Текст книги "Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире"

Глава 4
Опасности государства

Насколько сильно вмешательство правительства в экономику?

В 2011 году в Давосе на ежегодном саммите всемирной элиты меня крайне удивило, что в центре внимания оказалась “пекинская модель”. Термин отражал веру в то, что Китай обойдет США не только как самая большая экономика мира, но и как ведущая экономическая модель. В то время США с большим трудом восстанавливались после катастрофы на кредитном рынке, породившей за три года до этого глобальный финансовый кризис. Уровень безработицы в США был все еще велик, а правительство – казалось, парализованное схваткой между демократами и республиканцами, – не принимало никаких мер. Ситуацию в Вашингтоне точнее всего было бы назвать тупиковой. Зато китайское правительство отреагировало на кризис “американского производства” так, как это может себе позволить только однопартийная диктатура. Была введена в действие программа резкого повышения госрасходов и кредитования, которая к 2010 году – году, когда экономика США едва ли вообще росла, – вернула экономике Китая двузначные темпы роста. Разговоры о новой пекинской модели подразумевали, что многие страны начали видеть преимущества активной авторитарной власти для экономики и что этот новый подход стал вытеснять прежнюю “вашингтонскую модель”, направленную на поддержку свободного рынка, свободной торговли и политических свобод. В 2011 году “подъем государственного капитализма” замелькал на журнальных обложках и стал темой нескольких новых книг.

Я наблюдал за всем этим с большим скептицизмом. Во-первых, Китаем восхищались в основном европейские и американские политические и бизнес-элиты, а не другие развивающиеся страны. За год до этого на египетском морском курорте Шарм-эш-Шейх я встретился с Гамалем Мубараком, сыном тогдашнего диктатора страны, вскоре после этого свергнутого. Когда я спросил, откажется ли его страна от процесса либерализации, на которое правительство решилось с таким запозданием, он ответил, что будущее по-прежнему за либерализацией экономики в соответствии с вашингтонской моделью, потому что его страна на горьком опыте убедилась, что государственный контроль не работает.

В деловых кругах моей родной Индии тоже не говорили о пекинской модели. Говорили о растущем могуществе посредников, которые вершили суд в Чайном зале “Тадж-Махала”, знаменитой гостиницы в центре Дели, столицы страны. Чайный зал, давно известный как место, где богатые семьи представляли друг другу своих отпрысков перед намечавшимся браком, теперь служил популярной площадкой для встреч со своего рода маклерами, которые брались устранить любые препятствия и задержки со стороны правительства. За одним столиком сидел посредник, помогавший ускорить покупку у правительства земельных участков, за другим – тот, кто подталкивал застрявшие судебные процессы, за третьим – специалист по получению кредитов в государственных банках. Этих посредников многие считали порождением чиновничьих злоупотреблений и классическим признаком проблем, традиционно ассоциирующихся с государственным капитализмом. Превращение Чайного зала в своего рода теневое правительство говорило о загнивании системы, которая вскоре лишит вотума доверия правившее тогда правительство Манмохана Сингха.

Восхищение государственным капитализмом стало сходить на нет только после того, как многие представители мировой элиты потеряли около двух триллионов долларов, поставленных на его процветание. Общая капитализация фондовых рынков развивающихся стран упала с одиннадцати триллионов в 2008 году до около девяти триллионов в 2013-м, причем эти два триллиона были потеряны исключительно на госкомпаниях. Глобальная рыночная стоимость частных компаний в этот период оставалась стабильной. Участники форума в Давосе не ограничивались разговорами – многие стратегические инвесторы ставили деньги на пекинскую модель, покупая большие партии акций госкомпаний в Китае и других крупных развивающихся странах, таких как Россия и Бразилия. Устойчивость экономики Китая и набиравшее популярность мнение, что всевидящее государство способно “декретировать” стабильный экономический рост, оказали огромное влияние на психологию инвесторов. В 2003 году среди десяти самых дорогих компаний мира не было ни одной государственной, а в 2008-м их было уже пять. Крупнейшая нефтяная компания Китая, PetroChina, заняла в этом списке первое место, вытеснив с него ExxonMobil. Очередное доказательство превосходства китайской командной экономики над американской экономикой свободного рынка?

Но эта схема не сработала. На фоне общего оживления экономик развивающихся стран после 2003 года многие глобальные инвесторы слишком уверовали в большой потенциал государственного капитализма. Экономический подъем привел к росту на фондовых биржах, и к концу десятилетия инвесторы уже не делали различия ни между сильными и слабыми странами, ни между государственными и частными компаниями. За эту ошибку многим пришлось дорого заплатить.

После глобального финансового кризиса 2008 года многие развивающиеся страны, включая Китай, стремясь защитить народ от замедления глобального роста, начали использовать госкомпании как средство для создания рабочих мест и раздачи пособий. Бурное экономическое развитие Китая произвело на инвесторов такое впечатление, что поначалу они не поняли, как эти усилия по управлению ростом отразятся на прибыльности госкомпаний. За небольшими исключениями – в виде нескольких хорошо отлаженных государственных банков и других госкомпаний в таких странах, как Индонезия и Польша, – прибыльность этих компаний была, как правило, низка, а управление ими часто было в руках политических приспешников властей. Китай превозносили за отсутствие серьезной долговой нагрузки, которая подорвала экономику США, но теперь китайские госбанки получили указание предоставить льготные кредиты госкомпаниям, которые явно не смогли успешно распорядиться этими деньгами: их доходность (измеряемая как рентабельность собственного капитала, ROE) упала с 10 % в 2009 году до 6 % к концу 2013-го. На самом деле к тому времени, как шумиха вокруг государственного капитализма достигла в Давосе в 2011 году своего пика, рыночная стоимость госкомпаний по всему миру уже резко падала.

В 2008 году на долю госкомпаний приходилось 30 % общей стоимости акций развивающегося мира, но в следующие пять лет их доля сократилась вдвое. К концу 2013 года в мировой десятке компаний снова не осталось ни одной госкомпании: PetroChina скатилась с первого места на четырнадцатое. А на первое вышла американская технологическая компания Apple. Если глобальный рынок когда-то и был готов подтвердить конкурентные преимущества государственного капитализма, он уже отказался от своих намерений.

О какой бы стране ни шла речь, важен вопрос: насколько сильно в ней вмешательство государства в экономику? Вообще, и в частности сейчас, когда многие правительства так агрессивно в нее вмешиваются, им было бы лучше поубавить свой пыл. Попытки правительства влиять на экономический рост принимают разные формы, но я бы разделил их на три основных направления: изменения в уровне госрасходов как доли ВВП в сочетании с оценкой эффективности таких расходов; использование государственных компаний и банков для достижения в первую очередь политических целей; и пределы, которыми правительство ограничивает рост частных компаний.

Когда расходы создают проблемы

Какие расходы государства следует считать чрезмерными? Это всегда трудный вопрос, особенно в современном мире идеологических войн. Реальность такова, что государство – единственный инвестор, у которого достаточно средств для строительства инфраструктуры, такой как дороги и мосты, и при этом в некоторых развивающихся странах государство слишком слабо – собирает слишком мало налогов, – чтобы в полном масштабе финансировать эту основу основ. В то же время размер госсектора должен быть таким, чтобы им можно было управлять и чтобы власть могла сосредоточиться на нескольких ключевых задачах. Когда государство слишком щедро тратит деньги на бесплатное питание, субсидии на бензин или поддержку работы убыточных гостиниц и авиакомпаний, то в долгосрочном плане беднеет вся экономика. Должен признать, что мои взгляды формировались жизнью в Индии, где я вырос. В этой стране давнее социалистическое влияние по-прежнему дает множество отрицательных примеров вмешательства государства. Например, система государственного школьного образования, где в некоторых штатах учителя прогуливают до 45 % занятий, потому что, купив за деньги постоянное место, они не считают нужным на нем появляться, а вместо этого работают по совместительству в частных школах. Аналогичные проблемы испытывает и система общественного здравоохранения, предоставляющая бесплатное лечение, но при этом клиники полны крыс, доктора в них отсутствуют, а уколы делают уборщики. В вопросах, имеющих такое серьезное политическое значение, бывает трудно определить, какой стране удается поддерживать правильный баланс.

Нет и однозначного ответа на вопрос, что такое “правильный”. Я начинаю с того, что выявляю крайние отклонения от нормы, стрáны, где расходование средств кажется наиболее разбалансированным и потому вероятнее всего угрожает росту экономики. В послевоенный период стандартная схема развития включала в себя увеличение доли расходов государства в экономике страны по мере ее роста. Поэтому для выявления отклонений я определяю, в каких странах государственные расходы составляют намного большую (или намного меньшую) долю экономики по сравнению с другими странами с тем же уровнем дохода. Худший из возможных знаков – это когда относительно упитанное государство становится жирнее других в своей категории. Среди двадцати ведущих развитых стран чемпионом по весу является Франция.

Французское правительство ежегодно тратит сумму, равную 57 % своего ВВП, – больше, чем любая другая страна, за возможным исключением коммунистических реликтов вроде Северной Кореи. Уровень государственных расходов во Франции на восемнадцать процентных пунктов выше нормы[20]20
  Здесь норма определяется с помощью простой регрессии, в которой используются подушевой ВВП и доля госрасходов в ВВП. Данные о государственных расходах берутся из базы МВФ и включают расходы общенациональной, региональной и местной администрации, причем под расходами понимаются расходы в широком смысле, включая все – от зарплат бюджетников до социальных пособий.


[Закрыть] для развитых стран – это самое большое отклонение как для развитых, так и для развивающихся стран. Другие богатые страны, где государственные расходы доминируют в экономике, составляя более половины годового ВВП, – это Швеция, Финляндия, Бельгия, Дания и Италия.

Однако во Франции высокие налоги, поддерживающие распухшее государство, стали таким тяжелым бременем, что многие компании и бизнесмены сдаются и покидают страну. Традиция сильного государства имеет во Франции многовековую историю, и французы – непревзойденные сочинители анекдотов о государственном головотяпстве. Жорж Клемансо, французский президент начала двадцатого века, говорил, что Франция – “крайне плодородная страна: сеешь бюрократов – растут налоги”. Несколько десятилетий спустя комик Мишель Колюш шутил, что если бы был налог на глупость, то французское государство окупилось бы. А современный писатель Фредерик Дар заметил: “Только заполняя налоговую декларацию, осознаешь, что не можешь себе позволить столько зарабатывать”.

Конечно, Францию интенсивно подталкивают к переменам, как подталкивали и многих ее соседей после кризиса 2008 года. Раньше и в Греции государственные расходы составляли более половины ВВП, но со времени кризиса 2008-го их доля уменьшилась на 4 пункта, до 47 %, в значительной степени потому, что кредиторы вынудили Афины провести болезненные сокращения как числа государственных служащих, так и их зарплат. Греция продолжает двигаться в перспективном направлении, сокращая размеры своего гигантского госсектора, хотя эти размеры пока что по любым меркам значительно превышают норму для стран с таким уровнем дохода.

В Греции раздутые, как у Франции, государственные расходы сочетались с уровнем уклонения от налогов, более типичным для развивающихся стран. Процветавшая в стране система уклонения от налогов и жульничества в сфере соцобеспечения делала затруднительным, если не сказать невозможным, финансирование этого щедрого государства всеобщего благоденствия – именно это и заставило страну влезть в такие долги. Греческий журналист Джеймс Ангелос отразил эту разладившуюся схему в своей книге “Полная катастрофа”[21]21
  James Angelos, The Full Catastrophe (прим. перев.).


[Закрыть], описывая, например, один греческий остров, где 2 % населения позиционировало себя как слепых, что почти в десять раз превышает среднеевропейский показатель. Действуя в сговоре с местными чиновниками и медиками, они добивались социальных преимуществ, полагающихся слепым. По подсчетам разных экспертов, расходы Греции на пенсии составляли от 16 до 18 % ВВП – самая большая доля в Европе и тяжелая нагрузка на ограниченные ресурсы страны.

То, что даже в Греции все-таки удалось сократить госрасходы, показывает, что государство не всегда вырастает в наводящее страх всесильное существо. В игру вступают и противодействующие силы. Если государство тратит на социальную поддержку слишком много, глобальные рынки будут стараться его осадить, как это недавно произошло в Европе. Бывший сотрудник казначейства США Роджер Олтман отметил, что если бы Германия не заставила Грецию и другие европейские страны в ответ на долговой кризис провести болезненные сокращения расходов, им все равно пришлось бы это сделать, потому что мировые рынки капитала предлагали новые кредиты этим государствам по ставкам, доходившим до 40 %. Снижение расходов было единственным способом справиться с долгами{36}36
  Roger Altman, “Blame Bond Markets, Not Politicians, for Austerity,” Financial Times, May 8, 2013.


[Закрыть].

Недавний европейский финансовый кризис привел к двум рецессиям на протяжении менее чем шести лет – непривычный двойной кризис, который может стать для Европы поворотным моментом. Предыдущие кризисы уже начали подтачивать государство всеобщего благоденствия, и эта тенденция может сохраниться. В странах Скандинавского полуострова, таких как Швеция и Финляндия, после финансовых кризисов 1990-х произошел откат от концепции государства всеобщего благоденствия. С тех пор государственные расходы Швеции упали с 68 % до 48 % ВВП, и правительство сделало упор на снижении корпоративных налогов для стимулирования роста, а налоги на частных лиц держит на относительно высоком уровне, чтобы финансировать социальные службы. Германия тоже изменила свои привычки в сфере расходования, снизив в начале 2000-х социальные пособия за счет сокращения выплат тем, кто не хочет искать работу или записываться на курсы переподготовки. В Германии расходы по-прежнему относительно высокие – 44 % ВВП, но за последнее десятилетие этот показатель снизился почти на три процентных пункта. Другие европейские страны настолько напуганы недавним кредитным кризисом, что будут вынуждены держать государство всеобщего благоденствия в узде.

Развитые страны с меньшим уровнем расходов включают в себя США, Австрию и Австралию (здесь расходы правительства составляют 35–40 % ВВП). В Швейцарии этот уровень еще ниже (32 %), что отчасти является фикцией, потому что пенсионной системой и системой здравоохранения ведают агентства, которые не считаются частью правительства. Тем не менее швейцарская администрация довольно “худощава”: количество ее служащих относительно невелико, а налогов она собирает всего 27 % ВВП – предпоследнее значение среди развитых стран (меньше только у США) и никакого сравнения с Францией, где налоги составляют 45 % ВВП. Компактное швейцарское государство является отчасти продуктом политической системы, которая предоставляет большие полномочия местным кантонам и избирателям. Многие основные вопросы должны решаться на всеобщих референдумах, что дает швейцарским избирателям право наложить вето на любое повышение налога; при этом налоговая нагрузка в процентах от ВВП в Швейцарии составляет всего 27 % и является одной из самых низких в Европе.

Транжиры среди развивающихся стран

Среди двадцати крупнейших развивающихся стран самые большие траты приходятся на долю Бразилии, где местные, региональные и общенациональные государственные расходы составляют 41 % ВВП – на девять процентных пунктов выше стандартного уровня для страны с подушевым доходом в двенадцать тысяч долларов. На самом деле, в своей расходной политике Бразилия гораздо ближе к европейским государствам всеобщего благоденствия, чем к развивающимся странам. На втором месте по расходам находятся Аргентина и Польша, где государственные расходы тоже выше 40 % ВВП – на восемь процентных пунктов выше среднего в их категории; затем идет Саудовская Аравия (отклонение от нормы – семь процентных пунктов), Россия и Турция (пять процентных пунктов).

Однако для развивающихся стран эти данные не всегда в точности отражают реальность: по официальной статистике, государственные расходы России составляют 36 % экономики, но даже чиновники высшего уровня в частной беседе признают, что эти расходы ближе к 50 %, хотя в 2000 году равнялись 30 % – то есть на самом деле Россия опережает в плане госрасходов даже Бразилию. Такое несоответствие показательно для постсоветской дымки, которая все еще окутывает российское государство ореолом секретности. А вот в Польше официальные данные о госрасходах достоверны: в 2014 году они составляли 42 % экономики, снизившись с 45 % – показателя пятилетней давности. То есть в Польше происходят положительные изменения, а российская динамика удручает.

В Бразилии госрасходы не только высоки, но и продолжают расти, что вредит экономике сразу с нескольких сторон. Когда в 2013 году в Бразилии прошли массовые демонстрации, народ вышел на улицы, протестуя прежде всего против постоянного роста налогов и снижения объема социальных услуг. Для проверки справедливости этого обвинения консультационная фирма под названием Бразильский институт планирования и налогообложения сравнила бразильские данные по сбору налогов и оказанию социальных услуг с данными тридцати других крупных стран. Оказалось, что Бразилия собирает налоги в размере 35 % ВВП – самое тяжелое налоговое бремя среди всех развивающихся стран, но занимает самое последнее место по преобразованию сбора налогов в государственные услуги. Об этом ярко свидетельствуют некондиционные больницы, отсталые школы и плохое автобусное сообщение – все это вызвало массовые протесты. Бразильская система расходования обременительна для населения и из-за высоких налогов и из-за запутанности налогового законодательства. Глава крупнейшего бразильского частного банка Unibanco Itaú Роберто Сетубал однажды сказал мне, что в Бразилии заполнение налоговых деклараций занимает больше времени, чем в любой другой стране, потому что требуется ввести очень много информации, включая полный отчет о доходах и расходах каждого.

На другом конце спектра находятся крупные развивающиеся страны, где государственные расходы ниже стандартных. В эту группу входят Мексика, Тайвань и в первую очередь Южная Корея. Как в Тайване, так и в Южной Корее госрасходы составляют всего 22 % экономики – на пятнадцать процентных пунктов ниже, чем в среднем по странам с тем же уровнем дохода. Однако в Южной Корее эта доля с 2008 года выросла на три процентных пункта, и – что важнее – она росла продуктивно. Например, для решения одной из важнейших для Южной Кореи экономических проблем – относительно небольшого числа работающих женщин – правительство стало инвестировать в центры по уходу за детьми, чтобы помочь матерям маленьких детей поскорее вернуться к работе. Этот шаг, по некоторым оценкам, может увеличить рост ВВП на целый процентный пункт. Тайвань предпринимает сходные шаги для построения работающего государства всеобщего благоденствия. В 1995 году там не было государственной системы здравоохранения, а теперь его система покрывает почти 100 % населения, а стоит всего 7 % ВВП, при том что в США она обходится в 18 %, включая в себя нестабильную смесь государственных и частных услуг.

В целом госрасходы развивающихся азиатских стран, как правило, относительно невелики, отчасти потому что даже богатые азиатские страны, такие как Япония, не спешат строить государства всеобщего благоденствия. В Азии только 30 % населения включено в пенсионные программы, тогда как в Европе – более 90 %. Интересно, что современная статистика не подтверждает широко распространенного убеждения, что правительства латиноамериканских стран больше других склонны к чрезмерным тратам. Как и госрасходы Мексики, госрасходы ряда андских стран – Колумбии, Перу и Чили – составляют относительно небольшую долю ВВП. Меньше всего эта доля в Чили – 25 % ВВП, на восемь процентных пунктов ниже нормы для своей категории. И только у стран Атлантического побережья – Бразилии, Венесуэлы и Аргентины – госрасходы имеют тенденцию к разбуханию.

Опасности слабого государства

Государство должно тратить по меньшей мере столько денег, сколько необходимо, чтобы обеспечить условия для цивилизованной торговли, включая создание базовой инфраструктуры и механизмов сдерживания коррупции, монополий и преступности. Если правительство не может даже собрать налоги – это явный знак того, что оно не справляется. Знак, который говорит об общей некомпетентности администрации и об отсутствии у нее авторитета. Например, Мексика собирает налогов на сумму около 14 % ВВП. Это очень мало для страны среднего уровня, и недостаток доходов затрудняет поддержание в стране законности и порядка, мешает подавлять влияние наркокартелей. Мексика тратит всего 0,6 % на армию – это предпоследнее место среди крупных развивающихся стран, меньше только у Нигерии – 0,5 %. Малообеспеченных мексиканских полицейских и прокуроров часто ловят на сговоре с наркобаронами, что снижает доверие народа к государству в целом.

Однако Мексика далеко не чемпион по неорганизованности. В Пакистане, Нигерии и Египте государству удается поддерживать лишь внешнее подобие официальной власти – отсюда и то странное ощущение незащищенности, которое испытываешь в этих странах. В Нигерии госрасходы составляют всего 12 % ВВП; именно поэтому такая значительная часть базовой инфраструктуры – с дорогами, составленными из отдельных кусочков, и электрогенераторами в подвалах – похоже, создана на живую нитку частными лицами и компаниями. В Пакистане, стране с населением в 180 млн человек, в налоговой инспекции зарегистрировано менее четырех миллионов, а реально платит налоги меньше одного. Эта запутанная система настолько пронизана исключениями и преференциями, что, кажется, все здание государственной власти может в любой момент рухнуть от мощного взрыва возмущения обездоленного большинства.

Из-за слабости государства экономика покоится на тончайшем фундаменте и особенно подвержена разрушительным угрозам гражданской войны, поскольку самые разные слои общества чувствуют себя обделенными. В 2009 году Агентство США по международному развитию (USAID) изучило конфликты в шестидесяти двух странах в период с 1974 по 1997 год и обнаружило, что типичная гражданская война длилась пятнадцать лет и сокращала ВВП страны примерно на 30 %. Даже после наступления мира требовалось в среднем около десяти лет для восстановления довоенного уровня дохода, причем в четырех случаях из десяти в ближайшее десятилетие возникал новый конфликт. В 2011 году Южный Судан стал самой молодой страной мира, выделившись из Судана, но к 2013 году споры о разделе власти и нефти между двумя его основными племенами вылились в новую гражданскую войну. Неустойчивость может оказаться очень устойчивой.

Оборотной стороной недостаточного уровня госрасходов является теневая экономика, когда бизнес ведется без бухгалтерских книг ради уклонения от налогов. Теневая экономика – это крайняя степень общественного пренебрежения к государству, подчеркивающая не только его непрочность, но и неэффективность. Как уже говорилось, в этом безналоговом царстве теней низкие зарплаты, а карьерные дороги кончаются тупиками без всяких пособий, поэтому работодатели получают тот уровень производительности, который они оплачивают. Размеры теневой экономики могут достигать чудовищных размеров: если в Швейцарии и США она составляет 8 %, то в Пакистане, Венесуэле, России и Египте превышает 30 %.

Она порождает и другие нарушения функциональности государства. Уклоняясь от налогов, люди обычно избегают банков, что снижает объем сбережений, доступных для инвестирования, и создает альтернативные и гораздо менее эффективные каналы для движения капитала. Постоянный автор Bloomberg Ахмед Фетех в 2015 году опубликовал статью, в которой рассказывается о том, что многие египтяне проводят фиктивные свадьбы для сбора средств с друзей и родственников. Один жених, только что собравший шестнадцать тысяч долларов с помощью “свадьбы”, на которую невеста даже не пришла, объяснил: “Для некоторых свадьба – это праздник, для других – просто бизнес”, способ собрать деньги, не обращаясь в банк и не платя налоги{37}37
  Ahmed Feteha, “Welcome to Egypt’s Fake Weddings: Get High, Leave Lots of Cash,” Bloomberg News, June 23, 2015.


[Закрыть].

Ослабленное государство иногда испытывает острую потребность в повышении своих доходов, что тоже не доводит до добра. Индонезийской демократии было меньше двадцати лет, когда к власти в 2014 году пришел президент Джоко Видодо. Экономика страны замедлялась – срочно требовались инвестиции для восстановления разрушающихся дорог и мостов. Видодо видел очевидную проблему в том, что общая сумма собираемых налогов составляет всего 12 % ВВП – самый низкий в Азии уровень. По словам одного из его советников, он попытался решить эту проблему, созвав сборщиков налогов и спросив их, на сколько они могут увеличить сборы. “На 100 %”, – похвастались некоторые, надеясь произвести впечатление. Видодо опустил планку до 50 %, а министерство финансов снизило ее до еще более скромных 30 %. Однако и такого прироста, как позже признали его советники, нельзя было достичь за один год. Стремясь добиться поставленной цели, сборщики налогов пустились во все тяжкие. Например, они стали выслеживать продавцов автомобилей и недвижимости, чтобы взимать налог на месте сделки. Неудивительно, что объемы продаж автомобилей, мотоциклов и недвижимости резко упали. Бизнесмены отложили свои планы по инвестированию, и экономика еще больше замедлилась. В долгосрочном плане идея Видодо была правильной, но внедрение не сработало. Принимая те или иные политические меры, государство должно учитывать их влияние на бизнес, поскольку резкие изменения могут повредить деловой активности.

Неправильные выводы из примера Китая

Многие историки экономики отмечали, что большинство азиатских экономических чудес происходило в странах, где на ранних этапах все контролировалось авторитарным государством. Но здесь есть свои нюансы. В книге “Как работает Азия”[22]22
  Joe Studwell, How Asia Works (прим. перев.).


[Закрыть] Джо Стадвелл отмечает, что ни в одной стране, начиная с тюдоровской Англии XVI века, не создавалось ни одной конкурентоспособной промышленной компании без значительной помощи и защиты со стороны государства на начальном этапе. За тюдоровской Англией последовали США, Франция и Германия. Затем Германия вдохновила Японию, Япония – Корею, за которой вскоре последовали Тайвань и Китай. Стадвелл добавляет, что все эти страны, активно добивавшиеся успеха, проводили “промышленную политику”, мудро используя рыночные силы. Например, в Южной Корее Пак Чон Хи пришел к власти в 1960 году и властью государства передал землю знати крестьянам, создав новый многочисленный класс производительных землевладельцев. А вместо того чтобы просто поощрять дружественных бизнесменов, он поощрял конкуренцию среди ведущих магнатов, в результате чего на арене появилось несколько национальных промышленных гигантов – компаний типа Samsung, которые сделали Южную Корею ведущим экспортером.

Однако за последние десятилетия ни одна из ведущих развивающихся стран не достигла такого успеха – быстрого роста за счет направляющей силы активного государства. Многие, конечно, спросят: а как же Китай? Как отмечает лауреат Нобелевской премии по экономике Рональд Коуз, традиционное изложение истории успеха Китая искажает истину. Китай стал на путь превращения в промышленную сверхдержаву только после того, как вездесущее государство стало меньше вмешиваться в экономику. Примерно в 1980-м китайское правительство стало шаг за шагом постепенно ослаблять хватку, причем каждый раз – в ответ на давление снизу. Сначала крестьяне потребовали права продавать большую долю собственной продукции, затем в деревнях захотели открыть собственные местные предприятия, и наконец частные лица потребовали права владеть и управлять этими предприятиями{38}38
  Ronald Coase and Ning Wang, How China Became Capitalist (London: Palgrave Macmillan, 2013).


[Закрыть].

Согласно исследованию Deutsche Bank, с начала 1980-х объем продукции частных компаний вырос в Китае в триста раз, или в пять раз больше, чем объем продукции государственных. В итоге доля ВВП, производимая госкомпаниями, упала с 70 % в начале 1980-х до примерно 30 % в наше время, причем большая часть этого сдвига произошла в разгар рыночных реформ 1980-х и 1990-х годов{39}39
  Jun Ma, Audrey Shi, and Shan Lan, “Deregulation and Private Sector Growth,” Deutsche Bank Research Report, September 13, 2013.


[Закрыть].

Это перераспределение значительно ослабило мощь китайского государства как работодателя и законодателя рыночных тенденций – по крайней мере, так было до недавнего времени. В течение трех десятилетий до 1980 года на государственные компании приходилось 70 % рабочих мест в городах, но к 2010-му эта доля, постоянно уменьшаясь, упала до 20 %. Как пишет журналист и писатель Эван Оснос в книге “Время амбиций”[23]23
  Evan Osnos, Age of Ambition (прим. перев.).


[Закрыть], между 1993 и 2005 годом китайские госпредприятия ликвидировали ошеломляющее количество – семьдесят три миллиона! – рабочих мест, отправив всех этих рабочих на поиски других источников существования.

Частная промышленность оказалась намного более динамичной, и к концу 2000-х на ее долю приходилось до 90 % продукции легкой промышленности (такой как производство тканей, мебели и пищевых продуктов). Это видно даже по перераспределению инвестиций – вложений в новые заводы, оборудование и инфраструктуру, – которое было основой подъема Китая в последние годы. Всего десять лет назад в Китае на долю госпредприятий приходилось более 55 % инвестиций, но к 2014 году эта доля упала примерно до 30 %.

Китай обязан своими успехами не столько “административно-командному капитализму”, сколько настойчиво проводимым Пекином рыночным реформам. На самом деле недавняя посткризисная активная деятельность правительства, которая вызвала столько разговоров о китайской модели, отражает по крайней мере частичный отказ от успешных в прошлом мер. После 2008 года китайские технократы стали все больше увлекаться стремлением к нереальным темпам роста, когда в основе поставленных целей лежат исключительно политические расчеты: что нужно сделать, чтобы удвоить экономику к 2020 году. Пойдя по пути наименьшего сопротивления, Пекин направил дополнительные выплаты на общественные нужды и кредиты госбанков крупным госкомпаниям, которые начинают отчасти восстанавливать утраченное влияние. Доля частных компаний в объеме промышленной продукции слегка уменьшилась, они перестали вторгаться в тяжелую промышленность, вроде горнодобывающей и металлургической отраслей. В 2010-е частные компании продолжали расти быстрее государственных, но лишь на четыре процентных пункта, тогда как в предыдущее десятилетие разница в темпах роста составляла двенадцать процентных пунктов.