Текст книги "Северный полюс. Южный полюс"

Поскольку перед этой экспедицией ставились более широкие задачи, чем перед всеми предшествовавшими, – в частности, предусматривались более интенсивные наблюдения за приливами и отливами по заданию Береговой и геодезической службы США, а также, если позволят условия, исследовательские санные поездки на восток, к мысу Моррис-Джесеп, и на запад, к мысу Томас-Хаббард, – я расширил свою, если так можно выразиться, полевую партию, введя в состав экспедиции Дональда Макмиллана из Вустерской академии и Джорджа Борупа.

Мэттью Хенсен

Макмиллан, сын морского капитана, родился в Провинстауне, штат Массачусетс, в 1874 году. Его отец пропал без вести, выйдя в море из Бостона около тридцати лет назад. Мать умерла в следующем году, оставив его с четырьмя младшими детьми. Пятнадцати лет Макмиллан вместе с сестрой переехал в Фрипорт, штат Мэн, окончил там среднюю школу и поступил в Боудонский колледж, который закончил в 1898 году. Подобно Борупу, Макмиллан показал себя в колледже прекрасным спортсменом, играл полузащитником за университетскую команду и выиграл приз на беговой дорожке. С 1898 по 1900 год он заведовал школой Леви Холл в Норт-Горэме, штат Мэн, затем был заведующим латинским отделением приготовительной школы в Свортморе, штат Пенсильвания. На этом посту он оставался до 1903 года, затем преподавал математику и физическую культуру в Вустерской академии, штат Массачусетс, где оставался вплоть до момента отправки с экспедицией на Север. Награжден грамотой «Общества гуманности» за спасение нескольких человеческих жизней – подвиг, о котором он рассказывает с крайней неохотой.

Джордж Боруп родился в Синг-Синге, штат Нью-Йорк, 9 сентября 1885 года. Он готовился к поступлению в Йейлский университет в Гротонской школе с 1889 по 1903 год и закончил университет в 1907 году. В университете он отличился как спортсмен, был членом университетских команд бегунов и гольфистов, снискал известность как борец. По окончании университета проработал год специальным подмастерьем в механических мастерских Пенсильванской железнодорожной компании в Алтуне.

Дональд Макмиллан

Капитану Бартлетту я предоставил выбор судового состава, за исключением старшего механика.

В составе экспедиции, окончательно укомплектованном в день отплытия «Рузвельта» из Сидни 17 июля 1908 года, было 22 человека, а именно: Роберт Пири, начальник экспедиции; Роберт Бартлетт, капитан судна; Джордж Уордуэл, старший механик; доктор Гудсел, хирург; профессор Росс Марвин, мой помощник; Дональд Макмиллан, мой помощник; Джордж Борун, мой помощник; Мэттью Хенсон, мой помощник; Томас Гашью, помощник капитана; Джон Мэрфи, боцман; Бэнкс Скотт, механик; Чарльз Перси, заведующий хозяйством; Уильям Причард, юнга; Джон Коннорс, Джон Коуди, Джон Барнз, Деннис Мэрфи, Джордж Перси – матросы; Джемс Бентли, Патрик Джойс, Патрик Скинз, Джон Уайзмен – кочегары.

Продовольствием мы запаслись в большом количестве, но разнообразием оно не отличалось. Благодаря своему многолетнему опыту я знал, что именно мне нужно и сколько. Продукты, абсолютно необходимые для серьезной арктической экспедиции, немногочисленны, но должны быть наилучшего качества. Излишества же вообще не имеют места при работе в Арктике.

Продовольствие для арктической экспедиции делится на два вида: предназначенное для питания участников санных походов и для питания на корабле во время пути туда и обратно и на зимней стоянке. Провиант, потребный для санных походов, специального характера и должен быть приготовлен и упакован таким образом, чтобы обеспечить максимум питательности при минимальном собственном весе, объеме и весе тары. Необходимых предметов питания – единственно необходимых для серьезного санного похода в Арктике, независимо от времени года, температуры и длительности путешествия, будь то один месяц или полгода – всего четыре: пеммикан, чай, сухари и сгущенное молоко. Пеммикан – концентрат, приготовленный из говядины, жира и сушеных фруктов. Из всех видов мясных продуктов пеммикан наиболее питательный и абсолютно необходим во время длительных санных походов в Арктике.

Питание на борту корабля и на зимней стоянке состоит из обычных покупных продуктов. Для моих экспедиций характерно то, что мы никогда не брали с собой мяса. В этом отношении я всегда полагался на подножные ресурсы. Целью зимней охоты экспедиции является именно само мясо, а не развлечение, как думают некоторые.

Вот перечень некоторых продуктов питания, взятых нами в последнюю экспедицию: мука—16 000 фунтов; кофе – 1000 фунтов; чай – 800 фунтов; сахар – 10 000 фунтов; керосин – 3500 галлонов; бекон – 7000 фунтов; сухари – 10 000 фунтов; сгущенное молоко – 100 ящиков; пеммикан – 30 000 фунтов; сушеная рыба – 3000 фунтов; курительный табак – 1000 фунтов.

Глава третья
Старт

В час дня 6 июля 1908 года «Рузвельт», покинув место у пирса в конце Восточной 24-й улицы Нью-Йорка, отправился в свое далекое северное плавание. Когда судно выбиралось задним ходом на реку, над островом Блэкуэлл раздались приветственные крики многотысячной толпы, собравшейся проводить нас, и гудки яхт, буксиров и паромов, желавших нам доброго пути. Интересно отметить, что в день, когда мы отплывали в самое холодное место на земле, в Нью-Йорке стояла жара, какой город не знал вот уже много лет. В тот день в Нью-Йорке было зарегистрировано 13 смертей от перегрева и 72 солнечных удара, тогда как мы отправлялись вкрая, где 60° ниже нуля отнюдь не редкость.[19]19
  Здесь и далее температура дается по Фаренгейту.


[Закрыть]

На борту «Рузвельта» находилось около 100 гостей Арктического клуба Пири и несколько членов клуба, включая председателя генерала Томаса Хаббарда, вице-председателя Зенаса Крейна и секретаря и казначея Герберта Бриджмана.

По мере того как «Рузвельт» продвигался вверх по реке, шум становился все громче и громче – к гудкам речных судов присоединялись приветственные свистки фабрик и электростанций. На острове Блэкуэлл многие заключенные высыпали наружу, чтобы помахать нам на прощание рукой, и их приветствия нимало не теряли в наших глазах оттого, что их посылают люди, лишенные обществом свободы. В конце концов они желали нам добра. Надеюсь, сейчас все они на свободе и, что еще лучше, заслуживают ее. Возле Форт-Тот-тен мы прошли мимо «Мейфлауэр», военной яхты президента Теодора Рузвельта, и ее маленькая пушка прогремела нам прощальный салют, а команда замахала руками и прокричала «ура!». Наверное, еще ни один корабль не отправлялся на край света при таких волнующих проводах, как «Рузвельт».

Вблизи маяка Степпинг-Стоун моя жена, гости, члены клуба и я пересели на буксир «Наркета» и возвратились в Нью-Йорк. Судно последовало дальше, к бухте Ойстер на Лонг-Айленде, летней резиденции президента; там мы с женой должны были завтракать на следующий день с президентом Рузвельтом и его супругой.

Теодор Рузвельт – для меня человек необычайной силы, величайший из людей, каких порождала Америка. Он полон той кипучей энергии и энтузиазма, которые составляют основу реальной власти и успеха. Когда пришла пора крестить корабль, с чьей помощью мы рассчитывали проложить путь к самой недоступной точке земного шара, название «Рузвельт» казалось единственно подходящим и напрашивалось само собой. Оно являлось воплощением силы, настойчивости, выносливости и воли к преодолению препятствий – всех тех качеств, которые так возвеличили 26-го президента Соединенных Штатов.

За завтраком в Сагамор-Хилл президент Рузвельт повторил то, что он говорил мне уже не раз: он искренне и глубоко заинтересован в моей работе и верит в мой успех, если успех вообще возможен.

После завтрака президент с супругой и тремя сыновьями поднялись на борт «Рузвельта». Мы с женой сопровождали их. На палубе от имени Арктического клуба Пири их приветствовал Бриджман. Президент и члены его семьи находились на борту около часу. Президент осмотрел судно, обменялся рукопожатиями со всеми присутствующими членами экспедиции, включая команду, и даже познакомился с моими эскимосскими собаками – Северной Звездой и другими, которых я привез с одного из островов в заливе Каско, у побережья штата Мэн. Когда он сходил с судна, я сказал ему: «Господин президент, я отдам этому предприятию все– все мои физические, духовные и нравственные силы». Он ответил: «Я верю в вас, Пири, верю в ваш успех, – если только это в пределах человеческих возможностей».

На палубе парохода Пири разместил 246 эскимосских собак, которые выли на луну всю полярную ночь

«Рузвельт» зашел в Нью-Бедфорд за вельботами и ненадолго остановился у острова Игл – нашей летней резиденции на побережье штата Мэн; там мы взяли на борт массивный, окованный железом запасной руль – это была мера предосторожности в предстоящей схватке со льдами. В прошлую экспедицию, когда у нас не было лишнего руля, мы могли бы использовать два. В этот же раз случилось так, что у нас был в запасе руль, но нам не пришлось воспользоваться им.

Выход «Рузвельта» с острова Игл был рассчитан так, чтобы мы с женой могли прибыть поездом в Сидни (мыс Бретон) в один день с кораблем. Я питаю очень теплые чувства к этому живописному городку. Восемь раз я отправлялся отсюда на Север в свои арктические странствия. Мои первые воспоминания об этом городе относятся к 1886 году – я тогда прибыл в Сидни с капитаном Джекманом на китобойном судне «Игл», и мы стояли там дня два, загружаясь углем. Это было мое первое путешествие на Север, та самая летняя поездка в Гренландию, когда мною овладела «арктическая лихорадка», чтобы уж никогда больше не отпускать.

С той поры Сидни из небольшого селения с одной приличной гостиницей разросся в процветающий город, насчитывающий 17 000 жителей и много промышленных предприятий, среди которых один из крупнейших сталеплавильных заводов в Западном полушарии. Я избрал Сидни отправным пунктом потому, что там есть угольные копи. Это самое близкое к Арктике место, где судно может загрузиться углем.

В этот раз, отправляясь в свое последнее путешествие на Север, я покидал Сидни с иным, хотя и трудно определимым, чувством, чем прежде. Я был спокоен, ибо знал, что сделал все, чтобы обеспечить успех, что все необходимые припасы находятся на борту. Если в свои прошлые путешествия я, бывало, испытывал чувство тревоги, то теперь на протяжении всей экспедиции не поддавался никаким волнениям. Быть может, ощущение уверенности шло от сознания, что все возможные случайности предусмотрены, а быть может, и оттого, что препятствия и сокрушительные удары, доставшиеся на мою долю, притупили у меня чувство опасности.

Загрузившись углем в Сидни, мы пересекли залив, чтобы забрать в Норт-Сидни последние припасы. Пытаясь отвалить там от причала, мы обнаружили, что сидим на мели, и были вынуждены ждать больше часа начала прилива. При попытках снять судно с мели один из вельботов был зажат между шлюпбалками и стенкой пристани и получил повреждения; однако после восьми арктических кампаний такой пустяк уже не считается дурным предзнаменованием.

Мы покинули Норт-Сидни в половине четвертого 17 июля при ослепительно сверкавшем солнце. Когда мы проходили мимо поста наблюдения и связи, нам сигнализировали: «До свидания! Счастливого плавания!» Мы ответили: «Спасибо» – и салютовали флагом.

Семья Роберта Пири

Маленький буксир, зафрахтованный нами, чтобы доставить в Сидни наших гостей, следовал за «Рузвельтом» до маяка Лоу-Пойнт, затем подошел к судну, и моя жена, дети, полковник Боруп и несколько друзей пересели на него. Целуя меня на прощание, мой пятилетний сын Роберт сказал: «Папочка, возвращайся скорее!» С грустью смотрел я на буксир, таявший в голубом просторе. Еще одна разлука – а их было так много! Благородная, мужественная маленькая женщина! Ты делила со мной всю тяжесть моей работы в Арктике. Однако на этот раз расставание было не таким печальным, как прежде. Мы понимали, что это наша последняя разлука.

Когда засветились звезды, последние грузы, взятые в Норт-Сидни, были прибраны, и на палубах воцарился необычайный порядок для судна, только что отплывшего в арктический рейс, за исключением шканцев, заваленных мешками с углем.

Зато в каютах господствовал хаос. Моя каюта была до того завалена вещами – приборами, книгами, мебелью, подарками друзей, снаряжением и прочим, что для меня самого не осталось места. Впоследствии, по возвращении, кто-то спросил меня, заводил ли я пианолу в первый день плавания. Я не заводил ее по той простой причине, что не мог до нее добраться. Волнующие ощущения первых часов в море были связаны главным образом с раскопкой пространства 6 х 2 фута в том месте, где находилась койка, чтобы можно было вовремя лечь спать.

Я очень люблю свою каюту на «Рузвельте». Ее просторность и ванная комната по соседству – единственная роскошь, которую я себе позволил. Каюта проста, обшита сосновыми досками, выкрашенными в белый цвет. Ее удобства – плод многолетнего опыта работы в Арктике. В ней имеются вделанная в стену койка, письменный стол, несколько книжных полок, стул и кресло, а также комод – его мне подарила жена. Над пианолой висит фотография Морриса Джесепа, на боковой стенке – фотография президента Рузвельта с его автографом. Затем флаги: шелковый флаг, сшитый моей женой, с которым я не расстаюсь вот уже сколько лет; флаг общества Дельта-Каппа-Эпсилон, флаг Военно-морской лиги и флаг организации «Дочери американской революции». Есть в каюте и фотография нашего дома на острове Игл, а также душистая подушка, сделанная моей дочерью Мэри из иголок растущих на острове сосен.

Пианола – подарок моего друга Г. Бенедикта – сопровождала меня в прошлую экспедицию и на этот раз была для нас одним из основных источников развлечения. У меня было не менее 200 пластинок, и чаще всего над просторами Ледовитого океана разносились мелодии «Фауста». Марши и песни также пользовались большим успехом, особенно вальс «Голубой Дунай», а иной раз, когда настроение людей падало, мы ставили синкопированные танцевальные ритмы, которые все особенно любили.

Была у меня в каюте и довольно полная библиотека арктической литературы – исключительно полная по сравнению со всеми прошлыми экспедициями. Мы надеялись, что книги эти вместе с богатым подбором романов и журналов помогут нам скоротать долгую полярную ночь, и они не обманули наших надежд. Обычай засиживаться допоздна за книгой приобретает новый смысл, когда ночь длится несколько месяцев.

Пири на верхней палубе «Рузвельта»

На следующий день наш плотник принялся за ремонт поврежденного вельбота, используя лес, который мы специально захватили с собой для таких целей. Море было неспокойно, шкафут почти весь день захлестывало волнами. Мои товарищи постепенно обживали свои каюты, и если кто-нибудь чувствовал тоску по дому, то держал ее про себя.

Наши жилые помещения находились в задней рубке, которая тянется во всю ширину «Рузвельта» от грот-мачты до бизань-мачты. В центре располагается машинное отделение с верхним светом и вытяжной трубой, а по бокам от него каюты и кают-компании. Моя каюта помещалась в правом кормовом углу; дальше к носу шла каюта Хенсона, затем кают-компания правого борта и в правом носовом углу каюта доктора Гудсела. В кормовой части слева находилась каюта капитана Бартлетта, которую он занимал вместе с Марвином, за ней в сторону носа шли каюта главного механика и его помощника, каюта заведующего хозяйством Перси и каюта Макмиллана и Борупа; затем шла кают-компания для младшего состава; за ней, в левом носовом углу рубки, была каюта помощника капитана и боцмана. В кают-компании правого борта кроме меня столовались Бартлетт, доктор Гудсел, Марвин, Макмиллан, Боруп.

Не буду подробно останавливаться на первом этапе нашего плавания от Сидни до мыса Йорк на побережье Гренландии по той причине, что в это время года такое плавание – всего-навсего приятная летняя прогулка по морю, которую может совершить без особого риска и приключений любая крупная яхта; тем более что есть более интересные и необычные вещи, о которых следует упомянуть. Когда мы проходили пролив Белл-Айл, это «кладбище кораблей», где судну всегда грозит опасность натолкнуться в тумане на айсберг или быть прижатым к берегу сильным и коварным течением, я всю ночь оставался на ногах, как сделал бы всякий, кому дорого судно. Но все обошлось благополучно, и я невольно сравнил это легкое летнее плавание с нашим возвращением домой в ноябре 1906 года, когда «Рузвельт» то поднимал над волнами свой нос или корму, то, кренясь, зарывался поручнями в воду. Мы тогда в схватке с морем потеряли два руля, а пробираясь в густом тумане вдоль Лабрадорского побережья, – был как раз сезон айсбергов – заметили огонь маяка на мысе Амур, лишь когда оказались от берега на расстоянии броска камнем; до этого ориентирами нам служил вой сирен на мысе Амур и мысе Болд да свистки больших пароходов, которые стояли у входа в пролив, не решаясь пройти его.

Глава четвертая
К мысу Йорк

В воскресенье 19 июля у маяка на мысе Амур мы выслали на берег шлюпку с пакетом телеграмм – последними вестями домой. Я подумал тогда: о чем будет мое первое сообщение в будущем году?

У мыса Сент-Чарльз мы бросили якорь напротив китобойной станции. Накануне здесь поймали двух китов, и я купил одного на корм собакам. Мясо мы уложили на шканцах. На побережье Лабрадора есть несколько таких «китовых фабрик». Они высылают в море быстроходное стальное судно с гарпунной пушкой на носу. Завидев кита, его преследуют и, подобравшись к чудовищу на достаточно близкое расстояние, выстреливают в него гарпун с бомбой. Взрыв убивает кита. Затем животное привязывают к борту судна, буксируют к станции, вытаскивают на деревянный помост и разделывают, причем для каждой части огромной туши находится коммерческое применение.

Следующая остановка была в Хок-Харбор, где нас ожидало вспомогательное судно «Эрик» с 25 тоннами китовского мяса на борту. Через час или два после «Рузвельта» в гавань вошла прекрасная белая яхта «Вакива», принадлежащая мистеру Харкнессу, члену нью-йоркского яхт-клуба. В течение зимы она дважды становилась по соседству с «Рузвельтом» у причала в конце Восточной 24-й улицы Нью-Йорка, загружаясь углем между плаваниями, и теперь по странному стечению обстоятельств оба судна вновь стояли бок о бок в этой отдаленной маленькой гавани на Лабрадорском побережье.

Более непохожие корабли трудно себе представить: яхта – белоснежная, сверкающая на солнце латунной отделкой, быстроходная, легкая, как стрела, и наш корабль – темный, медлительный, тяжелый, крепкий, как скала; каждое судно имело свое назначение и соответствовало ему.

Мистер Харкнесс с группой друзей, включая нескольких представительниц прекрасного пола, поднялись на борт «Рузвельта»; их изящные платья еще более подчеркнули черноту, силу и далеко не безукоризненную чистоту нашего корабля.

Затем мы остановились у острова Турнавик напротив рыболовной станции, хозяином которой был отец Бартлетта, и взяли на борт партию лабрадорских меховых сапог, предназначенных для Севера. Перед тем как подойти к острову, мы столкнулись с жесточайшей грозой.[20]20
  В высоких широтах грозы почти ежегодное явление.


[Закрыть] Это была самая северная гроза, которую я когда-либо наблюдал. Помнится, однако, что по пути на Север в 1905 году мы также попали в очень сильные грозы с не менее интенсивными электрическими явлениями, чем виденные мною в Мексиканском заливе, во время плаваний в южных морях; правда, с грозами 1905 года мы столкнулись в районе пролива Кабота – гораздо южнее, чем теперь, в 1908 году.

Наше плавание до мыса Йорк протекало спокойно и было лишено даже мелких тревог аналогичного плавания три года назад; тогда неподалеку от мыса Сент-Джордж на верхней палубе около вытяжной трубы вспыхнул пожар, переполошивший команду. Сходным образом и туманы не досаждали нам на ранней стадии путешествия так, как в 1905 году. В сущности говоря, все благоприятствовало нам с самого начала, благоприятствовало до такой степени, что, должно быть, матросы посуевернее думали про себя, что это везение ненадолго, а один из членов экспедиции постоянно постукивал по дереву – так, на всякий случай, объяснял он. Конечно, было бы смешно утверждать, что такая «мера предосторожности» хоть как-то повлияла на исход экспедиции; человек просто облегчал себе душу.

По мере удаления на север ночи становились все короче и светлее, а когда мы пересекли полярный круг – это произошло вскоре после полуночи 26 июля, – солнце светило нам круглые сутки. Я пересекал полярный круг около 20 раз, с юга на север и обратно, и для меня в этом не было ничего нового; однако на наших арктических «новичков» – доктора Гудсела, Макмиллана и Борупа – вступление в область полярного дня произвело немалое впечатление. У них было такое же ощущение, как у человека, впервые пересекающего экватор, – они увидели в этом событие.

Уходя все дальше на север, «Рузвельт» приближался к одной из самых интересных областей Арктики – маленькому оазису среди льдов и снегов, расположенному на западном побережье Северной Гренландии, на полпути между бассейном Кейна на севере и заливом Мелвилл на юге. Здесь в разительном контрасте с окружающей местностью богато представлен растительный и животный мир, и на протяжении последних 100 лет здешняя полоса побережья служила местом зимовки для пяти или шести арктических экспедиций. Здесь же обитает небольшое племя эскимосов.

Это маленькое убежище находится от Нью-Йорка в 3000 милях морского пути и в 2000 милях по прямой. Оно расположено в 600 милях к северу от полярного круга, примерно на полпути между полярным кругом и полюсом. 110 суток длится там полярная ночь, и глаз не видит иного света, чем свет луны и звезд, зато летом солнце светит непрерывно в течение стольких же суток. Благодаря достаточно обширным пастбищам эта маленькая страна – излюбленное обиталище северных оленей. Но нас этот единственный в своем роде уголок на земном шаре интересовал лишь в одном отношении: здесь мы предполагали взять на борт уроженцев холодного пояса, которые должны были помочь нам дальше на севере.

Однако, прежде чем достичь этого удивительного оазиса, расположенного всего в нескольких сотнях миль за полярным кругом, мы подошли к самому знаменательному пункту нашего пути, поскольку он показывал нам воочию мрачную сторону стоявшей перед нами задачи. Ни один цивилизованный человек не умирает в этой жестокой Нордландии без того, чтобы его могила не была исполнена глубокого смысла для тех, кто идет по его следам; и, по мере того как мы плыли вперед и вперед, безгласные напоминания об останках героев не переставая рассказывали нам свою молчаливую, но потрясающую повесть.

У южной границы залива Мелвилл, на острове Дак, находится небольшое кладбище шотландских китобоев, которые первыми прошли к заливу Мелвилл и умерли здесь, не дождавшись вскрытия льдов. Эти могилы появились здесь в начале XIX века. Отсюда столбовая дорога Арктики обозначена могилами тех, кто пал в жестокой схватке с холодом и голодом. Одного взгляда на эти грубые груды камней достаточно, чтобы понять, какой ценой дается завоевание Арктики. Люди, которые лежат под ними, были не менее отважны, не менее умны, чем участники моей экспедиции; им просто не так повезло.

Остановим на мгновение взгляд на этой дороге и рассмотрим памятники на ней.

В заливе Норт-Стар находится несколько могил участников английской экспедиции на корабле «Норт-Стар», зимовавшем здесь в 1850 году. На островах Кэри – безымянная могила одного из участников злополучной экспедиции Кальстениуса. Дальше к северу, в Эта, находится могила Зоннтага, астронома экспедиции Хейса, а еще севернее – могила Ольсена из отряда Кейна.[21]21
  Речь идет о полярной экспедиции на корабле «Эдванс», 1853–1855 гг., которой руководил американский исследователь Элайш Кент Кейн. Судно встало на зимовку у берегов Гренландии в бухте Ренселер (78°37 северной широты, 70°52 западной долготы), но из-за сплошных льдов вынуждено было остаться на второй год. Эта зимовка проходила в чрезвычайно сложных условиях: недостаток продовольствия, нехватка топлива. Летом 1855 г. Кейн и его спутники вновь не смогли вывести судно из ледового плена и вынуждены были на сан х и лодках с огромным трудом добираться до населенного пункта Упернавик, откуда на китобойном судне были доставлены в США. Во время путешествия, по дороге назад скончался матрос Христиан Ольсен.


[Закрыть] На противоположной стороне в необозначенных местах лежат останки 16 человек злополучной экспедиции Грили.[22]22
  Американский генерал Грим в связи с проведением I Международного полярного года (1881–1882) основал на восточном побережье Земли Гранта, в бухте Леди-Франклин, станцию, на которой во время зимовки большинство участников погибли от цинги, голода и недостатка топлива.


[Закрыть] Еще дальше к северу, на побережье Гренландии, находится могила Холла,[23]23
  Чарлз Холл – американский полярный исследователь, руководивший экспедицией к Северному полюсу в 1871 г. на пароходе «Полярис». Достигнув 82°26 северной широты в Северном Ледовитом океане, судно повернуло назад, но попало в сжатие. Чарлз Холл, разбитый параличем, умер 8ноября 1871 г. Участники экспедиции, пережив одну зимовку и испытав психологические и физические перегрузки, лишь в 1873 г. смогли вернуться домой.


[Закрыть] начальника американской экспедиции на «Полярисе». На западе, на Земле Гранта, похоронены матросы английской арктической экспедиции 1876 года, а прямо на берегу центрального Полярного моря [Северного Ледовитого океана], у мыса Шеридан, находится могила датчанина Петерсена, переводчика той же экспедиции.[24]24
  Речь идет об английской экспедиции к Северному полюсу в 1875–1876 гг. под руководством Джорджа Нэрса на судах «Алерт» и «Дискавери».
  «Дискавери» было поставлено на зимовку в бухте Леди-Франклин (восточное побережье Земли Гранта), а Нэрс на «Алерте» попытался продвигаться далее на север, в результате чего достиг 82°42 северной широты. На обратном пути «Алерт» был зажат льдами и стал на зимовку, которая прошла благополучно. На санях участники экспедиции по льдам достигли 83°30 северной широты, но далее продвижение пришлось прекратить. Во время зимовки многие члены экспедиции заболели цингой, некоторые умерли. В 1876 г. летом «Алерт» пробился к «Дискавери» и оба корабля вернулись на родину. После этой экспедиции Джордж Нэрс заявил, что Северный полюс невозможно достигнуть ни на судне, ни по льдам.


[Закрыть] Могилы эти – немые памятники человеческим усилиям выиграть великий приз – дают лишь частичное представление о том, сколько отважных людей, которым не так везло, пожертвовали жизнью – самым дорогим, что только есть у человека, в борьбе за покорение Арктики.

Когда я впервые увидел могилы китобоев на острове Дак, солнце ярко освещало надгробные доски, и я присел перед ними, полный трезвого понимания их сокровенного смысла. Когда я впервые увидел могилу Зоннтага в Эта, я тщательно прибрал камни вокруг, отдавая долг чести мужественному человеку. А на мысе Сабин, где погиб отряд Грили, я был первым человеком, ступившим в развалины каменной хижины после того, как много лет назад из нее увезли семерых оставшихся в живых участников экспедиции, – да, я первым ступил в эти развалины в августе, в слепящий снежный буран, и увидел напоминания о себе, оставленные этими несчастными.

И вот теперь, в 1908 году, проплывая мимо острова Дак на пути к мысу Йорк, я вспоминал о находящихся там могилах, и мне и в голову не приходило, что одному из участников нашей экспедиции, всеми нами любимому профессору Россу Марвину, который ел за одним столом со мной и исполнял обязанности моего секретаря, суждено прибавить свое имя к длинному списку жертв Арктики и что его могила в бездонной темной пучине станет самой северной могилой на Земле.

1 августа мы достигли мыса Йорк. Крутой, почти отвесный, он заканчивался полосой Арктического побережья, населенного эскимосами – самыми северными представителями человечества на Земле. Мне не раз доводилось видеть его снежную вершину, возвышающуюся вдали на горизонте в заливе Мелвилл, когда мои корабли проплывали на Север. У основания мыса ютится самое южное из всех эскимосских поселений, и он из года в год служил мне местом встреч с обитающим здесь племенем.

Прибыв на мыс Йорк, мы оказались в преддверии собственно работы в Арктике. У меня на борту было все необходимое снаряжение и материалы, какие мне могла предоставить цивилизация. А здесь я должен был забрать орудия и людей, которых сама Арктика породила для собственного покорения. Мыс Йорк, или залив Мелвилл, – это демаркационная линия между цивилизованным миром, с одной стороны, и арктическим миром – с другой, арктическим миром со всем его вооружением: эскимосами, собаками, моржами, тюленями, меховой одеждой и опытом аборигенов.

Позади лежал цивилизованный мир, теперь для нас абсолютно бесполезный, не могущий дать нам ничего больше. Впереди простиралась неисследованная пустыня, через которую я должен был буквально пробивать путь к цели. Уже само плавание от мыса Йорк до места зимовки на северном побережье Земли Гранта – не «просто плавание»; в сущности говоря, на последних этапах это вовсе не плавание, а сплошные нажимы, наскоки, увертки и таранные удары в схватке со льдом, причем каждую минуту можно ожидать от противника сокрушительного ответного удара. Все это очень напоминает работу искусного боксера-тяжеловеса или работу древнеримского кулачного бойца.

За заливом Мелвилл цивилизованный мир, каким мы его знаем, остается позади. Покидая мыс Йорк, мы меняем разнообразные занятия на два, которым находится место в этих бескрайних пустынях: добывание пищи для человека и собаки и преодоление многомильных расстояний.

Позади лежало все то, что я мог назвать своим, все, что дорого сердцу человека: семья, дом, друзья и те узы, которые связывали меня с мне подобными. Впереди была моя мечта, цель необоримого импульса, побуждавшего меня в течение 23 лет раз за разом восставать против застывшего «нет» Великого Севера.

На вахте у штурвала

Суждено ли мне добиться успеха? Суждено ли вернуться? Успешное достижение 90° северной широты вовсе не предполагает благополучного возвращения. Мы поняли это в 1906 году, пересекая на обратном пути Великую полынью. В Арктике шансы всегда против исследователя. Непроницаемые хранители ее тайны, похоже, обладают неисчерпаемым запасом козырей и пускают их в ход против пришельца, который норовит начать игру Жизнь там – собачья, но работа достойна настоящего человека.

Когда мы 1 августа 1908 года покидали мыс Йорк, я знал, что мне предстоит поистине последняя битва. Все в моей жизни, казалось, вело к этому моменту. И моя долголетняя работа, и все мои предыдущие экспедиции были лишь подготовкой к этому последнему завершающему усилию. Говорят, целенаправленный труд – лучшая молитва о достижении цели. Если это верно, то молитва многие годы была моим уделом. В какую бы полосу разочарований и поражений я ни вступал, я всегда верил, что великая белоснежная загадка Севера в конце концов должна пасть перед напором человеческого опыта и воли. Так и теперь, стоя спиной к миру и лицом к загадке, я верил, что выйду победителем вопреки всем силам тьмы и отчаяния.