Текст книги "Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»"

Об «Отечестве», то есть «Empire», собственно, никогда не говорилось. Глубокая привязанность к монархии и королю, как персонификации этой мировой державы, была настолько самоочевидна, что о ней не требовалось и упоминать. По-настоящему живая традиция сообщает глубокую внутреннюю уверенность. Эту связь с короной можно было впечатляющим образом ощутить – в Вестминстере и вне его – летом 1937 года по случаю коронации Георга VI.

Впечатления, полученные в Весминстере, врезались в память и, будучи углубленными и осмысленными в беседах с родителями, стали частичкой моих знаний и опыта. Родители слушали с большим вниманием, когда я делился впечатлениями о школе. Они находили в моих рассказах подтверждение своему мнению, что Public Schools, по крайней мере, старинные и известные, являлись, в конечном счете, одним из корней британской мировой империи. Из них и – на следующей ступени обучения – из Оксфорда и Кембриджа рекрутировались активные деятели и политики, собравшие воедино мировую империю и затем в течение трехсот лет удерживавшие ее. Смогут ли эти традиционные институты и в 21-м столетии породить великие личности, обладающие дальновидностью, силой духа и смелостью, необходимыми для того, чтобы создать в быстро меняющемся мире предпосылки той роли, которую Великобритания и сегодня хотела бы играть в мире?

Руководство британской мировой державы всегда вырастало из небольшого, но властного слоя, очень дисциплинированно и, когда требовалось, беспощадно и беззастенчиво представлявшего интересы империи. Его воспитание не было отдано на волю случая, но осуществлялось в рамках вековой традиции университетами и Public Schools, к которым относился и Вестминстер. Известный английский писатель и дипломат Гарольд Джордж Никольсон однажды охарактеризовал принципы отбора британской руководящей элиты приблизительно следующим образом: он исходит из того, что английский народ по природе своей великодушен. Воспитание великодушия является фундаментом воспитания характера в школах и университетах. Это обуславливает четкие правила, и отсюда неизбежный конформизм. Великодушием, однако, не завоюешь и не удержишь мировой империи. Для этой задачи годны лишь персоны, способные освободиться от этого воспитания и конформизма. Лишь они в состоянии править мировой империей с неизменно требующейся «хваткой» и, если понадобится, с беззастенчивостью.

Мне повезло в мое школьное время поучиться в трех замечательных школах. Одной из них был Вестминстер. Значение года, проведенного в этой школе, заключалось для меня не столько в полученных знаниях, сколько в ознакомлении с важными принципами воспитания, ориентированными, в конечном итоге, на подготовку к политической жизни в широком смысле. Этот опыт означал для меня в 15/16 лет необыкновенное расширение моего горизонта, в первую очередь, также потому, что мне суждено было приобрести его на фоне начинающихся драматических международно-политических перемен.

Headmaster написал под моим выпускным свидетельством: «Good ambassador for his country». Родители были очень обрадованы, я видел в этих словах забавную и любезную формулировку. Во время войны, в связи с врученной мне наградой, британскую прессу обошло сообщение о «british educated son of German Foreign Minister». Это уже, естественно, было большим преувеличением. Готовность сражаться за свою страну была в то время в Великобритании также само собой разумеющейся, как и в Германии. В списке бывших учеников, присланном мне после войны, были в том числе приведены мое воинское звание и полученные боевые награды.

Моя былая принадлежность к Westminster School не помешала, однако, землякам моих школьных товарищей запереть меня в одну из так называемых «murder cage» в Гамбурге-Фишбеке и гноить там месяцами без вызова на допрос, не говоря уж о предъявлении обвинения. В Дахау я был приведен к некоему канадскому капитану-десантнику, спросившему меня, знаю ли я, за что сижу. Я только и мог ответить, что надеялся узнать причину у него. Оказалось, я будто бы застрелил двух канадских пленных, не желавших давать показания. На мой вопрос об обстоятельствах дела он наплел мне следующую небылицу. Я якобы вел допрос военнопленных в одном французском доме и, так как они не желали давать показаний, расстрелял их из пистолета. Одного я будто бы убил наповал, другого лишь ранил в бедро – он притворился мертвым и ночью вернулся к своим.

От такой дури меня потянуло на дерзости, я заявил: он и сам, поди, не верит в то, что расписал. Я задал ему уточняющий вопрос, где и когда это должно было случиться. В ответ получил, он мне этого не скажет, я должен составить ему точный перечень, где и когда я находился на Западном фронте. Я лишь расхохотался ему в лицо. Это являлось обычной практикой, применявшейся также и американскими обвинителями в Дахау. Не вызывая на допрос, они держали бедного заключенного по два года и больше в Дахау. Затем следователь дружелюбным тоном обнадеживал, следствие будет окончено, если тот точно и подробно опишет, где и когда находился. Поддавался человек на эту уловку в надежде, что его дело придет в движение, тут же мобилизовывались профессиональные «свидетели», клявшиеся, что видели его тогда-то и тогда-то, там-то и там-то – и вот уже готов приговор «смертная казнь через повешение». Эту практику в Дахау во время тамошних процессов мы имели возможность неплохо изучить[132]132
  См.: книги монсеньора Карла Моргеншвайса, тюремного священника в американской тюрьме для военных преступников в Ландсберге, где происходили казни; Morgenschweis, Karl: Strafgefangener Nr. 9496, Pater Rupert Mayer S. J., München 1968.


[Закрыть].

В этом британском концлагере летом 1947 года – как раз прошло десятилетие со времени моего ухода из Вестминстера – мне вспомнился мой любезный Headmaster, и я решил обратить его внимание на свою судьбу в руках его земляков. «Технически» это было сделать непросто. Вся почта заключенных, хотя они и являлись в юридическом смысле разве что «подследственными», подвергалась в Гамбурге-Ральштедте строгой цензуре. Не требовалось буйной фантазии, чтобы представить неприятные последствия, которые имело бы это письмо с жалобой, не говоря уж о том, что оно до адресата наверняка бы не дошло. Письмо, следовательно, нужно было отправить тайком.

Так называемая «murder cage» являлась своего рода «особым лагерем» внутри лагеря. С большим размахом огражденная колючей проволокой и электрическим забором, она охранялась толпой польских и югославских надзирателей, то есть поляков и югославов, не желавших после войны возвратиться на родину. Заключенные «особого лагеря» были полностью лишены контакта с внешним миром за одним исключением: им разрешались свидания. Они, однако, обставлялись так, что передать письмо было невозможно. С посетителем приходилось говорить через москитную сетку. При этом бок о бок как с заключенным, так и с посетителем сидели «польские охранники», почти всегда говорившие или, по крайней мере, понимавшие по-немецки. В качестве поблажки новый начальник лагеря, некий капитан (его предшественник, капитан Картер, был смещен из-за жестокого обращения с заключенными), разрешил, после досмотра польским охранником, возвращать посетителям для повторного употребления упаковку от передач. Это и был выход. Я обработал небольшую коробку из гофрированного картона, очень осторожно разрезав картон, и заложил письмо внутрь.

В письме я описал подробно свою ситуацию, указав прежде всего на то, что я до сих пор не знаю, в чем меня обвиняют, хотя мой адвокат неоднократно обращался с ходатайством в следственные органы. Я спрашивал его, не мог бы он мне помочь или, по крайней мере, узнать, в чем я виноват. Наконец, я просил его ни в коем случае не писать мне, поскольку наша почта подвергается цензуре и из его послания – если он мне захочет ответить – естественно, будет ясно, что я сносился с ним запрещенным образом, минуя цензуру. Это повлечет для меня серьезное наказание. В данных условиях он мог бы послать известие моей матери. Мое письмо действительно дошло до адресата, вскоре Headmaster написал матери, он провел «inquiries»; против меня ничего не имеется.

Поначалу казалось, что мое обращение к Headmaster (у) возымело действие – меня перевели из «murder cage» в «нормальный» лагерь. Затем проблема моего заключения под стражу (на основании «вины нации») была решена «испытанным» способом: спустя несколько недель меня выдали французам. Одновременно произошел похожий случай, однако с фатальным исходом. С нами в заключении находился граф Бассевиц, в прошлом высокопоставленный офицер полиции. Англичане устроили ему процесс по обвинению в якобы имевшем место расстреле «остарбайтеров». Поскольку вина подсудимого не была доказана, англичанам ничего не оставалось делать, кроме как признать его невиновным. Тогда они, сразу после оглашения оправдательного приговора, выдали Бассевица русским. Больше о нем никто ничего не слышал. Его защитником был известный гамбургский адвокат д-р Гримм, образцово ведший также и мое дело, так, что я был в курсе происшедшего.

Но не будем забегать так далеко вперед, возвратимся к прошлому в Лондон. Не только школа в Лондоне предъявляла требования ко мне, но и посольская жизнь родителей. Когда я, вскоре после зачисления в Вестминстер, однажды вечером возвратился домой, мать велела мне быстро переодеваться – я был приглашен на коктейль к дочери королевского лейб-врача, в этом сезоне дебютировавшей в свете. В ответ на требование я бросил на мать недоуменный взгляд. «Нужно явиться на коктейль!» Еще пару недель назад моими занятиями в свободное время были походы с палатками и игры на свежем воздухе.

Я упомянул вскользь это маленькое происшествие, собственно, лишь в доказательство интереса, с которым мои родители были встречены в Лондоне[133]133
  В лондонском литературном журнале «Strand», в те времена очень известном, в марте 1937 года (номер 555, S. 511–519) появилась необычайно пространная статья об отце (Hitler`s Man of Strength, A Character Study of Herr von Ribbentrop, The New German Ambassador to Britain). В ней, в частности, говорилось: «… He is unmistakebly one of the most attractive spokesman of a regime… handsomely endowed both mentally and physically… Herepresents modern Germany to the world in its most attractive light…»


[Закрыть], и позитивного резонанса, который получило назначение отца в Лондон в обширном кругу его друзей и знакомых. К планомерной клевете, уже в те времена систематически распространявшейся «заинтересованными кругами», относится утверждение, у отца развилась неприязнь к Англии, поскольку ему не удалось добиться успеха в обществе[134]134
  В очередной раз выделяются клеветнические измышления Шпици (Spitzy, R.: a. a.O., S. 99), на самом деле прекрасно знавшего подлинные связи и положение родителей в лондонском обществе. Завышенная оценка так называемого «успеха в обществе», здесь на примере Шпици, изобличает менталитет клеветников! Лишь для примера процитирую письмо американского писателя Джейсона Линдсея госпоже Марианне Штельцер из Бонна от 15 мая 1991 года. В нем, среди прочего, говорится: «[…] Before the second War, I was in London and was fortunate enough to be on Herr Ribbentrop`s invitation list when he was Ambassador here. An invitation to the German Embassy during his tenure was the most sought after and most highly prized in London. My good friend Prince George (later Duke of Kent) never turned down an invitation from Ribbentrop and it had been through Prince George that I had been introduced to Ribbentrop. I thought he had great charisma and he was certainly a superb host. […]»


[Закрыть]. Это не соответствовало действительности. Но, даже будь здесь доля правды, это в любом случае не имело бы большого значения. Когда, наконец, в Германии поймут, что задачей посла является представлять интересы своей страны и сообщать в отчетах объективную информацию, а вовсе не завоевание во что бы то ни стало популярности в принимающей стране, то есть достижение «успеха в обществе»? Британский министр по делам колоний, Джозеф Чемберлен[135]135
  Джозеф Чемберлен (1836–1914), в XIX столетии – влиятельный английский политик, являлся отцом британского премьер-министра Артура Невилла Чемберлена.


[Закрыть], в одной из своих речей в преддверии Первой мировой войны констатировал по данному поводу: «Ни один британский министр, верно служивший своей стране, не был любим за рубежом»[136]136
  Цит. по: Reventlow, Ernst Graf zu: Deutschlands auswärtige Politik 1888‑1914, S. 176; Rede des Kolonialministers Chamberlain in Birmingham am 11.Januar 1902; цит. по: Uhle-Wetter, F.: Alfred von Tirpitz in seiner Zeit, Hamburg 1998, S. 193.


[Закрыть]. Какую независимую позицию в интересах своей страны демонстрирует здесь Чемберлен! Нужно было бы вписать его слова в настольную книгу каждого немецкого дипломата.

Время от времени я должен был, насколько это позволяли мои школьные обязанности, «выходить на замену», когда матери требовался человек для соблюдения правил размещения гостей за столом. Так, мне пришлось не раз принять участие в официальных обедах. Один из них я помню особенно хорошо, так как я выступил на нем невольным «нахлебником» знаменитого Ага Хана. Моя мать ввела правило подавать основное блюдо лишь один раз. Я воспринял это нововведение с большим сожалением, поскольку в шестнадцатилетнем возрасте есть хочется, собственно, всегда. Ага Хан получал, как известно, раз в год от своей секты столько золота, сколько весил сам. Не знаю, по этой ли причине он был исключительным гурманом или он попросту любил поесть. Возможно, оба эти мотива совпадали. Во всяком случае, он попросил добавки основного блюда и затем еще добавки, что моей матери – какая домохозяйка воспримет это иначе – невероятно польстило как комплимент ее кухне.

Самым важным для меня в этом году, проведенном в Лондоне, явились, однако, особенно близкие отношения с родителями, сложившиеся под влиянием условий. Шел, о чем я тогда не догадывался, последний год в моей жизни, когда я находился «дома», то есть с родителями. Время от времени мать неожиданно появлялась в моей комнате, чтобы спросить меня, не хотел бы я пойти с ними куда-нибудь поесть. Меня не приходилось просить второй раз сопровождать их в какой-нибудь элегантный ресторан.

Мы проезжали по дороге, однако трущобы и Лондона и других городов оставляли своим унылым видом и грязью тяжелое впечатление. «Социальный вопрос» не имел в то время в Великобритании значения, сравнимого с тем, какое ему придавалось в Германии, где он прочно вошел в общественное сознание. Коммунистическая партия Великобритании была незначительной, лишь один депутат представлял ее в Нижней палате. Этот депутат, его, насколько припоминаю, звали Галахер или как-то в этом роде, оскорбил отца в момент его прибытия в Лондон утверждением, что руки отца были якобы в крови рабочих. Немецкое посольство, как принято, рутинно выразило демарш, предоставив мне, таким образом, повод узнать, о чем идет речь в случае демарша[137]137
  В данном случае речь идет об устно заявленном протесте в межгосударственных отношениях.


[Закрыть].

Считалось, что король Эдуард VIII очень восприимчив к социальным вопросам. В своей первой поездке по стране в качестве короля он самолично изменил маршрут в Уэльсе, желая составить непосредственное впечатление об условиях жизни в горняцких поселках. Отсюда, как говорилось, у него возникла определенная симпатия к Германии, где улучшение подобных условий являлось программой. Такие вольности не устраивали английский истеблишмент. Отец однажды выразился, когда мы проезжали квартал бедноты: «The British rule the world, but they have to pay for it!» Он подразумевал тогдашнюю безропотную покорность английских масс, направляемых искусной руководящей элитой, – отсюда следовал вывод о поддержке ими великодержавной политики руководства, вернее, о готовности послушно следовать ей. Косвенно слова отца означали: британский народ пойдет за своим руководством, если оно, возможно, решится возобновить борьбу с рейхом. Какое направление примет британская политика? Этот вопрос в наше лондонское время оставался неизменно актуальным.

По прибытии в Лондон отец подчеркнул в своем первом заявлении прессе антибольшевистскую направленность политики немецкого правительства и дал разъяснения по этому поводу. Оскорбление отца депутатом-коммунистом в нижней палате явилось «местью» за это. И все же, однако, коренной вопрос и немецкой и британской политики состоял в том, осознает ли британское правительство опасность, исходящую от большевистской России, и передвинет ли оно дальше на восток «точку равновесия» своей политики «Balance of Power» (баланса сил), то есть будет ли оно не только лишь терпеть, но и поддерживать европейский противовес, чьей основой может стать лишь «готовая к обороне» Германия?

Как писал отец немецкому послу в Риме Ульриху фон Хасселю:

«Немецкая политика должна попытаться: разъяснить англичанам реальную опасность большевизма, предотвратить их присоединение к большевистскому фронту и поощрять представление, что для их мировой державы à la longue существенно большую опасность представляет дальнейшее распространение большевизма (…)».

Что имелось в виду под этой опасностью, можно было наблюдать в то время в Испании, где левое правительство в результате дворцового переворота было свергнуто коммунистами. «Политическое» лето 1937 года немецкого посла в Лондоне было посвящено беспрерывно заседавшему «Комитету по невмешательству» в Гражданскую войну в Испании. Он символизировал неопределенное состояние международных отношений и бесплодные совещательные дебаты не хуже, чем до него это проделывала Конференция по разоружению, ведь в действительности многие из представленных в нем государств, и это ни для кого не являлось секретом, энергично вмешивались в испанские дела. Неоднократно отец сокрушался по поводу немецкой военной активности на Пиренейском полуострове, приведшей, наряду с итальянским и русским военным присутствием, к тому, что ситуация естественным образом обострилась. С другой стороны, он спрашивал себя также, было ли бы немецкое невмешательство по достоинству оценено британским правительством в смысле германо-английского соглашения, когда и имеющее для Англии намного большее значение морское соглашение не привело к существенному изменению британской политики.

Коронация и отчет

Как ни прискорбно было отречение Эдуарда VIII для германской политики, мне оно дало возможность во время пребывания в Лондоне стать свидетелем коронации английского короля Георга VI. Естественно, у меня не было доступа в Вестминстерское аббатство, где проходила сама церемония, однако я в полной мере пережил всю многодневную процедуру, с одной стороны, благодаря школе (школьные здания соединялись проходом с Вестминстерским аббатством), с другой, из-за того, что немецкое посольство было, естественно, втянуто в празднества по случаю коронации. Здание посольства к тому же стояло в те времена на «The Mall», фешенебельной улице, соединявшей Букингемский дворец с Адмиралтейством; по ней двигалась коронационная процессия в сторону Вестминстерского аббатства. Отец видел в коронации возможность сообщить новые импульсы своим усилиям по установлению германо-английской дружбы. Вынужденное участие в «Комитете по невмешательству» в Гражданскую войну в Испании, заседавшем в Лондоне, не способствовало тому, чтобы облегчить его задачу. Я знал по рассказам матери о колебаниях Гитлера, должен ли он вообще кого-то посылать на празднества и, если да, то кого ему направить в качестве своего представителя. Принимая во внимание инциденты в Испании, затронувшие немецкий военно-морской флот[138]138
  К примеру, бомбардировка немецкого военного корабля, повлекшая человеческие жертвы.


[Закрыть], и к тому же английскую позицию в Комитете по невмешательству, обсуждался вариант, не назначать никого, а передать задание послу, то есть отцу. Отец прилагал все усилия к тому, чтобы Гитлер послал своего эмиссара на коронацию, все противные утверждения являются клеветой. Отца могло устроить все, что облегчало его задачу в Англии.

Самым большим «общественным» событием, в котором мне довелось принять участие, явился праздник, устроенный посольством в честь представителя Германии на коронации тогдашнего имперского военного министра Бломберга. Это было особенное переживание. Герцогиня Кентская – герцогская пара представляла на этом вечере в посольстве британский двор – показалась мне прекраснейшей женщиной во всем свете. К этой необыкновенно очаровательной и, в отличие от многих членов королевской семьи, очень элегантной даме был, на мой взгляд, применим любой превосходный эпитет. Мне выпала честь поцеловать ей руку! Герцогская пара представляла собой одну из красивейших «couples» той эпохи. Они оставались на празднике намного дольше, чем предполагалось. Представительские помещения посольства были забиты битком. Пришло намного меньше отказов, чем обычно ожидается в подобных случаях. Уже на следующий день Лондон обошло высказывание главы французского Генерального штаба Гамелена, делегированного французским правительством для участия в празднествах и, естественно, также приглашенного: «Этот праздник слишком удался, чтобы я мог радоваться по этому поводу!»

После праздника в посольстве состоялся большой морской парад в Спитхеде, в котором я смог принять участие вместе с гостями посольства, – еще один кульминационный момент этих дней. Протокольный отдел посольства арендовал для гостей прогулочный пароход, на нем мы объехали парадный строй британского флота и военных кораблей, присланных со всех стран света. Ровно сорок лет назад, 26 июня 1897 года, в Спитхеде уже проходил парад в те времена еще самого мощного в мире военно-морского флота. Тогдашним поводом послужил юбилей правления королевы Виктории. Опираясь на этот потенциал, английская политика проводила курс на столкновение с Германским рейхом, с которым, как с сильнейшей континентальной державой, в согласии с традиционными правилами британской политики нужно было вести борьбу. То, что эта континентальная держава оказалась весьма удачливым и потому обременительным конкурентом на мировом рынке и, сверх того, приобрела сильный, хотя ни в коем случае не сравнимый с английским, военно-морской флот, добавило направленной против рейха политике стимулов и аргументов.

Последовавшее в итоге противостояние в Первой мировой войне вынудило английский флот разделить с США первое место в мире по мощи военно-морских флотов. Да и в целом Британская империя не смогла после войны восстановить свое главенствующее положение в мире. Вопрос, неизменно актуальный к тому времени в 1937 году и буквально навязывавшийся еще раз ввиду впечатляющей демонстрации мощи, звучал так: применит ли Великобритания этот военный потенциал вновь для подавления сильнейшей в глазах англичан континентальной державы, то есть Германии? Движутся ли мысли английских имперских политиков опять в том же направлении, которое лорд Бальфур, лидер Консервативной партии, в 1910 году в разговоре с американским послом в Лондоне Генри Уайтом охарактеризовал в следующих выражениях:

«Мы, возможно, сваляем дурака, если не найдем повода объявить Германии войну прежде, чем она построит слишком много кораблей и заберет нашу торговлю». На это Генри Уайт ответил: «В частной жизни Вы добросердечный человек. Как это вяжется с тем, что в политике Вы можете размышлять о таких жутких вещах, как спровоцировать войну с безобидной нацией, имеющей столько же прав обладать флотом, сколько и Вы? Если Вы хотите конкурировать с немецкой торговлей, работайте упорней». Бальфур ответил: «Это означало бы, что мы должны понизить наш стандарт жизни. Возможно, война была бы для нас проще». На это Уайт: «Я в ужасе от того, что, как нарочно, Вы можете выдвигать подобные принципы!» В конце еще раз Бальфур: «Является ли это вопросом права или беззакония? Возможно, это лишь вопрос сохранения нашего господства»[139]139
  Сообщено американским генералом Альбертом Ведемайером: Wedemeyer Reports! New York 1958, со ссылкой на Nevins, Allan: Henry White, Thirty Years of American Diplomacy, New York 1930.


[Закрыть].

Но вернемся в Спитхед. Корабли стояли на якоре в четыре ряда, последний ряд был отдан иностранным судам. На нашем прогулочном пароходе отставной британский морской офицер, вооруженный громкоговорителем, рассказывал о кораблях, которые мы проезжали. Во главе «Navy» находился линкор «Warspite», в то время сильнейший в мире линейный корабль. В ряду иностранных кораблей с некоторым злорадством были поставлены бок о бок немецкий и советский корабли, несомненно, ироническая задумка устроителей. Два года спустя, когда отец заключил в Москве германо-русский пакт, отсюда вышла ирония наоборот.

Парадное построение кораблей было к тому времени уже завершено и король с королевой уже осмотрели подготовленные к параду суда, стоявшие на якоре, так что матросы радостно махали нам в знак приветствия. Лишь на русском корабле матросы, уставившись на нас неподвижным взором, проигнорировали наше приветствие. Это побудило нашего комментатора обронить ироническое замечание: команда, вероятно, в этот момент занята выборами капитана на следующую неделю. Что за высокомерие! Этот человек воспроизвел симптоматичную для многих английских политиков позицию непризнания всерьез советской угрозы. Отсюда они имели на прицеле Германию, отказываясь включить Советскую Россию, евразийскую державу, в систему европейского равновесия и принять ее в расчет.

Рейх был представлен крейсером «Германия», построенным в конце концов во времена Веймарской республики, несмотря на все волнения по поводу детского питания. В соответствии с положениями Версальского договора он имел водоизмещение не свыше 10 000 тонн. Большие английские и иностранные корабли превосходили его по размерам в несколько раз. Тем не менее наш комментатор – и отнюдь не из вежливости – назвал его чудом военной техники: уму непостижимо, сколько этот легкий корабль вместил вооружения и брони, обладая при всем при том приличной скоростью. «Германия» являлась в то время все еще сильнейшим кораблем Кригсмарине, в сравнении с большими военными кораблями, собранными в Спитхеде, она была, однако, лишь «лодкой». В международных морских кругах говорилось о ней как о «карманном крейсере». Она прямо-таки символизировала германскую политику, стремившуюся избежать военно-морской конкуренции с Англией.

Отец составил для Гитлера отчет о коронации и о состоявшейся одновременно в Лондоне Имперской конференции («Отчет о коронации»)[140]140
  «Krönungsbericht und derzeitige Lage» от 24 мая 1937 года, составлен по случаю коронации Георга VI, напечатан в: ADAP, Serie С, Band VI, 2, Dok. Nr.380.


[Закрыть]. Отчет содержит очень позитивную оценку Бломберга и его пребывания в Лондоне. Однако главным образом речь в отчете идет о видах на заключение с Англией долгосрочного соглашения. Вкратце в нем говорится словами отца следующее:

«(…) В настоящий момент складывается впечатление, что структура Британской империи, несмотря на некоторые послабления в последние годы, все еще прочно закреплена в Лондоне и что в Англии намереваются с помощью вооружения, имперского плана обороны, учрежденного сегодня Комитета обороны и прочих организационных мероприятий вновь упрочить связи внутри империи. Отсюда в ближайшие годы придется считаться скорее с укреплением, нежели с ослаблением структуры Британской империи.

(…) Я, со своей стороны, неоднократно вел конфиденциальные разговоры с влиятельными личностями из руководства: большей частью они были весьма дружественными, также и с Иденом и Ванситтартом, с которыми посольство наладило чисто личный, приятный контакт. По сути, в известной установке этих господ в отношении германских интересов, по моим сведениям, мало что изменилось. Невил Хендерсон во время своего первого совещания в Форин офис был, согласно строго доверительной информации, не слишком обнадежен в отношении его будущей деятельности в Германии.

(…) О разговоре с Иденом следует отметить, что он, в Band, что касается продвижения Западного пакта и вопроса о Бельгии, явился не слишком содержательным.

(…) Англия не хочет связывать себя в отношении Востока. На самом деле она благодаря своей гарантии для Франции и французской гарантии для России сильно вовлечена во французскую систему пактов, то есть косвенно связана с Востоком. Это еще раз подчеркивается длительной моральной поддержкой франко-русского пакта, то есть поддержкой французских гегемонистских амбиций в Европе, выражающихся в союзе Франции с Россией. По тому, как сегодня обстоят дела, существует опасность, что в случае русско-немецкого конфликта Великобритания через Францию окажется втянутой в войну с Германией (приемов для этого имеется в достатке: ложные сообщения Хавас, облыжные обвинения в агрессии, акты саботажа и т. д. и т. п.). Единственным, по видимости, путем предотвратить это явилась бы английская гарантия нейтралитета на случай немецко-русской войны. С ней мы были бы, по всей видимости, и вообще застрахованы на Западе, так как без военной помощи Англии Франция едва ли решится атаковать западные немецкие укрепления. Ключ к ситуации находится, таким образом, исключительно у Англии; поставленные перед альтернативой, с одной стороны, дружба с Германией при полном соблюдении английских интересов (морское соглашение, готовность к гарантии суверенитета стран, лежащих между Англией и Германией, включая Францию) и, с другой стороны, очередная схватка не на жизнь, а на смерть между двумя великими германскими нациями, по сути, за чужие интересы, борьба, которую Англия при известных условиях должна будет начать в намного менее благоприятной ситуации, нежели в 1914 году и которая подвергает риску само существование Британской империи, английские государственные мужи должны все же сделать верный выбор. (…)

(…) Тем временем стоит, несмотря на дружескую коронационную атмосферу, сохранять надлежащую порцию скептицизма (отец говорил о «продолжающихся атаках прессы» против Германии) и не пренебрегать ничем, укрепляя в соответствии с избранной линией наши другие союзы, без того, чтобы нам окончательно закрыть себе английский путь. Лично я поверю в перемену лишь когда английская подпись будет стоять под одним из приемлемых для нас договорных инструментов, будь то по вопросам Бельгии, Западного пакта, колоний или большого общего прямого германо-английского соглашения. Посольство будет, используя все средства, и дальше работать над установлением германо-английской дружбы, причем, разумеется, наша дружба с Италией и Японией во всех отношениях будет приниматься во внимание. Эта работа не может быть названа бесперспективной, поскольку английское общественное мнение, по большей части, относится к Германии благожелательно, речь идет, таким образом, о том, чтобы завоевать на свою сторону правящий слой («ruling elite»)».

С таким намерением отец, в то время, когда создавался «Отчет о коронации», пригласил на ленч в посольство Уинстона Черчилля. В разговоре с глазу на глаз Черчилль заявил жестко, но с откровенной прямотой: «Слишком сильная Германия будет вновь уничтожена!» Отец ответил Черчиллю: на сей раз Германия не одна, у нее имеются союзники, на что Черчилль невозмутимо возразил: «We are pretty good at getting them around at the end!» В своих мемуарах он приводит более забавный ответ, которого на самом деле не произносил: «В Первой мировой войне итальянцев имели союзниками мы (англичане), отсюда лишь справедливо, что на сей раз вы (немцы) имеете их союзниками!» Как обстоит дело, когда победители судят побежденных, показывается на этом примере. Нюрнбергский трибунал признал то, что Черчилль в этом разговоре сказал или не сказал, не имеющим никакого значения[141]141
  IMT, Band VIII, S. 229.


[Закрыть].

В политических разделах отчета трезво анализируется состояние германо-английских отношений ко времени коронации. Отчет ясно отражает затруднительное положение Германии: отнюдь не огромный военный потенциал большевиков, но необходимая для нейтрализации Советской России немецкая мощь воспринимается обеими западноевропейскими державами как угроза[142]142
  Так, например, у Friedman, George: Russian Economic Failure invites a New Stalinism, «International Herald Tribune» от 11 сентября 1998 года.


[Закрыть]. Отец касается основной проблемы европейской политики, а именно озабоченности соседей по поводу немецкой мощи, на их взгляд, потенциально ведущей к гегемонии. Он отмечает, что Иден, британский министр иностранных дел, «не слишком содержательно» высказался по поводу «Западного пакта». Однозначно явствует из отчета, что, на случай конфликта с Советской Россией, Германия желает получить «тыловое прикрытие» на Западе в виде гарантии нейтралитета Великобритании. Одновременно он видит опасность войны на два фронта, в том случае, если Великобритания вследствие франко-русского пакта будет втянута Францией в противоборство. Уклонение от возможной схватки с Советским Союзом, если бы советская сторона, имея в союзниках Францию и, не исключено, также и Англию, захотела вызвать конфликт, не находилось целиком и полностью в немецких руках.

Когда отец пишет в отчете, что Германия «должна была бы иметь прямо-таки величайший интерес сохранить Британскую империю, наследницей которой она никогда не смогла бы стать», то это целиком совпадает с концепцией Гитлера. Речь идет, заметьте, о строго конфиденциальном сообщении главе государства, отражающем внутренние, интимные и, таким образом, подлинные соображения германского руководства. Правомерен вопрос, не упустила ли Англия в этой международно-политической фазе шанс гарантировать стабильность «Empire» союзом с рейхом.