Текст книги "Северный полюс. Южный полюс"

Глава тридцать третья
Простившись с полюсом

Итак, 7 апреля в 4 часа дня мы покинули полюс. Я постарался, как мог, описать ту радость, которую испытал, достигнув этой отдаленнейшей точки земного шара, но, как ни велико было наше ликование, я покидал полюс не более чем с грустью, какую испытывает человек, говоря себе: «Этого места я уже больше никогда не увижу».

Наше удовлетворение по поводу того, что наконец-то мы отправились домой по обратному следу, несколько приглушалось отчетливым чувством тревоги перед тем, что нам еще предстояло. Наши планы в равной мере предусматривали не только достижение полюса, но и благополучное возвращение с него. Путешествие к Северному полюсу можно в известном смысле сравнить с проблемой, стоящей перед воздухоплавателями: оказывается, что летать не так уж трудно, гораздо труднее благополучно приземлиться.

Не следует забывать, что в экспедицию 1905–1906 годов с самой серьезной опасностью мы столкнулись не при движении на север, а на обратном пути от крайней северной точки нашего маршрута, когда подошли к неумолимой Великой полынье, грозившей стать местом гибели всего нашего отряда. Не следует забывать и о том, что, даже после того, как мы благополучно пересекли Великую полынью и с превеликим трудом выползли на негостеприимный берег северной Гренландии, мы насилу спаслись от голодной смерти.

Такие невеселые воспоминания владели нами, когда мы повернулись спиной к полюсу, и смею предположить, что каждый из членов нашего маленького отряда задавался вопросом, не ждут ли нас и на этот раз такие же испытания. Мы нашли полюс, но суждено ли нам вернуться и рассказать о нашем открытии? Прежде чем выйти в путь, я в кратких словах разъяснил своим спутникам, что нам совершенно необходимо достичь суши до следующего сизигийного прилива. К этому надо приложить все усилия. Отныне нам следует побольше находиться в пути, поменьше спать и торопиться каждую минуту. Я предполагал совершить все обратное путешествие двойными переходами, то есть покрывать расстояние одного перехода на север, завтракать и пить чай, снова делать переход, спать несколько часов и опять выходить в путь. На деле вышло так, что мы совсем не намного уклонились от этого плана. Точнее говоря, мы изо дня в день за три перехода на юг покрывали расстояние пяти переходов на север. С каждым выигранным днем уменьшалась опасность того, что ветер и подвижки льда уничтожат обратный след. Область льдов чуть выше 87-й параллели – область около 57 миль шириной – внушала мне серьезные опасения. Достаточно было 12 часов сильного ветра с любого направления, кроме северного, чтобы эта область превратилась в открытое море. Вот почему я вздохнул с облегчением, когда 87-я параллель осталась позади.

Возможно, читатель помнит, что, хотя экспедиция 1905–1906 годов, как и нынешняя, вышла к полюсу с северного побережья Земли Гранта, возвращалась она по другому маршруту и вновь достигла суши у Гренландского побережья. Это объяснялось тем, что лед, по которому мы шли, сильными ветрами отнесло далеко на восток от нашего первоначального маршрута. Однако на этот раз такой неприятности не случилось. След, по которому повторно прошли наши вспомогательные отряды, был по большей части легко узнаваем и хорошо сохранился. К тому же у нас было достаточно продовольствия для людей и собак, а что касается снаряжения, то им мы были обеспечены как для соревнований. Приподнятое настроение всех членов отряда также оказывало свое стимулирующее действие. Короче говоря, все нам благоприятствовало. Первые 5 миль обратного пути мы мчались во весь опор. Затем мы подошли к узкой трещине, заполненной молодым льдом, где можно было попытаться измерить глубину океана – у полюса это оказалось неосуществимым из-за толщины льда. Мы прорубили полынью и вытравили 1500 морских саженей проволоки, но дна не достали. При наматывании проволока оборвалась и вместе с лотом пошла ко дну. С потерей лота и проволоки деревянный барабан стал нам ни к чему, и мы выбросили его, облегчив сани Укеа на 18 фунтов. Первого лагеря, под 89°25 северной широты, мы достигли в хорошем темпе, и переход был бы просто приятен, если бы у меня не болели глаза из-за непрерывных астрономических наблюдений, проведенных накануне.

После нескольких часов сна мы вновь поспешили вперед. Эскимосы и собаки были очень бодры и веселы.

Начиная с этого лагеря я ввел систему кормежки собак соответственно пройденному расстоянию, то есть удваивал рацион при двойном переходе. Это стало возможным благодаря тому, что у нас имелся продовольственный резерв, заключавшийся в самих собаках, которым мы могли воспользоваться в случае серьезных задержек перед полыньями.

На следующей стоянке мы вскипятили чаю и пообедали в иглу, дали собакам отдохнуть, затем снова двинулись в путь. Погода стояла прекрасная, хотя все указывало на близкую перемену. Потребовалось собрать всю нашу силу воли, чтобы достичь следующих иглу, но мы их достигли и заснули сразу же, как только поужинали. Если бы нас не ждали впереди готовые иглу, сделать этот переход мы бы не смогли.

В пятницу 9 апреля день выдался бурный. Весь день дул сильный ветер с норд-норд-оста, к вечеру перешедший в штормовой; температура колебалась между 18 и 22° ниже нуля. Все полыньи, которые мы проходили по пути на север, значительно расширились, и образовались новые. Чуть севернее 88-й параллели мы наткнулись на полынью по меньшей мере с милю шириной; к счастью, вся она была затянута вполне проходимым молодым льдом. День был отнюдь не обнадеживающим. Всю вторую половину перехода под давлением завывающего шторма лед торосился вокруг нас и чуть ли не под самыми нашими ногами. Хорошо еще, ветер дул нам почти в спину – идти по следу против штормового ветра было бы невозможно. Собаки большую часть времени летели по ветру во весь опор. Под воздействием шторма лед, по-видимому, смещался на юг, унося нас с собой. Все это сильно напоминало мне яростный шторм, в который мы достигли «штормового лагеря» на обратном пути в 1906 году К счастью, боковых подвижек льда не наблюдалось, иначе нам грозили бы серьезные неприятности. Вечером, когда мы стали лагерем под 87°47'северной широты, я записал в своем дневнике: «Путь отсюда к полюсу и обратно напоминает победоносный бег на короткую дистанцию с жестоким финишем. Вот плоды упорной работы, недосыпания, долголетнего опыта, превосходного снаряжения и везенья на погоду и открытую воду».

За ночь шторм выдохся и мало-помалу утихомирился, оставив после себя очень пасмурную погоду. Все сходились на том, что свет очень неприятен для глаз. След почти невозможно было разглядеть. Хотя температура была всего 10° ниже нуля, в этот день мы смогли пройти лишь часть маршрута, соответствовавшую последнему переходу Бартлетта. Больше мы и не пытались пройти: гонка стала сказываться на собаках, а между тем хотелось бы, чтобы на следующий день они были в наилучшей форме, так как я предвидел встречу с молодым льдом и все связанные с этим трудности. Здесь нам пришлось пристрелить несколько собак. Всего их оставалось у нас 35 штук.

В воскресенье 11 апреля день был ясный; солнце вышло из-за туч вскоре после того, как мы тронулись в путь. Ветра почти не было, солнце, казалось, даже припекало и сверкало невыносимо ярко. Если б не дымчатые очки, нам пришлось бы страдать от снежной слепоты. Несмотря на ожидание неприятностей, с каким мы начали переход, мы были приятно разочарованы. Когда мы проходили здешними местами на север, вся эта область была покрыта молодым льдом, и мы естественно предполагали, что найдем здесь открытую воду или что в лучшем случае след будет стерт. Однако подвижки льда были не настолько значительны, чтобы разорвать его. А боковых подвижек льда – в восточном и западном направлениях – пока что вообще не наблюдалось. Собственно, это и являлось как бы обусловленной самой природой счастливой чертой нашего обратного похода и главной причиной, почему у нас было так мало осложнений в пути. Мы остановились пообедать у иглу, построенного перед полыньей, и не успели покончить с обедом, как лед у нас за спиной вскрылся. Мы пересекли замерзшую полынью как раз вовремя. Вблизи лагеря мы заметили свежие следы песца: зверька, вероятно, вспугнуло наше приближение.

Воодушевленные удачей, мы вновь двинулись в путь и, закончив двойной переход, стали лагерем у самой 87-й параллели. В тот вечер я сделал запись в своем дневнике, которую, быть может, стоит здесь привести. Она гласила: «Завтра надеюсь достичь иглу, от которого Марвин повернул на материк. Буду рад снова выбраться там на большой лед. Не далее как в феврале и начале марта вся эта область была открытой водой; теперь она затянута молодым льдом, крайне ненадежным для передвижения. Несколько часов крепкого восточного, западного или южного ветра – и вся эта область станет открытой водой на протяжении 50–60 миль к северу и югу и неизвестно на сколько – в восточном и западном направлении. Здесь можно пройти только при такой погоде или северном ветре».

В результате этого двойного перехода мы достигли «лагеря герцога Абруццкого» под 86°38 северной широты, – мы назвали его так в честь крайнего северного пункта, достигнутого герцогом Абруццким. След в нескольких местах прерывался, но мы каждый раз без особого труда находили его.

Следующий день выдался резко неприятный. Свежий юго-западный ветер дул нам в лицо, плевался снегом, коловшим кожу, словно иголками, и норовил забраться в малейшую прореху в одежде. Но мы страшно обрадовались, что оставили позади молодой лед, и все это казалось нам сущими пустяками. Остановились мы в «лагере Нансена», названном так в честь этого великого исследователя.

Профессор Марвин кнутом погоняет свою эскимосскую упряжку

Казалось, наше обратное путешествие, как нарочно, изобиловало контрастами, ибо на следующий день ярко светило солнце и было абсолютно безветренно. Однако, несмотря на хорошую погоду, собаки были почти без сил. Они двигались только шагом, хотя сани были нагружены совсем легко, и мы никак не могли пустить их бегом. Эскимосы также как будто несколько сдали, и я счел за благо совершить одинарный переход вместо двойного.

После хорошего сна мы вновь вышли в путь, намереваясь проделать двойной переход, и тут стало сказываться действие ветра. Еще до того, как мы покинули лагерь, лед вокруг нас начал трещать и стонать. У самого лагеря открылась полынья, и нам пришлось переправляться через нее на льдинах.

Между этим и следующим лагерем под 85°48 северной широты мы нашли три иглу, где Марвин и Бартлетт отсиживались перед широкими полыньями, которые были теперь затянуты льдом. По особенностям конструкции иглу эскимосы признали в них работу людей из отрядов Бартлетта и Марвина. Эскимосы почти всегда могут безошибочно определить, кто строил иглу. Хотя все иглу строятся примерно одинаково, они тем не менее носят приметы индивидуального мастерства, которые легко узнают умудренные опытом дети Севера.

В течение первого дня перехода мы шли по сильно разорванному следу – под действием ветра лед вскрывался во всех направлениях, и часть пути нам приходилось бежать; собаки прыгали с льдины на льдину. Во время второго перехода мы видели свежий медвежий след – очевидно, того же самого животного, чей след видели по пути на север. Вдоль всего маршрута нам попадались многочисленные трещины и узкие разводья, но мы пересекали их без особенных задержек.

Встретилась нам и полынья в милю шириной, образовавшаяся после того, как мы прошли этими местами на север. Молодой лед, затянувший ее, теперь взламывался. Возможно, мы рисковали здесь, возможно, нет. Одно было в нашу пользу: у нас было значительно меньше груза, чем по пути на север, и мы могли стремительно перебрасывать сани по молодому льду, который в следующий момент уже не выдержал бы их веса». Во всяком случае, необычность происходящего не бросала нас в дрожь и не вызывала перебоев пульса. Мы восприняли эту переправу как нечто само собой разумеющееся, как часть дневной работы.

Когда мы покидали лагерь, где останавливались на обед, на юге поднялась густая, черная, грозная туча, и мы уже почти ждали шторма, но ветер упал, и в следующий лагерь, где Марвин произвел промер глубины моря на 700 морских саженей и потерял проволоку вместе с ледорубами, мы прибыли при тихой, ясной, солнечной погоде, проделав 18-часовой переход. Мы были теперь приблизительно в 146 милях от суши.

Итак, мы в отличной форме скатывались с горки, именуемой Северный полюс, и за следующий двойной переход, 16–17 апреля, добрались до нашего одиннадцатого лагеря по пути на север, расположенного под 85° 8 северной широты, в 121 миле от мыса Колумбия. За этот переход мы пересекли семь полыней, что вкупе с неоднократными разрывами следа снова удлинило переход до 18 часов.

В воскресенье 18 апреля мы по-прежнему спешили по следу, проложенному Марвином и Бартлеттом. Они потеряли основной след, но для нас это не имело значения, если не считать дополнительной затраты времени. На основном следу мы могли бы делать более длинные переходы, так как там мы останавливались бы на отдых в иглу, построенных по пути на север, и нам не приходилось бы строить для себя новые. Итак, это был еще один 18-часовой переход. Он имел тихое и теплое начало, но, поскольку речь шла обо мне лично, крайне неприятный конец. Дело в том, что за день моя одежда отсырела от пота. К тому же продолжительные переходы и короткие ночевки вернули нас к календарному дню, мы шли теперь все время на солнце. Поэтому от солнца, а также от юго-восточного ветра все мое лицо горело и было сведено судорогой. Однако я утешал себя мыслью, что мы находимся теперь менее чем в 100 милях от суши. Я старался забыть о болящей плоти, глядя на материковые тучи, которые были видны с места нашей стоянки. Принять их за что-либо другое никак невозможно – они висят над материком постоянно и образуются в результате конденсации влаги, поднимающейся с суши в верхние слои атмосферы. А завтра – мы были в этом уверены – мы сможем увидеть исаму сушу.

Между тем собаки опять казались совершенно обессиленными. Три из них окончательно выбыли из игры. Мы выдали собакам усиленный рацион и задержались в этом лагере подольше, отчасти из-за собак, отчасти затем, чтобы вновь вернуться к «ночным» переходам – таким, когда солнце светит нам в спину.

Весь следующий переход, с воскресенья на понедельник 18–19 апреля, погода оставалась ясная, и мы по-прежнему шли, укладываясь в составленное мной расписание. Длительный сон накануне освежил и нас, и собак, и в час дня мы со свежими силами вышли в путь. В четверть третьего мы миновали иглу Бартлетта на северной стороне огромной полыньи, образовавшейся уже после того, как мы прошли здесь на север. Пересечение полыньи заняло немногим более 2 часов.

Только около 11 часов вечера нам удалось вновь отыскать основной след, проложенный Хенсоном во время его первого авангардного перехода. Когда, идя далеко впереди саней, я нашел его и просигнализировал об этом моим спутникам, они чуть с ума не сошли от радости. Область, через которую мы только что прошли, в последнее полнолуние была открытым морем, и достаточно было свежего ветра любого направления, кроме северного, чтобы она вновь стала таковым, а при подвижках льда под воздействием северного ветра она превратилась бы в неровную поверхность, напоминающую битое зеркальное стекло.

Читателю, быть может, покажется странным, что при обратном движении в однообразной ледяной пустыне мы могли различать и узнавать отрезки маршрутов, пройденных нами по пути на север. Но как я уже говорил, эскимосы определяют, кто построил или хотя бы занимал тот или иной иглу, в силу того же инстинкта, благодаря которому перелетные птицы узнают свои старые прошлогодние гнезда, а я сам столько странствовал по арктическим просторам и так долго жил среди этих щедро наделенных интуицией детей природы, что приобрел почти такое же острое чувство местности, как у них.

В полночь мы миновали место, где Эгингва по пути на север оставил обломки саней, и в 3 часа утра 19 апреля подошли к иглу, от которых Макмиллан и Гудсел повернули обратно. За 15 с половиной часов мы прошли расстояние трех авангардных переходов отряда Хенсона.

В тот день еще одна собака совершенно выбилась из сил, и ее пришлось пристрелить. Таким образом, у нас осталось всего 30 собак. В конце перехода вдали на юге показались очертания гор Земли Гранта, и это зрелище взволновало нас до глубины души. Наверное, с такой же радостью смотрят потрепанные морем матросы на берега родной земли.

На следующий день мы совершили еще один двойной переход. Мы вышли в путь под вечер, достигли шестого лагеря, считая от суши, «вскипятили чайку» и легко пообедали, а затем снова двинулись дальше и рано утром 20 апреля достигли пятого лагеря.

До сих пор мы шли словно во власти волшебных чар, охранявших нас от всех трудностей и опасностей. В то время как Бартлетт, Марвин и, как я позже узнал, Боруп подолгу задерживались перед открытой водой, нас ни одна полынья не задерживала более чем на 2 часа. Иной раз лед был достаточно прочен, чтобы по нему можно было идти; иной раз мы шли в обход; иной раз пережидали, пока полынья не закроется; иной раз переправлялись на льдинах, как на пароме. Но каков бы ни был способ переправы, мы пересекали полыньи без особых затруднений.

Казалось, будто дух-хранитель полярной пустыни, наконец-то побежденный человеком, признал свое поражение и удалился с поля битвы.

Однако теперь мы вступали в зловещую сферу влияния Великой полыньи. В пятом лагере, считая от мыса Колумбия (в первых иглу, построенных к северу от Великой полыньи), мне довелось провести в высшей степени беспокойную ночь – у меня появился ряд неприятных симптомов, по которым я определил у себя ангину. Единственным утешением было то, что мы быстро приближались к материку. Через три, в крайнем случае, через четыре дня, если не случится никакого несчастья, мы вновь вступим на сушу. Я черпал утешение в этой приятной мысли, хотя у меня сильно болело горло и я мучился бессонницей.

Глава тридцать четвертая
Снова на суше

Итак, мы находились поблизости от Великой полыньи, которая на много дней задержала нас по пути на Север и едва не явилась местом гибели всей моей экспедиции в 1906 году. Вот почему я ожидал неприятностей в переход 20–21 апреля, и мои опасения сбылись. Хотя Великая полынья была покрыта льдом, оказалось, что при своем возвращении Бартлетт потерял здесь первоначальный след и уже больше не находил его. Поэтому оставшуюся часть пути нам пришлось идти не по хорошо наезженному следу, проложенному при движении на Север, а по одиночному следу Бартлетта. Впрочем, жаловаться было бы грешно. До сих пор мы шли по хорошо пробитому следу и потеряли его всего лишь в 50 милях от суши.

Для меня этот переход был самым мучительным на обратном пути. Я проделывал его после бессонной ночи в холодном иглу. К тому же моя одежда была влажна от пота, у меня болела щека и непрерывно стучало в голове, хотя к концу перехода оказал свое действие хинин, который я принял накануне, так что вскоре после того, как мы достигли иглу капитана, худшие из симптомов прошли. Однако переход дался нам нелегко. В довершение всех невзгод собаки, казалось, совершенно выбились из сил и пали духом.

Чудесная погода, сопутствовавшая нам последние несколько дней, удержалась и на следующий день. Погода, без преувеличения сказать, стояла просто замечательная. Мы шли 6 часов, остановились на обед, затем тащились дальше еще шесть часов. Нам то и дело попадались свежие следы медведей и зайцев, а также многочисленные следы песцов. Во время перехода не было особых происшествий, если не считать двух узких полыней, которые мы пересекли по тонкому, молодому льду. Весь день солнце припекало и невыносимо слепило глаза. Идти против солнца было бы практически невозможно, так свирепы были его лучи. Однако температура весь день держалась между 18 и 30° ниже нуля.

Последний переход, после которого мы вышли на сушу, начался в 5 часов вечера все при той же ясной, тихой, солнечной погоде. Неподалеку от лагеря мы наткнулись на непроходимую полынью; след капитана выходил на нее. При тщетной попытке пересечь ее одна из наших упряжек угодила в воду. В конечном счете полынья забирала на восток; мы отыскали след капитана и по нему обогнули полынью.

Чуть подальше мы увидели край ледниковой кромки и остановились, чтобы сделать несколько фотографических снимков. Еще до полуночи весь отряд достиг ледниковой кромки Земли Гранта. Полярный лед остался позади, мы фактически вступили на твердую землю. Когда последние сани подкатили к почти вертикальной стене ледниковой кромки, я подумал, что все мои эскимосы сошли с ума. Они кричали, вопили и прыгали, пока без сил не свалились на лед. Садясь в сани, Ута сказал по-эскимосски: «Черт или спит, или ссорится с женой, не то мы бы не вернулись так легко обратно». Мы остановились на обед, напились чаю ad libitum [вволю], затем снова двинулись дальше и шли без остановок до самого мыса Колумбия.

Почти ровно в 6 часов утра 23 апреля мы достигли иглу «Крейн-сити» на мысе Колумбия – это был конец всей нашей работы. В тот день я сделал следующую запись в своем дневнике:

«Труд моей жизни закончен. Я сделал то, что мне с самого начала суждено было сделать, что, по моему мнению, можно было сделать, и что я мог сделать. Я выколотил Северный полюс из своей системы после 23 лет настойчивых усилий, упорной работы, разочарований, трудностей, лишений, страданий и некоторого риска. Я завоевал последний великий географический приз – Северный полюс к чести Соединенных Штатов. Моя работа является завершением, кульминационным пунктом почти четырех столетий настойчивых усилий, человеческих жертв и финансовых затрат со стороны цивилизованных стран мира; она была проделана чисто по-американски. Я доволен».

Возвращение с полюса было осуществлено в 16 переходов, а все путешествие с суши до полюса и обратно заняло 53 дня, или 43 перехода. Возвращение оказалось на удивление легким по сравнению с прошлыми экспедициями – сказывался опыт и совершенство одежды и снаряжения, но будь погода чуточку иной – и нам пришлось бы рассказать иную повесть. Не было человека в нашем отряде, который не радовался бы тому, что мы оставили позади предательскую полынью и безграничные пространства тонкого, молодого льда; если бы штормовой ветер превратил их в открытое море между нами и сушей, наше возвращение было бы по меньшей мере опасным.

По всей вероятности, никто из членов нашего отряда не забудет, как мы спали на мысе Колумбия. Мы славно проспали почти целых два дня, а в краткие промежутки между сном занимались исключительно набиванием животов и просушкой одежды.

За 23 года пребывания в Арктике усы Роберта Пири начали белеть не только от инея

Затем мы вышли в путь к кораблю. Наши собаки, как и мы сами, не были голодны, когда мы выбрались на сушу. Они просто валились с ног от усталости. Теперь это были совсем другие животные. Лучшие из них выступали с завитыми колечком хвостами и высоко поднятыми головами. Их стальные ноги с размеренностью поршней отталкивались от снега, черные носы вбирали отрадный запах суши.

За один переход в 45 миль мы достигли мыса Хекла, а еще за один такой же переход – «Рузвельта». Сердце мое затрепетало, когда, обогнув мыс, я увидел черное суденышко, лежавшее на своем ледовом ложе и смотревшее носом прямо на полюс. Мне вспомнилось то, другое, возвращение три года назад, когда мы, отощалые, обогнули мыс Роусон по пути с гренландского побережья, и вид стройных мачт «Рузвельта», вонзавшихся в солнечное арктическое небо, показался мне самым прекрасным зрелищем на свете.

Когда мы приблизились к кораблю, через поручни на лед спрыгнул Бартлетт и пошел нам навстречу вдоль кромки припая. По выражению его лица я понял, что у него дурные новости.

– Вы уже знаете о бедном Марвине? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

И тут он сказал, что Марвин утонул в Великой полынье, возвращаясь на мыс Колумбия. Эта новость ошеломила меня, убила всю радость при виде корабля и капитана. Какая горечь в чаше победы! Сперва я никак не мог поверить, что никогда больше не увижу человека, который многие месяцы, невзирая на опасности и лишения, работал бок о бок со мной, чей труд и пример в большой мере способствовал успеху всей экспедиции. Подробности его смерти навсегда останутся покрыты мраком. Он был один, когда предательский молодой лед, лишь недавно затянувший полосу открытой воды, подломился под ним. Он был единственным белым в возглавляемом им вспомогательном отряде, с которым возвращался на сушу. Как обычно, снявшись с лагеря, он вышел вперед, предоставив эскимосам укладывать вещи, запрягать собак и следовать за ним. Подойдя к Великой полынье, по краям которой нарос достаточно крепкий и безопасный лед, он, вероятно, поспешил вперед, не замечая, что к центру полыньи лед постепенно утончается, и очутился в воде, когда было уже поздно. Эскимосы шли слишком далеко позади, чтобы слышать его крики о помощи, и в ледяной воде смерть, должно быть, наступила очень скоро. Человек, никогда не боявшийся одиночества при исполнении своих обязанностей, встретил смерть в одиночку.

Придерживаясь его следа, эскимосы подошли к месту, где взломанный лед дал им первое указание на то, что произошло. Один из эскимосов рассказывал, что верх меховой куртки Марвина все еще виднелся на поверхности воды, а по состоянию льда у края полыньи можно было догадаться о том, что Марвин делал неоднократные попытки выбраться из воды, но лед был настолько тонок, что подламывался под ним, и он снова и снова оказывался в ледяной воде. Когда эскимосы подошли к полынье, он, вероятно, был уже давно мертв. Вытащить тело они, разумеется, не могли, так как не могли приблизиться к нему. Прекрасно понимая, что случилось с Марвином, они тем не менее со свойственным их расе ребяческим суеверием расположились поблизости лагерем в надежде, что он вернется. Однако время шло, белый не возвращался, и тогда Кудлукту и Харригана охватил страх. Они окончательно осознали, что Марвин утонул, и испугались, что его дух будет преследовать их. Поэтому они сбросили с саней вещи, принадлежавшие Марвину, чтобы дух мог найти их, если вернется, а сами во весь опор помчались к суше.

Спокойный, худощавый, с ясным взглядом, постоянно серьезный, Росс Марвин был для меня бесценным помощником. Долгие лихорадочные недели перед отплытием «Рузвельта» он работал не покладая рук, наблюдая за комплектованием и доставкой бесчисленных предметов снаряжения, – мы тогда все трое, он, Бартлетт и я, валились с ног от усталости. Во время плавания он всегда с одинаковой готовностью брался за любое дело, будь то проведение наблюдений на палубе или укладка груза в трюме. Когда мы приняли на борт эскимосов, своим добродушием, спокойной прямотой и физической силой он сразу же завоевал их дружбу и уважение. Он с самого начала умел как никто обходиться с этим удивительным народом.

Позднее, столкнувшись лицом к лицу с суровыми проблемами жизни и работы в Арктике, он решал их спокойно, без жалоб, с ровным неослабевающим упорством, которое всегда приводило к цели, и вскоре я узнал Росса Марвина как человека, который мог выполнить любую возложенную на него задачу. Он всецело ведал метеорологическим разделом экспедиции, а также наблюдениями за приливами и отливами и в течение долгой зимней ночи благодаря своей математической подготовке оказывал мне большую помощь в составлении плана санных переходов, переброски припасов и формировании вспомогательных отрядов. В весеннюю санную кампанию 1906 года он стоял во главе отдельного отряда. Когда яростный шторм, пронесшийся над Полярным морем, рассеял мои отряды, оставив их беспомощными в хаосе битого льда, отряд Марвина, как и мой собственный, находившийся еще дальше на севере, был отнесен к востоку и вышел на сушу у гренландского побережья, откуда Марвин благополучно привел своих людей к кораблю. Из экспедиции 1906 года Марвин вернулся опытным полярником, глубоко усвоившим основные принципы успешной работы в арктических областях; в экспедицию 1908 года он отправлялся ветераном, на которого можно было всецело положиться в любой критической ситуации.

Останки Росса Марвина покоятся далеко на севере в водах Ледовитого океана. На северном побережье Земли Гранта мы сложили ему памятник из камней. На верху памятника укреплена грубая дощечка с надписью:

Памяти Росса Марвина

(Корнеллский университет),

утонувшего в возрасте 34 лет

10 апреля 1909 года в 45 милях

к северу от мыса Колумбия

при возвращении с 86°38 северной широты

Кенотаф глядит с сурового берега на север, по направлению к тому месту, где Марвин принял смерть. Его имя пополнит славный список героев Арктики, в котором числятся имена Виллоби, Франклина, Зоннтага, Холла, Локвуда и других, кто умер в поле, и пусть скорбящим о нем будет хоть каким-то утешением сознание, что имя его нераздельно связано с завоеванием последнего великого географического трофея, ради которого представители всех цивилизованных народов на протяжении почти четырех столетий шли на страдания, борьбу и на смерть.

К счастью, сбрасывая на лед вещи Марвина, эскимосы не заметили небольшого брезентового свертка с его заметками. Среди них оказалась запись, – вероятно последняя, настолько характерная для его разумной преданности долгу, что считаю нужным привести ее здесь целиком. Как увидит читатель, она была сделана в тот день, когда я в последний раз видел его живым, – в день, когда Марвин повернул на юг с крайнего северного пункта своего маршрута.

«25 марта 1909 года.

Сегодня я отправляюсь обратно с третьим вспомогательным отрядом. Командир Пири продолжает путь на Север с отрядом из 9 человек на 7 санях со стандартным грузом и с 60 собаками. Люди и собаки в прекрасном состоянии. Капитан с четвертым и последним вспомогательным отрядом предполагает повернуть обратно через пять переходов.

22 марта и сегодня, 25 марта, производил астрономические наблюдения и определил наше местоположение. Копии данных наблюдений и расчетов прилагаются. Результаты наблюдений в полдень 22 марта – 85°48 северной широты; в полдень 25 марта – 86°38 северной широты. Расстояние, пройденное за три перехода, составляет 50 широты, в среднем 16²/₃ морских мили за переход. Погода нам благоприятствует, дорога хорошая и с каждым днем улучшается.

Росс Марвин,

Колледж гражданского строительства Корнеллского университета».