Текст книги "Падение. Том 2"

Глава сорок третья. Сон

Орхан Вересли сегодня был не в духе. Не то чтобы болел, нет, просто ничего не хотелось делать. Придя с работы, прилег на диван, чтобы немного отдохнуть, погрузился в раздумья. «Может, пора обзавестись семьей?» – подумал про себя. Почему бы нет, вон сколько девчонок, одна красивее другой. Можно даже взять из старшекурсниц. Ни в коем разе, они все азербайджанки, моей женой будет только христианка, лучше бы, конечно, армянка. Посмотрим.

Вообще-то, и без раздумий о женитьбе, часто вспоминал Галину, учительницу истории одной из московских школ. Она была коренной москвичкой, окончила университет. С ней познакомился во время очередных сборов писателей в Москве два года назад. После регулярно звонили друг другу, и даже прошлым летом та гостила у него. Да, она самостоятельна и очень доброжелательна, почему бы и нет? Вот позвоню, приглашу в гости и тут ей предложу замужество. Тем более, когда в последний раз позвонил ей, в принципе была не против приехать к нему и в этом году.

С этими мыслями он погрузился в глубокий сон, и…

Впереди шла женщина, держа на плече полный сенек (медный сосуд для воды наподобие кувшина, объемом около двадцати литров), а за ней на небольшом расстоянии бежал мальчишка трех-четырех лет и плакал:

– Мама, я пить хочу, дай попить.

Она через каждые пять-шесть шагов поворачивалась к нему и с грустной улыбкой говорила:

– Потерпи, дойдем до дома, не из чего, не будешь же из горла сенека пить.

– Буду, буду, – кричал он, – я сгорю, пить хочу!

Женщина не выдержала, поставила сенек на большой камень у дороги, вытащила затычку из горловины и позвала:

– Ладно, иди пей, уже устала от твоих слез.

Он подбежал к ней, схватил за горловину сенек и потянул на себя. Хотя мама и успела схватить сенек, но все равно вода выплеснулась и полилась ему за шиворот – оба посмеялись. Напившись воды, довольный, прижался к маме и сказал:

– Давай немного постоим, мы устали.

Когда посмотрел на небо, увидел большую черную птицу. Спросил, что за птица, на что мама ответила:

– Черный ворон.

Постояв немного, направились к дому, мальчик бежал впереди, мама шла сзади. Неожиданно кружившая на небе птица резко полетела вниз, крылом коснулась его правого плеча и взметнулась вверх. Все произошло так неожиданно, что даже не успел испугаться. Мама остановилась, поставила сенек, прижала его к себе и что-то про себя начала шептать. В конце она отчетливо сказала: «Господи, защити моего ребенка от злых, темных сил, пусть встретятся ему на пути только добрые люди», – и поиграла с ним в игру «Забодаю, забодаю». Сложила большой, указательный и средний палец правой руки, коснулась его лба, затем руку приложила к середине груди, к солнечному сплетению, а после – к левой и правой груди. И так три раза, и снова что-то прошептала. Когда она это делала, он громко хохотал, потому что эту игру очень любил. А потом, когда снова пошли, мама добавила:

– Надо сходить к тете Асмар, пусть заговорит от порчи, ворон – нехорошая птица.

Потом увидел себя уже достаточно взрослого и тоже с мамой, хотел подойти к ней, но та сделала шаг от него, не давала приблизиться, хотел ей что-то сказать, однако она начала говорить сама:

– Береги себя, сынок, будь внимателен с людьми, не подведи папу. Папа тебя очень любил.

Хотел снова подойти к маме, но она исчезла, словно растворилась в темноте.

Проснулся, посмотрел по сторонам, сообразил, что все это был сон.

– Надо же сниться такому кошмару! – сказал вслух, оглянулся и добавил: – Что же ты хотел? Если подушкой тебе будет подлокотник дивана, еще и не то приснится!

Немного придя в себя, начал в деталях вспоминать сон и по-своему толковать его. Его вдруг осенило: «Господи, мама же меня крестила во сне, я этого раньше не понимал, вот оно что, и предупреждала насчет людей, окружающих меня; ну что же, все прекрасно, меня окружают отличные друзья. Вот только непонятно, что хотела сказать, приплетая папу? Я его не помню, у меня есть дядя Мелкон, дай Бог ему здоровья».

Посмотрел на часы, было ровно одиннадцать. «Нормально, в Москве только десять, еще не поздно, сейчас же ей позвоню и скажу все». Подошел к телефонному аппарату, поднял трубку и набрал межгород. Когда ответила оператор, назвал московский номер. Не прошло и десяти минут, как его соединили с Москвой. После горячих приветствий, нескольких дежурных фраз сказал:

– Галя, собери все свои вещи, предупреди родителей, что переезжаешь жить ко мне, свадьбу сыграем здесь. У тебя неделя на все сборы, в следующую пятницу жду. Когда купишь билет, позвони, скажи номер рейса – встречу.

На том конце возникла тишина; она некоторое время не могла понять, он это серьезно говорит или шутит, через некоторое время только смогла выдавить из себя:

– Алик, ты серьезно, не шутишь? Ведь я могу и поверить!

Как спланировал, все так и прошло. Через неделю уже стал семейным человеком, взял недельный отпуск (это было сделать легко: шло лето, студенты были на каникулах), с женой поехали на машине путешествовать по районам Азербайджана. Когда вышел на работу, не увидел на привычном месте секретаршу Гюльшен «Длинный язык», сказали, что уволилась как неделю и никто не знает причины.

Может, никто и не знал, но он догадывался.

Позвонил Зордан, поздравил от себя и от товарищей, сообщил печальную весть о кончине дяди Мелкона на прошлой неделе, как раз в день его свадьбы. Подробно рассказал, с какими почестями хоронили его: приезжал лично второй секретарь Пашинян и другие государственные деятели Армении.

Он ему ничего не отвечал, молча слушал и долго не мог положить трубку, после того как Зордан закончил разговор.

«Вот тебе, как говорят, и сон в руку! Коснувшись меня, черный ворон передал недобрую весть, и что получается? Мой друг и есть тот черный ворон. Нет, не может быть, Зордан не черный ворон».

Зашла к нему жена, невольно оторвался от тяжелых мыслей.

– Алик, родной, что случилось, на тебе лица нет!

– Ничего, дорогая, все в порядке, – почему-то в одно мгновение сообразил, что не стоит ей говорить. – Друг звонил, там у его близкого приятеля умер отец, вот и передалось мне его настроение.

– Не расстраивайся, что делать, таков закон жизни. Когда умер? Хочешь, поезжай ты или поедем вместе? – Высоко оценил свою сообразительность: если бы говорил правду, испортил бы все, обязательно настояла бы на поездке, а после в одну секунду весь город знал бы, кто его дядя.

– Спасибо, родная, конечно, что-нибудь придумаем или поедем на сорок дней или на годину. Может, я денег отправлю другу, и тот передаст от моего имени.

– Хорошо, как ты решишь, так и будет.

Она посмотрела на него и прижалась к нему. В ее глазах увидел глубокую нежность, верность и желание любви. Крепко обнял ее и поцеловал.

Все шло по намеченному, каждый месяц, как зональный ответственный тайной организации «Миацум» собирал деньги, передавал в центр, а поступающие из центра материалы распределял по территориям через ответственных. Куратором у него был майор из КГБ республики Сурен Богдасаров, армянин по национальности. Понимал, что готовятся большие дела, но какие конкретно – ничего не мог осмыслить, и от этого недопонимания ему порой становилось страшно. Кроме того, подспудно возникало чувство обиды от ощущения неполного доверия к себе. Об этом говорил во время одной из встреч Зордану, на что тот ответил буквально следующее:

– Алик, я знаю не больше твоего, обидного ничего нет, ты для организации очень ценен и дорог, это я тебе говорю. Каждый знает столько, сколько нужно для его работы; здесь не два или три человека, эта всемирная организация, в ней задействованы все армянские диаспоры по всему миру, а также мировая армянская католическая церковь. Мы, армяне, ломали хребет империям на протяжении всей истории, сломаем и этой, поверь, дело не в военной мощи страны, нужно в основу запустить ржавчину, и она со временем сделает свое дело; пойми, дело не в доверии или недоверии – это просто конспирация.

Согласился с другом и работал с еще большим вдохновением, не понимая, что Зордан врал ему, потому как знал очень много, будучи одной из центральных фигур всей этой тайной игры, проводимой против Азербайджана.

Глава сорок четвертая. Старые знакомые снова вспомнили

В последнее время Абульфат Алисой постоянно ощущал на себе какую-то невидимую тяжесть; все вроде было, как и прежде, однако внутреннее напряжение все сильнее нарастало и превращалось в физическую тяжесть.

Никаких болезней не испытывал, однако тягость все нарастала и не отпускала, и наконец где-то через месяц понял причины своего тревожного состояния. Стал замечать возле общежития для аспирантов с постоянной регулярностью три автомобиля. Две «Волги» и «Москвич», с изменениями в графике, стабильно находились на одном и том же месте. «Ясно, снова начали пасти, ну пусть, – подумал и почувствовал ясность во всем происходящем. – Ну и ну, давайте, – мысленно говорил своим противникам. – Как бы ни старались вы, раскрутившийся маховик уже не остановить. Он будет вращаться все сильнее и сильнее, приводить в движение все новые и новые узлы гигантского механизма, который в силу своего несовершенства придет в резонанс и разлетится на части. Что мы занимаемся историей, можно сказать, чисто просветительская работа, не то что прибалты или западная Украина. Они требуют полного отделения, а это не что иное, как развал всего Союза. Конечно, мы тоже хотим полного отделения, но наши старшие товарищи в частной беседе не соглашаются, мотивируя тем, что так, мол, еще рано, нужно к этому идти постепенно, сначала добиться расширения прав внутри Союза и затем переходить на конфедеративную форму государственного устройства, и только после этого по прошествии многих лет можно говорить о полной независимости. Не знаю, может, они правы, но я хочу сам видеть не только независимый, но и объединенный Азербайджан при своей жизни и увижу!»

Так продолжалось около двух или трех недель. В один из дней, когда вышел на станции метро «Академия наук» и направился в сторону общежития, возле него остановилась «Волга», вышли из неё двое молодых, спортивного телосложения ребят, подошли к нему с двух сторон, вежливо поздоровались и предложили сесть в машину. Сразу узнал машину – это была одна из тех, которые заметил у своего дома уже как почти месяц. Хотя наблюдатели каждый раз меняли номера, не имело значения. Дело в том, что для внимательного человека каждый автомобиль сам по себе индивидуален, он узнает его по невидимым признакам, и какой номерной знак висит – не имеет никакого значения. Один из молодых людей засунул руку во внутренний нагрудный карман пиджака, видимо, за удостоверением, Алисой остановил словами:

– Нет необходимости, я знаю, кто вы.

Молодые люди переглянулись, видимо, расстроились из-за своего прокола; не обращая внимания на их смущение, Алисой добавил:

– Что же тянули так долго, сколько времени стоите – то у дома, то еще где, подошли бы давно, и делу конец.

Приехали в управление КГБ республики; один из молодых ребят подошел к дежурному, недолго о чем-то переговорил и дал знак пройти. Когда они пошли, дежурный крикнул вдогонку:

– Подожди, Самедов, дай выпишу пропуск, как же обратно пойдет?

Самедов обернулся:

– Нет нужды, так пройдет, мы будем сопровождать.

– Ясно тогда!

Алисой все понял, стало ясно, что на этот раз вцепились крепко и, скорее всего, отсюда в ближайшее время не выйдет.

Поднялись на четвертый этаж, остановились перед дверью одного из кабинетов, Самедов зашел и вскоре, выйдя оттуда, провел его в кабинет. Алисой зашел в кабинет один, «Соколы Ежова» (так он прозвал всех работников КГБ еще при первой встрече, несколько лет назад) остались за дверью.

У окна спиной к двери стоял мужчина, хотя лица не видел, но ему показалось, что знает его, – так и вышло, когда тот повернулся к нему… Ахмедов!

– Ну, здравствуй, академик, вот и встретились мы с тобой, добро пожаловать!

Алисой понял, что тот насмехается над ним, но виду не подал, строго ответил:

– Здравствуйте, я не академик, а всего лишь скромный кандидат наук, а вы, вижу, уже поднялись высоко.

– Да, представьте себе, и настолько высоко, что вижу каждый шаг твой и тебе подобных.

– Почему вы со мной на «ты»? Я свою работу не скрываю.

– Работу – да, не скрываешь, а вот деятельность антисоветскую скрываешь, и наша задача – выявлять таких, как ты.

– Я и этого не скрываю, потому нет предмета сокрытия: не занимаюсь я антисоветской деятельностью, я занимаюсь воспитанием той горстки молодежи в духе национального патриотизма, которые приходят ко мне. Так этим занимались Мирза Джалил, Сабир, Ахундов Закир, и очень многие по сей день занимаются, как, например, Шахрияр. Что тут такого?

– Мы доберемся до всех, до единого, кого ты назвал и кого не называл, всех выведем из темноты на свет, как летучих мышей.

– Не достанете, – он чуть было не засмеялся, но сдержал себя, решил продолжить беседу, – все почти умерли, потом они как раз сами любили и приносили людям свет, а вот загонять людей в темноту, точнее, в темницу, – прерогатива вашей конторы, это вы избегаете света, притом везде и во всем.

Ахмедов понял, что не то сказал, видимо, этот «академик» каких-то допотопных людей назвал, и от этого еще больше взбесился:

– Слушай, академик, я учился в нормальной русской школе, а высшее образование получил в Москве, понял? Кто такой Шахрияр, где он работает?

– Оно и без того видно, что непонятного; что касается Шахрияра, то жив и здоров, поэт народный, в университете работает.

– В каком университете? Не слышал я о таком!

– В Тавризе.

Этот ответ вывел Ахмедова из равновесия полностью: чувствовал, что не может найти нужных слов, чтобы заткнуть этого «академика». Ему хотелось взять верх над ним интеллектом, от этого еще больше терялся и не находил нужных слов для постановки вопросов.

– Не Тавриз, а Тебриз, понял?

– Понял, все понял. Для кого Тавриз, Гянджа, Ханкенди и так далее, а для кого-то Тебриз, Кировобад, Степанакерт и прочее. Все закономерно.

Он невозмутимо смотрел, как свирепеет лицо Ахмедова, и заметил, как тот почти незаметно потянул правую руку под столешницу, – понятно, сейчас заберут и закроют. Открылась дверь, и вошли двое безоружных молодых парня. Ахмедов, не глядя ни на кого, бросил:

– Уводите.

– Можно два слова скажу лично вам?

– Подождите за дверью, – не поднимая головы приказал Ахмедов своим, те вышли и закрыли дверь за собой.

– Ну, слушаю тебя, говори.

– Где Виктор Андреевич?

– Не поможет он тебе уже. В Луганск перевели, начальником областного управления.

– Последнее, что хотелось сказать: твою эту неуемную энергию, любовь и рвение направить бы на службу своей Родине, как было бы здорово!

Алисой сам не понял, как перешел с этим человеком на «ты», это было не в его правилах: с людьми, к которым испытывал негативные чувства, всегда разговаривал на «вы».

– Все? Идите, за дверью вас ждут, – не поднимая головы процедил Ахмедов.

Алисой вышел за дверь к ожидающим его двум сотрудникам. Его не отпускала мысль, почему Ахмедов ни разу голову не поднимал в течение последних нескольких минут. «И почему на последней фразе перешел на «вы», тогда как я перешел с ним на «ты», вроде даже изменился его голос, нет, все равно что-то не так, только не пойму, что», – с этими мыслями он в сопровождении двух молодых сотрудников шел по коридорам КГБ республики, сам еще не зная, что начинается новая глава в его биографии.

Следствие шло около полугода, и наконец состоялся суд. Еще в ходе следствия ему три раза меняли статью обвинения, устал, был измотан, подписывал все не глядя, от услуги адвоката отказался. Во время суда отказался от всех показаний, поскольку доказательная база следствия была слабой, его приговорили по смягчающим обстоятельствам, и получил три года исправительных работ и вскоре был отправлен к месту отбывания наказания – в один из Карадагских каменных карьеров, и, поскольку полгода уже отсидел, оставалось воротить камни еще два с половиной года. Заключенные, узнав, за что получил срок, стали относиться к нему с особым уважением. В дальнейшем он всегда говорил: «Наши заключенные – настоящие патриоты, не то что чиновники-коммунисты, жаждущие делать карьеру. Им бы поучиться у наших зеков!»

Прошел год. Однажды утром сняли его с работы и направили к начальнику отряда. Увидев его издалека, начальник отряда пошел навстречу и велел следовать за ним. Прибыли к начальнику колонии, тот принял их в принципе нормально, завел в кабинет и зачитал решение суда об условно-досрочном освобождении. Сильно удивленный услышанным, только смог выдавить из себя:

– Какое решение суда, меня ни в какой суд не вызывали, это, наверное, ошибка какая-то. – Он в самом деле так и думал, боялся разочароваться впоследствии, когда начальство поймет ошибку и его вернут обратно.

– Послушайте, профессор, – начальник его сам так называл, притом без всякой насмешки и всегда на «вы», – суд был, только без вас, такое практикуется, никакой ошибки нет – идите, соберите вещи и на выход, поторопитесь, скоро мой водитель поедет в город по служебным делам и вас подвезет до куда-нибудь.

Не прошло и получаса, как он собрался и черная «Волга» начальника колонии повезла его в город. По дороге водитель разговорился, и выяснилось, что у него никаких служебных дел в городе нет, и начальник сам велел ему отвезти уважаемого профессора прямо до дома.

Всю дорогу размышлял о причинах своего досрочного освобождения, ничего не мог понять: «Ладно, посмотрим, может, удастся выяснить на работе, откуда это счастье подвалило».

Потом все-таки выяснил: оказывается, была встреча первого секретаря ЦК компартии республики Гасана Алиева в Академии наук с коллективом в честь Дня Победы, и на этой встрече Буняд Мусаев с присущей ему прямотой заявил:

– Как мы можем воспитывать патриотизм у нашей молодежи, если настоящего патриота отправляем на карьеры камни таскать только за то, что он любит свою родину и любовь эту передает студентам, по надуманному обвинению в антисоветской деятельности?! Самое главное, никаких доказательств у следствия не было. Так недолго и тридцать седьмой год возродить!

Говорят, тогда Алиев выслушал его и сказал:

– У нас нет антисоветизма, Буняд муаллим, можете быть спокойны, в ближайшее время разберусь, возьму под личный контроль.

И действительно – разобрался: не прошло и месяца после этого разговора, как Алисой вышел на свободу. Восстановился на свою прежнюю работу, но кружок, который вел, распался. «Ничего, начнем все сначала», – подумал он о программе своей дальнейшей жизни.

Глава сорок пятая. «Голоса» из эфира сеют сомнения в душах

Война на идеологическом фронте с каждым днем становилось ожесточеннее, и это не преувеличение: десятки радиостанций мира работали в режиме антисоветской пропаганды круглосуточно. Слушатели этих станций говорили о разоблачении советской системы и были в большей части правы. В то время, наверное, любой человек, имеющий желание немного подумать о жизни общества, обязательно слушал «голоса».

Отметим, что у каждого человека по возможности была своя любимая радиостанция; если же в силу обстоятельств невозможно было слушать свою, то слушали то, что было доступно. Конечно, работала система технического противодействия – так называемые «глушилки».

«Голоса», нужно отметить, работали грамотно и превращались в рупор для творческой эмиграции – там выступали эмигранты, выехавшие в разное время из Союза, читали также отрывки из произведений тех, кого не было в живых. Наш герой не был исключением: сначала от любопытства, а потом и по интересу начал слушать китайское радио, так как передачи шли на русском и ловить было легче. В принципе, любым транзисторным радиоприемником на средних волнах можно было ловить какую-нибудь станцию.

Во время одного из таких занятий у Ревана в общаге его «застукали» те два лейтенанта, наверняка помните, которые уволились впоследствии. Один из них тогда сказал буквально следующее: «Это что, ты послушай «голоса», вот те умеют сеять сомнения в душах, благодаря им я понял жизнь и осознал, какое же зло – этот коммунизм!» – и добавил, что нужен радиоприемник КВ и УКВ диапазонов; наш герой только улыбнулся и ответил, что пока нет УКВ, довольствуется тем, что есть.

Отметим, что в то время такие вещи нужно было делать с особой осторожностью: как шутили в те годы, «уши особиста торчат везде, хоть и не видно». Хотя уши торчали везде, люди и разные голоса слушали, и самиздат читали, и наш герой не был исключением, тоже читал отдельные самиздатовские вещи, только делал это очень аккуратно и с особой осторожностью, пытаясь не привлекать внимания, потому как остерегаться было чего.

Во второй половине семьдесят шестого года, как раз в то время, когда наш герой пошел учиться в институт, перевели во Владивосток его друга, «бандеровца» Толю Рещенко, и они часто проводили время вместе; поскольку тот был еще большим любителем поговорить, избегать обсуждения политической ситуации было немыслимо.

Во время одной из таких бесед узнал в подробностях об одном очень интересном явлении, которое, как говорил друг, широко практиковалось в то время. Об этом в первый раз услышал от Вольдемара, когда встречал день рождения с «уважаемыми» людьми, но понял тогда это по-своему, когда тот сказал: «Ты что, дурак, в психушку захотел?!» – или что-то в таком духе. Друг рассказал о том, как людей, не согласных с политикой, определяют на принудительное лечение в специальные психиатрические больницы. На вопрос, откуда ему это известно, тот спокойно ответил:

– «Голоса» надо слушать.

Становилось все интереснее и интереснее. Почему-то при всех неясных ситуациях «голоса» становятся единственным источником информации; друг также рассказал, что у этих радиостанций есть редакции, вещающие на языках отдельных союзных республик. Оставалась самая малость – приобрести соответствующее радиоприемное устройство, что и было сделано в ближайшее время. Купил себе радиоприемник «ВЭФ», один из немногих хороших устройств тех лет. Жизнь стала интереснее, но все равно, как уже говорили, «глушилки» тоже работали в полную силу.

Все сильнее ощущал, как размножаются у него мысли и чувства; однажды признался другу, что голова «раскалывается» от множества противоречивых, исключающих друг друга мыслей. Друг тогда ответил очень легко и непринужденно:

– Определись, что тебе нужно, все подчини этой единственной идее, все лишнее отбрось, особенно сентиментальность, как плод больного воображения какого– то Мышкина, – имея в виду героя Достоевского.

А тот, в свою очередь, парировал:

– Конечно, надо взять топор, как Раскольников, и всех рубить.

Но, тем не менее, все равно надо было рано или поздно определиться, и он определился. Закончить институт, найти нужную работу и при первой возможности, как говорили в то время, «валить за бугор».

Во время одной из очередных встреч друг рассказал ему интересную вещь о прежнем месте службы. Оказывается, в дивизионе, где тот служил, имела место такая практика: во время учений расходовались не все боезапасы из соображений безопасности (то есть, сделают один-два залпа, или даже не сделают вовсе, или даже бывало так, что корабль вовсе не выходил в море), и оставшиеся на шлюпках вывозили недалеко от берега (тоже непонятно, зачем ближе к берегу, когда нужно было наоборот, – возможно, опасались попасть на глаза пограничникам), но в такое место, что никто никогда туда в жизни не ходил (хотя кто знает!), потому как местность была скалистая и топили. Как долго это длилось, тот ничего не мог сказать.

Сначала наш герой как бы значения не придал, но потом задумался, и даже очень искренно. «Что за боезапасы, наверняка, есть и мины, и как же так, а если рванет там, что тогда будет, или кто узнает про этот «клад» – может нарисоваться картина еще интереснее, нет, так не пойдет, что-то надо делать!» А что и как думать – пока не знал. Сначала хотел поделиться услышанным с Вольдемаром, но быстро передумал. «Нет, ему нельзя, этот бюрократ докопается до всего, может позвонить тому командиру, шума много наделает, здесь надо тихо». С этими мыслями так и ходил дня три – четыре и не мог решиться ни на что, однако решение вскоре всплыло само. В один из дней, в обеденный перерыв, как обычно, коротал время в Ленинской комнате за шахматами, как откуда-то принесло особиста. Тот по-дружески (?) положил руку ему на плечо и начал разговор:

– Что, готовимся к матчу-реваншу с очередным гроссмейстером парка, или просто тренировка?

– Лейтенант, и то и другое. – Подумал, надо втянуть в разговор и рассказать ему все, самый подходящий вариант, пусть разбирается. – Слушай, ты не бойся, военные и государственные тайны, доверенные мне, на кон не ставлю, а если хочешь, у тебя есть шанс получить бутылку хорошего ереванского коньяка и по желанию угостить меня, или же быть угощенным тем же коньяком. Мать мне прислала из дома, так что подумай.

– Вы, пожалуйста, поподробнее изложите условия матча, – улыбаясь сказал лейтенант, и по тону чувствовалось, что на «вы» перешел в шутку.

– Что непонятного, выигрываешь ты – получаешь коньяк и по желанию угощаешь меня, а если я, тогда точно выпиваем его вместе. С запасом у меня проблем нет, хватит и на новый год, потом мать еще пришлет. – Благодаря матери, его коньячный запас практически не иссякал.

Начали играть; отметим, что товарищ играл не так сильно, как, скажем, крокодилы из городского парка, но ничего, держался. Конечно, наш герой подвел позицию к выигрышной, при этом раза три «не замечая» решающей комбинации. Когда возникла чисто техническая позиция для выигрыша, он предложил ему ничью, и предложение было принято. Пока играли, рассказал ему все, как знал. Возможно, даже эта информация отвлекла внимание лейтенанта от игры, кто его знает. Когда игра закончилась, еще продолжали сидеть и обсуждать эту информацию, а если кто заходил, передвигали фигуры, изображая анализ партии. После того, как все было оговорено, лейтенант сказал:

– Реванчик, надо все это изложить в письменном виде, потому как устная информация у нас не принимается.

– Ага, сейчас, а если просто не подтвердится, что, я должен буду обеспечивать наличие боеприпасов в бухте или что? За что купил, за то и продал, может, там ни фига нет, и что предложишь?

Над этим ответом они оба засмеялись, Стропин продолжил:

– Нет, ты ничего не должен обеспечивать, порядок у нас такой, нужен документ, подтверждающий, что есть источник информации, иначе никто просто заниматься не будет, поэтому давай мы с тобой встретимся и все оформим, только, пожалуйста, надо сделать это как можно раньше, информация серьезная.

Договорились встретиться в ближайшую среду, когда он будет свободен от занятий в институте. Встреча состоялась в управлении тыла флота, в одном из отдаленных кабинетов на первом этаже. На его вопрос: «Почему здесь, а не в вашей конторе» – Стропин ответил, что у них рабочие кабинеты есть в разных местах, снова все в подробностях рассказал, затем без особого труда изложил на бумаге и, закончив, почему-то спросил:

– Как подписывать, с полным указанием места службы, фамилии, имени и отчества или просто указать фамилию, нельзя ли без указания данных?

– Не спеши, отложи, пока немного поговорим, потом посмотрим.

Рассказал о себе подробно, видимо, в рамках дозволенного: о родителях, о детстве, короче, обо всем. Естественно, наш герой тоже, в свою очередь, рассказывал о себе. Далее говорил, что основу нашей работы составляет информация, которую предоставляют передовые, сознательные, любящие свою страну и преданные делу коммунистической партии граждане, неважно, являются ли они членами партии или нет.

Конечно, давно понял, что идет вербовка его, но вел себя правдоподобно: известно, что нас обманывают тогда, когда мы этого сами хотим. Здесь как раз был тот случай, в конце концов, это и входило в план нашего героя – перейти служить в контрразведку и затем с хорошим багажом помахать ручкой, как это уже сделали некоторые известные в военных кругах полковники. Это, конечно, очень сложно, надо быть предельно внимательным, чтобы не вызвать подозрения, то есть не проколоться, ведь перед тобой сидит человек, хорошо знакомый с такой наукой, как психология, и понятно, к чему это приведет, если его раскусят. Он внимательно слушал его, иногда задавал вопросы. Даже немного полемизировал, но с позиции недопонимания. После долгого разговора лейтенант предложил подписаться лучше под вымышленным именем, другими словами, под псевдонимом. После некоторого «колебания» наш герой согласился и подписал так, как нужно.

Поговорив еще немного и оформив еще кое-какие бумаги, они попрощались. При рукопожатии Стропин с искренней, открытой улыбкой на лице сказал:

– Реванчик, – так и называл его в дальнейшем на протяжении всех лет знакомства и дружбы; о дружбе, конечно, отдельно и позже, – я думаю, наше знакомство закрепится и перерастет в настоящую дружбу.

Шел себя не помня: что это было, что вообще совершил? Чтоб разобраться в своих чувствах, зашел в сквер и сел на скамейку на отдалении. «Надо все проанализировать и разобраться, – говорил себе. – Что, тоже стал Шахвели, не так ли? Будешь доносить на таких, как Шамдан или твой отец? Нет, я не буду как Шахвели, и ни на кого доносить не буду. Я уже решил пойти туда служить, и потом у меня будет великолепная возможность отомстить за всех, в том числе и за Шахвели. Всему свое время, нужно терпеть и выжидать, и придет час удара. В конце концов, то, что я сегодня ему рассказал, очень важно. Ведь этими боеприпасами можно сотворить такие беды, что мало не покажется. Потом, во все времена против религии выступали не какие-нибудь случайные крикуны, а люди, знающие теологию основательно; еретиками, говоря языком «нового друга», инакомыслящими или диссидентами выступали религиозные деятели высокого ранга, так что все идет, как тебе нужно, иди прямо и не оглядывайся. Ты скоро будешь состоять в партии, это доверие, прикрытие. Потом, он же не заставляет тебя доносить на людей, а дать информацию о нарушениях, вот и вперед. Хорошо, предположим, ты добьешься всего, что наметил, при помощи его перейдешь на службу в контору, как будешь себя чувствовать? Он практически тебе уже предлагал настоящую дружбу, и ты перешагнешь? Не то что через него, думая таким образом, ты это уже сделал, а вот через само понятие дружбы сможешь перешагнуть? Насмешил, какое может быть понятие, если ты уже переступаешь через того человека, который является субъектом этого понятия! Он тебе еще не друг! Но уже предложил дружбу, надо подумать, надо подумать, – повторял он себе. – Приедет Толя, надо будет с ним поговорить и открыть все карты; наплевать, что этот Толик (кругом одни Толики) строго предупреждал, так с ума сойдешь, надо мозги разгрузить, снять напряжение».