Текст книги "Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II"

Слабоволие последнего российского императора имело роковые последствия и для внешней политики России. Так, например, в 1908 году Николай II молча «проглотил» аннексию Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Но крайне резко реагировал на агрессию Австрии против Сербии в 1914 году, не побоявшись ради нее бросить в горнило опустошительной войны абсолютно неподготовленную армию и страну. Ему советовали не начинать войну Витте, Фредерикс, Распутин. Необразованный сибирский мужик интуитивно глубже понимал губительность войны с Германией для династии и России, о чем и предупреждал Николая II (Л. Ден… С. 71). Тщетно! Ложно понятый долг перед союзниками перевесил у него интересы собственной страны. Настолько был ослеплен докладами безответственного и выжившего из ума военного министра пустомели Сухомлинова о всесторонней готовности армии к войне, что, долго не раздумывая, ввязался в нее.

Всем ведущим европейским политикам давно было известно об интенсивной подготовке Германии к войне. «С 1911 года в Германии был готов план разгрома России, с 1908 года Англия изучает план свержения царизма…» (Кобылин. Анатомия измены… С. 84). А Николай II в это время братается с коронованными собратьями из Германии и Англии – они ему все родня! И ничего не подозревает об их намерениях. Слепец! Элементарное чувство самосохранения требовало от высшей российской власти уже года за два-три до войны укреплять западные районы, размещать там подготовленные воинские части, военную технику, боезапасы и пр. Многое можно было сделать за предвоенные годы при работоспособном правительстве. Да где его взять! Как вспоминает адмирал Бубнов, «при царствовании Николая II в государственном аппарате господствовали безволие и непотизм (кумовство, раздача должностей за родство, а не за профессионализм)» (Кобылин… С. 95). При должной подготовке к войне можно было не объявлять мобилизацию, не дразнить Вильгельма II, но быть готовым к отпору врага. А мобилизацию проводить неспешно, малыми темпами, втихаря. Основное внимание за эти годы необходимо было уделить производству вооружения или частичной закупке его у союзников. Но безграничная вера Николая II в Сухомлинова, постоянно докладывавшего о высокой боеготовности армии, видимо, вызывала у российского самодержца чувство легкой эйфории. Проконтролировать же военного министра не позволяли императору присущие ему мягковолие, нелюбовь к государственной рутине, то есть отсутствие элементарной государственной дисциплины, ответственности, государственного ума. Опять же фатальная предрасположенность: «на все воля Божия». Зачем портить преданному (хотя бы внешне!) человеку настроение, суетиться, кому-то что-то поручать, когда заранее исход событий предрешен Господним промыслом. Редкая слепота для правителя!

Ординарная же проверка деятельности царского любимчика выявила бы вопиющую некомпетентность, бездарность и лживость всех докладов военного министра. Вот один лишь факт, говорящий сам за себя: за 1909–1913 годы военное министерство дополнительно получило 260 миллионов рублей, из этой горы денег Сухомлинов израсходовал только 3 (три!) миллиона рублей (Коковцов… Кн. 2. С. 101)! Стоит ли после этого удивляться, что при вступлении России в войну у русской армии:

1) тяжелой артиллерии почти не было;

2) авиации почти не было;

3) броневых машин почти не было;

4) пулеметов имелось 10 % от необходимых 42 000;

5) винтовок имелось 4,65 млн вместо 5,5 млн;

6) патронов к винтовкам и пулеметам имелось 2,446 млрд штук вместо 3,346 млрд;

7) запас артиллерийских снарядов был ничтожен, ежемесячное производство их составляло 35 000 штук, а требовалось 45 000 ежедневно;

8) автомашин казенных – 679, плюс реквизировали 475 частных (французская армия, в два раза малочисленнее русской, располагала 90 000 машин и т. д.) (Головин Н. Н. Военные усилия России в мировой войне. Жуковский Москва, Кучково поле, 2001. С. 69, 189, 190, 194, 196, 223, 224).

Ответственность за столь плачевное состояние боеготовности армии ложится не только на Сухомлинова, но и на его патрона – Николая II, который материальной обеспеченностью армии мог поинтересоваться не только из материалов военного министра, но и из уст главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, разведывательного управления, командиров гвардейских полков, многих из которых знал лично, и т. д. Не поинтересовался, хотя хорошо знал, что Европа, особенно Германия, интенсивно вооружается. Чувствовал, что в «воздухе пахнет грозой», и потому совершенно не случайно в начале 1913 года напомнил премьеру Коковцову: «Подгоняйте военного министра, мы ненадолго сохраним мир, что же будет, если мы опять будем не готовы к войне!» (Коковцов… Кн. 2. С. 135). Достойно сожаления, что дальше этого напоминания опасения царя не пошли. Что тоже объяснимо. Государственная рутина Николая II, по воспоминаниям современников из ближайшего окружения, имевших с ним деловые или личные контакты, тяготила, и с наступлением тепла, весны он спешил покинуть промозглый Петербург, перемещаясь в любимую Ливадию, где мог предаться любимой семье и избавиться от докучливых докладов. Так продолжалось примерно полгода, до конца октября – начала ноября. Министры и при нахождении Николая II в Царском Селе не утруждали себя особой активностью, а при его отсутствии и вовсе расслаблялись. И так из года в год.

Ведущие европейские политики знали о слабых сторонах российского монарха, особенно о его слабоволии, и постоянно использовали их в своих интересах – что союзники, что противники. Так, например, 4 июля 1912 года в финских шхерах имела место встреча Николая II и Вильгельма II. На этой же встрече премьер Коковцов доказывал германскому канцлеру оборонительный характер российской политики, в соответствии с которой по инициативе германских военных деятелей Россия в 1910 году упразднила польские крепости и отвела свой фронт восточнее. В ответ Германия ответила увеличением вооружений и единовременным военным налогом (Коковцов… Кн. 2. С. 66). В канун 1941 года Сталин тоже пытался доказать Гитлеру миролюбивый, оборонительный характер внешней политики СССР относительно Германии и в доказательство в западной части СССР взорвал построенные в 30-е годы укрепрайоны на протяжении 1200 км стоимостью 120 млрд рублей (Григоренко П. В подполье можно встретить только крыс. Нью-Йорк, 1981. С. 231). Чем ответила «признательная» Германия – известно. Удивительное слабоволие проявляли российские цари пред германскими фюрерами!

Объявляя войну Германии, Николай II вторично нарушил завет своего отца Александра III: максимально избегать войн. Россия могла не объявлять войну Германии, проводить скрытно мобилизацию, ускорить выпуск военной продукции и т. п. И пусть падет Париж, пусть падет Лондон, но Николай II должен был ради сохранения армии, интересов страны максимально долго оттягивать начало военных действий на восточном фронте. И уж коли вступил в войну, учреди на территории всей России режим военного времени! Распусти Думу (в России на это даже не обратили бы внимания!) с ее крамольными, антипатриотическими речами, введи жесткую цензуру, запрети забастовки, введи военно-полевые суды с расстрелами за неподчинение властям, усиль столичный военный гарнизон надежными военными частями, введи жесткие наказания за нарушения трудовой и воинской дисциплины и т. д. Вместо этой достойной государственного мужа политики и не в пример союзным государствам, перешедшим на законы военного времени, внутриполитическая жизнь военной России мало чем отличалась от довоенной. Безумствовала Дума, бастовали и митинговали рабочие, беспредельничала пресса. Как будто не было кровопролитнейшей войны, не было величайшего общественного напряжения для борьбы с опаснейшим врагом! Это ли не доказательство несостоятельности Николая II как государственного деятеля, как царя без царя в голове, поддавшегося паническим воплям французов и буквально сломя голову в первые дни войны бросившего отборные части армии в Мазурские болота, где они и нашли бесславный конец?! Благодаря ложно понятому союзническому долгу Николай II в первые же месяцы войны почти уничтожил всю свою гвардию. К 1917 году на фронте находились уже третий и четвертый резервы офицеров (Стаффан Скотт. Романовы. Екатеринбург: ЛАРИН, 1993. С. 197), в основном уже из низших социальных слоев, проникнутых ненавистью к войне и монархии. Когда же Николай II сам запросил у Франции срочной помощи в винтовках в первой половине 1915 года, то французское правительство ответило отказом (Миллер… С. 306). А отказ Англии принять в 1917 году отрекшегося от престола императора вместе с его семьей?! Вот так выполняли свои союзнические обязательства союзники Николая II, и только коронованный российский простофиля продолжал незамедлительно откликаться на постоянные вопли о помощи то французов, то итальянцев, бросая неподготовленные к наступлению войска на вооруженного до зубов неприятеля. Не жалел русской крови российский монарх! Дорого платил русский народ за слабоволие и скудоумие российского самодержца! Как и за его капризы, которыми он пытался компенсировать свои волевую недостаточность и недальновидность. Например, назначением себя главнокомандующим в августе 1915 года или при отправке Балтийской эскадры на верную гибель на восток в 1904 году. Многие отговаривали его от первого шага, ибо постоянное продолжительное отсутствие императора в столице и сосредоточение его внимания на одной, хотя и важной, сфере управления автоматически приведет к ослаблению контроля за правительством, к ослаблению управления страной в целом и т. д. Но, подстрекаемый наущениями царицы о возможном в случае победы над Германией чрезвычайном росте популярности главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и умалении в связи с этим авторитета монарха, Николай II решил лавры победителя стяжать себе. Опять же, великий князь Н. Н. очень неуважительно относился к их «Другу» – обещал его повесить в случае приезда в ставку. Да еще постоянное недовольство генералов чрезвычайно неудовлетворительным снабжением войск военной техникой, амуницией, продовольствием и пр. Не дай бог сплетут заговор! И, поддавшись уговорам царицы, собственным настроениям, вопреки интересам страны, да и самой армии Николай II назначает себя главнокомандующим. Обрекаясь на постоянное нахождение в ставке, император менее всего думал об активном участии в управлении войсковыми операциями. Тайну своего бегства из столицы он приоткрыл 22 февраля 1917 года в объяснении супруге своего очередного, последнего вояжа в ставку: «Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания… это мне полезно» (Обнинский В. П. Последний самодержец. М.: Республика, 1992. С. 278). Вот такая проза! По глупости царь ввязался в войну, а теперь не хочет заниматься вопросами разутой и разоруженной армии, топливными и продовольственными проблемами столицы и пр. Мозг устает, отдыха просит… В ставке Николай II избавлен от докучливых докладов, здесь он много гуляет, катается по Днепру, совершает автоэкскурсии и т. п. (Обнинский… С. 275). Что же касается судеб страны, то к ним, в сущности, царь был равнодушен. Ведь все зависит от Бога. Очень замечательная формула для оправдания собственного бездействия, равнодушия, бездарности и чего угодно.

Столь же опрометчив был и второй шаг Николая II при посылке Балтийской эскадры на «съедение» самураям. И хотя высшее командование эскадры было против этой бессмысленной затеи, уязвленное самолюбие «адмирала Тихого океана» взывало к возмездию. Детский каприз: «Я так хочу!» возобладал над трезвым государственным подходом.

Николай II не был лишен и мелкого тщеславия, больше доверяя министрам, которые признавали безграничность его власти и были в целом негативно настроены к общественности (Гурко В. И. Царь и царица. Тюменская ассоциация литераторов, предприятие «Стромвятка». С. 20). Тщеславию сопутствовало обостренное чувство самолюбия, оборотной стороной которого было чрезмерно развитое чувство недоверия – к инициативам министров или других государственных деятелей, соприкасающихся с ним: усматривал в этом покушение на его царскую власть (указ. соч., с. 8). Даже к Госсовету испытывал недоверие (а уж там-то сидели испытанные временем слуги режима!) только потому, что тот в 1900 году осмелился выразить пожелание отменить права волостных судов приговаривать крестьян к телесным наказаниям. На прошении Госсовета Николай II начертал: «Это будет тогда, когда я этого захочу» (указ. соч., с. 20–21).

О пределах собственной власти российский монарх был превратного мнения. Часто, нарушая законы, ставил вердикт: «Такова моя воля» (указ. соч., с. 16).

Министр внутренних дел Сипягин и князь Мещерский сумели убедить его, что люди не имеют влияния на ход истории, всем управляет Бог, а он – Николай II – его помазанник и действует согласно его внушению и потому не обязан кого-либо слушаться или советоваться. Потому и управлял Россией «как Бог на душу положит» (указ. соч., с. 16–17).

При деспотических замашках у Николая II абсолютно отсутствовала внешность властителя, властность характера – и эта мягкость, слабоволие отражались в управлении страной и постепенно расползались по империи. На самодержавие он смотрел как на нечто застывшее, не подверженное каким-либо изменениям. А ведь жизнь в период его царствования буквально бурлила. Бурно развивалась промышленность, Россия быстро покрывалась сетью железных дорог, буквально на его глазах зародился рабочий класс, резко расширились слои студентов, преподавателей, учащихся, лиц свободных профессий. Возник единый российский рынок, все теснее становилось экономическое пространство, вовлекая в товарооборот самые отдаленные участки российской территории. Под воздействием образования, промышленной специализации, политической деятельности менялся сам человек. Расширялись его интересы, он все пристальнее всматривался в проблемы российского дома, в котором жил и творил. А всмотревшись, сам начинал пытаться принимать участие в разрешении проблем, будировавших общественное сознание. Российский подданный все более проникался чувством социальной ответственности за происходящие вокруг него события, испытывая естественное желание быть субъектом истории, ее демиургом. Шел закономерный процесс становления гражданского общества. И не видеть всех этих изменений, не пытаться корректировать в соответствии с изменяющимися историческими условиями формы управления мог только слепой и равнодушный к общественной жизни, не желающий постигать ее глубины, законы, противоречия. Конечно, Николай II видел происходящие изменения в обществе, сам санкционировал наиболее существенные из них, но понять их тектонику во взаимосвязи и последствия не стремился. Что их постигать, если на все воля Божья, постигай их, не постигай, все равно будет так, как Бог задумал. И все свое правление прожил с упованием на Всевышнего. При таком фатализме, совершенно преступном для любого монарха, империя была обречена на гибель.

«Николая II государственные дела не захватывали, доклады министров были обузой, стремление к творчеству отсутствовало, абстрактно-диалектическое мышление ему было чуждо, не умел властно настоять на исполнении другими своих указаний, лишен был царственного дара повелевать, до пожилого возраста сохранил детские вкусы и наклонности» (Гурко… С. 4–6), «веру в обряды, чудеса, спиритические предсказания» (Обнинский… С. 31). В первое десятилетие больше занимался почти ежедневной охотой, чем управлением государством (Богданович… С. 274). Жил, не чувствуя почвы, а она почти уже зыбилась!

Во второй половине 90-х – начале 900-х годов студенческие, рабочие, крестьянские волнения стали обычным явлением. В обществе крепла тенденция к разброду и шатанию, жажда либеральных перемен. Суворин отмечал: «Сегодня время хуже конца 70-х годов» (Богданович… С. 280). А в Царском Селе господствовало настроение «на Шипке все спокойно».

Николай II нередко заявлял о любви к России. Но любовь к Родине должна быть действенной, а действовать с пользой для страны в значительно усложнившейся исторической обстановке конца ХIХ – начала ХХ веков можно было только опираясь на знание закономерностей общественного развития, историй общей и отечественной. Этих знаний у Николая II не было, кроме напичканных «злым демоном» России Победоносцевым категорических императивов: «самодержавие превыше всего», «парламент – пустая говорильня», «ни шагу вперед» и т. п. Если к отсутствию знаний в области общественных дисциплин и управления государством прибавить еще изъяны психики, то систематические провалы внутренней и внешней политики последнего Романова становятся вполне объяснимы, как бы предрешенные «мученическим» днем рождения.

Существенную роль в гибели династии и России сыграла и супруга Николая II – принцесса Гессенского дома Александра Федоровна, столь же чрезмерно религиозная, как и ее супруг. Повышенный мистицизм и подверженность разного рода шарлатанам в большой степени были вызваны и страстным желанием супругов иметь наследника, который никак не появлялся. Отсюда страстные обращения к Богу и «божьим людям», которые способны были якобы содействовать воплощению мечты царской четы. Но когда царица разродилась сыном, счастье было недолгим. Наследник оказался подвержен наследственной болезни представителей Гессенского дома – неизлечимой гемофилии, передаваемой женской линией мужскому потомству. Кстати, Александр III знал о природном изъяне юной датской принцессы, но все его попытки предотвратить намечающийся брак разбивались о непреодолимую любовную страсть наследника, и слышать не желающего о другом выборе. Да и сил и времени для переубеждения уже не было. Дни великана-императора, внезапно сраженного болезнью, были сочтены. Нежелание наследника внять наставлениям отца лишний раз свидетельствует о легкомысленности Николая в выборе спутника жизни, чрезвычайной легкомысленности относительно своей будущей роли императора и будущности династии. Ведь знал, что его сын-наследник будет неизлечимо болен, что в связи с этим возникнут династические проблемы и прочее – все тщетно. Страсть и каприз одолели рассудок и волю.

С проявлениями у Алексея, наследника, симптомов страшной болезни начались непередаваемые страдания супругов, еще более отдалившие их от родственников, внешнего мира и способствовавшие появлению рядом с ними неотесанного мужлана, способного избавлять наследника от нестерпимых болей. Только этим и объясняется многолетнее присутствие Распутина при дворе Романовых и долготерпение царя и царицы к его «шалостям» в столице и вовне.

Императрица Александра Федоровна была человеком деятельным, инициативным, властным и самонадеянным, никогда не сомневалась в правильности своих суждений (Гурко. Стромвятка… С. 4, 21, 24). О пределах власти российского императора у нее было представление еще более превратное, чем у Николая II, – она была уверена в ее беспредельности. Они оба были убеждены, что законы обязательны только для подданных и что основные законы 1906 года существа этой власти не изменили (указ. соч., с. 18). В отличие от Николая II, царица испытывала упоение властью (указ. соч., с. 4). В людях она разбиралась слабо, была падка на лесть (указ. соч., с. 22, 29). Критерием доверия к ним была их расположенность к Распутину, к ее участию в государственных делах, к ее креатурам в лице Горемыкина, Штюрмера, Протопопова и др. Более широкий культурный кругозор, властный характер, стремление к постоянной творческой деятельности автоматически вели к подчинению Николая II своей супруге. Вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая II, в феврале 1912-го жаловалась Коковцову: «Несчастная моя невестка не понимает, что она губит династию и себя, веря в святость какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастие» (Коковцов… Т. 2. С. 31). Ровно через два года, в феврале 1914-го, императрица при встрече с Коковцовым горько сетовала на все свои попытки внушить сыну изменить его политику, которая ведет страну к катастрофе. Тот ее не слушал, говоря, что все это пустая болтовня, что любовь народа к нему велика и что он скорбит только о том, что редко видит своего государя (Коковцов… Т. 2. С. 327).

Апогей такого подчинения наступил с переездом Николая II в ставку в августе 1915 года, и разлад в управлении государством стал приобретать все более зримые и угрожающие формы (Кригер-Войновский Э. Б. Записки инженера. М.: Русский путь, 1999. С. 55). Истеричная императрица под духовным наставничеством «божьего человека» фактически стала управлять страной, смещая и назначая по совету «Друга» министров и прочих высших чиновников. «Рекомендации от старца открывали все двери в Петрограде», – вспоминает начальник канцелярии министра двора генерал Мосолов (Мэсси… С. 290). Начался роковой для династии и России период «министерской чехарды» – с сентября 1915 года до отречения Николая II в марте 1917 года. За этот период сменилось четыре премьера, пять министров внутренних дел, четыре министра сельского хозяйства, три военных министра. Распутин через Александру Федоровну проталкивал на высшие должности людей, втершихся к нему в доверие, людей беспринципных, алчных и безответственных, людей случайных и совершенно недостойных управлять определенными сферами государственной жизни. Одни министры ездили в ставку, другие к «маме» в Царское Село, где верховодил «Друг» Распутин (Генерал Мосолов А. А. При дворе последнего императора. СПб.: Наука, С.-Петерб. отделение, 1992. С. 88). И вся ответственность за подобную кадровую карусель полностью ложится на Николая II, доверившегося супруге (а верил он только ей одной!) и их «Другу». Как известно со слов его ближайшего окружения, ни он, ни царица, ни тем более их «Друг» в людях не разбирались. Еще менее вся эта «святая троица» разбиралась в вопросах государственного управления, закономерностях общественных процессов.

При первых известиях о беспорядках в столице в конце февраля 1917 года Николай II смалодушничал, бросил все – ставку, армию – и помчался к семье. Она ему была дороже династии и России. А ведь останься там, мог бы повелеть надежным частям очистить столицу от дезертиров и пр. В этом поступке сказалась абсолютная никудышность Николая II как повелителя, монарха, государственного деятеля. Ведь ни малейших шагов не предпринял для выправления положения. Повел себя как обыкновенный дезертир. Явил себя абсолютно растерявшимся, деморализованным обывателем. Вроде бы события 1905–1907 годов должны были научить, дать определенные навыки поведения в условиях обострения социальной ситуации. Тем более беспорядки-то возникли только в столице, на периферии империи, остальная Россия безмолвствовала. Этот факт свидетельствует, что Николай II никогда после событий 1905–1907 годов не задумывался о возможности их повторения и предварительной подготовке власти к такому повороту событий. Не думали об этом и его бездарные министры – выдвиженцы царицы и Распутина.

После убийства Распутина Николай II 19 декабря 1916 года прибыл в Петроград, где и находился по 22 февраля 1917 года. В эти кризисные для династии и России два месяца столицу лихорадило от недостатка топлива и хлеба, хотя и того и другого в стране было предостаточно. Необходимо было только продумать организацию их доставки, но этим толком никто не занимался. Министры, ответственные за решение данных проблем, зная о кисельном характере Николая II и о своей бесконтрольности с его стороны, смело заверяли императора о разрешении данных проблем, хотя действенных мер, способных переломить кризисную ситуацию, не принимали в силу своей организационной беспомощности. Проблемы с топливом и продовольствием нарастали, вызывая волнения среди населения. Об угрожающем положении в столице в январе – феврале царю докладывали и его ближайшие родственники, и думское руководство в лице председателя Думы Родзянко, и тайный советник императора Клопов. На последнем стоит остановиться более подробно.

Николай II не был уверен в полной объективности информации о состоянии общественной жизни в стране, исходящей от представителей официальных органов, и потому решил воспользоваться источником неофициальным. Выбор пал на коллежского асессора Анатолия Алексеевича Клопова (1841–1927), дворянина, экономиста. Во дворец ввел его великий князь Александр Михайлович, первая встреча с царем состоялась 4 июня 1898 года, и с этого дня до дня отречения Клопов был его тайным корреспондентом. Зарисовки и предложения подпольного информатора были критически беспощадны и нелицеприятны, от них император, наверное, ежился в еще большей степени, чем от докладов Витте. В своих наблюдениях Клопов отмечал тяжелое материальное положение крестьян (безземелье, безлошадность), отсутствие медобслуживания, проблемы школьного образования, засилье чиновничьего произвола; распространение в обществе апатии, упадка духа; оторванность властной бюрократии от жизни. И чуть ли не в каждом письме – констатация ущербности господствующего государственного строя и его учреждений! Указывал причины нарастания общественного недовольства, просил снять ограничения с земств, ликвидировать недоимки с крестьян, дать крестьянину самостоятельность. В 1904–1905 годах в условиях падения религиозного чувства, доверия к власти, разрастания общественного кризиса, конституционных требований, неспособности правительства навести в стране порядок тайный советник указывает Николаю II на непонимание им и его советниками положения в стране, предлагает Николаю II смелее идти навстречу народу, выслушать его боли, отстранить от себя министров, искажающих царскую волю, и в ближайшее время созвать съезд народных представителей. Грозит царю революцией снизу, если она не будет проведена сверху. В январе 1915 года подсказывает царю о необходимости совместной работы правительства и общественных сил. 26 октября 1916 года настойчиво требует от императора дать согласие на образование ответственного министерства, пока не поздно; волна недовольства нарастает, и она может смыть все. 23 января 1917 года неравнодушный наблюдатель и аналитик из низов обвиняет Николая II в предательстве России, ее народов, соединении своей судьбы с кучкой министров и приспешников, которым Россия не верит; он с негодованием бросает в лицо императору, что от него отвернулись все – Дума, объединенное дворянство, Госсовет, земства и города, и предупреждает, что сегодня каждый день – исторический. 29 января 1917 года Клопов лично вручает Николаю II письмо, в котором выносит суровый приговор: Россия накануне катастрофы, и царь – ее виновник! 13 февраля 1917 года Клопов написал Николаю II последнее письмо, в котором советует ему идти в Думу и объявить о даровании им ответственного министерства (Крылов В. М., Малеванов Н. А., Травин В. И. Тайный советник императора. СПб.: ХХI ВЕК, 2002. С. 42, 58, 74, 99, 126, 174, 258, 267, 301, 302, 506, 512, 514 и пр.). Нет сомнения, что многие предложения Клопова (как, например, списание недоимок, упразднение общины) были учтены и реализованы, но к предложениям об образовании ответственного министерства и принятии решительных мер по наведению порядка в правительстве и обществе в конце 1916 – начале 1917 годов, как требовали и представители прогрессивной общественности, Николай II проявил глухоту. В этих условиях абсолютного бездействия царя и правительства среди некоторых членов династии и высших армейских чинов возникает идея дворцового переворота. Крымов, боевой генерал (начало января 1917 года, квартира Родзянко) в присутствии членов Госдумы, Госсовета, членов Особого совещания: «…необходима смена бездарного правительства, изменение курса, без этого никаких успехов на фронте не будет. Настроение в армии – все с нетерпением ждут переворота, императрица портит все, время нельзя терять» (Родзянко М. В. За кулисами царской власти. М.: Панорама, 1991. С. 34). Крымова дополняют другие участники собрания. Шингарев: «…переворот необходим…», Шидловский: «…нечего его щадить, он губит Россию…». Привели слова Брусилова: «…если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией» (Родзянко… С. 34). Великая княгиня Мария Павловна: «…правительство бездарно, императрица губит страну, ее необходимо устранить, уничтожить» (Родзянко… С. 35).

Мысль о принудительном отречении царя упорно ходила по Петрограду в конце 1916 – начале 1917 годов. Представители высшего света, общественные деятели обращались к Родзянко с просьбой взять на себя эту ответственность и спасти армию и страну. После убийства Распутина эти разговоры еще более усилились. Родзянко категорически отмежевывался от навязываемой ему роли. Он вспоминает, что в эти недели многие, в том числе из царской семьи, жаловались, возмущались, но объединиться и предложить царю в корне изменить ситуацию – воли не хватило (Родзянко… С. 36, 37).

Не хватило воли выступить в роли интегратора всех, кому дорога была судьба Родины, и самому Родзянко, хотя сделать это ему было значительно проще других: все тропинки недовольных замыкались на нем. Но легче клеймить позором губителей России, чем преодолеть ложно толкуемую верность режиму, присяге этому режиму и возглавить борьбу за спасение страны. Он прекрасно понимал, что время уходит, что нет других сил, способных объединить патриотические слои на быструю смену правительства, существенное изменение внутренней политики, но, как и все, тоже малодушничал. Не хватало опыта открытой политической борьбы, который выковывается в течение многих лет, а не за три-четыре года. Вот следствие фатальной недальновидности Александра III, «подморозившего» Россию на четверть века, убившего в зародыше зачатки парламентаризма, которые при их постепенном культивировании привели бы к формированию ответственных политических партий, буржуазных и монархических, воспитанию политических деятелей, борцов, адекватно реагирующих на складывающуюся историческую конъюнктуру, и т. п. Порочная политика двора, исходящая из порочного взгляда вечной незыблемости самодержавия, в конечном итоге обернулась катастрофической растерянностью, неспособностью в переломный исторический момент как власти, так и лидеров оппозиции, по причине крайней недостаточности исторического существования во многом политически инфантильных, «встать на крыло». И потому вместо решительного перехвата инициативы в вопросе государственного переустройства на основе исторически сформировавшихся тенденций лидеры оппозиции мямлят «о невозможности впутывания Думы в смуту; дворцовые перевороты – не дело законодательных палат; у меня нет желания поднимать народ против царя» (Родзянко… С. 36), то есть демонстрируют политическое безволие и трусость.