Текст книги "Моя жизнь"

Я должен принести горячую благодарность старику в Гримсби, так как в одной из его книг, повествующей о поисках Джона Франклина, предпринятых адмиралом Леопольдом Мак-Клинтоком [25Note25
  Мак-Клинток Фрэнсис Леопольд (1819—1907) – английский полярный исследователь, адмирал. Участник (1848—1854, 1857—1859 гг.) поисков Дж. Франклина; нашел остатки его экспедиции на о. Кинг-Уильям. Совместно с Дж. Мечемом открыл о-ва Принс-Патрик и Мелвилл. (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]], я прочел предположение, что настоящий проход будет найден тем, кто изберет более южный маршрут, нежели тот, которого до сих пор держались все исследователи. Это предположение явилось главным основанием в выборе моего пути.

Многие из прежних попыток пройти Северо-западным проходом были предприняты экспедициями, которые английское правительство посылало на помощь Джону Франклину, не вернувшемуся из своей последней экспедиции. Он и его спутники погибли от голода и, как ни странно, именно в тех местах, где мы сами напали на изобилие зверья и рыбы.

Несколько лет тому назад британское правительство назначило премию в 350.000 крон тому, кто первый откроет Северо-западный проход. Эта премия была разделена между доктором Джоном Рэ, служащим Компании Гудсонова залива, и адмиралом Робертом Ле Мессюрье Мак-Клюором. Моя удачная экспедиция на «Йоа» является первым и до сего дня единственным сквозным плаванием Северо-западным проходом (1927 год). Принимая во внимание связанные с ним бесчисленные трудности и опасности, в высшей степени сомнительно, чтобы кто-либо в будущем на него отважился.

Соображения, которыми руководствовалось британское правительство, присуждая премию Джону Рэ и адмиралу Роберту Мак-Клюру, были следующие: Мак-Клюр пытался пройти с запада и продвинулся до залива Милосердия на Земле Бенкса. Там ему пришлось покинуть свое судно, и он был в конце концов доставлен обратно вместе со своими людьми спасательной экспедицией, явившейся на Землю Бенкса с востока.

Доктор Джон Рэ был служащим Компании Гудсонова залива. Он вообще никогда не пытался предпринять плавание Северо-западным проходом, но в качестве начальника ряда экспедиций по суше к северным берегам Канады он составил в высшей степени ценные карты и привез первые достоверные сведения о судьбе Франклиновой экспедиции.

Едва ли стоит добавлять, что, хотя эти дельные люди и заслужили вполне награду за свои труды и успехи, экспедиция на «Йоа» все же остается первым и единственным плаванием всем Северо-западным проходом.

Достигнув, таким образом, первой цели, которую я поставил себе в жизни, я начал искать новые области для своей деятельности. Годы 1906 и 1907 я посвятил чтению лекций, разъезжая по Европе и Америке, и вернулся в Норвегию с деньгами, хватившими на уплату всем моим кредиторам, в их числе и тому, который чуть не помешал моей экспедиции. Я снова был свободен и мог приступить к составлению новых планов.

ГЛАВА 4.
ЮЖНЫЙ ПОЛЮС

Следующей задачей, которую я задумал разрешить, было открытие Северного полюса. Мне очень хотелось самому проделать попытку, предпринятую несколько лет тому назад доктором Нансеном, а именно – продрейфовать с полярными течениями через Северный полюс поперек Северного Ледовитого океана. Для этой цели я воспользовался знаменитым судном доктора Нансена «Фрам». Хотя оно со временем сильно обветшало и износилось, но я не сомневался, что оно еще способно выдерживать толчки полярных льдов и ему вполне можно доверить судьбу экспедиции. Я закончил все подготовительные работы, привел «Фрам» в порядок, погрузил снаряжение и продовольствие и подобрал товарищей, среди которых находился также летчик. Но вот, когда все уже было почти готово к отправлению, по всему миру распространилось известие об открытии адмиралом Пири Северного полюса в апреле 1909 года [26Note26
  Пири (Peary) Роберт Эдвин (1856—1920) – американский полярный путешественник, адмирал ( 1911 г .). В 1892 и 1895 гг. пересек Гренландию. 6 апреля 1909 г . на собачьих упряжках достиг Северного полюса. (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]]. Это, конечно, было для меня жестоким ударом!

Чтобы поддержать мой престиж полярного исследователя, мне необходимо было как можно скорее достигнуть какого-либо другого сенсационного успеха. Я решился на рискованный шаг: заявил официально, что, оставаясь по-прежнему при своем мнении, считаю научные результаты такого плавания достаточно важными, чтобы не отказываться от последнего, и покинул с моими спутниками Норвегию в августе 1910 года.

Согласно первоначальному плану, мы должны были выйти в Северный Ледовитый океан через Берингов пролив, так как предполагали, что главное течение идет в этом направлении.

Наш путь из Норвегии в Берингов пролив шел мимо мыса Горн, но прежде мы должны были зайти на остров Мадейру. Здесь я сообщил моим товарищам, что так как Северный полюс открыт, то я решил идти на южный. Все с восторгом согласились.

История о наших достижениях в этой экспедиции подробно изложена в моей книге «Южный полюс». Описание экспедиции капитана Скотта [27Note27
  Скотт Роберт Фолкон (1868—1912) – английский исследователь Антарктиды. В 1901—1904 гг. руководитель экспедиции, открывшей п-ов Эдуарда VII. В 1911—1912 гг. – руководитель экспедиции, достигшей 18.01.1912 Южного полюса (на 33 дня позже Р. Амундсена). Погиб на обратном пути. (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]] также настолько общеизвестно, что возвращаться к нему было бы бесцельным повторением. Однако здесь стоит привести некоторые соображения по поводу причин нашего счастливого возвращения из этого рискованного предприятия и трагической гибели капитана Скотта и его спутников. Я считаю уместным откровенно разобрать ту часть критики, которая была вызвана моим соревнованием с капитаном Скоттом, но основана на общераспространенном искажении некоторых существенных фактов; она, как мне известно, послужила поводом к несправедливому суждению обо мне со стороны многих людей. Одно из этих утверждений гласит, что я, выражаясь спортивным языком, недобросовестно «обошел» Скотта, якобы не уведомив его о моем намерении устроить состязание между нашими экспедициями. В действительности же дело обстояло совершенно иначе.

Капитан Скотт имел самые точные, какие только можно себе представить, сведения о моих намерениях не только еще до ухода его из Австралии, но и позднее, когда мы оба уже находились на месте наших зимовок в Антарктике. Покидая осенью 1910 года Мадейру, я оставил запечатанную в конверте депешу в Австралию на имя капитана Скотта, которую мой секретарь, согласно моему поручению, отослал несколько дней спустя после того, как мы вышли в море, – в ней я совершенно ясно и открыто извещал Скотта о моем намерении вступить с ним в состязание относительно открытия Южного полюса.

Позднее, зимою (в Антарктике, разумеется, стояло лето), группа из экспедиции Скотта посетила нашу зимовку в бухте Китовой – приблизительно в 60 норвежских милях от зимовки Скотта – и здесь осмотрела все наши подготовительные работы. Обеим экспедициям, конечно, пришлось провести зиму на своих зимовках, ожидая наступления теплой погоды для дальнейшего продвижения к полюсу. Мы не только оказали этим людям самое широкое гостеприимство и предоставили все возможности осмотреть наше снаряжение, но я даже пригласил их остаться у нас зимовать и забрать половину наших собак. Они отказались.

Мои опыт в полярных путешествиях укрепил во мне убеждение, что собаки являются единственными подходящими ездовыми животными в снегах и льдах. Они быстры, сильны, умны и способны двигаться в любых условиях дороги, где только может пройти сам человек. Скотт же явился на юг, снабженный моторными санями, не замедлившими доказать свою непригодность на снегу и льду. Он также привез с собою несколько шотландских пони, на которых и возлагал все свои надежды. Я с самого начала считал это роковой ошибкой, явившейся, к моему прискорбию, в значительной мере причиной трагической гибели Скотта.

Итак, повторяю, Скотт был полностью уведомлен о моих намерениях, прежде чем сам приступил к выполнению своих.

То обстоятельство, что мы устроили нашу зимовку на Ледяном барьере, самым существенным образом способствовало нашему успеху, так же как выбор Скоттом западной части материка явился причиной его гибели при возвращении с полюса. Прежде всего, вследствие воздушных течений в Антарктике погода на материке гораздо суровее, чем на льду. Климат Антарктики – даже в самых благоприятных случаях – является худшим во всем мире, главным образом из-за необычайно сильных штормов, которые здесь свирепствуют почти без перерывов. Сила ветра при этих штормах достигает невероятной скорости. Скотт испытал не раз ураганы такой силы, что положительно не мог удержаться на ногах. На своей зимовке Скотт и его товарищи во время томительных зимних месяцев почти беспрерывно страдали от скверной погоды. Наша зимовка на льду барьера, напротив, оказалась в более благоприятных условиях в смысле погоды, и нам ни разу не пришлось страдать от каких-либо неприятностей.

Приобретенный нами опыт помог нам построить абсолютно непроницаемое для ветра жилье, а так как мы сумели наладить и хорошую вентиляцию, то жили мы, можно сказать, со всеми удобствами.

Ледяной барьер, описанный так подробно во всех книгах об Антарктике, в действительности не что иное, как чудовищных размеров ледник, спускающийся с высот антарктических гор к морю. Этот ледник имеет сотни миль в ширину и от ста до двухсот футов в вышину. Как и все ледники, на нижнем своем конце он беспрестанно ломается. Поэтому мысль разбить постоянный лагерь на самом барьере постоянно отвергалась: это считалось слишком опасным.

Я внимательно проштудировал все труды прежних исследователей Антарктики. При сравнении различных описаний, читая об открытии Китовой бухты, я был поражен тем, что хотя эта бухта вдается в самый барьер, она не претерпела заметных изменений с того самого времени, когда была впервые открыта Джоном Россом в 1841 году. «Если, – думал я, – эта часть ледника фактически не сдвинулась с места в течение 70 лет, то такому явлению имеется только одно объяснение: ледник в этом месте должен покоиться на неподвижном основании какого-нибудь острова». Чем больше я раздумывал над этим объяснением, тем сильнее убеждался в его справедливости. Поэтому я нисколько не боялся за устойчивость нашей зимовки, принимая решение разбить наш постоянный лагерь на краю Ледяного барьера в Китовой бухте. Нет нужды добавлять, что убеждение мое всецело подтвердилось дальнейшими событиями. У нас имелись самые чувствительные приборы, и мы целыми месяцами вели беспрерывные наблюдения, но ни одно из них не отметило ни малейшего колебания льда в этом месте.

Выбор Китовой бухты дал нам множество преимуществ при попытке достигнуть полюса. Прежде всего мы находились здесь ближе к полюсу, чем Скотт в своей зимовке, а путь к югу, который мы вынуждены были избрать, оказался, как показали последствия, безусловно самым благоприятным. Но больше всего способствовало нашему успеху применение собак. Причина этого в кратких словах следующая: наш метод достижения полюса состоял в том, что мы с места нашей зимовки предприняли несколько повторных поездок к югу и устроили по определенному направлению и на расстоянии нескольких дней пути друг от друга склады продовольствия, вследствие чего могли проделать поход к полюсу и обратно, не таская взад и вперед наши запасы. Эти склады мы устроили очень быстро и в каждом из них оставили потребный минимум припасов для обратного пути.

Учитывая расстояния между этими складами и количество продовольствия, оставляемого в каждом из них, я мог уменьшить вес забираемого продовольствия, присчитав к нашим запасам и мясо собак, тащивших продовольствие.

Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, то есть момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое, это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе.

Скотт и его спутники погибли при возвращении с полюса вовсе не вследствие огорчения, вызванного тем, что мы опередили их, а потому, что неминуемо должны были погибнуть от голода из-за недостаточного снабжения пищевыми припасами. Разница между обеими экспедициями состояла как раз в преимуществе собак над средствами передвижения другой экспедиции.

Дальнейшее течение событий общеизвестно. С четырьмя товарищами – Вистингом, Хансеном, Хасселем и Бьоландом – достиг я в декабре 1911 года Южного полюса.

Мы провели там три дня и исследовали прилегающий район нашей стоянки на 10 километров в окружности, чтобы на тот случай, если в наше счисление вкралась незначительная ошибка, все же быть вполне уверенным, что мы побывали на самом месте полюса. Мы водрузили там норвежский флаг и благополучно вернулись на нашу зимовку. Месяц спустя после нас, в январе 1912 года, Скотт достиг полюса и нашел там оставленные нами документы. Скотт и его четыре товарища проделали геройские усилия, чтобы вернуться к своей зимовке, но умерли от голода и истощения, не достигнув ее.

Никто лучше меня не может воздать должное геройской отваге наших мужественных английских соперников, так как мы лучше всех способны оценить грозные опасности этого предприятия.

Скотт был не только блестящий спортсмен, но и великий исследователь. К сожалению, не могу сказать того же о многих его соотечественниках. Как во время войны можно наблюдать, что бойцы вражеских армий питают друг к другу большое уважение, тогда как обитатели тыла считали своей обязанностью сочинять исполненные ненавистью песни о врагах, так и среди исследователей часто случается, что они глубоко чтят своих соперников, в то время как дома их соотечественники считают долгом уменьшать заслуги исследователя, если последний не принадлежит к их национальности. В связи с этим я считаю себя вправе утверждать, что англичане – народ, который неохотно признается в своих неудачах. Мне не раз пришлось это испытать на себе в связи с открытием Северо-западного прохода и Южного полюса. Двух примеров будет достаточно для пояснения моей мысли.

Год спустя после моей экспедиции на Южный полюс сын одного проживавшего в Лондоне и очень известного норвежца вернулся домой возмущенный, жалуясь своему отцу, что в школе учат, будто Скотт открыл Южный полюс. Ближайшее расследование установило, что мальчик говорил правду, а также тот факт, что и в других английских школах обычно не признают за норвежцами их успеха.

Но вот случай, еще более вопиющий и оскорбительный, так как его виновник находился на высоких ступенях просвещения и поэтому менее заслуживает снисхождения. Случай этот имел место на одном банкете, данном в честь меня Королевским географическим обществом в Лондоне в связи с моим докладом в этом городе и где почетным председателем был лорд Керзон [28Note28
  Керзон (Curzon) Джордж Натаниел (1859—1925) – маркиз, министр иностранных дел Великобритании в 1919-1924 гг., консерватор. В 1899—1905 гг. – вице-король Индии. Во время советско-польской войны 1920 г . требовал прекратить наступление Красной Армии на линии («Керзона линия»), предложенной в качестве восточной границы Польши. (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]] из Кедлестона. В произнесенной речи лорд Керзон подробно остановился на моем докладе, отмечая особенно то обстоятельство, что я приписываю часть успеха собакам. Лорд Керзон закончил свою речь следующими словами: «Поэтому я предлагаю всем присутствующим прокричать троекратное ура в честь собак», – причем он подчеркнул насмешливый и унизительный смысл этих слов, сделав в мою сторону успокоительный жест, – хотя я даже не пошевелился, – словно убедительно прося меня не реагировать на это слишком прозрачное оскорбление.

Первый порт, в который зашел «Фрам» на обратном пути, был Буэнос-Айрес. Воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы выразить мою глубокую благодарность дону Педро Кристоферсену, который, как известно, постоянно проживает в столице Аргентины. Его своевременная помощь деньгами, добрыми советами и личными услугами не раз выручала экспедицию.

Повсюду в Европе, не только на моей родине, но и в других странах, нас встречали с большими почестями. Также и во время предпринятой вскоре поездки по Соединенным Штатам я был предметом самого лестного внимания. Национальное географическое общество почтило меня своей большой золотой медалью, которою я был награжден в Вашингтоне в присутствии целого ряда выдающихся людей. Я всегда буду сожалеть о том, что во время этого чествования случилось нечто, очевидно, дискредитировавшее меня в глазах общества, так как впоследствии оно при всяком случае относилось ко мне с ошеломляющим пренебрежением. Я говорю «ошеломляющим», потому что до сих пор не могу постигнуть, за что я попал в такую немилость.

Самое неприятное произошло весною 1926 года. Я тогда читал в Соединенных Штатах доклады об удачном полете 1925 года до 88° северной широты. Я получил также приглашение от Национального географического общества прочесть доклад на эту тему в Вашингтоне и обещал заехать туда на обратном пути. Мой маршрут от берегов Тихого океана к востоку лежал через Канзас-Сити недалеко от тюрьмы в форте Ливенворса. Я вспомнил о своем совместном пребывании с доктором Куком в течение двух исполненных опасностей лет в Антарктической экспедиции на «Бельгике». Вспомнил также, как я обязан ему за доброту ко мне, тогда неопытному новичку, и то обстоятельство, что я обязан ему жизнью, ибо говоря по правде, это он спас нас от многих опасностей плавания, я решил, что самым скромным проявлением моей благодарности будет поездка в тюрьму, где я смогу приветствовать моего бывшего друга в его нынешнем несчастье. Я должен был сделать это хотя бы для того, чтобы впоследствии не упрекать себя в самой низкой неблагодарности и презренной трусости. Я не хотел, да и теперь не хочу судить о позднейшей жизни доктора Кука. Обстоятельства, приведшие его в заключение, мне совершенно неизвестны, и я не желаю ни знакомиться с ними, ни составлять о них собственное мнение. Даже если бы он был виновен в преступлениях и более тяжких, нежели те, за которые его покарали, мой долг благодарности и мое желание навестить его остались бы неизменны. Что бы ни сделал Кук – это был не тот доктор Кук, которого я знал в моей молодости, – человек с доброй, честной душой и великим сердцем. Какие-нибудь моральные неудачи, против которых сам он был бессилен, должно быть, испортили и изменили в корне этого человека.

Репортеры, с которыми я говорил после моего визита к доктору Куку, распространили слух, якобы я заявил, что доказательства Пири об открытии им Северного полюса недостаточны, тогда как у Кука они очевидны [29Note29
  Электронный энциклопедический словарь ( 2000 г .): «Первыми достигли района Северного полюса американцы Ф. Кук в 1908 г . и Р. Пири в 1909 г . В 1962 г . советская атомная подводная лодка „Ленинский комсомол“ совершила поход к Северному полюсу. В 1977 г . советский атомный ледокол „Арктика“ впервые в истории мореплавания достиг Северного полюса». (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]]. В действительности же я ни с какими журналистами на эту тему не говорил и приписываемые мне высказывания являются чистейшей выдумкой. Однако, Национальное географическое общество сочло их достоверными, так как отклонило мой протест по телеграфу, и взяло обратно свое приглашение прочесть лекцию.

Очевидно, они считали себя вправе поступить таким образом, опираясь на газетные сообщения. Нечего и говорить, что я счел этот отказ за необдуманный и опрометчивый поступок, основанный на ложной информации.

Возвращаюсь к 1914 году. Пока я находился в Америке, занятый добыванием продовольствия и снаряжения для трансполярного дрейфа, «Фрам» был на пути в Норвегию. Мне удалось приобрести биплан Фармана [30Note30
  Фарман (Farman) Анри (1874—1958) – французский авиаконструктор, летчик и промышленник, один из пионеров авиации. Организовал ( 1909 г .) около Парижа школу для подготовки летчиков из разных стран. Создал около 30 типов военных и гражданских самолетов и авиадвигателей. В 1912 г . основал фирму «Фарман». (Прим. выполнившего форматирование.)


[Закрыть]], который должен был находиться на «Фраме» для рекогносцировочных полетов над льдами Арктики. То была моя вторая попытка применить воздухоплавание для полярных исследований, и этого факта, а также и даты – 1914 – не следует забывать ввиду значения, которое приобрели аэропланы и дирижабли в годы 1925—1926 в моих арктических экспедициях. Об этом значении я буду говорить подробнее в одной из следующих глав.

Мне только что доставили в Осло аппарат Фармана, как разразилась мировая война со всеми ее ужасами. Об экспедиции теперь, конечно, не могло быть и речи. Поэтому я предоставил самолет государству для надобностей норвежского воздушного флота.

ГЛАВА 5.
ВО ВЛАСТИ ДРЕЙФУЮЩИХ ЛЬДОВ

Во время войны мне было нечего делать, и я решил последовать примеру столь многих обитателей нейтральных стран, а именно попытаться нажить себе состояние. Я надеялся добыть таким путем средства, которых всецело хватило бы на снаряжение следующей моей экспедиции. Только материально не обеспеченный исследователь может себе представить, какие громадные препятствия выпадают на долю всех исследователей, сколько им приходится расточать времени и трудов, чтобы выжимать деньги на экспедиции. Бесконечные промедления, унижения, которым подвергается их самолюбие и даже честь при изыскании средств, составляют трагедию жизни исследователя. Я думал, что нашел, наконец, возможность избавиться от этих испытаний.

Возможность эта появилась тогда во всех нейтральных странах, и нигде в такой мере, как у нас в Норвегии. Наличие кораблей имело существенное значение для союзников, а услуги прекрасного норвежского торгового флота ценились особенно высоко. Я вложил свой весьма скромный капитал в акции пароходных компаний и, подобно многим другим, заработал много денег. Так как я занимался этим делом не ради самого дела, то отстранился от него в 1916 году, решив, что с меня достаточно Я нажил около миллиона крон. Этого должно было хватить на покрытие всех расходов на предполагаемую мною новую экспедицию в Северный Ледовитый океан.

Теперь, когда у меня хватало средств на лучшее, «Фрам» уже не удовлетворял меня. Судно было ветхое, сильно пострадавшее от времени, и ремонт для снаряжения его в новое плавание обошелся бы очень дорого. Кроме того, я уже набросал проект судна, гораздо лучше приспособленного для моих целей. Я показал эти наброски известному конструктору и кораблестроителю Христиану Иенсену, который разработал чертежи и согласился строить судно. Оно должно было иметь 120 футов в длину и 40 футов в ширину, но самое важное в нем была форма его корпуса. Последний должен был иметь форму яйца, разрезанного пополам вдоль. Другими словами, подводная часть судна должна была быть повсюду округлой, чтобы судно, стиснутое льдами, не представляло нигде плоскостей, на которые лед мог бы давить; лед должен был выжимать судно кверху. Таким образом, эта форма обеспечивала наибольшее сопротивление при наименьшей поверхности.

Так как в Норвегии не было достаточно больших бревен, то мне пришлось выписать лес специально из Голландии. Это вызвало, конечно, необычайно большие расходы не только по самому материалу, но и по доставке его в Норвегию. Корабль строился на верфи Иенсена в Аскере. 7 июня 1917 года он был спущен со стапелей и получил название «Мод» в честь нашей королевы.

Следующая моя задача состояла в закупке продовольствия для экспедиции. Я закупил его в Америке. Во время этой подготовки правительство Соединенных Штатов пригласило меня осмотреть линию фронта во Франции и Бельгии. Думаю, что поводом к этому приглашению послужили нижеследующие причины.

В 1917 году немцы начали свою бесчеловечную подводную войну. Я никогда не соглашался с теми, кто осуждал немцев за пользование подводными лодками с целью повредить корабли неприятеля или даже корабли нейтральных стран, когда существовали явные доказательства того, что суда эти перевозили военную контрабанду. Германия могла надеяться на победу только в том случае, если ей удалось бы помешать союзникам получать снабжение морским путем. И я находил, что немцы правы, применяя с этой целью подводные лодки. Но я никогда не признавал за немцами права пользоваться подводными лодками в тех случаях, когда подозрительное судно даже не подвергалось осмотру, а пассажиры и команда не доставлялись в безопасное место. Поэтому, когда немцы окончательно отбросили последнюю человечность и стали бесцеремонно топить корабли без всякого предупреждения, то я стал разделять общее всем цивилизованным людям чувство горячего возмущения.

В октябре 1917 года возмущение это достигло крайних пределов, когда немецкая подводная лодка без предупреждения потопила в Северном море одно из наших торговых судов и даже стреляла по спасательным шлюпкам, которые экипаж пытался спустить на воду.

Перед самой войной кайзер лично наградил меня немецким орденом, пожалованным мне за открытие Южного полюса. Кроме того, у меня было несколько немецких медалей.

В день, когда пришло известие об этом жестоком потоплении, во мне возникло неудержимое желание проявить свое мнение каким-нибудь поступком. Но по свойственной мне сдержанности я не хотел поступать опрометчиво. Я дал себе сутки срока, чтобы обдумать свое первоначальное решение. Но сутки прошли – и решение осталось неизменным. Взвесив все точно и приняв твердое намерение, я отправился в германское посольство в Осло, захватив с собою конверт, заключавший все мои германские знаки отличия с приложенным к ним официальным заявлением. В посольстве меня провели к князю Виду, исполнявшему тогда обязанности германского посла. Я часто встречался с ним в обществе, и отношения у нас с ним всегда были очень приятные, поэтому он с улыбкой подошел ко мне и протянул руку. Я же смотрел на него совершенно серьезно и сделал вид, что не замечаю протянутой руки. Я заявил, что пришел по важному делу, и прочел вслух мое тщательно составленное письмо, так как боялся, что недостаточно владею немецким языком для свободного и сильного выражения моих чувств. Высказав таким образом свое негодование и гнев, я заявил, что возвращаю все знаки отличия, полученные мною от кайзера, на которого смотрю отныне с отвращением и презрением, вследствие чего награды, им данные, утратили для меня всякую ценность.

Возможно, что американское правительство прислало мне вышеупомянутое приглашение отчасти вследствие этого моего поступка. Отправляясь в Америку, я посетил в Лондоне в январе 1918 года адмирала Симса. Он любезно объяснил мне все приемы борьбы союзников с подводными лодками.

Весною 1918 года я читал в Соединенных Штатах доклады о своем посещении прифронтовой полосы и вернулся в Норвегию всего за несколько недель до того, как «Мод» была приведена в полную готовность к своему долгому плаванию. Я решил избрать кратчайший путь к Северному Ледовитому океану. Для этого я намеревался огибать берега Норвегии от Осло до Тромсё. Оттуда я собирался идти Северо-восточным проходом вдоль северных берегов Европы и Азии мимо мыса Челюскина и обогнуть Новосибирские острова, где должен был попасть в то самое полярное течение, которое я мог бы встретить, если бы выбрал путь через Берингов пролив.

Незадолго до отплытия «Мод» из Осло, поздней осенью 1918 года, норвежский посол в Берлине в письме советовал мне испросить разрешения на мое плавание в Северный Ледовитый океан у германских морских властей, так как иначе могло случиться, что «Мод» будет взорвана миной немецкой подводной лодки. Я в ответ объявил, что никогда не стану просить такого разрешения ни у какого правительства.

Тут адмирал Симс оказал мне большую услугу своей любезностью. Он прислал мне сведения насчет самого благоприятного времени для моего плавания, когда все немецкие подводные лодки, обслуживавшие Северный Ледовитый океан, возвратились на свои базы за продовольствием. Мы покинули Тромсё 16 июля 1918 года и пошли вдоль северных берегов Европы на восток.

В течение десяти дней мы все на борту пребывали в состоянии напряженного беспокойства, так как знали, что до самого Белого моря мы не застрахованы от встречи с подводной лодкой. Наши опасения были причиной комичного случая, происшедшего 25 июля, когда мы подошли к Югорскому Шару. На палубе не было никого, кроме вахтенных, – все остальные находились внизу. Неожиданно разразившийся шторм потребовал аврала для выполнения нужных маневров. Поэтому я неожиданно появился на ступеньках трапа и крикнул вниз: «Все наверх! Скорее!» Минуту спустя я с удивлением увидел, что по ступенькам трапа стремительно несется мне навстречу моя команда: некоторые были в самых несложных ночных костюмах, другие впопыхах кое-как напялили чужое платье, а некоторые даже появились в полном штатском платье с фетровыми шляпами на головах и с саквояжами в руках. Удивление мое сменилось громким хохотом, когда я сообразил, что мой неожиданный зов был принят за сигнал опасности взрыва от мины подводной лодки. Мой смех, а также погода вывели ребят из заблуждения, и они вскоре вернулись на палубу, приняв более подходящий вид для работы.

Северо-восточный проход [31Note31
  Северо-восточным проходом называется морской путь вдоль северных берегов Евразии из Атлантического океана в Тихий. (Прим. ред.)


[Закрыть]], разумеется, был уже неоднократно пройден до нас и для опытных мореплавателей не представляет особых трудностей. Первое достойное упоминания затруднение постигло нас в Карском море, да и оно быстро было преодолено. 1 сентября мы пришли на остров Диксон, где пополнили запасы горючего, и после четырехдневного пребывания там пошли дальше в восточном направлении. 9 сентября мы прошли мимо мыса Челюскина, замечательного тем, что он является самым северным пунктом Азии. Здесь мы встретили сплоченный старый лед и стали медленно подвигаться вперед по узкой полынье, тянувшейся вдоль берега.

13 сентября лед стал вовсе непроходимым, и мы принялись искать места, где можно было бы стать на зимовку.

Однако местность здесь мало благоприятствовала нашим целям. Мы нигде не могли отыскать защищенную со всех сторон бухту, какую нам посчастливилось найти при плавании Северо-западным проходом. Здесь вообще не было никаких бухт. Все наши надежды сосредоточились на двух крохотных островках, которые до некоторой степени могли уменьшить натиск льдов, напиравших с севера на материк. К последнему здесь было легко подойти, так как за этими островками до самого берега тянулась полынья, но, несмотря на заманчивый вид этого места, я все же боялся, не окажется ли оно для нас впоследствии мышеловкой.

Мы подошли к островкам с подветренной стороны и пришвартовались к крепкому льду в 150 метрах расстояния от берега. Эту малонадежную бухту назвали гаванью «Мод», и, несмотря на первое неблагоприятное впечатление, нашли в ней надежное убежище на целый год.

Покончив с установкой судна, мы высадились на материк, чтобы осмотреть, годится ли берег для устройства наших обсерваторий, помещений для собак и т.п. Мы нашли подходящие условия и построили обсерваторию и помещение для 20 собак. Мы так торопились, что через две недели, то есть 30 сентября, все было закончено. Теперь зима нас не пугала.

Так как удобство зимней квартиры зависит в первую очередь от возможности укрыться от резких полярных ветров, то нашим следующим заданием было нагрести к бортам «Мод» как можно больше снега, так что вскоре вокруг корабля образовался высокий снежный вал, достигавший уровня палубы и круто обрывавшийся на лед. Ради большего удобства мы спустили более полого на лед сходню, ведшую до самых дверей кают на палубе «Мод» прямо на лед. По одной стороне этой сходни в качестве перил был протянут трос, за который в гололедицу можно было держаться, чтобы не упасть.

В нашей своре была собака, ожидавшая прибавления семейства. Она меня очень любила и каждое утро, чуть только я выходил на палубу, бросалась ко мне, чтобы приласкаться. Обычно я брал ее на руки и спускался с нею на лед, и она сопровождала меня в моей утренней прогулке, которую я ежедневно совершал для тренировки. Однажды утром, когда я только что взял ее на руки и хотел уже спускаться, Якоб, сторожевой пес на «Мод», налетел на меня со всех ног и так сильно толкнул, что я поскользнулся, сорвался со сходни, головою вниз скатился с крутого склона и упал всей тяжестью правым плечом на лед. В первый момент у меня зарябило в глазах. Когда я очнулся, мне кое-как удалось принять сидячее положение, но плечо болело нестерпимо. Я не сомневался в тяжелом переломе, что и подтвердилось впоследствии рентгеновским снимком. В конце концов мне все же удалось вскарабкаться на палубу и протащиться до моей каюты. Там уже Вистинг, прошедший курс первой помощи в одной из больниц Осло, употребил все свои старания, чтобы выправить перелом. Но боль была так жестока, что я не мог перенести прикосновения. Поэтому Вистинг прибинтовал мне руку к туловищу, и так я пролежал в постели восемь дней. После этого я уже начал бродить, держа руку на лямке. Но неудачи мои еще не кончились. Злая судьба продолжала меня преследовать.