месяца? Благодаря слугам, репетиторам, придворным подхалимам. Благодаря людям из окружения Атрея, патрициям, говорившим на драконьем языке. А толпу подпустили лишь в конце.

Это «в конце» означало Дворцовый день. Я почувствовал, как кровь начинает стучать в висках.

После слов Криссы воцарилась тишина, и вокруг раздавалось лишь пение цикад. Один из кадетов, смешливый второкурсник по имени Гевен, попытался разрядить напряжение, навеянное страстной речью Криссы. Он поднял свой бокал, блеснувший в пламени свечей.

– За Дворцовый день!

Мне следовало это предвидеть.

Все вокруг присоединились к нему, и я тоже поднял свой бокал, хотя втайне представлял, как разобью его о стол, а затем воткну осколок в шею Гевена.

Я надеялся, что на этом все и закончится, но Гевен, откинувшись на спинку стула, воскликнул:

– Можете себе представить, каково это было – находиться там в тот день? Творить историю. Наслаждаться триумфом.

Кадеты, сидевшие за столом, закивали. Все, кроме Криссы. Она сморщила нос, словно ощутила веяние пропаганды из «Народной газеты». Потому что в Обители и в Лицее никогда не превозносили до небес рассказы о событиях Дворцового дня.

Для остальных металлических сословий этот день был гордостью нашей истории.

– Мой брат был там, – продолжал Гевен. – То, что он рассказывал о…

Крисса подняла ладони, словно пытаясь оттолкнуть его слова от себя.

– Если вы предлагаете рассказывать истории о Дворцовом дне, – тихо сказала она, – то давайте лучше не будем.

– Нет уж, давайте! – неожиданно воскликнул я.

Крисса резко обернулась и уставилась на меня с удивленным разочарованием, которое подчеркнули длинные тени от пламени свечей на ее лице. В других обстоятельствах я бы оценил ее благопристойность, но упоминание о Дворцовом дне выбило меня из колеи. Я так широко улыбнулся Гевену, что у меня заболели щеки.

– Давайте послушаем. Поведай мне, Гевен, о славных подвигах твоего брата в Дворцовый день.

И Гевен поведал.

Три часа спустя я отправился в Чипсайд.

* * *

Последний раз я был в трущобах после того, как полтора года провел в Элбансе, но хорошо помнил дорогу от приюта к местной школе и потому без труда добрался до переулка, где находился «Затонувший дракон». Мне казалось странным, что я двигаюсь почти на ощупь в темноте, в день летнего солнцестояния, полагаясь только на расплывчатые детские воспоминания. Посреди полуразрушенных зданий кое-где горели костры, компании рабочих сидели за столами, расставленными на углах улиц и в переулках, пируя и распивая вино. Никто не обращал внимания на закутанную в плащ фигуру, крадущуюся по трущобам.

Теперь, когда я попал сюда, мне казалось невероятным, что я сомневался, стоит ли приходить. Темнота затрудняла движение, и меня сжигало нетерпение.

И вот наконец я был на месте.

Войдя в тускло освещенную таверну, я не сразу смог различить, что происходит вокруг, пока мои глаза не привыкли к полумраку. За столами с неярко мерцавшими свечами собралось несколько завсегдатаев, которые не нашли лучшего места, чтобы отпраздновать летнее солнцестояние, а одинокий бармен едва взглянул на меня.

А в самом дальнем углу сидела Джулия.

Ее длинные темные волосы рассыпались по плечам, и она по-прежнему куталась в дорожную накидку. Но хотя она сидела в тени, можно было безошибочно угадать, что Джулия, как и ее почерк, сильно повзрослела. Сколько же лет прошло с тех пор, как девочка превратилась в молодую женщину?

Девять лет, подумал я. Прошло девять лет с тех пор, когда мы виделись в последний раз.

У меня перехватило дыхание.

– Джулия, – прошептал я.

Она встала.

– Лео.

На мгновение мы застыли на месте, а затем оба сделали шаг навстречу друг другу. Мы обнялись, и я едва не задохнулся от чувств, еще сильнее сдавивших мое горло. Джулия изо всех сил прижалась ко мне, тихо замурлыкав. И от этого звука мне стало теплее, но я тут же ощутил глубокую тоску, сжимавшую ее сердце. Душевная боль, с которой я смирился за все эти годы, вновь поднялась из забытых глубин. И у меня не было сил с ней бороться.

Когда мы наконец разомкнули объятия, она улыбалась, ее влажные глаза сияли.

– Я думала, ты не придешь, – призналась она.

– Я тоже так думал…

– Давай присядем…

Кабинка была такой крошечной, что нам пришлось снова склониться друг к другу. Джулия стиснула мои ладони на столе, словно ей была невыносима мысль вновь отпустить меня. Я ответил ей крепким рукопожатием.

– Ты так вырос, – пробормотала она, не сводя глаз с моего лица. – Ты похож на них… конечно, на Леона, но и на Ниоб тоже…

Впервые я услышал, как кто-то произносит имя моей матери после Революции. Мне хотелось умолять Джулию не упоминать о ней, и в то же время я желал, чтобы она говорила о ней не переставая.

В это мгновение я понял, что мы говорим на драконьем языке. Я даже не сразу заметил.

– Как ты спаслась? – спросил я.

Я не собирался сразу спрашивать об этом, но теперь, сидя перед ней, чувствовал, что только это и было важно.

Джулия сжала мои пальцы.

– Мы спрятались, – ответила она. – Иксион и я. Пока… все не закончилось.

Дворцовый день. Она говорила о Дворцовом дне. Не с ликованием истого революционера, как кадеты, с которыми мы праздновали сегодня, а как жертва, которой удалось выжить. Ее голос звучал спокойно, и в нем почти не слышалось боли, словно она привыкла говорить об этом, и эти разговоры помогали ей. То, чего я никогда не делал.

– Мы все слышали. Точнее, Иксион слышал. Иксион… – ее голос задрожал и стал громче, – …закрыл мне уши. И с тех пор он уже никогда не был прежним.

Я помнил Иксиона юношей, у которого были блестящие перспективы, и он знал об этом.

– А потом мы вместе убежали на Новый Питос. Я плохо помню, как все тогда было. И мы не обсуждаем это.

В тот момент я сжал ее пальцы.

– А ты? – прошептала она.

«А я?…»

Девять лет тишины стояли между мной и воспоминаниями, словно стена. И я произнес первое, что пришло в голову:

– Мы не успели спрятаться.

Джулия затаила дыхание, держа меня за руки. В ее серых глазах блеснули слезы. Она приоткрыла губы, сглотнув ком в горле.

Я пытался сказать больше. Впервые в жизни я хотел сказать больше. Впервые в жизни было наконец безопасно сказать больше. В конце концов, рядом со мной оказалась родная душа, единственный человек в мире, который бы понял меня.

Но я не мог.

Я натолкнулся на преграду, где заканчивались слова, и преодолеть ее казалось невозможным. Взглянув на Джулию, я покачал головой, и она тоже все поняла.

Как странно спустя столько лет найти успокоение в молчании, так неожиданно поддаться его чарам.

– О Лео…

Ее голос был нежен, словно ласковое прикосновение, и в это мгновение мне показалось, что звука моего потерянного имени, произнесенного с такой печалью, будет достаточно, чтобы я потерял самообладание. Я опустил голову, ожидая, пока стихнут волны накатившей боли, и ощущая биение пульса в ее ладонях, стиснувших мои руки. Она достала носовой платок и сунула в мою сжатую ладонь.

Ожидая, когда я справлюсь со стыдом, она ласково прочитала по памяти строки из «Аврелианского цикла»:

«Зная цену боли, смогу облегчить я людские страдания».

И в этот момент меня потрясла мысль, как часто я раньше слышал цитаты из цикла в разговорах, наших разговорах, и как редко это происходило в последнее время.

Я вытер лицо, вернул ей платок и поднял голову.

– Спасибо.

Джулия кивнула, убирая платок.

– Может, нам стоит поговорить о другом?

– Да.

Джулия улыбнулась, тревожные складки на ее лице тут же разгладились. Следующие ее слова стали для меня настоящим подарком.

– Я была на твоем последнем турнире, Лео. Ты великолепно летаешь.

Еще ни одна похвала не наполняла меня таким теплом.

– Именно тогда ты узнала…

– Да. Мне хотелось надеяться, что я не ошиблась. И только после того как репетитор связался с нами, поняла, что это правда.

Кожа на ладонях Джулии натянулась от ожогов, под ее накидкой просматривалась одежда из кожи, и я понял, что это огнеупорный костюм. И в ответ сделал единственный вывод, пришедший мне в голову.

– Ты тоже летаешь.

Джулия кивнула. Ее губы слегка скривились, когда она взглянула на меня. Ее привычная усмешка. Джулия всегда так усмехалась, когда добивалась своего.

– Семейные традиции изменились, и женщинам разрешили летать?

– Сейчас трудные времена, – мягко ответила Джулия.

Однако, увидев ее гордо расправленные плечи, я догадался, что она свернула горы на пути к своей цели, а улыбка, игравшая на ее губах, свидетельствовала о том, что она гордилась собой. И после всего, что нам пришлось пережить, меня порадовал тот факт, что Джулия все-таки победила.

Следующий вопрос прозвучал неожиданно, но я не мог справиться с любопытством.

– Ты участвовала в турнире или?…

Джулия на мгновение заколебалась, а затем кивнула.

– Я Первая Наездница.

И снова я ощутил подчеркнутую беспечность, а под ней – гордость, рожденную из долгих лет гнева, которому я был свидетелем. Я вспомнил прежнюю Джулию, в порванном платье, с расцарапанными коленками и упрямым неповиновением, с которым она взирала на старших братьев, и на моем лице расцвела улыбка.

– Ты добилась своего, – сказал я.

Джулия торжествующе улыбнулась.

– Да, добилась.

Но следующая мысль, словно темное облако, заслонила мою радость, когда я понял, что нас ждет в будущем, если я не изменю своему решению, которое недавно принял.

Потому что Джулия теперь была не просто Первой Наездницей, она стала командующей новопитианским военно-воздушным флотом. И поклялась идти на штурм Каллиполиса и вести за собой других.

Разговаривая, мы не разжимали рук. Но Джулия, похоже, тоже ощутила нарастающую неловкость. Она поежилась, делая вид, что хочет поплотнее закутаться в накидку, однако это не было простым совпадением, что мы разжали руки и не попытались снова прикоснуться друг к другу.

Джулия первой нарушила молчание.

– Меня послала семья, Лео. Ты догадываешься, чего они хотят. Репетитор рассказал о твоих сомнениях. Радамантус хочет, чтобы я уговорила тебя. Пока еще не слишком поздно.

В первое мгновение ее слова обожгли меня тупой тоской. Семья. Кто еще?…

Но затем я услышал конец фразы.

«Пока еще не слишком поздно».

Я протянул вперед руки, в отчаянных поисках ее ладони на маленьком столе.

– Джулия, я не могу… ты должна поговорить с ними. Прошу тебя… что бы они ни задумали…

Но тут Джулия взяла мои пальцы в свои ладони и поднесла их к своим губам. Я умолк.

– Я сказала им, что встречусь с тобой ради этого, – прошептала она. – Но правда в том, что я не видела тебя девять лет. У нас еще будет время поговорить о том, зачем меня сюда послали. Но зачем делать это сегодня? Сейчас праздник летнего солнцестояния, и я действительно соскучилась по тебе, Лео.

Я замер.

– Я тоже скучал по тебе.

И мне вдруг стало нестерпимо больно от этой тоски по ней. По ним. По всему, что было раньше. Неужели я не имел права хоть чуточку поскучать по ним?

– Давай сегодня поговорим о других вещах, – сказала Джулия.

И я понял, о чем она просит меня: притвориться, что мы снова вместе. В последний раз.

И, как и в детстве, силы ее убеждения оказалось достаточно, чтобы реальный мир исчез, оставив нас в покое.

Энни

Мне всегда нравилось бывать в доме у Дака. Дом, где резвились дети, полный смеха и суматошного шума, где всегда были рады гостям, даже таким, как я. Это место казалось таким живым и настоящим, что весь остальной мир просто переставал существовать. Беспокойство, терзавшее меня в Обители, угроза войны с Новым Питосом, учеба, тренировки, а также этот проклятый список выступлений для поддержания морального духа населения, в котором отсутствовало мое имя, – все это осталось в другой жизни. Даже чувство вины, которое мучило меня с тех пор, как мы не пригласили Ли на праздник летнего солнцестояния, осталось далеко позади. Я и правда хотела позвать его после того, как мы помирились. Я собиралась…

Но тянула время. Тянула, потому что, если честно, мысль о выходных с семьей Дака, когда я могла бы не видеть Ли и не думать о нем, показалась мне гораздо заманчивее.

Я приезжала в дом Саттеров на выходные с тех пор, как мне исполнилось девять. Это был первый дом, где мне были рады с тех пор, как семья Маки отправила меня в Элбанс. Поначалу мне пришлось нелегко. Это был тот случай, когда все было чересчур хорошо, и я не могла к этому привыкнуть. Семейные трапезы, хохочущие и вопящие дети, родители, укладывавшие тебя спать, – я уже забыла о том, что когда-то так сильно скучала по такой жизни. Заметив мою неловкость, Дак всеми силами старался помочь. Не давал скучать, чтобы воспоминания не засоряли мою голову. Старался рассмешить, потому что когда я не смеялась, мне хотелось плакать.

Со временем мне стало легче. Но не Ли. Он приехал лишь однажды и больше не появлялся.

Но сегодня в доме нет прежнего веселья. Ана собирала вещи, готовясь к отъезду в пансион при мануфактуре Фуллертона, где должна была приступить к работе на следующей неделе. Когда мы коротко поговорили об этом утром, Ана вела себя совершенно спокойно. Она сказала, что это не худшее назначение и она и не рассчитывала на хорошие результаты теста. Некоторые ее друзья сдали экзамен и того хуже. В то же время я ощущала, что она не хочет встречаться со мной взглядом. Однако мистер Саттер пылал от возмущения, его гнев, словно плотное облако, навис над праздничным столом, и он не переставая спрашивал Кора:

– Зачем тогда наши дочери ходят в школу, если в конечном счете их ждет такая судьба? Мы даже не успели найти ей достойную пару…

Кор большими глотками пил свой сидр, слушая недовольные разглагольствования отца, которые, словно волны, накрывали его со всех сторон. Наступала ночь, и он все сильнее хмурился. Он не пытался отвечать на эти обвинения, как нас учили, и я не винила его. Нам рассказывали об аргументах, оправдывающих трудовые назначения для неквалифицированной рабочей силы, но, представив, как Ана истязает себя тяжелой работой лишь потому, что неправильно ответила на несколько вопросов на экзамене, я подумала, что слова вроде «благополучие государства» начинают терять смысл.

Когда долгий ужин во дворе подошел к концу и мы занесли стол в дом, Ана, ее отец и Кор сели рядом, чтобы продолжить подготовку к ее отъезду в Фуллертон.

– Давай снова повторим права, которыми обладает рабочий из Железного класса. Я должен убедиться, что ты их запомнила.

– Кор, правда…

– Правда.

Дак увел за собой Грега и Мерину, чтобы те не слушали разговоры взрослых, и резвился вместе с ними на ковре между диваном и камином. Едва заметная морщинка залегла между его бровями. Я наблюдала за их забавами с дивана, закутавшись до подбородка в старое лоскутное одеяло.

– Им уже давно пора в постель, Дориан! – крикнула из кухни миссис Саттер.

– Можно я сначала почитаю им, мам?

Дак без предупреждения запрыгнул на диван, заскрипевший под его весом, и, придвинувшись ближе, укрыл нас двоих одеялом. Его волосы растрепались после возни с Грегом.

– А ну-ка подвинься, нахалка! – воскликнул он.

Я вдруг ощутила, как Дак прижался ко мне под одеялом. Мерина тоже плюхнулась на диван рядом со мной и потянула на себя одеяло. Я сидела между ними, ощущая их тепло.

Я уже почти забыла, каково это.

Книга, которую принес Грег, называлась «Сказки Медеи» и была одной из двух книг, принадлежавших их семье. Второй книгой был «Революционный манифест» Атрея. Книга пестрела цветными картинками, на которых были изображены драконы, властители и знатные дамы.

– По этой книге я учился читать, – признался мне Дак.

Он пододвинулся вперед, чтобы лучше видеть текст, и обхватил меня за плечо, чтобы не упасть. В этот момент я подумала, уберет он руку или нет, и хотелось ли мне, чтобы он это сделал.

Но его рука осталась на моем плече. И он начал читать.

Он читал совсем не так, как в классе. Такого чтения я никогда раньше не слышала. Слова каждого персонажа Дак произносил разным голосом, иногда низким, иногда писклявым, некоторые голоса были скрипучими, а другие – громогласными. Именно так родители должны читать книги своим детям. Родители, которые знали грамоту.

Мерина и Грег восторженно захихикали, и вскоре я тоже присоединилась к ним. К концу сказки Грег уснул, а Мерина склонила голову мне на плечо. Дак взглянул на детей, а потом посмотрел на меня.

– Наверное, надо уложить Грега.

– Еще одну сказку, – сонно потребовала Мерина.

Дак продолжил читать, но теперь его голос звучал гораздо тише. Одной рукой обнимая меня за плечо, он другой рукой отыскал под одеялом мою ладонь и сжал мои пальцы. Слушая его чтение, я явственно ощущала, как трепещет мое сердце.

Все эти чувства – счастье, безопасность, тепло рядом с Даком – что они означали?

Возможно, нечто более серьезное?

Возможно, я испытывала нечто более серьезное к нему?

Мерина тоже уснула.

– Я ложусь спать, мои дорогие. Уложите в постель Грега и Мерину?

Миссис Саттер уже собиралась подняться наверх. В уголках ее глаз притаились лучики морщинок, как у Дака, когда он улыбался. Она поцеловала Дака в лоб, и по его страдальческому лицу я поняла, что это обычный вечерний ритуал, из которого он, по его собственному мнению, давно вырос. Однако он терпел, чтобы не обидеть ее. Моего школьного курса дамианского было вполне достаточно, чтобы понять ее родной язык.

– Как чудесно, что ты снова ночуешь дома, дорогой. Мы так за тебя переживали последние несколько недель.

Дак ответил ей на невнятном, скрипучем дамианском.

– Хорошо снова вернуться домой, мам.

И, прежде чем уйти, она как ни в чем не бывало, словно всегда так делала, поцеловала в лоб и меня.

Когда она ушла, в комнате повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине. Я ощущала рядом с собой тепло спящей Мерины, едва слышно посапывающей во сне. Дак обнял меня под одеялом, на моих коленях лежала детская книга, а на лбу застыл материнский поцелуй.

Дак заговорил первым.

– Это все кажется таким странным, – пробормотал он, – когда вспоминаешь, что мы давали обет отречься от всего этого.

Вступая в ряды стражников, мы давали обет отречения от брака и семьи.

Я повторила про себя произнесенную им фразу и сразу обратила внимание на неоднозначность одного-единственного слова. У меня вопрос: когда Дак сказал мы, имел ли он в виду стражников в целом? Или только?…

Я взглянула на него, наши лица были совсем рядом. Его карие глаза округлились, словно он тоже осознал неоднозначный смысл своих слов.

И внезапно меня охватила паника.

– Я имел в виду…

– Стражников в целом?…

– Да…

У меня появилось новое и какое-то неправильное чувство. Чувство облегчения. И, словно прочитав мои мысли, Дак отпустил мою ладонь под одеялом. Я наконец смогла выдохнуть.

– Я рад, что ты приехала, Энни, – резко сказал он.

– Я тоже рада.

И это была правда. Приезжая в этот дом, я наслаждалась каждым моментом, проведенным здесь, каждым взрывом искреннего смеха и незамутненного счастья…

Тогда откуда взялась эта паника?

– Ты останешься завтра или…

Я помедлила, и хотя сейчас мне следовало думать только о Даке, о едва заметных морщинках, появившихся у него на лбу, когда он всматривался в мое лицо, я поняла, что думаю о Ли.

О Ли, который признался мне на крепостном валу, что останется, несмотря на то что у него были все причины сбежать, и которого я сегодня бросила.

И я ответила:

– Скорее всего, завтра утром я вернусь в Обитель. Просто я…

У меня не нашлось слов, чтобы все ему объяснить. Но Дак, похоже, обо всем догадался по моему виду.

– Я рад, что ты хотя бы сегодня побыла с нами, – просто ответил он.

Ли

Я проснулся в мужском общежитии Обители, не понимая, где нахожусь. Оглядываясь, я начал постепенно приходить в себя, узнавая обстановку комнаты: длинные ряды кроватей, но косые лучи солнца падали на пол так, словно уже было позднее утро. И в это мгновение меня охватило ощущение острой радости, тоски и потери вперемешку с тупой головной болью. В памяти медленно возникали обрывки воспоминаний о вчерашнем разговоре с Джулией, о слишком быстром расставании, хотя мы провели вместе несколько часов, о возвращении, будто в тумане, по предрассветному городу обратно во Дворец.

– Доброе утро.

Я поднял голову, с трудом сфокусировав взгляд на маленькой фигурке, сидевшей на постели рядом со мной.

– Энни?

Впервые с тех пор, как мы увидели новопитианский флот, она сама пришла ко мне.

Она протянула мне пирожное.

– Это от мамы Дака.

Я сел на постели и поморщился, потирая лоб.

– Я должен был пойти на дежурство, – вдруг вспомнил я.

– Не беспокойся. Кор тоже рано вернулся, и они ушли вместе с Криссой. Решили дать тебе выспаться.

Выспаться после встречи с наездницей из вражеского флота, от которого теперь Кор и Крисса охраняли наше небо. Я ощутил, как на меня навалилось запоздалое чувство вины. После только что проведенной ночи в компании Джулии я не знал, что мучает меня сильнее: то, что я пил вино в компании двоюродной сестры, желавшей смерти моим друзьям, или то, что мои друзья хотели убить мою двоюродную сестру и других родственников.

«Поэтому не следовало с ней встречаться».

Взглянув на Энни, я заметил, что она тоже не в своей тарелке.

– У тебя похмелье, – заметила она.

– Мы с Криссой были на празднике летнего солнцестояния в Военном колледже.

– О. – Облегчение вперемешку с какими-то незнакомыми мне чувствами отразилось на лице Энни. – Отлично, – сказала она. – Я рада.

Я взял пирожное и откусил кусочек. Это было самое вкусное, что я когда-либо пробовал.

– Как прошел праздник летнего солнцестояния у Саттеров?

Все это звучало словно плохое стихотворение. Энни собирала темно-рыжие кудри в косу, отвернувшись от меня.

– Все было замечательно.

– Ты рано вернулась, – заметил я.

Она помедлила. Казалось, она вот-вот собиралась сказать что-то, что смутило бы нас двоих. И я не знал, хочу ли этого. Но затем она просто сказала:

– Нам надо тренироваться. Через неделю турнир. – Стиснув ладони на коленях, она добавила: – Я хочу выйти в финал. Я… я правда хочу победить Пауэра.

Я удивленно уставился на нее. Меня одинаково поразило ее желание и то, что она предлагала.

– Ты вернулась пораньше, чтобы мы могли провести спарринг?

Энни застенчиво кивнула. Она заплела косу, собираясь убрать ее под шлем.

При мысли о том, чтобы вывести Пэллора на утреннюю тренировку, моя голова начала проясняться. А при мысли о спарринге с Энни, о кипении крови и инстинктов, пробуждающихся во время поединка с ней, о полной сосредоточенности, не допускающей посторонних мыслей, я вдруг понял, что это единственное, чего я хочу.

Как бы Джулия ни усложнила мои мысли о новопитианцах, с мыслями о турнире все было гораздо проще. Я тоже хотел выйти в финал.

– Отлично. Тогда давай одеваться.

Прошлая ночь и смятение чувств растаяли, словно воспоминание о далеком сне.