Текст книги "Год любви"

В душе Элен вспыхнули вместе любовь, страх и даже слабый оптимизм. Может быть, не все еще потеряно?

– Я пытаюсь быть счастливой, – робко пролепетала она. – Мне очень жалко, что это удается с таким трудом.

Дарси по-прежнему не отрывал глаз от реки, но взял руку Элен и переплел ее пальцы со своими.

– Ты хочешь что-нибудь изменить?

Солнце припекало ей голову и плечи, и оттого холод охватившей Элен неуверенности казался еще страшнее.

– Нет, – прошептала Элен, надеясь, что говорит правду.

Дарси повернул голову и посмотрел ей в глаза.

– Поедем на уик-энд в Мер.

«Докажи! – говорил он этим. – Докажи, что у нас с тобой все в порядке».

Но Элен еще не успела ему ответить, а на его лице уже появилась мрачная тень.

– Я еще не могу. Пока не могу, Дарси! Обычно Элен глядела на часы и говорила, что ей пора снова приниматься за работу. Но теперь первым поднялся Дарси. Поднялся и начал собирать вещи, оставшиеся после пикника. Он молча отвез Элен в библиотеку и на прощание поцеловал, еле прикоснувшись к ее щеке. Но ей показалось, что поцелуй прожег ее кожу насквозь.

Однако на следующий день он снова ждал ее, и между ними снова установились ласковые, доверительные отношения.

Элен начала, вся сжимаясь от горестного предчувствия, считать дни, оставшиеся до экзаменов. Сперва оставалось одиннадцать, потом семь, потом только четыре…

За все это время она лишь один раз видела Тома. Она написала ему церемонную коротенькую записку, благодаря за картину и ни словом не обмолвясь о ярмарке или о том майском утре. Том не отреагировал, а картину Элен сняла со стены и убрала подальше, чтобы она не служила ей напоминанием об его отсутствии и в то же время неотступной близости. И вот в последнюю неделю перед экзаменами – роковой чертой, которую провела перед собой Элен – она пошла побродить по улицам. Замкнутое пространство библиотеки начало вдруг давить на нее. Проходя мимо музея современного искусства, Элен внезапно зашла туда, подумав, что, может быть, созерцание картин поможет ей избавиться от ненужных мыслей. Слово «картины» пробудило тревожный, почти зловещий отклик в ее душе, но Элен отмахнулась от дурных предчувствий.

По галерее разносился оживленный шум приглушенных голосов: она попала на вернисаж. Элен повернула назад, и вдруг кто-то лениво протянул за ее спиной:

– Что, уже уходишь?

Том резко возник перед ней, и ее так неудержимо повлекло к нему, что моментально исчез шум, словно отгороженный стеклянной стеной.

– Я бы на твоем месте еще немножко задержался. Картины вполне приличные, стоит посмотреть, да и вино неплохое.

Том протянул ей бокал, но Элен покачала головой. Она боялась, что у нее будут дрожать пальцы и ноги станут, как ватные.

– А что ты тут делаешь? – глупо спросила она.

– Жду.

Как только Том это сказал, с него слетела маска. Он заглянул в простодушные серые глаза Элен, посмотрел на густые, курчавые черные волосы, которые она сурово завязала на затылке. В ее облике была какая-то хрупкость и в то же время трогательная решительность. Том неуклюже протянул к ней руку, и ему показалось, что в ее лице вспыхнуло ответное желание. Они двигались, словно роботы в пустом пространстве, а ведь в зале было полно народу! Она тоже вытянула вперед руку, но не притянула его к себе, а оттолкнула.

– Не надо! Не надо ничего ждать, слышишь?

Это было так похоже на нее! Сплошной парадокс: сдержанная англичанка отвергает свою чувственную натуру… это как огонь, пылающий в мраморной чаше. Тому стало смешно, он чуть не расхохотался. Но тут же страшно разозлился на ее упрямство. Они оба резко выпрямились и почти с ненавистью посмотрели друг на друга.

– Улитка! Спряталась в свою раковину! – насмешливо сказал Том.

– Оставь… меня… в покое! – решительно отрезала Элен, голос ее отсекал слова, словно острый нож.

Она повернулась и пошла прочь. Плечи ее были расправлены, спина гордо выпрямлена. Даже Том не догадывался, до чего же ей было трудно идти.

Три дня, два…

Вся работа была выполнена. Элен знала, что теперь ей нужно отдохнуть, накопить энергию, чтобы хватило сил пять дней подряд писать шестичасовые экзаменационные работы. Пять коротких дней, которые будут кульминацией трехлетней учебы… Элен молча сидела в комнате Хлои, глядя на золотистый фасад Крайст-Черч, без конца подливая себе кофе и стараясь ни о чем не думать.

Хлоя тоже волновалась, но она скрывала это даже от Элен. Это было в ее стиле: шутить и делать вид, что экзамены за первый курс – это чепуха, и никому, кроме самой себя, не признаваться в том, что ей на удивление страстно хочется сдать их на «отлично».

В предпоследний день Дарси заехал к Элен, чтобы пожелать ей удачи. Они уже договорились, что всю экзаменационную неделю она будет одна дескать, так ей легче сосредоточиться. Элен, конечно, знала, что это не единственная причина, но она гнала прочь угрызения совести.

«А я здорово наловчилась не замечать неприятных вещей», – с кривой усмешкой сказала она себе.

Когда Дарси уже пора было уезжать, он вдруг замялся, стоя в дверях. Элен видела, что он никак не решается ей о чем-то сообщить, и терпеливо ждала, зная, что такой прямодушный человек в конце концов все выложит начистоту, без подсказок.

– Элен! Я хочу объявить о нашей помолвке. Дарси достал из кармана аккуратно сложенный листок бумаги и показал его Элен.

– Я хочу поместить это в «Таймс», «Телеграф»… ну и других изданиях. Вот как полагается об этом сообщать. Если ты, конечно, не возражаешь…

Он предоставлял ей возможность возразить по форме, но не по существу! До чего же он упорный, этот с виду такой застенчивый Дарси!

«Джон Уильям Обри Фредерик Мер, виконт Дарси, владелец Мер-Хауса, в Глочестершире, объявляет о своей помолвке с Элен Джейн, единственной дочерью…»

Элен посмотрела в глаза Дарси, в которых светилось упрямство.

– Но почему именно сейчас, Дарси?

Дарси, как всегда, был честен и ответил без обиняков:

– Из-за мамы. Раз она не верит, что я на тебе женюсь, значит, я заставлю ее в этом убедиться! Я расскажу всему свету, тогда она поверит.

Дарси взмахнул листком бумаги.

– Это только первый шаг.

«Да какая разница? – подумала Элен. Ею вдруг овладела усталость, сражаться уже не было сил. – Наша помолвка важна только для меня и для Дарси, точно так же, как это было в Венеции. Что изменится, если какие-то люди, на которых нам с ним наплевать, прочтут о ней за утренним кофе?»

В памяти всплыло кукольное личико графини, на котором застыла самодовольная улыбка.

«По-твоему, я не достаточно хороша для твоего сына? – спросила ее Элен. – У тебя просто не хватает ума увидеть, что я подхожу ему во всех смыслах, кроме одного, а только это и важно!

Я пока только пытаюсь полюбить его, но у меня это получится лучше, чем у тебя!»

Элен уткнулась лицом в грудь Дарси и закрыла глаза. Потом кивнула.

– Тогда я позвоню в газеты, – настойчиво сказал он.

– Хорошо. Если ты считаешь, что это важно. Он поцеловал ее, ткнувшись в уголок ее рта, и провел языком по ее губам.

– Уже скоро… – прошептал он. – Я люблю тебя. Ладно, сдавай свои экзамены. Желаю удачи, хотя у тебя и без моих пожеланий все будет хорошо.

Элен смотрела ему вслед, и в ее груди, как всегда, боролись нежность и тревога. Еще один день…

В последний вечер Том медленно брел по узеньким улочкам по направлению к колледжу Крайст-Черч. Это был канун летнего равноденствия, толстые каменные стены, казалось, уже насытились светом и теплом. Том обошел вокруг Нового Колледжа и побрел еще медленней, дойдя до больших газонов, где благоухало разными травами. В тишине по лужайкам разносился стук крокетных молоточков и шаров, радостные возгласы. Звуки музыки, доносившиеся из окон, громко разносились по лужайкам, а потом стихали, поглощенные густыми кронами деревьев. Том остановился в тени монастыря, где царила тишина, его рубашка призрачно белела в сумерках. Прислонившись к стене возле низкой старинной арки, Том глядел, как во дворе, поросшем дерном, сгущаются тени, однако на самом деле он был слеп и глух ко всему. Мысли его были не здесь, они блуждали далеко. Том напряженно думал. Наконец он отстранился от покатого, нагревшегося за день на солнце камня и решительно зашагал вперед. Пыльный светофор на повороте шоссе горел слишком ярко, по дороге ехало слишком много машин. Том быстро пересек шоссе, и как только очутился на маленьких, мощенных булыжником улочках, городской шум стих. Том поднял глаза на узкую полоску синего неба, и на его лице мелькнула улыбка. Он вдруг вспомнил Нью-Йорк.

«Трудно себе представить что-нибудь более отличающееся от Оксфорда с его изумрудно-зелеными лужайками и опоясывающими город заливными лугами, на которых растет прохладная, сочная трава, чем Манхэттен в разгар знойного лета», – подумал Том.

Но этот год, который он проводил в Оксфорде, заканчивался, и Том собирался домой. Он сделал все, ради чего приехал сюда, но оставалось еще одно – то, что вдруг стало для него важнее всего на свете. Без этого все становится бессмысленным: и то, где он был, и то, чем занимался.

Это «одно» – Элен.

Хрупкая, упрямая, холодная и страстная Элен… Он желал ее больше всего на свете. Больше, чем все театры Грега Харта вместе взятые, она была для него важнее успеха, признания и творческой мощи, которых он всегда так жаждал. Без Элен все это было ему не нужно, Том это прекрасно понимал. Он всегда знал, чего хотел. Именно тогда, на новогоднем балу, он разглядел в глазах Элен, в которых разгоралось гневное пламя, силу, которая заворожила его гораздо больше, чем умелое кокетство Пэнси. Том принялся наблюдать за Элен, и постепенно его интерес к Пэнси угас. Шли недели, и дружеские чувства, которые он испытывал к Элен, переросли в нечто более значительное. Том хладнокровно ждал, пока чары Оливера спадут с нее, да и инцидент на новогоднем балу позабудется, но очень быстро ему стало понятно, что благоприятный момент упущен.

В дело вмешался Дарси.

И все же Том ждал, не предпринимая никаких шагов, ибо был уверен, что в конце концов они все равно будут вместе. Поскольку Том всегда знал, что ему нужно, он давно привык добиваться своей цели. Теперь он ругал себя за самоуверенность. Он допустил, что Элен уехала в Венецию, и она вернулась оттуда помолвленной! А ведь Элен – Том прекрасно это понимал – не нарушала своих обещаний. Отчасти поэтому он ее и полюбил.

И все же надо попытаться заставить ее нарушить данное слово! Он должен это сделать, потому что без памяти влюблен в нее. Более того, он уверен, что и она его любит! Тома очень расстраивала мысль, что в этом замешан Дарси, он переживал за Дарси больше, чем за себя.

Том стоял у ворот: именно сюда он привел когда-то Элен, чтобы она спасла Оливера и спектакль. За воротами начинался величественный Кентерберийский Двор. Каменный вазон, в котором росли ноготки, резко выделялся на общем фоне, над цветами, жужжа, кружили пчелы. Успокоенный этим ленивым жужжанием, Том поглядел вверх и увидел, что занавески на большом окне Оливера задернуты. Он сразу нахмурился и взбежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки.

– Оливер!

Первая дверь оказалась открытой, другая распахнулась, едва он к ней прикоснулся. Том тяжело перевел дух и огляделся. В темноте белела голова Оливера и поблескивал голубоватый экран телевизора. Профиль Богарта занимал весь экран… Оливер повернул голову, вглядываясь в темноту.

– Харт? Спасибо, что зашел, – Оливер потер лицо. – Ну, почему мне совершенно нечем заняться, остается только смотреть старые фильмы? Куда все подевались?

Том отдернул занавески, в комнате стало светлее.

– Нечего тебе сидеть в темноте.

– Это соответствует моему настроению в последнее время. Я рад тебе. А то я уже начал страдать от одиночества.

Для Оливера это было редкое признание, друзья серьезно посмотрели друг на друга.

– Ты готовился к экзаменам? – без обиняков спросил Том.

– Совершенно не готовился.

– Ты что ж, просто так будешь сидеть на экзаменах?

Оливер пожал плечами.

– Это не имеет ни малейшего значения. Ладно. Что будем делать?

Том взял с подноса бутылку виски и щедрой рукой наполнил два бокала.

– Я думаю, нужно повеселиться в последний вечер. Оливер с отвращением посмотрел на свой бокал и тут же одним махом осушил его.

– В последний вечер?

– Да, – Том резко отвернулся к окну. – Я думаю, другого такого не будет. Как бы все ни обернулось.

Оливер поставил бокал.

– Тогда давай повеселимся как следует! – к нему вдруг вернулась былая бодрость. – Вперед!

Когда Том впоследствии вспоминал этот вечер, ему приходило на память то, как Оливер вел себя за обедом: он был обворожителен, настаивал, что им нужно попробовать еще один пудинг и выпить хотя бы одну бутылку «Шато Найрака». Потом он повел Тома в бар «У Винсента» и был забавно напуган тем, что там полным-полно пьяных студентов, которые уже сдали экзамены.

– Фи, веселиться по этому поводу – это дурной вкус! – пробормотал он и увел Тома в более темный и изысканный клуб, где заказал прекрасный, вкусный и абсурдно дорогой портвейн, а затем откинулся на спинку сиденья и, выпустив облако сигаретного дыма, улыбнулся приятелю.

Впервые за много месяцев Тому было легко с ним общаться. Он вновь вспомнил, чем ему когда-то так полюбился Оливер. Даже приканчивая вторую бутылку портвейна, и несмотря на то, что в глазах его появился пьяный блеск, а на лбу выступили капли пота, Оливер все еще оставался остроумным аристократом, который когда-то приобщил Тома, чувствовавшего себя здесь после Нью-Йорка не в своей тарелке, к таинственной внутренней жизни Оксфорда.

Том пил с ним наравне, но не мог спокойно забыться, как это умел делать Оливер. Его осаждали воспоминания, а от спиртного просто началась головная боль. Они уже почти осушили вторую бутылку портвейна, когда Том, помявшись, достал из бумажника газетную вырезку. У него вдруг возникла настоятельная потребность поговорить с Оливером, но он смущался, как подросток. Вместе с головной болью росло раздражение, и Том отставил в сторону свою рюмку.

– Ты видел это?

Оливер взглянул и увидел, что Том держит в руках вырезку из светской хроники «Таймс». Он насмешливо фыркнул.

– Нет, конечно! По-моему, это не стоит нашего внимания.

– Да ты посмотри, черт побери!

Оливер, прищурившись, поглядел туда, куда ткнул пальцем Том – на первое объявление о предстоящих бракосочетаниях.

– А, понятно… Ну, так это не новость… Что тебя так взволновало, черт побери? – Оливер посмотрел на мрачное лицо Тома, и в его глазах медленно забрезжило удивленное понимание. – А… Ага… Но до чего ж это на тебя не похоже! Да, тяжко тебе… но согласись, это еще и ужасно забавно!

Оливер откинулся назад, сидя на бархатной банкетке, и громко расхохотался. Том нетерпеливо оборвал его, не дав посмеяться всласть.

– Но почему именно сейчас? Зачем объявлять об этом сегодня? Я думал, они хотят подождать. Я думал, у меня еще есть время.

– Почему? Ах, ну, конечно же, из-за мамы! Она ведь категорически против. Дарси, очевидно, считает, что он таким образом заставит ее согласиться.

Когда смех Оливера стих, Том нагнулся к нему через стол и настойчиво сказал:

– Послушай! Я прошу тебя как друга. Как его брата и… как друга Элен. Скажи, что мне делать: пожелать им всяческих благ и по-джентльменски удалиться? Или поступить так, как велят мне все мои инстинкты и увести ее от него?

Оливер сощурился и задумчиво пожевал сигару.

– Если я не ошибаюсь, – плавно произнес он, – это больше зависит от Элен. Или я не прав?

Том посмотрел на него сквозь сигарный дым.

– Мне кажется, я знаю, чего хочет Элен, – сказал он, обращаясь, в основном, сам к себе. – И это не Дарси.

Наступило недолгое молчание.

– В таком случае, – сказал Оливер, – с какой стати ты спрашиваешь моего совета? Если ты не хочешь больше вина, я с твоего позволения допью эту бутылочку.

Однако Том схватился за горлышко бутылки, не давая Оливеру ее забрать.

– Я не спрашиваю тебя! Я просто сейчас сообразил, что мне делать, и сообщил тебе об этом. И бутылку ты не допьешь, потому что ее допью я!

Оливер зевнул.

– Как хочешь. Только перестань обращаться со мной как со смертельно больной тетушкой.

Том рассмеялся, поняв, что ему открыта «зеленая улица». Головная боль моментально прошла. На мгновение ему показалось, что все легко и просто, и его буквально захлестнула любовь к Оливеру, к этой темной комнате, ко всему миру. Он будет с Элен! Он не даст ей ускользнуть, потому что не может жить без нее.

– Нам еще не пора, как по-твоему?

Их начала постепенно обволакивать теплая пелена пьяной эйфории.

– Нет, решительно нет!

Гораздо позднее они вместе ковыляли к колледжу Крайст-Черч. Впервые за много месяцев им было легко вдвоем. Оливер казался прежним, жизнерадостным сорви-головой.

«Если он все еще бывает таким, – мелькнула у Тома смутная мысль, – значит, дело не так далеко зашло!»

Они, громко топая, прошли мимо будки привратника, старательно призывая друг друга к тишине и подавляя взрывы хохота, словно расшалившиеся школьники.

Зайдя в комнату, окна которой выходили на Кентерберийский Двор, Том, шатаясь, постоял у камина, а потом пробормотал заплетающимся языком:

– Ох, мне же еще столько тащиться до Северного Оксфорда!.. Слушай, а может, я посплю тут на твоей кушетке? Забыться, забыться чудесным сном…

Оливер неловко привалился к двери в спальню.

– Хорошо, будь моим гостем. Может, ты притащишь меня в половине десятого на экзамен? Надо же, какая забавная перспектива!

Том уже засыпал, как вдруг услышал голос Оливера, который говорил так связно, будто был абсолютно трезв:

– А знаешь, там все равно ничего бы не вышло.

– Ты о чем?

– О моем брате и Элен. Я никогда не считал, что они подходят друг другу, хотя я тебе не завидую: расстраивать их помолвку, когда за их спинами уже стоит отдел светской хроники, – дело нешуточное! Дарси слишком прямодушен, а Элен – очень верный друг. М-м… Элен… Как жаль, что я упустил свой шанс! Любовь всей жизни…

– Оливер!

– Да?

– Пошел к дьяволу!

Настало утро. Элен видела, что за окном становится все светлее, и считала удары маятника.

Мысли ее совершенно прояснились. Предстоящая неделя имела для нее огромное значение. И она не пожертвует ею ни для кого! Ни для кого! Элен и Хлоя встретились на галерее, обе были одеты в традиционную оксфордскую форму: черные чулки, черная юбка с пиджаком, белая рубашка и черный галстук, шапочка и плащ.

– От этого маскарада, – пожаловалась Хлоя, – один только прок: я себя чувствую безумно сексапильной. Разве можно в таком состоянии сдавать экзамены?

На блестящих черных чулках Хлои сзади были стрелки, шикарный костюм из черного бархата отделан тесьмой. На воротнике белой блузки с жабо чернела ленточка, сколотая брошкой с камеей.

– Бедные твои соседи мужского пола, – ухмыльнулась Элен.

Ее собственный строгий черно-белый наряд подчеркивал белизну ее кожи и блестящий отлив черных волос. Длинный, свободный плащ еще больше стройнил ее, рядом с замысловато выкроенным плащом Хлои он казался размахайкой.

– А эта ужасная шапка! – простонала Хлоя, по-пиратски надвигая ее на один глаз. – Ну, почему мы не можем надевать такие же головные уборы, как мальчики?

Пэнси распахнула свою дверь, находившуюся на другом конце галереи.

– Какой у вас элегантный и серьезный вид!

– Разве мы не похожи на автоинспекторов?

– Нисколечко! Просто сразу видно, что вы ужасно умные. Я так рада, что после моего курса не предусмотрено никаких экзаменов! Пойдем, бедные овечки, я приготовлю вам завтрак.

Взъерошенная Пэнси зевала, натягивая халат; кроме нее, в комнате никого не было.

– Стефан остался в колледже, – уклончиво сказала она.

Элен и Хлоя переглянулись, подняв брови, и переменили тему разговора.

Ровно в пятнадцать минут десятого они были готовы выйти из дому. Роза, шаркая шлепанцами, выползла в темный холл и влажно чмокнула их в щеки.

– Каждый год я вижу, как ребята отправляются на экзамен, стискивая в руках свои шапочки и новые авторучки, они идут с таким видом, словно их ведут на гильотину – вот прямо как вы сейчас! А как только это все закончится, оказывается, что это совершенно неважно… Хотя что я говорю? Я же не грамотей. Старайтесь, девочки! Не посрамите наш дом!

Она подмигнула им и ушла, покатываясь со смеху.

На улицах было великое множество черно-белых фигур: кто шел пешком, кто ехал на велосипеде, плащи развевались.

– О боже! – прошептала Хлоя.

Элен шла бодрым шагом, но лицо ее было смертельно-бледным. На ступеньках они в последний раз обменялись испуганными улыбками и пошли по гулким черно-белым кафельным плитам каждая к своей аудитории.

Тому пришлось буквально клещами вытаскивать Оливера из кровати. Как только он пришел в себя, взгляд его помрачнел, а лицо скривилось от неприятного воспоминания.

– О господи!

Том с жалостью и немного виновато посмотрел на его серое лицо.

– Извини. Вчера вечером это я был, в основном, виноват. Вот, выпей черного кофе.

После жизнерадостного настроения, в котором Оливер пребывал накануне вечером, он казался еще мрачнее обычного. В язвительном молчании он наблюдал, как Том достает для него темно-серый костюм от «Севайл Роу», белую рубашку и накладной воротник, а также полагающийся по такому случаю белый галстук-бабочка. Оливер, не глядя, надел все эти вещи и посмотрел на стайки людей в черных плащах, пересекавших двор.

– Маленькие, скромненькие людишки, – пробормотал он.

– Плащ надевай. И шляпу, – подсказал Том. – Пора идти.

Оливер обрушился на него.

– Если ты так много об этом знаешь, почему бы тебе не сдать за меня экзамены? Я вообще-то и сам до аудитории доберусь, Харт. Мне не нужно, чтобы ты меня туда тащил.

– Мне хочется пойти, – спокойно сказал Том. Подойдя к ступенькам, он не стал глядеть вслед Оливеру. Его глаза обшаривали притихшую толпу в поисках цыганских черных волос Элен. Дважды ему казалось, что он ее заметил, но когда девушки поворачивались, Том разочарованно вздыхал: лица были незнакомые. Он ждал, пока не прозвонил резкий звонок, и последние, запоздалые студенты побежали вверх по лестнице. Только когда тяжелые двери захлопнулись, он повернул назад. Он знал, что Элен в здании, а раз так – то он придет за ней.

Оливер побрел на свое место, ненавидя напряженную атмосферу, царящую вокруг, и серьезных студентов, сновавших вокруг. Он чувствовал себя невыразимо одиноким, а от ощущения полной бессмысленности прихода сюда у него даже слегка закружилась голова. В середине зала, где стоял длинный ряд одинаковых столов, Оливер увидел на маленьком шатком столике белую табличку со своим именем. Там лежал чистый лист бумаги и перевернутый листок с вопросами, чтобы нельзя было их подглядеть до самого начала экзаменов. Очевидная безнадежность подобных замыслов вызвала у него горькую улыбку.

Тихая девушка, сидевшая рядом, подняла глаза и увидела Оливера.

«Надо же! Лорд Оливер Мортимор выглядит как небритый архангел», – подумала она и легонько вздохнула.

– Можете начинать. У вас в запасе три часа.

Экзаменатором был пожилой профессор, семенящую походку которого Оливер когда-то с удовольствием передразнивал. Теперь Оливер перевернул листок, не глядя на преподавателя, и просмотрел список вопросов.

Все они были для него пустым звуком. Оливер снял с ручки колпачок и написал в нужном месте «Оливер Мортимор (лорд)». Его собственное имя и титул, казалось, насмехались над Оливером. Он уставился на пустой белый лист, неприятное чувство отчуждения от мира медленно сменилось нахлынувшим сожалением, таким сильным, что Оливер чуть было не замахал руками, пытаясь его стряхнуть.

Дело было не в экзаменах. Его отец вел себя точно так же, но к нему всегда относились одобрительно, чуть ли не аплодировали, считая его забавным шалопаем. Нет, все было серьезнее… Оливер чувствовал, что его затягивает, засасывает бесплодная морская пучина, а он не в силах с этим бороться. Его душила бессмысленность жизни.

Он подвинул поближе предусмотрительно оставленный на столе кусок промокашки и написал черными чернилами, жирно выводя каждую букву:

– Какого черта я с этим связался? Потом приписал внизу:

– Все, хватит.

Потом надел на ручку колпачок, скомкал бумагу и вышел из аудитории. Вышел, не обращая внимания на ухмыляющегося преподавателя.

Тихая девушка провожала его глазами, в которых виноватое восхищение сочеталось с благоговейным трепетом.