Автор книги: Ручир Шарма
Жанр: Экономика, Бизнес-Книги
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Популисты-демагоги и популисты-прагматики
Два важнейших атрибута успешного лидера – это народная поддержка и ясное понимание экономических реформ (или, по крайней мере, готовность делегировать полномочия экспертам, которые знают, что делать). А вот популисты-демагоги, искусно сочетающие популизм и национализм, могут быть политически успешны, но наносят урон своей стране.
Рассмотрим, как под руководством популистов очень разных типов разошлись пути Венесуэлы и соседней Колумбии после финансовых кризисов 1990-х. В 2002 году венесуэльцы выбрали Уго Чавеса, радикального популиста, которого с полным основанием испугалась бизнес-элита. Он внедрил экспериментальный социализм, при котором доходы венесуэльцев продолжили полувековое падение. А в Колумбии в том же самом году выбрали Альваро Урибе, правого популиста, который не только свел баланс, но и сумел подавить многочисленные партизанские мятежи, десятилетиями бывшие основным препятствием для развития страны. Урибе был исключительно популярен как внутри страны, так и за рубежом: во время его первого срока у власти колумбийский фондовый рынок вырос более чем на 1600 % – самый большой рост, который встретился при анализе первого срока всех шестидесяти трех лидеров, когда я изучал реакцию рынка на выборы в развивающемся мире. Однако эта всеобщая вера в будущее Колумбии, похоже, вскружила Урибе голову. Он подпортил свою биографию, попытавшись изменить конституцию дважды: его первая поправка прошла, и он остался на второй срок, а вторая – провалилась, и третьего срока у него не было.
Следует признать, что трудно отличить популистов, знающих, что делать, от не знающих. Встречаясь с иностранными журналистами и глобальными инвесторами, национальные лидеры специально готовятся, чтобы их речь звучала жестко и была насыщена новейшими экономическими терминами. Во время своей поездки в Бразилию в 2005 году я встретился с бывшим губернатором штата Рио-де-Жанейро Антони Гаротиньо, который исходно получил известность как радиопроповедник, а в то время участвовал в президентской кампании и производил большой шум своими антиамериканскими выступлениями. В частной беседе Гаротиньо сообщил мне, что на его агитационные речи не нужно обращать внимания, потому что на самом деле он очень любит американцев и приветствует иностранных инвесторов. На следующий день в бразильской прессе появились публикации о нашей встрече – видимо, это была сознательная утечка, призванная опровергнуть обвинения в том, что, будучи провинциальным политиком без собственной партии, Гаротиньо не готов к работе на общенациональном уровне. Выборы он все равно проиграл, но я получил представление о том, чего стоят все красивые слова, которые популисты говорят публично или частным образом.
Журналистов специально учат избегать чрезмерной близости с объектами исследования; следовать этому правилу стоит всем, кто работает в области экономики. Впервые соприкоснувшись с высшими кругами власти, легко потерять беспристрастность и способность к критической оценке, но со временем общение с президентами и премьер-министрами позволяет выработать о них единое представление. Политики, достигшие таких высот, являются, как правило, обольстителями высшего класса: они очень умело демонстрируют, что хорошо понимают, как надо реформировать экономику, подобно тому как это делали Путин и Эрдоган десять лет назад.
Отправляясь в марте 2013 года на встречу с лидером Таиланда, я должен был бы настроиться гораздо более скептично. Экономические перспективы страны еще никогда – со времени преодоления азиатского финансового кризиса в конце 1990-х – не выглядели так радужно, и жители Бангкока превозносили своего очаровательного премьер-министра Йинглак Чиннават. Она сумела утихомирить страну после уличных боев между ее деревенскими сторонниками и представителями бангкокской элиты, выгнавшей из страны ее брата и предшественника на посту премьер-министра из-за обвинений в коррупции. Однако этому спокойствию угрожала опасность: ходили слухи, что брат-изгнанник по-прежнему стоит у руля. Поэтому, встретившись с тайским лидером в ее официальной резиденции в деловом центре Бангкока, я спросил ее о брате Таксине. “У вас есть младшая сестра?” – спросила она в ответ. Я ответил, что есть. “И она вас всегда слушается?” Я был очарован, поверил, что она самостоятельный лидер и что Таиланд, наконец, изменяется к лучшему. Но не прошло и нескольких месяцев, как стало ясно, что она готовится амнистировать брата. Это спровоцировало новые волнения и мятеж, который в мае 2014 года привел к смещению Чиннават. Вновь возникшие беспорядки пагубно отразились на экономике Таиланда, и темпы роста страны снизились с 5 % в начале 2013-го до 2 % в 2015-м.
Для образа лидера особенно благоприятно сочетание харизматичности публичной фигуры с вдумчивостью и серьезностью при личном общении. Дэн Сяопин был проницательным реформатором и привлекательной публичной персоной, при этом в личном общении сумел удивить даже такого гостя, как Генри Киссинджер, глубиной своих рассуждений о состоянии дел в министерстве металлургии. Ему сродни новый премьер-министр Индии Нарендра Моди – практик до мозга костей. Таков же и президент Филиппин Нойной Акино, чья обаятельная прямота заставляет простых филиппинцев забыть о том, что он происходит из аристократов-землевладельцев. Акино не любит громких слов; во время нашей встречи в Маниле в августе 2012-го он так долго говорил о водоснабжении Манилы и ловле сардин, что я ушел слегка оглушенный. Но потом понял, что, придя к власти вслед за чередой откровенно коррумпированных и некомпетентных лидеров, начавшейся еще с Фердинанда Маркоса, Акино стал именно тем лидером, в котором нуждались тогда Филиппины: настоящий реформатор, без дураков. Не пытаясь блистать, он в итоге убедил меня в том, что Филиппины изменятся к лучшему.
Глобальные рынки часто реагируют негативно на приход к власти левых популистов, не делая различий между безрассудными популистами вроде Чавеса и мудрыми популистами типа Лулы и Эрдогана в их ранние годы. Рынки часто воспринимают всерьез выступления радикальных популистов в ходе предвыборной кампании, не замечая среди них скрытых прагматиков, либо рассчитывают, что в результате выборов реализуются их надежды на реформы, благоприятствующие бизнесу. Я неоднократно наблюдал, как в разгар экономического кризиса рынки делают ставку на приход к власти экономического реформатора, а потом с удивлением обнаруживают, что на выборах победил левый популист. В 2014-м рынки изумила победа на выборах в Бразилии левого кандидата Дилмы Русеф – отчасти потому, что рыночные аналитики упустили из виду один факт: народ, испытывающий экономические трудности, зачастую откликается на смесь национализма и популизма, а не на логику экономической реформы. Повторюсь: кризис повышает вероятность того, что новый лидер сможет провести трудную реформу, но не гарантирует этого. Экономическое будущее страны не подчиняется одному какому-то правилу, и жизненный круговорот – всего лишь часть мозаики, которая помогает предсказывать подъемы и падения государств.
Обманчивые преимущества технократов
Рынки часто благосклонно воспринимают технократов, ожидая, что лидеры, пришедшие из министерства финансов, Всемирного банка или с экономического факультета престижного университета понимают, что нужно для проведения реформ и серьезного роста. Однако технократы редко преуспевают на высших руководящих должностях, потому что им не хватает политического таланта для популяризации реформы, а то и просто для того, чтобы достаточно долго продержаться на посту. Президент Европейской комиссии Жан-Клод Юнкер выразил общую для технократов проблему, сказав: “Все мы знаем, что нужно сделать, но не знаем, как после этого добиться переизбрания”{27}27
“The Quest for Prosperity,” Economist, May 15, 2007.
[Закрыть].
Во время кризиса евро 2010 года несколько стран призвали на помощь лидеров-технократов, которые сделали разумные шаги, но не смогли удержаться у власти. Когда в 2011 году потерпело провал правительство Греции, парламент назначил временно исполняющим обязанности премьер-министра бывшего главу Центробанка Лукаса Пападимоса, полагая, видимо, что автор научной статьи о безработице хорошо подходит для страны, где каждый четвертый – безработный. Пападимос выступал с разумными речами о том, как для восстановления конкурентоспособности Греции нужно серьезно урезать зарплаты и пособия, но не планировал оставаться у власти и через год ушел. Его коллега – временно исполняющий обязанности премьер-министра Чехии бывший глава Чешского статистического бюро Ян Фишер – тоже продержался всего около года, произведя хорошее впечатление на политиков, но не на избирателей: на очередных президентских выборах он набрал всего 15 %.
В разгар кризиса евро технократом, вызвавшим, возможно, самые большие надежды, стал итальянец Марио Монти, экономист по образованию, работавший президентом университета и Европейским комиссаром по налогам. В 2011 году итальянский фондовый рынок резко вырос после сообщения о том, что Монти займет пост премьер-министра. Однако, приняв все меры по введению режима строгой экономии, Монти не сумел убедить народ в их необходимости. Чуть более года спустя он потерял должность премьер-министра, получив на выборах всего 10 %. И только выборы 2014 года, на которых к власти пришел харизматичный тридцатидевятилетний Маттео Ренци, возродили надежду на реформы в Италии.
Список потерпевших неудачу технократов так же велик в авторитарных государствах, где особенно истово верят, что компетентные власти владеют истиной в последней инстанции. Здесь наиболее ярким примером может служить Советский Союз, где псевдонаучный генеральный план внес свой вклад в развал империи. Однако аналогичный провал постиг и другие страны, находившиеся под сильным влиянием советской модели, – причем не только диктатуры-сателлиты типа Восточной Германии, но и некоторые крупные демократические государства вроде Индии под властью партии Конгресса или Мексики времен Институционно-революционной партии, правившей семьдесят один год.
С другой стороны, технократы-советники часто могут сослужить лидерам хорошую службу, если они дают правильные советы, а лидеры готовы этим советам следовать. Викрам Неру, бывший экономист Всемирного банка, иллюстрирует этот тезис рассказом о Бернарде Белле, ведущем специалисте банка в Азии на протяжении 1960-х, когда банк еще выступал с универсальными рецептами процветания. Белл советовал странам, какие нужны реформы для стимуляции роста, предлагая правительствам целый ассортимент идей, которые в основном открывали путь к процветанию с помощью экспорта, за счет выхода страны на международный рынок. Не каждая страна была готова последовать такому совету. В Индии царили антикапиталистические и антиамериканские настроения, и когда в 1965 году Белл был с визитом в Дели, его комментарии просочились в национальную газету, так что на следующий день была опубликована статья под заголовком: “Берни Белл, ты сдурел”. Позже этим националистическим настроем воспользуется Индира Ганди, встав во главе Индии. Проведенная ею национализация банков и стратегических отраслей, таких как угольная, продлится почти десять лет и приведет к десятилетию самого медленного роста за весь период после получения независимости. Питер Хазлхерст, корреспондент лондонской The Times, так охарактеризовал злополучный популизм Индиры Ганди: “Она чуть левее собственной выгоды”{28}28
Saeed Naqvi, “A Little Left of Self Interest,” The Friday Times, June 26, 2015.
[Закрыть].
Вскоре после поездки в Дели Белл дал очень похожие советы захватившему незадолго до этого власть в Индонезии генералу Сухарто и получил совершенно иную реакцию. Его слова произвели на Сухарто такое впечатление, рассказывает Неру, что тот позвонил главе Всемирного банка Роберту Макнамаре и попросил назначить Белла представителем банка в Джакарте. Белл работал в Джакарте в 1968–1972 годы, и вместе с так называемой “мафией из Беркли” – группой индонезийских технократов, получивших образование в США, – помог за двадцать лет трансформировать беднейшую страну в азиатское мини-чудо.
Поэтому для технократов лучший путь к успеху – это сотрудничество с авторитарным режимом наподобие режима Сухарто, который может просто командовать, не добиваясь всенародной поддержки. В 1970-е успешной технократией была Чили, когда диктатура генерала Аугусто Пиночета поручила проведение реформ “чикагским мальчикам” – восьми чилийским экономистам, получившим образование в Университете Чикаго. Им удалось взять под контроль гиперинфляцию, социальные расходы и долговую нагрузку, минимизировав экономические тяготы за счет жесточайшего подавления политической оппозиции. Корея и Тайвань в свои ранние автократические годы тоже были экономически успешными технократиями, как и Сингапур с Китаем.
Но технократы могут принести стране больше вреда, чем пользы, если пытаются протолкнуть теоретически заманчивые реформы, не учитывающие местную специфику. В Аргентине в 1990-е президент Карлос Менем попытался повторить успех “чикагских мальчиков”, назначив собственных экспертов, получивших образование в США. Они внедрили экспериментальную систему валютного контроля, которая помогла на некоторое время стабилизировать аргентинское песо и восстановить рост, но в итоге привела к огромному национальному долгу и глубокой депрессии, начавшейся в 1998-м. Аргентина вступила в четырехлетний период, в течение которого экономика сократилась почти на 30 %, а в 2002-м произошел дефолт при долге в размере 82 млрд долларов – на тот момент это был рекордный дефолт по суверенному долгу. В результате общество прониклось недоверием к технократам, вынашивающим планы экономических реформ.
Таким образом, Аргентина, похоже, присоединилась к тем редким странам, где долгие годы продолжался спад, но при этом сохранялись остатки благополучия, позволявшие делать вид, что кризис на этих странах не сказался. В последнее время к этой категории относятся также Япония и Италия – страны с быстро стареющим населением и отстающей от конкурентов экономикой, но по-прежнему достаточно богатые и относительно свободные от задолженностей перед иностранцами, которые могли бы принудить их к реформам. Когда я приехал в Буэнос-Айрес в апреле 2015-го, экономика рушилась, а уровень инфляции превышал уровни всех крупных стран и официально составлял 30 %. Ожидая застать столицу в кризисе, я вместо этого увидел шумную вечеринку в гостинице и заполненные посетителями уличные площадки ресторанов вечером в среду. Аргентинцы сказали мне, что кризис почти не чувствуется и стремления к переменам практически нет – многие сохранили горькие воспоминания о депрессии конца 1990-х, считая ее результатом прошлой попытки провести в стране серьезные реформы.
Даже в Центробанке мне показали презентацию, в которой игнорировалась как текущая рецессия, так и медленное выпадение Аргентины из разряда развитых стран, а упор делался на том, насколько улучшилось положение по сравнению с 2002 годом – нижней точкой депрессии. В стране, настолько привыкшей к кризисам, даже длительного ухудшения положения оказалось недостаточно, чтобы заставить ее жителей стремиться к переменам. Когда-то аргентинцы рассматривали Буэнос-Айрес как южноамериканский Париж, теперь же они говорили о преимуществах своей страны перед соседями помельче, вроде Парагвая. Однако и в Аргентине ситуация меняется. Неожиданный успех на ноябрьских выборах 2015 года Маурисио Макри, лидера, нацеленного на реформы, может свидетельствовать о том, что аргентинцы устали от стагнации.
Китай – совершенно иной пример успешной технократии, которая, возможно, становится слишком уверенной в своей способности управлять экономическим ростом. В течение многих лет Китай сообщал о гораздо менее волатильном экономическом росте, чем в других развивающихся странах, что заставляло подозревать его в манипуляции цифрами ради создания впечатления, что экономика работает, как хорошо отлаженный механизм, и поддержания гармонии в обществе. Долгое время я считал, что эти подозрения преувеличены. Когда в 1979 году Дэн Сяопин пришел к власти, он первым делом сообщил подчиненным, что хочет получать подлинную информацию, а не те показушные цифры, которые скармливали Мао, оберегая его самолюбие. Даже в 1990-м, после событий на площади Тяньаньмэнь, режим Дэна сообщал о росте менее 4 %, намного меньше официального целевого показателя в 8 %. И еще совсем недавно – в 2003 году – выбранные лично Дэном его столь же прагматичные преемники публично критиковали провинциальных руководителей за преувеличение местных показателей роста ради собственной карьеры. Конечно, именно так и должна работать технократия – объективно.
Однако китайское правительство все дальше отходило от этого идеала, манипулируя числами ради решения политических задач. В телеграмме, обнародованной в 2010 году Викиликс, сообщалось, что китайский премьер Ли Кэцян, отметив, что официальные данные по ВВП “сфабрикованы”, запросил более надежную информацию по банковским кредитам, железнодорожным грузоперевозкам и потреблению электроэнергии для определения реальных темпов роста. Тогда независимые экономисты стали вычислять эти данные как индекс Ли Кэцяна, который показал, что в последние годы реальный рост значительно отстает от целевого. Тем не менее с середины 2012 года власти не только ежегодно, но и ежеквартально сообщали о росте, отличающемся от намеченных 7 % лишь десятыми долями.
Такая точность кажется неправдоподобной даже для столь успешных до недавнего времени пекинских творцов экономики. Со средним доходом порядка десяти тысяч долларов Китай достиг той стадии развития, на которой даже предыдущие чудо-экономики Восточной Азии начинали замедляться со скорости в виде двузначных чисел до 5–6 %. Пекин, похоже, зациклился на достижении темпов роста, нереальных для страны со средним доходом. В июле 2013 года один из высших китайских руководителей объявил, что власти не будут “приветствовать” темпы роста ниже “пороговых” 7 %, как будто возможно запретить спады в экономике объемом в восемь триллионов долларов. Пытаясь предотвратить это естественное замедление, Пекин прибегает ко все более активным манипуляциям. Опаснее всего то, что с 2008 года было выдано кредитов на сумму в двадцать триллионов долларов и эти чудовищные объемы грозят погубить экономику.
Причина всех этих манипуляций – технократическое, политическое стремление достичь целевых показателей роста, которые более не имеют смысла. Целевые показатели, видимо, были получены в результате вычисления того, с какой скоростью должен расти Китай для удвоения ВВП к 2020 году. Этот план не имеет под собой экономических оснований и напоминает о волюнтаристских целях, которыми руководствовался Советский Союз, стремясь догнать Запад. Все мы знаем, чем закончилась эта попытка. Обеспечить бесконечный период быстрого роста без спадов в бизнес-цикле попросту невозможно, и пекинским технократам следует это усвоить.
Когда говорят пули, бюллетени молчат
В результате эффектного тридцатилетнего взлета Китая распространилось убеждение, что автократии успешнее, чем демократии, способны генерировать долгие периоды роста, – миф, опирающийся не столько на сами успехи Китая, сколько на их освещение. Уильям Истерли, специалист по развитию из Университета Нью-Йорка, проанализировал публикации в The New York Times за период 1960–2008 годов и обнаружил, что газета напечатала около шестидесяти трех тысяч статей об автократических правительствах, причем примерно в сорока тысячах упор делался на успехи и только в шести тысячах – на неудачи. Не все статьи были посвящены Китаю, но такой перекос в освещении автократий мог создать впечатление, что китайский авторитарный капитализм – модель, которой стоит следовать развивающимся странам, особенно на ранних этапах.
Автократы действительно иногда достигают успеха. Авторитарные правители часто игнорируют или преодолевают сопротивление законодателей, судов или отдельных лобби, и это могущество позволяет дальновидным лидерам достигать большего, чем их демократическим соперникам. Авторитарные лидеры – от президента Пак Чон Хи, правившего Южной Кореей большую часть 1960-х и 1970-х, до Чан Кайши и его сына, руководивших Тайванем с 1949 по 1978 год, – сумели создать чудо-экономики, продержавшиеся продолжительное время. Автократы способны подавить любых лоббистов и всякое сопротивление головокружительному развитию, поскольку угроза расстрела держит людей в узде. Они могут направить частные накопления на рост промышленных отраслей и игнорировать требования повышения зарплат так, чтобы эти отрасли выигрывали в глобальной конкуренции. И – возможно, главное – экспроприация земли для строительства автодорог, портов и других базовых для современной экономики сооружений автократам дается намного лучше, чем демократам.
Однако, поскольку автократы не сталкиваются ни с какими сдержками и противовесами и не встречают противодействия в ходе выборов, они могут отклониться от верного курса, о чем им никто не скажет, а также оставаться у власти бесконечно долго, что чаще всего имеет негативные последствия для экономики. При авторитарных режимах опасность старения лидеров выше, чем при демократических, которые каждые четыре – шесть лет дают народу возможность в ходе честных выборов сменить лидеров. Как указывает Истерли, на каждый продолжительный период 10 %-го роста, обеспеченного Дэн Сяопином, приходится несколько долгих периодов стагнации при Кастро на Кубе, Киме в Северной Корее или Мугабе в Зимбабве. Наиболее длительный экономический ущерб засидевшиеся лидеры обычно наносят в авторитарных странах, в которых механизм отклика на народные требования перемен или смены лидеров гораздо менее гибкий{29}29
William Easterly, The Tyranny of Experts: Economists, Dictators, and the Forgotten Rights of the Poor (New York: Basic Books, 2014).
[Закрыть]. Если авторитарный режим вынужден проводить выборы, он теряет способность форсировать быстрый рост, но получает стимул способствовать естественному росту, например за счет уважения прав собственности или отказа от государственных монополий.
Что касается обеспечения устойчивого роста, то и демократическая и авторитарная системы имеют свои преимущества и недостатки – ни та, ни другая не дает явного выигрыша. Я изучил статистику за каждое из трех последних десятилетий, и за это время было сто двадцать четыре случая, когда ВВП страны десять лет подряд рос со скоростью выше 5 %. Из них шестьдесят четыре приходятся на демократические режимы, а шестьдесят – на авторитарные. Поэтому нет никаких оснований считать, что у авторитарных режимов в целом более радужные перспективы роста – несмотря на широко распространенное восхищение командным капитализмом китайского толка.
Более того, эти средние показатели скрывают серьезный изъян авторитарных режимов: они с большей вероятностью дают экстремальные результаты, демонстрируя более резкие перепады между периодами очень быстрого и очень медленного роста. В послевоенное время периоды как сверхбыстрого, так и сверхмедленного роста приходятся в основном на авторитарные режимы[9]9
Чтобы определить, управлялась ли страна в указанный период авторитарным режимом, я опирался на стандартный критерий различия между авторитарными и демократическими режимами: базу Polity IV. Составляемая виргинским Центром систематизированного мира (Center for Systemic Peace), она оценивает режимы ежегодно.
[Закрыть]. Наиболее точная информация имеется в отношении ста пятидесяти стран начиная с 1950 года, и согласно ей наблюдалось сорок три случая сверхбыстрого роста, когда экономика в течение целого десятилетия росла со среднегодовой скоростью в семь и более процентов. В тридцати пяти случаях из этих сорока трех страной правил авторитарный режим. Сюда относятся некоторые из чудо-экономик, такие как Корея, Таиланд и Китай, которые смогли поддерживать высокие темпы роста в течение нескольких десятилетий. Но сюда же входят и многие “исчезнувшие достижения”, когда в течение одного десятилетия достигался сверхбыстрый рост, а в следующее десятилетие успехи сходили на нет: в Венесуэле в 1960-е, в Иране в 1970-е, в Сирии и Ираке в 1980-е.
Страны, управляемые авторитарными властями, намного более подвержены и продолжительным спадам. В той же самой группе из ста пятидесяти стран за период с 1950 года было сто тридцать восемь периодов исключительно медленного роста, когда среднегодовой рост ВВП в стране составлял менее 3 % на протяжении десяти лет. И сто из этих ста тридцати восьми периодов относятся к странам с авторитарными режимами, начиная с Ганы в 1950-е и 1960-е, Уганды в 1980-е, Саудовской Аравии и Румынии в 1980-е и до Нигерии в 1990-е. В целом с 1950 года авторитарные режимы были у власти в трех из четырех стран, демонстрировавших рост выше 7 % или ниже 3 % в течение целого десятилетия.
Самый кошмарный сценарий для любой страны – это скачки экономики от подъема к спаду, когда годы сверхбыстрого роста чередуются с глубокими рецессиями. Оказывается, этот кошмар встречается поразительно часто. Снова обратившись к истории начиная с 1950 года, я обнаружил тридцать шесть стран, у которых за шестьдесят пять лет встретилось по меньшей мере девять отдельных лет роста выше 7 % и девять отдельных лет с отрицательным ростом. Коротко говоря, эти страны провели значительную часть послевоенного периода в таких бурных переходах от подъема к спаду и обратно, что обычным гражданам было невозможно вести нормальную жизнь. Существенными для этого списка являются два момента: во-первых, тридцать четыре из этих тридцати шести стран относятся к развивающемуся миру – свидетельство в пользу связи между слабостью институтов в развивающемся мире и волатильностью роста. Исключениями являются Исландия и Греция, хотя по некоторым замерам Греция недавно вернулась в категорию развивающихся стран. Во-вторых, двадцать семь из тридцати шести стран управлялись авторитарными режимами большую часть из шестидесяти пяти лет наблюдений. Таким образом, значительное большинство этих “вибрирующих” экономик управлялись авторитарными режимами, и результатом стала долгосрочная стагнация.
Например, страны, постоянно находившиеся под властью авторитарных режимов, такие как Иран, Эфиопия, Ирак, Иордания, Сирия, Камбоджа и Нигерия, начиная с 1950 года провели не менее пятнадцати лет каждая в условиях роста, превышавшего 7 %. Тем не менее подушевые доходы в них выросли от силы в 2–3 раза, и только в Иране и Иордании среднедушевой доход превысил четыре тысячи пятьсот долларов, потому что годы подъема были загублены почти таким же количеством лет спада. Даже в Иране среднедушевой доход составил всего одиннадцать тысяч долларов, потому что двадцать три года сверхбыстрого роста были в значительной мере испорчены девятью разрозненными годами отрицательного роста.
В нескольких самых худших случаях одна несчастная страна прошла через экстремальные подъемы и спады под властью одного и того же долго стоявшего у власти правителя. Иордания – это конституционная монархия, которой за последние шестьдесят два года управляли всего два хашимитских короля, Хуссейн и Абдулла, и более половины этих лет были годами исключительно быстрого или медленного роста. Еще хуже оказался президент Роберт Мугабе, герой освободительного движения, обернувшийся камнем на шее Зимбабве. Он пробыл у власти тридцать пять лет, причем больше половины этого срока пришлось на годы сверхбыстрого или сверхмедленного роста. Экономическая жизнь Зимбабве при Мугабе была невообразимо сумбурной: вплоть до 2008 года – десять лет подряд негативного роста, а затем обманчиво резкий скачок вверх с уровня, который был просто ниже некуда. В итоге Зимбабве сегодня беднее, чем была, когда Мугабе пришел к власти.
Но это еще не худший вариант развития экономики при авторитарном режиме. Хафез Асад правил Сирией тридцать лет, до 2000 года, и почти две трети этого периода были годами исключительно быстрого или медленного роста, где большинство хороших лет пришлись на нефтяной бум 1970-х и 1980-х. А победитель среди лихорадивших экономических лидеров последних десятилетий – Саддам Хуссейн, который руководил Ираком двадцать пять лет, кончая 2003-м, и три четверти этих лет были годами быстрого роста, перемежавшимися несколькими войнами и самыми дикими скачкáми в истории. Экономический рост Ирака подскакивал до 40 % в 1993-м и 1996-м, а в промежутке падал до минус 20 %. Это авторитарная лихорадка в действии.
Конечно, Мугабе и Саддам Хуссейн входят в число наиболее печально знаменитых авторитарных правителей последних десятилетий; однако похожие сценарии, пусть и не с такими резкими подъемами и спадами, развертывались и при менее известных режимах. Например, в Бразилии в 1964 году военные подняли мятеж и, свергнув все больше левеющее правительство, занялись срочным развитием экономики – путем упразднения бюрократии, создания Центрального банка, снижения дефицита бюджета и сокращения налогов на экспорт. Экономический рост повысился с менее чем 5 % до двузначных чисел, пока в 1974 году не произошло первое резкое падение цен на нефть. Военное правительство, все более ожесточавшееся в ходе яростных атак на критиков как внутри страны, так и за рубежом, попыталось развить успех. Оно начало брать все бóльшие займы, увеличив внешний долг до неподъемного размера, а в 1979 году цены на нефть снова упали. Экономика скатилась в рецессию и разгонявшуюся инфляцию, но лишь в 1984 году хунта согласилась провести выборы. В некоторых отношениях страна так и не оправилась от последствий привычки правительства вмешиваться в экономику, оставшейся в наследство от военных, и отношение ее подушевого дохода к доходу в США осталось на уровне 1970-х.
Демократии же, напротив, превалируют в списке стран, в которых с 1950 года было меньше всего лет быстрого роста. Например, у Швеции, Франции, Бельгии и Норвегии, вместе взятых, был только один год, когда рост экономики превышал 7 %. Это произошло во Франции в 1960 году. Однако с 1950-го в этих четырех европейских демократиях подушевой доход вырос в пять-шесть раз, и его минимальное значение составляет тридцать тысяч долларов. Одна из причин в том, что в этих странах редко случались целые годы негативного роста. Больше всего таких лет было во Франции – семь, а меньше всего в Норвегии – два. Это стабилизирующий эффект демократии в действии, и он распространился на развивающиеся страны, такие как Колумбия и ЮАР, которые тоже имеют высокие уровни демократичности правления и в которых было мало лет быстрого роста.
История резких подъемов и спадов должна заставить задуматься любую страну, когда-либо мечтавшую о твердой руке. В последние десятилетия многие экономически неблагополучные страны надеялись на сильную личность, которая восстановит процветание. Однако в долгосрочном плане стабильный продолжительный рост более вероятен при демократическом лидере, у которого нет возможностей для того, чтобы организовать эффектные успехи или провалы. Даже автократы, поначалу приведшие свои страны к долгим периодам быстрого роста, в итоге зачастую превращаются в хищных защитников статус-кво, попирая права собственности для обогащения собственного клана, не давая никому, кроме друзей “большого босса”, участвовать в развитии экономики. Именно поэтому многие демократические страны законодательно ограничили сроки пребывания у власти, чтобы воспрепятствовать застою режима и расцвету коррупции.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?