Текст книги "Рожденный в огне"

Стоя у двери, он подумал: «Я могу прийти позже, когда она уйдет».

Потому что понимал, что если сейчас переступит порог, то уже никогда не уйдет. Не станет забирать рюкзак или провизию. И никуда не убежит. А просто сядет рядом с ней и сделает единственное, что ему оставалось сделать. Станет утешать ее.

Он вспомнил наставления отца и попытался убедить себя: она крепостная крестьянка. Она ничего для него не значит.

Но, продолжая убеждать себя в этом, он все-таки распахнул дверь.

Она съежилась у противоположной стены, где обычно сидел он, уткнувшись лицом в колени и закрыв ладонями голову. И против своей воли он опустился вниз, уперся ладонями в пол и потупился.

Он ждал, что она заговорит, потребует извинений и заставит его произнести слова: «Они этого не заслужили». И он произнес бы эти слова. Да, он возненавидел бы за это себя, и ее, и отца, но он произнес бы их. Она победила.

Но она не просила его ни о чем говорить.

Он услышал, как скрипнули половицы, когда она подвинулась вперед, а затем ощутил, как она обхватила его руками и потянула к себе. Она зарылась лицом в его рубашку, так сильно прижимая к себе, словно боялась, что он исчезнет.

Из ее груди вырвалось приглушенное рыдание, и он понял, что не он один считал себя побежденным.

Он крепко обнял ее и начал произносить слова, которые никогда и никому не говорил, лишь слышал их от других: «Не плачь. Все позади. Я с тобой». Она сильно похудела. Он видел на ее теле синяки, оставленные другими детьми, и чувствовал свою вину. Запасы, за которыми он пришел, так и остались лежать в углу. Он не обмолвился ни словом о том, что собирался сделать. Он обнимал ее, пока она не уснула, а когда проснулась, они вместе отправились на поиски еды.

И больше он никогда не упоминал о путешествии на Новый Питос.

А она не спрашивала.

И хотя он не признавался себе в этом, но в тот день он впервые старался не думать о своей семье. Он оттолкнул от себя воспоминания о них и лишь спустя несколько месяцев понял, что начал их забывать.

Ли

Прошел день с нашего разговора на крепостном валу. Энни сидела напротив меня за столом на занятиях с Атреем. Когда Первый Защитник попросил нас предложить тему для обсуждения и я поднял руку, наши взгляды встретились. И я предложил тему, которую никогда не затрагивал раньше: я спросил о старом режиме.

– Почему новый режим лучше старого? – Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести эти слова.

Услышав мой провокационный вопрос, Атрей откинулся на стуле, ласково улыбаясь.

– А это так? – спросил он.

– Конечно, – откликнулся Кор, считая оскорбительным другой ответ.

– Почему?

– При новом режиме появились справедливые суды, – ответил Кор. – Экономика, опирающаяся на торговлю, которая поддерживает средний класс. Универсальное образование. Возможность преуспеть в жизни без оглядки на происхождение. Сравните все это со страшилками про старый режим. Мы ведь все их слышали.

Атрей медленно кивнул.

– Я уверен, что вы все их слышали. А многие и жили в них. – И хотя намек не был явным, я вдруг остро ощутил в комнате присутствие Энни. Я представил, как Кор избегает смотреть на нее, а Пауэр, наоборот, уперся в нее пристальным взглядом. Однако ее лицо было бесстрастным. – Кроме этих страшных историй, – продолжил Атрей, – что еще вы можете рассказать об их промахах?

На этот раз мы с Энни вместе подняли руки.

После турнира Четвертого Ордена я принял решение не вступать в дискуссии, если Энни тоже хотела участвовать. Но сегодня поднял руку, встретившись с ней взглядом. Ее зрачки слегка расширились, и она слегка приоткрыла губы.

«Мне это необходимо».

Она опустила руку.

– Ли?

Вцепившись в край стола, я заговорил, тщательно подбирая слова. Мне предстояло вместить в несколько фраз о трудной правде годы чтения, домашней работы и коллективных обсуждений в аудиториях.

– При триархии тысячи людей умерли от нищеты и голода. Драконорожденные наслаждались жизнью, закрывая глаза на голодающий народ, потому что так им было удобно. В то время не существовало никаких законных ограничений для высших сословий, что позволяло оправдывать их жестокость, и все несправедливости, что они творили, можно было оправдать их происхождением.

Краем глаза я заметил, что Энни заерзала на стуле.

Атрей кивнул.

– В самом деле. А разве такая разнузданная власть не могла не привести к коррупции? В чем ты видишь главный изъян, Ли, предпосылку к гниению всей системы изнутри?

Я кивнул. Я понял это с того момента, как начал размышлять над подобными вещами.

– Их власть передавалась по наследству.

– Именно. Власть никак не согласуется с достоинством. И эту пропасть – между властью и достоинством – с самого начала пытались уничтожить те, кто жил под гнетом драконорожденных. – Атрей широким жестом указал на «Аврелианский цикл», лежавший на столе, чтобы на него в любой момент можно было сослаться о время занятий. – Они обладали величием. Но это величие шло рука об руку с высокомерием, которое, в свою очередь, породило коррупцию, за которой последовал крах всей системы.

– Ну а теперь? Чем вы отличаетесь от них?

Пауэр тут же самодовольно откликнулся:

– Мы этого заслуживаем.

Ирония, прозвучавшая в его ответе, не укрылась от Атрея, и на его губах промелькнула едва заметная улыбка.

– Неужели?

– А разве нет?

– Это зависит от вас, – ответил Атрей. – Вы будете достойны этой власти только в том случае, если станете вести себя добродетельнее, чем те, кто правил раньше. И сейчас, как никогда, важно не забывать об этом перед лицом того, что может произойти.

Подняв голову, я увидел, что Энни не сводит с меня сверкающих глаз.

* * *

Тиндейл проводил рабочие часы в лицейском отделе литературы. Я поспешно направился туда, собираясь сообщить ему о своем отказе, пока моя решимость не поколебалась.

Я понимал, что как только из Нового Питоса придет ответ, мне будет сложнее произнести эти слова, хотя их ответ уже не мог повлиять на мой.

Мне предстояло испить эту чашу до дна. И она будет горькой. И в зависимости от того, какой ответ привезут Крисса и Дак, она может оказаться горче, чем я думал.

– Я обдумал ваше предложение. Присоединиться к ним.

– Да?

– Нет.

Тиндейл поморщился, а затем указал мне на кресло напротив его заваленного бумагами стола. Через распахнутое окно в залитую солнцем комнату врывался аромат скошенной во дворе травы.

– Садись.

Старая кожаная обивка заскрипела подо мной. Тон Тиндейла сделался покровительственным. Он, как и раньше, перешел на драконий язык.

– Боюсь, что ты не до конца осознал всю серьезность ситуации, Лео. Возможно, этот ответ сейчас кажется тебе самым простым. Но дальше для тебя все может оказаться не так просто. Продавшись сейчас, ты в будущем заплатишь высокую цену.

– Я не продаюсь.

Тиндейл склонил голову набок, а затем подпер ее ладонью.

– Тогда что же ты делаешь?

– Я выбираю Каллиполис.

Я тоже перешел на драконий язык. В конце концов, мы разговаривали за закрытыми дверями, и, кроме того, я ощущал потребность говорить на родном языке. Меня будоражила возможность снова говорить на нем спустя столько лет. Мне казалось, что родной язык придавал мощи моим словам.

– Я верю в Атрея. Верю в то, что он делает. Даже если его деяния были замешаны на крови.

Скептицизм, отражавшийся на лице Тиндейла, сменился жалостью.

– Думаешь, что Дворцовый день стал концом кровопролитий? – спросил он. – Ты только что сделал выбор, который продолжит их.

Три дня спустя Крисса и Дак вернулись с Иски, и я увидел, как Энни горячо обняла Дака, как не обнимала меня с тех пор, как мы были детьми. Она смотрела на него счастливыми глазами, и от ее улыбки веяло теплотой. Такую улыбку – беззаботную, не замутненную тяжелыми воспоминаниями – она никогда не дарила мне.

Я отвернулся, чтобы справиться с внезапной тоской, и в этот момент Крисса вручила мне письмо, привезенное с Нового Питоса.

Письмо уже ждало нас, именно поэтому Крисса и Дак так быстро вернулись в Каллиполис. Когда новопитианцы получили наше послание, их собственное уже ожидало своего часа в посольстве.

ТРИАРХАМ, ЗАКОННЫМ ПРАВИТЕЛЯМ КАЛЛИПОЛИСА, НАДОЕЛА ЖИЗНЬ В ИЗГНАНИИ.

И СКОРО ОНИ ВЕРНУТСЯ ДОМОЙ.

Это послание оказалось той самой чашей, которую я ожидал, и мне предстояло хлебнуть этого горького, медленно действующего зелья, как и предсказывал Тиндейл. Пытаясь справиться с потрясением, я сосредоточился на своей цели, на выбранном курсе: учения, подготовка, ожидание решительных шагов.

Однако спустя две недели меня ожидало то, чего я никак не мог предвидеть. В тетради с домашним заданием, которую вернул мне Тиндейл, была спрятана записка, написанная на идеальном драконьем языке.

Дорогой кузен,

Я и не надеялась увидеть именно тебя на том турнире. Но моя радость подтвердилась. Найди меня в «Затонувшем драконе», в Чипсайде, на празднике летнего солнцестояния, в три часа пополуночи. Оставь свое упрямство: летнее солнцестояние – время семьи.

Джулия

5
Праздник летнего солнцестояния

Ли

Джулия была ночным кошмаром нашей няни. Она была из тех девчонок, которым всегда удавалось незаметно ускользнуть из дворцовых покоев, отыскать мальчиков и примкнуть к нашим играм. Она всегда возвращалась обратно покрытая грязью, в разорванном платье роскошного фасона, с разбитыми коленками. Вопреки всем ожиданиям именно Джулия – предназначенная в жены подходящему мужчине и в дальнейшем вынужденная коротать свои дни исключительно дома как примерная супруга – контролировала орбиты наших игр с магнетизмом настоящего Солнца. Стоило появиться Джулии, и день становился незабываемым. Деревья в дворцовых садах превращались в карстовые колонны, на которые мы взбирались, пруды становились морями, по которым мы плавали, лужайки – полями, которые мы опаляли племенем драконов, сходясь в смертельной схватке с врагами.

Мы постоянно спорили, кто станет Первым Наездником, а кто – Альтернусом. И в этом споре Джулия обычно побеждала.

– Когда я вырасту, то стану Первым Наездником и Триархом, как мой отец, – заявляла она. – Как Пито Юнифер, как Уриэль на Ароне.

– Ты не сможешь, Джулия, – с насмешкой отвечали старшие мальчики. Это были мой брат, Лаэртес, пожелавший стать пассусом[8]8
  Пассус (от лат. passus «шаг») – идущий, шествующий.


[Закрыть] в старинной, давно забытой церемонии; брат Джулии, Иксион, ровесник Лаэртеса, и Дело, один из старших наследников из рода Небесных Рыб. – Девчонки не летают.

Я помню, как оттаскивал ее от них, а она, покраснев от злости, ругала их на чем свет стоит. Самые обидные ругательства, которые она знала, были стары как мир, а фразы, которые мы почерпнули из «Аврелианского цикла», давно вышли из употребления, и наши братья, которые уже наслушались настоящих ругательств от своих отцов, лишь еще сильнее смеялись над ней.

– Мой отец сказал, что они все изменят, – сообщила она мне после, стоя в тени рощи, и ее глаза метали яростные молнии. – Отец говорит, что поменяет правила ради меня. Я буду летать.

Никто никогда не спорил с Джулией, но я подыгрывал ей, когда она начинала придумывать про себя небылицы. Я знал силу ее выдумок, которые так сильно напоминали реальную жизнь, что могли убедить нас, что мы летаем, в то время, как твердо стояли на земле.

– Мой отец, – сказала Джулия, и ее серые глаза сделались огромными, – может все.

Последний раз я видел Джулию во время Кровавого месяца.

События, происходившие после падения старого режима и установления нового, вспоминались смутно, порой озаряя память яркими вспышками, но в целом я почти ничего не помнил. Последний раз, когда мы виделись, семьи драконорожденных содержались под домашним арестом в Большом Дворце. У отца изъяли драконий свисток, а Алетею не выпускали из гнезда. Стража, следившая за порядком во внутренних покоях, присягнула на верность Революции, а затем заставила пленных повелителей драконов тоже присягнуть на верность новому режиму, выставив их на посмешище, и эти игры продолжались еще несколько недель. Считалось, что стража оставалась во Дворце для нашей безопасности – в течение этих нескольких недель в покоях раздавались крики протестующих, бунтующего народа, требующего хлеба и крови за дворцовыми стенами.

В это время мой дядя, Кретон, Триарх Запада, попытался сбежать в свою горную резиденцию с женой и детьми. Однако их поймали. После того как их привезли обратно в город, революционеры привели жену и детей Кретона в наши покои и потребовали встречи с Дракаром, властелином Дальнего Нагорья и его семьей.

Отец принял их в гостиной. Кузены выглядели потрепанными, со следами побоев на лице. Джулия, как и я, была младшей в их семье, но и на ее лице темнели синяки, как у братьев. Тогда я впервые столкнулся с насилием, совершенным в отношении драконорожденного. Меня переполняла страшная ярость, вызванная не только видом ее страданий, но и вопиющей дерзостью этих людей, посмевших поднять руку на отпрысков Грозового Бича, на ребенка Повелителя дракона. Это казалось немыслимым даже в разгар страшных событий Кровавого месяца. Моя тетя, которую держал один из охранников, едва слышно застонала, и я даже не сразу понял, что этот звук принадлежал человеку.

Начальник охраны предупредил нас на ломаном драконьем языке:

– Такая судьба ждет каждого, кто попытается ускользнуть от Революции.

В тот момент я не выделил его из общей толпы охранников, однако в Дворцовый день вспомнил его рябое лицо. Он держал за плечи семилетнюю Джулию и тряс ее изо всех сил.

– Добропорядочный гражданин, – ответил мой отец, встав между нами и охранником и используя обращение, пользовавшееся в то время популярностью у революционеров, – моя семья и не думала покидать Дворец. Но где супруг леди Хелены? Она очень расстроена.

Я тогда подумал, что отец ведет себя неправильно, почтительно разговаривая с подобным типом. И я помнил, как Джулия пристально смотрела на меня из другого конца комнаты, где ее удерживали грязные руки того человека. Ее чистые и ясные глаза были полны яростного неповиновения. До Дворцового дня я и сам не знал в полной мере, что такое настоящая ярость.

Охранник произнес:

– Леди и ее дети больше никогда не увидят своего господина.

А затем они увели рыдающую мать Джулии, а следом и Джулию.

Вот так мы виделись с ней в последний раз.

* * *

С тех пор прошло девять лет. Теперь в Дворцовых садах, где мы когда-то играли, было полно городских детей. Дети сапожников, пекарей и кузнецов спокойно могли наслаждаться ароматами летних цветов, которые в моем детстве были привилегией исключительно драконорожденных. И хотя отныне дети, которые играли здесь, говорили на другом языке, они смеялись так же, как когда-то мы, и играли в те же игры. Они по-прежнему представляли, как летают на спине дракона.

Я наблюдал за ними со скамейки, на которую я опустился, проходя по саду. Мне было сложно поверить, что когда-то мы с Джулией вели себя точно так же. Не беспокоясь ни о чем.

Как же ей удалось выжить?

А от следующей мысли я похолодел: что ей пришлось пережить? Какие ужасы она повидала и вытерпела, когда обрушились стены…

– Ли?

Я поднял голову, рассеянно глядя перед собой. Ко мне подошла Крисса. Мы оба возвращались с Народной площади на другой стороне реки, где Атрей публично сообщил о питианской угрозе и заверил народ, что Каллиполис готов сражаться за свою свободу. Как и я, Крисса облачилась в парадные доспехи, серебро с черной окантовкой, на груди – эмблема стражников – два переплетенных между собой круга. Стражники и их драконы выстроились за спиной у Атрея, демонстрируя воздушную мощь Каллиполиса.

На этом же самом помосте восемь лет назад была казнена Алетея. Жители Каллиполиса, собравшиеся сегодня на площади, вопили с такой же бешеной яростью, море разноцветных одежд и лиц при одном взмахе руки Атрея окатило все вокруг оглушительным гулом. Вслушиваясь в этот гул, я вспомнил Алетею, и к горлу подкатила тошнота.

Я подвинулся на скамейке, освобождая место, и Крисса устроилась рядом со мной.

– Привет.

Прошло три дня с того момента, как я прочитал письмо Джулии. И через несколько дней должен состояться праздник летнего солнцестояния – день встречи с Джулией.

Хотя я сжег письмо, каждое его слово отпечаталось в моей памяти. Почерк Джулии стал взрослым, это уже были не те детские квадратные каракули, а уверенный почерк совершеннолетнего человека, искусно пользовавшегося алфавитом, который я применял, лишь выполняя домашние задания по переводу.

Мне ничего не приходит в голову, когда я пытаюсь представить, что произойдет в день летнего солнцестояния. И тут же напоминаю себе: я проведу этот день с Энни.

Крисса сидела так близко, что наши колени соприкасались. И даже потея под слоями парадных доспехов, покрытых тонкими пластинками, я ощутил острый и чувствительный укол этого прикосновения. Оно слегка удивило меня, однако не показалось неприятным, и потому я не убрал колено.

– Красиво, правда? – сказала она. – Обожаю Дворцовые сады в это время года.

Небо сияло синевой, воздух был напоен сладкими ароматами, но еще не перегрет солнцем, и нежный ветерок освежал наши лица. Крисса отбросила волосы назад, и ее темно-золотистые кудри каскадом рассыпались по спине, сияя на фоне ее кожуха. Когда она глубоко вдохнула воздух, наполненный запахами земли, роз и жимолости, в ее улыбке было столько удовольствия, что внезапно меня обожгло давно забытое воспоминание. Вот каково это было – ощущать себя свободным, не скованным путами прежних невзгод.

Такими когда-то были мы с Джулией.

И хотя я не улавливаю связи, эта мысль приводит к вопросу.

– Ты по-прежнему рисуешь?

Когда мы были моложе, Крисса постоянно рисовала: драконов, людей, морские пейзажи ее родного Харбортауна. Услышав мой вопрос, она улыбнулась и с легкой грустью покачала головой. Ее колено по-прежнему дотрагивалось до моего.

– Перестала с тех пор, как нас назначили командирами эскадрилий. Но, будь у меня время, я бы запечатлела на бумаге этот сад.

Могучие дубы, каскады фонтанов, террасы на крышах Яникула, простирающиеся до карстовых колонн величественной Обители и Крепости, четко вырисовывающихся на фоне безоблачного неба.

Крисса вздохнула, наслаждаясь открывающимся видом. А затем, словно очнувшись, торопливо вытащила из кармана сложенный листок бумаги, протянула мне.

– Ты уже видел это? Из Пропаганды.

В уведомлении сообщалось о новых обязанностях стражников. К ним относилось поддержание морального духа населения: нам необходимо было появляться среди горожан вместе со своими драконами, проводить ободряющие беседы и демонстрировать национальную мощь и способность защитить народ от новопитианской угрозы.

– Вообще-то я не в восторге от выступлений перед толпой, – пробормотала Крисса.

Я полностью разделял ее недовольство. Сложно было принять идею о том, что мы должны тратить время на пропаганду, когда наш график был плотно загружен патрулированием города и бесконечными совещаниями с министром обороны. Кроме того, меня беспокоило несовершенство этой акции. «Я стану охранять его крыльями своего дракона, главная моя цель – торжество справедливости», – клялись мы в детстве, вступая в ряды стражников. Но этот обет включал в себя нечто более благородное и добродетельное, чем пустые рассуждения о патриотизме со спины дракона на виду у народа.

Но наше детство давно прошло, и если это поможет людям преодолеть страх, у меня нет причин отказываться выполнять этот приказ. Даже если он казался мне нелепым.

– Нас этому обучали. И мы знали, что когда-нибудь это станет частью наших обязанностей.

Но Крисса продолжала хмуриться.

– Знаю.

В этом задании, несомненно, был скрыт и тайный смысл: народ положительно воспринимал общение со стражниками, доверял им. И в особенности это касалось наездников из Четвертого Ордена.

Хотя, судя по приказу, встречи с населением должны были начаться в ближайшее время, не все стражники получили одинаковое количество заданий. Те, кто показал себя неплохими ораторами, как Кор, Пауэр, Крисса, Рок и я, получили наряд на проведение большого количества собраний. Те же, кто не блистал красноречием, остались в стороне.

В том числе и Энни, которая хоть и была членом Четвертого Ордена, не получила ни одного наряда на проведение собраний.

– Она придет в ярость.

Пробормотав эти слова, я вдруг понял, что не произнес ее имя. Но Крисса и так догадалась, о ком я.

– А разве она не обрадуется? Энни терпеть не может публичные выступления.

Я вспомнил, как Энни в одиночестве уверенным голосом репетировала выступление в пустом лекционном зале Лицея, и покачал головой.

– Думаю, это было до того, как она вступила в Четвертый Орден.

Крисса еще раз просмотрела список, а затем свернула бумагу.

– Ей же будет лучше.

Крисса не любила говорить о том ужасном периоде в ее жизни, когда Атрей только назначил ее командиром эскадрильи. Бесконечные придирки Горана, его стремление сломить ее решимость абсолютно не волновали ее. Или же она просто делала вид, что все так, на людях. Однако, оставшись одна, она глубоко и учащенно дышала, чтобы прийти в себя. Когда мы с Кором случайно увидели ее в таком состоянии, она заставила нас поклясться, что мы никому об этом не расскажем.

Поэтому она отлично понимала, как нелегко приходится Энни в борьбе со своими слабостями.

– Они не смогут бесконечно игнорировать ее, – добавила Крисса. – Особенно если все изменится.

Другими словами, если Энни победит Пауэра в финале. Турнир должен был стартовать через десять дней после праздника летнего солнцестояния, когда в городе закончат праздновать.

Я протянул ей бумагу, и наши руки соприкоснулись. Пальцы Криссы едва заметно коснулись тыльной стороны моей ладони и задержались дольше обычного. И даже после того, как она отдернула руку, ощущение от этого мимолетного, но явно намеренного касания обжигало мою кожу.

– Пора возвращаться, – сказала она. – Надо найти Кора и провести инструктаж для эскадрильи.

Крисса отбросила волосы с лица, и я заметил, что она тоже покраснела.

Вернувшись в Обитель, мы заметили, что половина стражников все еще была в парадной форме после выступления Атрея. Другая половина собиралась на воздушное патрулирование или на занятия. Кор был в мужском общежитии месте с Даком и Энни. Увидев братьев Саттер вместе, я сразу почувствовал неладное: обычно они общались, лишь когда что-то происходило. А затем я заметил побледневшее лицо Кора и Дака, сидевшего на его кровати рядом с Энни и шмыгавшего носом, и первым делом подумал, что умер кто-то из их близких. В комнате было пусто, длинные ряды кроватей аккуратно застелены, на столах – ни пылинки. Все было готово к вечерней проверке.

– Что случилось?

Кор поднял на меня глаза и тут же отвел взгляд, словно ему было стыдно. Вместо него ответил Дак. На его коленях лежало смятое письмо.

– Сестра получила результаты теста. Железо.

В последнее время я только и думал, что о небе и об угрозе со стороны Северного моря, а также о Джулии, воскресшей из мертвых, и совсем забыл о том, что такая банальная вещь, как металлический тест, способна влиять на человеческую жизнь.

Подняв глаза к потолку, Кор добавил:

– У нее всегда была эта… проблема, она путала буквы, когда пыталась читать. Хотя у нее неплохой словарный запас. Она надеялась, что удастся получить бронзу и пойти учиться на пекаря, чтобы работать в семейной лавке, но, очевидно… оказалась недостаточно хороша.

Он говорил, словно в бреду.

Я вспомнил официантку из Лицейского клуба, которая называла нас «сэрами и мисс», когда принимала заказы. Вспомнил рабочих с текстильных фабрик, крутящих на руках железные браслеты: они избегали смотреть мне в глаза.

– Ей уже дали распределение на работу или…

– Мануфактура Фуллертона.

Та самая мануфактура, где мы недавно побывали и с облегчением узнали, что рабочим там не на что жаловаться, кроме боли в ногах. Однако теперь при воспоминании об этом облегчении меня охватил стыд. Кор прижал руку к губам, словно сдерживая стон. А затем отодвинулся от стола, на который навалился всем телом.

– Простите.

Дверь в комнату захлопнулась за ним, и Дак обмяк рядом с Энни.

– Мне надо ехать домой.

– Но праздник летнего солнцестояния только через несколько дней, – сказала Энни.

– Ты ведь собираешься приехать, да? – спросил Дак.

Энни взглянула на меня поверх его головы и сглотнула ком в горле.

Дак ощутил, что с ней что-то не так, и тоже поднял голову. И мгновенно стал серьезным.

– Я и тебя тоже приглашаю, Ли. Знаю, ты сказал Энни, что не поедешь, но мое предложение в силе…

Я попытался вспомнить наши разговоры с Энни, когда она могла спросить меня о поездке, а я отказал ей. Мне пришлось припомнить события давно минувших дней, потому что в последнее время мы почти толком не разговаривали. С того самого момента, как увидели флотилию новопитианцев. И даже после примирения нам по-прежнему было нелегко разговаривать.

Но потом я вдруг понял, почему мне ничего не приходит в голову. Закрытые глаза Энни стали ответом на мой вопрос.

И я услышал собственный голос:

– Спасибо, Дак, но я останусь здесь.

Дак выглядел расстроенным и встревоженным, но, казалось, совершенно не удивился. Он уже делал попытку раньше, и я отказался. Однако он впервые пригласил нас домой на праздник летнего солнцестояния.

Энни открыла глаза, и они показались мне особенно яркими. Она не могла смотреть на меня.

Следующие два дня я провел, готовясь к тому, чтобы отпраздновать летнее солнцестояние без нее.

И дело не в том, что этот праздник вдвоем с ней был каким-то особенно замечательным. В отличие от национальных праздников, отмечаемых в Каллиполисе, летнее и зимнее солнцестояние были семейными праздниками. Люди разъезжались по домам по всей стране – город и Обитель пустели. Этот праздник было принято проводить в кругу близких и любимых людей в самый длинный день в году.

Однако у таких, как мы с Энни, все обстояло иначе. В это время долгих сумерек мы старались не вспоминать. Не думать. Не скучать.

Я не мог винить ее в том, что она хотела изменить жизнь к лучшему. И считал себя не вправе презирать ее за то, что она решила сделать это без меня. Однако это не делает размышления о необходимости провести один из самых трудных праздников в полном одиночестве более приятными.

Кроме того, из-за этого я не могу решить, как мне поступить с приглашением Джулии.

Потому что если Энни уедет, меня ничто не удержит от того, чтобы отправиться в Чипсайд на встречу с ней.

Утром в день летнего солнцестояния я направился в арсенал, чтобы переодеться и вместе с опорной патрульной командой отправиться в обход по северному побережью. Крисса уже была там. Распахнутые окна вбирали в себя тепло разгорающегося дня, и ленивые трели цикад, доносящиеся со двора, были единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, кроме стука башмаков Криссы о скамейку.

– Ты не едешь домой? – спросил я и, взяв свой огнеупорный костюм, уселся напротив.

Крисса была из тех наездников, кто особенно сильно скучал по дому – по морскому побережью, пристаням, чайкам Харбортауна. Она при первой возможности брала отпуск.

Она покачала головой. Ее пальцы с завораживающей быстротой заплетали волосы в косу.

– Никто больше не согласился отправиться на это дежурство. И я не стала просить Кора подменить меня после того, что произошло с его сестрой. Вот они, привилегии командира эскадрона, да?

Она перебросила косу через плечо и неловко усмехнулась. Я сразу все понял, потому что именно так долгие годы маскировал тоску по семейным праздникам: беззаботно смеясь в надежде, что напускное веселье не даст повода жалеть меня. И сменил тему.

– Сегодня отличный день для полетов.

И это действительно было так. Свежий летний ветерок трепал драконьи крылья, в небе – ни облачка, и пространство над Северным морем просматривалось на много миль вперед. Это не то небо, которое могло скрывать угрозу. Жители Нового Питоса, вероятно, тоже хотели провести этот день со своими семьями.

А Джулия хотела провести его со мной.

И на самом деле, на чью бы сторону я ни встал, какой бы режим ни выбрал, что мешало мне просто увидеть ее, хотя бы разок?

Я отогнал от себя эти опасные мысли, сосредоточившись на раскинувшемся вокруг небесном просторе. Крисса настояла на том, чтобы мы летели низко, и когти ее дракона почти касались вздымавшихся волн, а она смеялась от восторга. Пэллор не испытывал такой любви к воде, как драконы из породы небесных рыб, но ему нравилось преследовать Федру, а отличное настроение Криссы оказалось заразительным для всех. Время пролетело незаметно, и вот уже солнце начало клониться к закату, и мы могли возвращаться домой.

– Привет.

Приняв душ и переодевшись, мы снова встретились в пустой оранжерее. Крисса в своей пешей форме насухо вытирала полотенцем сияющие от воды волосы. Закатное солнце отбрасывало длинные тени сквозь стеклянные стены комнаты. Внезапно я остро ощутил, что мы остались абсолютно одни и только что вышли из душа. Эти два момента никак не сочетались друг с другом, но сейчас все странным образом изменилось.

Крисса уселась в противоположном углу пустой комнаты. Но, несмотря на это, охватившее меня напряжение лишь усилилось. Теперь я не мог отрицать, что испытываю его.

– Итак, – произнесла она. – Ты сказал Энни, что не хочешь ехать к Даку.

– Да. – А затем, не зная, зачем, выпалил правду. – Очевидно.

И тут же пожалел об этом. Однако Крисса кивнула, словно ожидала это услышать.

– Между вами что-то… произошло?

Я мог бы ответить утвердительно, и это была бы правда, но я понимал, что Крисса имела в виду совсем другое.

– Не совсем так.

И стоило мне произнести эти слова, как меня захлестнула тоска. Тоска по Энни, которой не оказалось рядом именно в этот вечер. Вероятно, Крисса что-то прочитала по моим глазам и потому не стала допытываться.

– Возможно, с кем-то еще? – спросила она и, отложив полотенце, распустила волосы, глядя на меня из-под мокрых кудрей.

Удивительно, но от этого внезапного поворота в нашем разговоре, несмотря на все то, что беспокоило меня, у меня вдруг пересохло в горле. Я еще никогда не разговаривал о таких вещах в стенах Обители, будто обеты, которые мы когда-то давали здесь, делали подобные темы запретными. Не допускалось говорить о детях, о семье, о браке. Никто не рассуждал об этом открыто, но дело было даже не в этом. Сидя чуть поодаль друг от друга, в пустой комнате, мы обменивались смутными намеками, и мне казалось, что мы разговариваем о чем-то недозволенном.

– У меня?

– У тебя.

К своему ужасу, я почувствовал, что краснею. Крисса же казалась раздражающе спокойной. Она улыбалась.

– Нет. – А затем спросил, словно защищаясь: – А у тебя?

– Что – у меня?

Вероятно, на моем лице отразился неподдельный ужас, потому что внезапно Крисса расхохоталась. Словно махнула на меня рукой. И я тоже робко рассмеялся.