Текст книги "Запах женщины"

Глава десятая
в которой вагончик тронется, а перрон останется

– Чего вы ждете, девушка? Заходите в вагон! – высокая, тощая, плоскогрудая проводница, лет сорока на вид, в кроличьей душегрейке наброшенной по верх старого железнодорожного кителя, согнувшись как шлагбаум опустила подножку и стала закрывать дверь.

– Одну минуточку… Пожалуйста… – я придержала дверь и выглянула на опустевший перрон. Их не было. Колючий ветер заметал снежком многочисленные талые следы на асфальте. Мягко, почти беззвучно покатился поезд. Угрюмый носильщик толкал мимо вагона пустую тележку. Их не было.

– Что вы! Какая минуточка!? Отойдите от двери! Поезд тронулся! – вскипела проводница.

– Это не поезд тронулся… Это я тронулась, – прошептала я, подняла сумку и пошла в вагон.

– Чего? – не расслышала проводница. – Кто тронулся? Я тронулась!? Ишь, ты, красотка! Я тебе тронусь! Я тебе выдам постельку! Подожди! – кричала мне в след она. Любопытные лица высовывались на шум из дверей купе.

– На фиг, мне твоя постелька, дева старая, буркнула я про себя. – Трахать тебя некому.

Сверившись с билетом, я прошла в свое купе и закрыла за собой дверь.

– Мама, смотри, тетя! – сказал маленький пухлый парнишка, сидевший на нижней полке за столом у окна, рядом со своей матерью. – Ма, дай печенюшку!

– Сеня, ну сколько можно есть? Здравствуйте… – молодая женщина, мать мальчика, мельком взглянула на меня и полезла в сумку с продуктами. – Коля, куда ты дел печение?

– В боковом отделении посмотри… Извините, я кажется занял ваше место? – с соседней полки приподнялся мужчина и пересев к совей жене и ребенку не дожидаясь ответа, стал с интересом пялится на меня.

– Добрый вечер, – сказала я, сняла куртку, повесила ее на крючок, затолкала под полку сумку, стащила с верхней полки пыльный матрас с подушкой внутри, и как он был свернутый бросил его на полку к окну. За тем скинув кроссовки, забралась на полку с ногами и облокотившись спиной на свернутый матрас, обняв руками коленки, стала смотреть на противоположную стенку и думать.

Их не было…

Мальчик хрустел печением и болтал какую-то детскую чушь, мамаша его, вздыхая время от времени, смотрела в окно, отец семейства пялился на меня из своего угла и сопел, вагон раскачивался из стороны в сторону, а поезд катился, катился… Сквозь сумасшедший, уже завершающийся вечер, сквозь заснеженную фосфоррицирующую Москву, по высоким насыпям выпутываясь из городских цепей, катился куда-то в ночную мглу, подвешенную на тонких нитях неизвестности.

Их не было…

– Та-да-дах, та-да-дах, та-да-дах, – размеренно стучали колесные пары. – Та-да-дах-тах-тах-тах-та-да-дах, – изредка, на стрелках, задыхаясь в приступах аритмии. И тогда вагон начинал раскачиваться и скрипеть, как утлая лодка во время шторма. – Та-да-дах, та-да-дах…

Их не было… Но они появятся обязательно.

– Простите, что вы сказали? – оживился отец семейства. Я наверное, что-то произнесла в слух. Жена его сонно посмотрела на меня. Ей, в отличии от своего муженька было на меня наплевать.

– Извините, ничего… – я отрицательно качнула головой.

Они появятся. Видимо я снова понадобилась Мелешеву позарез… Прилизанный сказал: «Работенка появилась». И работенка неслабая. Мишаня прав. Значимая работенка, раз Мелешев сто штучек зелененьких готов выложить…

– В Ленинград едите?

– Чего? – не поняла я.

Вот привязался! Обязательно ему поболтать со мной надо. Жена рядом, ребенок, а он туда же. Легкий флирт, так сказать, на грани фола.

– Коля, ну, чего ты к человеку привязался? Видишь, не хочет человек разговаривать? Ты лучше сходи, поинтересуйся – белье она там думает выдавать или нет?

Слава тебе господи! Женушка вступилась. Спасибо тебе, родная.

– Так она еще билеты не собрала! – недовольно буркнул ее супружник.

– Мама, я писать хочу! – оповестил собравшихся отпрыск путешествующей четы.

– Очень приятно! – сказала его мамаша. – Печение доел? Давай сюда пакет… Коля, своди Сеньку в туалет!

Дверь в купе со скрежетом отъехала в сторону и в проеме появилась проводница.

– Билетики ваши сюда, – она подозрительно зыркнула на меня и добавила. – Девушка, ноги подберите, я сяду.

«Карга старая», – подумала я и подобрала ноги.

Проводница опустила на сиденье узкий как топорище зад, раскрыла свое кожаную папочку, собрала наши билеты, что-то понадписывала на них и рассовала по особым карманчикам.

– Постель брать будите?

– Да, три пожалуйста… – сказала моя попутчица. – И если можно, дополнительное одеяло для ребенка.

– Нету одеялов! Ночью будет жарко. Я натопила, – прокаркала проводница и уставилась на меня. – А вы, девушка, будете брать постель?

– Нет, не буду! – сказала я и мысленно показала ей язык.

– Ну как хотите! – фыркнула проводница и обратилась к остальным. – Готовьте деньги, сейчас принесу.

Она ушла. Следом вышли отец с сыном. Мать принялась расстилать на полках матрасы и осторожно взбивать жиденькие МПСовские подушки. Сверху полетели пыль и перья. Я чихнула.

– Ой, извините! – извинилась женщина. – Я не хотела. А что же вы постель не взяли?

– Я все равно спать не буду. У меня бессонница…

– Ой, такая молодая и бессонница! – пыль продолжала лететь. – А как вас зовут?

– Ап-чхи! Маррргорита…

– А меня Таня. Будем знакомы. Маргориточка, вы учитесь?

Я промолчала зажав нос.

– Не хотите говорить – не надо… Вы в Питер едите?

– Ап-чхи! – не выдержала я. – Да, в Питер… – я встала с полки и принялась одевать кроссовки. – Я уже работаю два года.

– Кем?

– Килером! – сказала я, вышла из купе и стала к окну опершись на поручень.

Пришла проводница, бросила на полку три комплекта простыней, дополнительное одеяло, взяла у Тани деньги и покосившись на меня, удалилась.

– Интересно работать? – спросила Таня.

– Кем? – не поняла я.

– Ну, дилером. У меня брат тоже дилером работает. Косметику продает. Носится по городу целый день. Зато зарабатывает хорошо. Машину купил. «БМВ». (Название марки автомобиля она произнесла на распев и с явным удовольствием.) Хорошая машина.

Я усмехнулась.

– А вы замужем?

– Нет.

– Понятно… А у вас есть машина? – снова спросила Таня.

– Есть.

– И какая?

– «Порш» – девяносто четвертого года.

– Странное название… – Таня старательно заправляла постель. – Никогда не слышала. Это американская какая ни будь?

– Нет немецкая, – я снова усмехнулась. И чего я с ней разговариваю?

– Немецкая… А вот у нас нет машины. Мой-то, курдюк, сиднем сидит в своем институте, бывает ночами не выбирается… Правда вот премию получил большую за какую-то разработку. Так мы к родителям в Ленинград решили съездить… Все, я застелила. Можете заходить.

Я собралась зайти в купе, но в это время подошел ее курдюк со своим маленьким курдючком-Сеней, восторженно обсуждающим технические подробности похода в туалет.

– Мама, а я между вагонов писал! – сообщил он.

Пропустив сына в купе отец, повернувшись ко мне лицом, бочком прошел мимо по коридору, как бы случайно коснувшись своей грудью моего выпирающего из-под свитера бюста и заискивающе заглянул мне в глаза.

– Туалет еще закрыт… Я пойду водички кипяченой принесу, – проговорил он, обращаясь то ли ко мне, то ли к супруге.

Так, все ясно. И к гадалке не ходи. Похабный у не мужичек. То-то я смотрю у жены его вроде как рожки колосятся. И машину-то они купить не могут, потому что этот хмырь все бабки на своих блядей тратит. Дуры бабоньки! Ох дуры! Куда смотрят? Непонятно.

Я зашла в купе и заняла на своей полке прежнюю позицию.

– А, что, вы так и будите всю ночь сидеть на матрасе?

– Так и буду.

Женщина недоумевая пожала плечами.

– Что ж, дело хозяйское… Сеня, – обратилась она к сыну. – Раздевайся и ложись спать!

– Ма, я хочу на верхнюю полку!

– Ни каких верхних полок! Ты во сне переворачиваешься и с верхней полки…

Я вздохнула. Если и есть что-нибудь неизменное в этой жизни, так это поезда, и люди в поездах. В каждом вагоне, в каждом купе, происходят одни и те же действия, разыгрываются одни и те же сценки. Меняются только лица, города, имена и направления движения поездов. Мамы сгоняют детей с верхних полок, папы пьют водку, все едят вареную курицу и сваренные в крутую яйца. Моментально завязываются кратковременные знакомства, стремительно раскручиваются дорожные романчики с поцелуями в прокуренном тамбуре и легким сексом в туалете если совсем приспичит. Рассказываются бородатые анекдоты, которые никто не запомнит. Записываются телефоны по которым никто и никогда так и не позвонит. Даются адреса, на которые никто и никогда не напишет. Шаркают двери купе, шлепают по коридору шлепанцы, хлопают двери туалетов, стучат под вагоном колесные пары, волоча на себе подмостки театра под названием «Поезд». И каждый из пассажиров всего лишь второстепенный персонаж в дорожной пьесе из которой загадочный Диспетчер путей вычеркнул все главные роли.

И все в месте это движется с «такой-то» средней скоростью из пункта «А» в пункт «Б» между которым «такое-то» расстояние. В точке «А» для меня остался Мелешев со своими опричниками, и по моим подсчетам он скоро должен переместится в точку «Б» вслед за моей, так понадобившейся ему персоной. Но это уже совсем другая пьеса.

Глава одиннадцатая
Мелешев

– Нет! Я знаю зачем ты приехал! Я больше не могу! Не могу, слышишь! Отпусти меня, а? Отпусти! – я упала на колени перед Мелешевым.

Я, Маргарита Строкова, воплощение женской гордости и высокомерия стояла на коленях перед этим ублюдком. Стояла и плакала от собственного бессилия, видя перед носом ширинку его потертых джинсов с выпуклостью, за которой скрывалось то, что у каждого мужика находится между ногами и что является их главной если не единственной гордостью.

Я подняла взгляд. Мелешев смотрел на меня с верху в низ и улыбался. Он всегда улыбается, и улыбка у него, надо признать великолепная. Бабы наверное просто в обморок падают. Мелешев положил мне руку на голову, потрепал мои волосы и проговорил:

– Встань, Марго, встань. Сейчас не время для минета. Да и свой член я тебе все равно не доверю, ты уж извини…

– Скотина! – я попыталась его ударить кулаком в пах, но он молниеносно перехватил мою руку и обойдя меня, больно скрутил ее за моей спиной.

– Встань, Марго, встань… – он сильнее выкручивал мне руку заставляя меня подняться.

– Пусти, больно! – Крикнула я, все же поднимаясь с колен.

– И сядь! – добавил Мелешев резко бросая меня в огромное кожаное кресло.

Я плюхнулась в кресло и шипя от боли принялась потирать запястье.

– Идиот, синяк будет…

– Попрошу, без оскорблений, дорогая… – Мелешев невозмутимо подошел к камину, присел на корточки, и принялся подбрасывать поленья в полыхающую топку.

– Гори, гори ясно, что бы не погасло… – бормотал он, щурясь от жара.

Спрятавшийся в углях огонь, как проголодавшийся зверек жадно накинулся на высохшее дерево и тонкие древесные волокна громко затрещали в его острых зубках.

Мелешев сидел на против топки, и мне хотелось бросится к нему, подтолкнуть его под обтянутый джинсами зад, так, что бы он влетел мордой в огонь, и жадный, огненный зверек, которому все равно, что есть, принялся бы пожирать кожу его лица, заставляя ее покрываться волдырями, вырывая изо рта крик боли и забавляясь им как тоненькой щепкой.

– Понимаешь, Марго, – сказал Мелешев беря в руки каминные щипцы и поправляя ими поленья. – Ты для меня целое сокровище, клад. А какой дурак расстанется со своим кладом? Я тебя нашел, отрыл, и я тебя, если мне будет нужно, закопаю обратно. Вот такие вот дела, рыбка моя, золотая. К стати, камин у тебя отличный! Тяга хорошая. Но дров небось уходит – машина в день, а?

– У меня паровое отопление есть… – сказала я продолжая потирать запястье и морщась от боли.

– Паровое – это хорошо. – Мелешев прислонил щипцы к камину, крякнув поднялся с корточек, подошел к другому креслу стоящему через комбинированный столик-бар от меня и со вздохом нескрываемого удовольствия плюхнулся в его кожаные глубины.

– Хорошая мебель, Марго! – он похлопал по обивке. – Итальянская?

– Турецкая! – огрызнулась я. Чего он привязался к моей мебели?

– Да, что ты говоришь? – Мелешев удивился. – Турецкая, а выглядит как итальянская. У Сашки Конюхова такая же. Говорил, что итальянская… Значит врет, собака!

Он, с видом исследователя протянул руку и нажал на клавишу бара. Столик медленно раскрылся под мелодичный перезвон, и из темных недр холодильника, спрятанного внутри стола, как баллистическая ракета из шахты, поднялась на свет божий платформа уставленная разнокалиберными бутылками.

– Ого! Шикарно у тебя тут все обставлено! – Мелешев взял одну запотевшую бутылку и повертел ее в руках рассматривая этикетку. – «Мортель» – мой любимый! Будешь? Нет? А зря. Хороший коньяк! Ну, тогда я сам, с твоего позволения… – Мелешев открутил пробку и плеснул янтарной пахучей жидкости в пузатую коньячную рюмку.

Боль в руке почти утихла. Я надувшись смотрела в камин. Языки пламени смачно облизывали поленья в камине, выбрасывая от время от времени сине-зеленые, радужные флаги восторга. Мелешев, сволочь… Сидит тут, понимаешь, и дует мой коньяк. Хоть бы, что.

– Что б ты по… Ой, – я прикрыла рот ладошкой. С Мелешевым шутки опасны. Это он с виду, сама добродетель, а может и рюмку на голове раскрошить. Вместе с коньяком.

Но Мелешев, похоже, прибывал в добром расположении духа.

– Что б ты подавился, ты хочешь сказать? Нет, рыбка! Мы псковские! Мы в засаде! Нас худым дрыном не возьмешь… – он опустил свой шнобель в рюмку и со свистом втянул воздух. – Ух! Амброзия! Нектар! Так, кажется у Чехова? Слушай, Марго, у тебя лимончика не найдется?

– На кухне посмотри… – я приподнялась в кресле, подобрала ноги под себя и отвернулась к окну. Серое осеннее небо в латках туч, настиранной простыней висело за зарешеченным окном моего дома.

Образованный. Чехова знает. МГИМО, наверное заканчивал. Был бы необразованный – в «кардиналах» бы не ходил, наверное. Это у них только «шестерки» – дуб-дерево…

Мелешев ушел на кухню.

– А лимон-то где, в холодильнике?

Я промолчала. Вопрос, надо понимать, риторический.

– Точно, в холодильнике! – дверца холодильника хлопнула. Спустя пол минуты послышался методичный стук ножа по разделочной доске и из кухни запахло лимонной цедрой. Лимоны свежие, упругие, только вчера купила. Думала Светка приедет, посидим, а приперся этот далдон – Аль Капоне российский! Делишки свои грязные обстряпывать.

В дверях кухни появился Мелешев, держа в одной руке рюмку коньяка – в другой блюдце с лимонами.

Хороший у тебя дом, Марго! Маленький но уютный, – Мелешев вернулся в кресло. – Кухонька тоже ничего… Хороший домик. Сколько заплатила?

– А ты будто не знаешь? – я ухмыльнулась. – Будто тебе не доложили?

Вот урод! Знаю я к чему он клонит.

Мелешев хмыкнул, отпил из рюмки и закусил лимонной долькой.

– Ох! Ох! Кайф какой! Зря отказалась. Ох! – Мелешев причмокнул от удовольствия, прожевал лимон, срыгнул и добавил. – Верно, доложили. Ты, Марго, у меня как на ладони! Я все про тебя знаю. Ты, извини меня, рулон туалетной бумаги, в магазине покупаешь, а мне уже докладывают. Потому, что ты мой клад! Должен же я интересоваться состоянием своего клада? Как ты считаешь? Но все равно… – Мелешев критически оглядел мои хоромы – скромненькую гостиную, уютно отделанную в стиле охотничьего домика, с рогами лося над камином, скрещенными бутафорским ружьями, с лестницей на второй этаж и прочими причиндалами. – За эту халабуду я сорок тысяч бы не выложил ни за что. Тем более во Всеволожске. Если бы где ни будь за Сестрорецком, на берегу залива, то да, можно подумать… – он еще раз оглянулся, отпил коньяку, и скорчил скептическую мину. – Не, Марго, не выложил бы.

Не выложил бы он! Рассуждает тут. Ему конечно хоромы подавай. Михайловский замок! Что б повыпендрежистей! Что б завитушек побольше! Для форсу бандитского! Вурдалак. Кровопийца.

Я привычно осмотрела обстановку собственного домика.

Купила я его в общем-то случайно. Светкин Славка продавал. Он себе новую домину отгрохал, как раз где-то в Сестрорецке, а этот продавал, как есть, с рогами, коврами и ружьями. Вселяйся и живи! Я и вселилась, только мебель купила новую, потому, что старую Светкин ротвейлер погрыз. Нормальный домик, сауна в низу с маленьким бассейном, гараж…

– А на верху чего, спаленка? – Мелешев хихикнул, указывая рукой с рюмкой на лестницу ведущую на второй этаж.

Вот, сволочь, то, а?

– И кого же ты там «фик-фик», – Мелешев ехидно ухмыльнулся и сделал характерный жест бедрами и руками.

– Вибратор я там трахаю! – взлетела я с кресла, крича в улыбающуюся физиономию Мелешева. – Мужика надувного! Член резиновый! Ты это хотел услышать?

Я заплакала и отошла к окну. Заплакала я потому, что мои слова расходились с реальностью лишь в деталях. И это было обиднее всего. Если бы все было наоборот, то Мелешев здесь бы не сидел.

За окном, стояла машина Мелешева. Ее длинное сигарообразное черное тело было вымазано дорожной грязью. К лобовому стеклу прилип темно-рыжий, намокший, то ли дубовый, то ли кленовый листок и бедняга ветер силился оторвать его от прозрачной поверхности, но не мог, и лишь слегка теребил его за краешек влажными осенними губами.

Мелешев тихо подошел ко мне сзади и накинул на плечи пуховую шаль, которую подобрал со спинки моего кресла.

– Ну, ладно, Марго, извини… Извини, рыбка. Больше не буду, – он, тихонько положил руки мне на плечи.

Я зло передернула плечами, сбрасывая с себя его лапы.

– А у меня для тебя новость! – вдруг весело сказал Мелешев. – Подожди, схожу за дипломатом…

Я вздрогнула, потому, что знала, что это означает.

Мелешев ненадолго ушел в прихожую. Принес дипломат и стал что-то выкладывать из него на стол у другого окна, приговаривая.

– Так… Вот… Вот фотографии… Приятный мужичек, хоть и лысоват. А профиль-то! Профиль! Гай Юлий Цезарь! Аут на фиг! Аут не фиг! Ха-ха! Руководит автомобильным концерном. Ну, ладно… Вот видеокассета с ним же. Просмотришь, – я задрожала. – Далее… Вот описание привычек и склонностей. Чего любит, чего не любит. К стати, жену любит, так, что тебе сложно придется. Но, я думаю, ты справишься. Баба ты – хоть куда… Так, это чего? – Мелешев помедлил. – Ага, это «концы!» Кто познакомит, где познакомит, когда познакомит и так далее… Теперь, денежки. Задаток и накладные. Обновишь гордеробчик и все такое, – раздался щелчок, Мелешев закрыл дипломат. – Вот и все пожалуй. Принимай к исполнению. Гонорар двадцать тысяч.

Я продолжала смотреть в окно на его дурацкую автомашину.

Мелешев прошелся по гостиной, к маленькому столику, звякнул бутылками, наливая себе еще коньяк.

– Не буду, – твердо сказала я сквозь сжатые зубы.

– Чего, не будешь, не понял? – Мелешев сделал громкий звучный глоток и я вдруг представила как коричневая порция коньяка опускается в низ по его пищеводу.

– Делать это не буду! – крикнула я, повернулась лицом к Мелешеву и испугалась собственной смелости.

Мелешев изменился. Так же мгновенно, как когда-то менялся мой отчим. На скулах его заходили желваки ненависти. На покрасневшем лбу вздулись синие жгутики вен. Зубы скрипнули.

– Слушай, ты, рыбка!!! – рюмка с недопитым коньяком полетела в камин и жалобно звякнув разбилась в топке. Огонь полыхнул синим шлейфом и пожрал его. И мне захотелось, что бы он так же пожрал Мелешева. Сейчас. Сию секунду. Мгновенно. Избавив меня от него навсегда. Огонь, сделай это пожалуйста! Сделай!

– Кто ты такая, сука ты! – взревел Мелешев. – Ты чего себе возомнила, тварь! Шлюха, ты вокзальная! – Мелешева колотило. – Да, если бы не я, у тебя бы всего этого не было! – он со всей силы ударил ногой по бару, так что бутылки полетели с него на пол. – Ты б все так же пьяных лохов шмонала по гостиницам! Тварь неблагодарная!

Я закрыла голову руками и скуля медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к батарее. Мне было страшно. Мне было очень страшно.

«Какая красивая девочка! Как куколка!»

– Да, если бы ни я, ты бы гнила уже где ни будь в тюряге или психушке!

«Я не грязная! Я чистая!»

«Нет, ты грязная!»

– Ты сделаешь это! Я тебе, говорю, что сделаешь! Сука!

«Мне больно! Мне больно!»

«Тебе не больно Риточка, не больно… Тебе должно быть приятно, как и твоей маме».

– Мне больно! Больно! Больно! Больно! Больно! Больно!

– Впрочем, могу тебя обрадовать… – Мелешев вдруг успокоился. Он всегда успокаивался так же легко, как и заводился. – Это будет, наверно и к сожалению, последнее твое, хм, мероприятие. Кое-где уже заинтересовались связью между тобой и тремя предыдущими эпизодами… В общем, давай, работай, я поехал.

Он взял дипломат и вышел из гостиной. Гулко хлопнула дверь дома. Кашлянул стартер автомобиля. Заурчал двигатель. Хрустнул гравий под колесами. Мелешев уехал.

Я сидела под окном, закрыв голову руками и скулила.

А вечером пришла мама…