Текст книги "Падение. Том 2"

Глава пятидесятая. Мечты сбываются

Приближалась зимняя экзаменационная сессия. Все были ошарашены известием о вводе ограниченного контингента войск в Афганистан. Об этом ему сказал Рещенко, и потом в институте шептались ребята вполголоса. Дело в том, что средства массовой информации в первое время молчали, а послушать «голоса» не было возможности: сперли его любимый радиоприемник. Зачем нужен был ввод войск – никто ни черта не понимал, а забугорье расценивало как оккупацию.

Наконец заговорили советские СМИ: оказывается, войска были введены по просьбе нового правительства страны, и при этом попутно грохнули главу действующего правительства – премьер-министра Амина. Откуда взялось новое правительство, никто толком не знал. После пошли в ход другие аргументы: оказывается, если бы СССР не вводил войска, то сделала бы это непременно коварная империя – Америка. Почему ждала и до сих пор не вводила войска, никто не объяснял.

Но постепенно стали говорить более открыто, и не какие-нибудь студенты-вечерники, а люди с мировым именем, ученые и литераторы. Открыто не говорили, но начал приходить «груз 200», то есть цинковые, не подлежащие открытию гробы. Возвращались также получившие ранения и ставшие в результате этого инвалидами военнослужащие.

У нашего героя в то время были высокие шансы быть призванным и отправленным в Афганистан. Встретил случайно знакомого капитана из военкомата, с которым был знаком еще с его лейтенантских лет, вместе участвовали в шахматных турнирах на первенство флота. Разговор пошел о том о сем, и капитан велел зайти к нему для серьезного разговора и тут же добавил, что выдаст повестку, чтобы не отпрашиваться с работы. Открыто не говорил, но намекнул, что разговор пойдет о возможной отправке «в Афган». После, когда они расстались, сначала наш герой даже очень обрадовался, ведь удача сама шла к нему в руки: казалось бы, чего стоит, попадаешь туда, сдаешься в плен, и ты у цели. Решил посоветоваться с Рещенко и поехал к нему, рассказал все. Друг выслушал и раскритиковал идею в пух и прах, состоялся между ними такой диалог.

– Зачем и как ты собираешься это делать?

– Потому что не согласен, как и ты, с вводом войск в Афганистан, гибнут люди не известно за что. Прибуду туда и сдамся в плен, не знаю как, там по месту видно будет.

– Понятно, ты не академик, чтобы об этом говорить во всеуслышание, после первой же выходки попадешь в желтый дом. А подумал, как там перебежишь на сторону афганцев? Представь себе, ты пошел с группой на задание, и тебе, чтобы оторваться от них, надо всех положить, своих ребят, понимаешь, которые тебе доверяют, а ты выстрелишь им в спину. Хорошая перспектива: он против гибели людей, в то же время сам готов перестрелять своих сослуживцев, которые, может, и не погибли бы, вернулись бы благополучно к своим родителям. Нет, как же наш идейный борец против войны легко сам убивает. Как, ты готов на это? Зная тебя, думаю, нет. Хорошо, допустим, удалось перехитрить всех, и ты благополучно добрался до них, никого не убивая. Предположим, тебе сразу поверили там и приняли в ряды моджахедов, дальше что? Пойдешь вместе с ними воевать против своих, также убивать придется, если, конечно, самого не укокошат. Так что давай, думай что-нибудь дельное. Попробуй решить вопрос через знакомого из военкомата, надо будет – отведем в кабак.

Доводы друга были более чем убедительны, и для возражений, и тем более споров места не осталось. На следующий день пошел в военкомат. Капитан встретил его более чем дружелюбно, сказал, что его дело пока отложит подальше от глаз, а летом отправит его на переподготовку в Киевское военно-морское училище на три месяца и после возвращения поменяет военно-учетную специальность, то есть из технической службы переведет в заместители командира корабля по политработе, и после этого может жить спокойно, никто его не призовет в Афганистан, потому как там корабли не ходят. На том и порешили, договорились отметить это дело в ближайшие выходные в ресторане. Отмечание прошло «на очень высоком уровне».

Вскоре сессия закончилась, экзамены все были сданы, и наш герой продолжил свою работу на заводе. Шел обычный рабочий день, и вдруг его вызвали в кабинет старшего военпреда. Когда зашел в кабинет, тот дружелюбно сказал:

– Иди, тебя твой приятель Николай зовет, я у вас как рассыльный.

Сначала не понял, кто этот Николай, но подошел и взял трубку, услышал:

– Здравствуй, Реван, это Николай Петрович, я сегодня тебя буду ждать после работы, у входа в центральный парк.

Все встало на свои места, и, чтобы поддержать ритм разговора, тоже ответил:

– Привет, Коля, работаю до пяти. Конечно, приду, сегодня как раз у меня нет занятий, в половине шестого буду.

Основное было сказано, еще немного поговорив о разном, не имеющем никакого значения, попрощался и положил трубку.

Встретившись в условленном месте, они решили пройтись по парку. Разговор начал Николай Петрович:

– Реван, нам надо бы уточнить отдельные эпизоды из твоей автобиографии, которую ты написал в последний раз Стропину. Расскажи, пожалуйста, что знаешь о своем дяде, который якобы живет в Турции, и об отце: как и за что он был в свое время арестован, и сколько он пробыл в тюрьме. И еще, пожалуйста, как можно объективнее расскажи мне, почему ты раньше скрывал эти факты, а сейчас вдруг рассказал?

– О дяде знаю столько, сколько написал: в гражданскую войну они все отбыли в Турцию, как говорится, на свою родину, со слов отца и дяди, там у них были еще какие-то родственники, и тот остался с ними. Связи не поддерживали ни отец, ни дядя – вот все, что знаю. Что касается отца, не знаю за что, вроде кто-то на него написал, они в свое время были достаточно богаты. – Он умышленно не стал говорить ничего о Шамдан муаллиме, понимая, что чем больше рассказываешь, тем больше вероятность ошибиться и выдать себя. – Отец не любил об этом рассказывать, и поэтому больше ничего не могу сказать. Что касается вашего последнего вопроса, почему только сейчас заговорил, а раньше молчал, скажу все как есть. Боялся, что отчислят сначала из военной школы, потом боялся, что уволят раньше времени со службы, не дадут поступать в институт. Одним словом, боязнь.

– Что сейчас не боишься?

Он понял, что для сегодняшнего разговора это самый главный вопрос и все зависит от ответа на него. Памятуя восточную пословицу: «Если не знаешь, что сказать, тогда говори правду», ответил:

– Знаете, Николай Петрович, я никогда не врал, просто чего-то не договаривал, от этого устаешь не меньше, чем от вранья. Десять лет тюрьмы – это тоже жизнь моего отца. Живет в Турции, действительно, мой дядя и много других родственников. Дело в том, что в свое время мои предки прибыли в те места, где я родился и вырос, из Турции. Я не буду отказываться от своего прошлого. Зачем? Я решил, теперь везде буду писать об этом, уволят с работы – пусть, отчислят из института – тоже пусть. Почему не писал об этом, когда устраивался на работу? Стропин сказал, чтобы не писал. «Хотя бы пока», – так он сказал.

– Правильно он сказал, и не надо. Мы же теперь знаем, не отчислим тебя, учись, работай и считай, что все сделал. Самое главное мы знаем, остальным не обязательно знать. Тебе сколько осталось еще учиться?

– На следующий год, в восемьдесят первом закончу.

– Вот и отлично, у нас есть еще время, и мы с тобой еще увидимся.

Поговорив еще немного о разном, Николай Петрович попрощался и ушел. Наш герой понял, что попал в точку, то есть не ошибся, когда говорил о дяде и об отце. Еще понял, что ответ на главный вопрос понравился Николаю Петровичу. «Ну что же, Бог нам в помощь», – подумал и направился к скамейкам, где «грызлись» все его знакомые «крокодилы» за шахматной доской, тоже присоединился к ним. Однако игра не «клеилась», видимо, эмоции мешали. За короткий отрезок времени проиграв трешку, решил на тот день «закрыть лавочку», покинул парк и взял курс в сторону кинотеатра «Океан».

Время свое всегда берет, его остановить невозможно. Наступил 1981 год, и наш герой, успешно защитив диплом, закончил институт. За это время у него было несколько встреч с Николаем Петровичем. Каждый раз тот приносил какие-то формы анкет, и он добросовестно заполнял их, переписывал автобиографию и возвращал ему, и каждый раз Николай Петрович улыбаясь говорил: «Ну ладно, все хорошо, будем ждать». Ждать пришлось недолго, в первых числах октября того же года Николай Петрович позвонил в очередной раз и пригласил на встречу. Поговорили немного о разном, и Николай Петрович задал прямой вопрос: «Не хочешь ли ты поработать за границей?» Когда услышал этот вопрос, хотел было выразить свои эмоции в полную силу, однако интуитивно почувствовал, что надо вести себя сдержанно и ответить, «взвесив все за и против».

– Не знаю, Николай Петрович, неожиданно, и еще кем и где… Не знаю, справлюсь ли. Смотря какая работа.

– Работа предстоит интересная, сказать где пока трудно, скажем так, где понадобится. Потом, мы думаем, что ты справишься. Мы следили за твоей учебой, как ты сдал экзамены, знаем, что твоя дипломная работа имеет практический интерес. Ты очень сильно продвинул тему, изготовил опытный образец, и он оказался работоспособным. Кстати, почему не захотел на пересдачу двух экзаменов, чтобы претендовать на красный диплом?

– Смысла не видел, Николай Петрович, и потом, кто смотрит на диплом, есть – ну и ладно.

– Так-то оно так, ну и ладно. Я так понимаю, ты в принципе согласен.

– Да, считайте, что согласен. Все понимаю и даю себе отчет, каким рискам подвергаю себя, надо же когда-то что-то делать серьезное. Будем считать, что это мой шанс.

В своем ответе он был искренним, но только вкладывал в последние фразы свой смысл.

– Ну что же, готовься, видимо, в скором времени придется тебе летать в Москву. В отпуске не был еще?

– Нет, только на защиту диплома уходил в академический.

– Вот и хорошо, поедешь на месяц, может, два в Москву и там проведешь отпуск. Надо будет больше времени – там товарищи придумают что-нибудь. Будем надеяться на успех. Я тебе верю.

– Спасибо, Николай Петрович, сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие.

Николай Петрович был очень радостным и чистосердечным в разговоре с ним, и от этого нашему герою даже стало немного совестно. Но совесть, имевшую робкое желание проснуться, он быстро заставил замолчать во имя поставленной цели: понимал, что судьба улыбнулась ему и шанс этот надо использовать, в него нужно вцепиться зубами. Справедливости ради нужно отметить, что в размышлениях и планах у нашего героя никогда не возникали мысли о материальных приобретениях. У него были, как он считал, благородные цели – отомстить за невинно осужденных, и в первую очередь из своего села; считал, что своей работой должен выбить хотя бы один кирпич из стены ненавистного ему здания коммунизма. Это здание было также ненавистно всем тем осужденным из его села, которых помнил и о которых слышал из рассказов старших. Всегда вспоминал в первую очередь даже не об отце, а о Шамдан муаллиме. У отца жизнь все-таки более или менее сложилась. Как-никак, построил семью, родились дети, построил дом и умер в своем доме. А Шамдан муаллим лишился всего этого. Никогда не забывал те минуты, когда Шахвели бросал в топку его записи, а он смотрел, как они горят. С того дня ему казалось, что горели не записи, не бумага и потрепанный чемодан, а сердце Шамдана и жизнь миллионов, и не в сельской котельной, а в топке коммунизма. А сейчас половина страны занята в растопке этой котельной.

Потому и ненавидел его с каждым днем все сильнее, всегда говорил себе: «Я сделаю все, чтобы втиснутся к ним и приложить максимум усилий, чтобы топка эта взорвалась или хотя бы погасла!»

Ему думалось, что все складывалось более чем хорошо, как говорится, первый шаг уже сделан и вроде успешно.

Он никогда не забывал старого учителя, который в тот злосчастный день шел медленными шагами, едва передвигая больную ногу, который, устав, попросил помочь, его потускневшие глаза, в которых можно было видеть только одно – презрение и ненависть к своему времени.

Глава пятьдесят первая. Новые горизонты

В первых числах октября Николай Петрович снова встретился с ним, велел собраться в дорогу и не затягивать слишком, на что наш герой выразил готовность буквально через два дня. На третий день после встречи уже был в Москве. По прибытию в Москву узнал, что процедура решения вопроса займет около двух месяцев. Две недели проходил разные медицинские комиссии и другие виды проверок.

Подробное описание процедур лишено смысла, только скажем, что по всем параметрам был признан годным.

Оставалось полтора месяца для прохождения предварительного обучения и проверки способностей к языкам. По персидскому языку не прошел. Дело в том, что он так и не смог понять правила написания арабской вязи, что используется также для письма на фарси. Обогащение словарного запаса и произношение были, по скромным оценкам специалистов, на очень высоком уровне, а вот письмо, честно сказать, ни на каком.

Справедливости ради нужно отметить, что были виноваты преподаватели. Позже ради любопытства все-таки разобрался с той далекой проблемой. Все дело было в правилах написания букв. Им нужно было объяснять правила слитного и раздельного написания букв по группам – типа соединения слева, справа и так далее; если бы были даны эти разъяснения, велика вероятность, что прошел бы. После того как две недели были посвящены урокам фарси и результат оказался неудовлетворительным, решено было перевести его в турецкую группу. Этому повороту судьбы был очень рад – дело в том, что, как полагал, в турецкой группе будет легче и, возможно, он будет работать в Турции. И действительно, в новой группе показатели были очень хорошие (еще бы), преподаватели дали высокую оценку, после чего был отправлен обратно во Владивосток до принятия окончательного решения.

Позже выразил свое отношение к этому отрезку времени в своей жизни, то есть, к изучению персидского языка, посвятив стихотворение:

 
Это не изучение языка!
Одолевают грусть и тоска.
Запомнить буквы нет мочи,
Словно гуляют по странице
Сказочные красотки
Из тысячи и одной ночи.
 
 
Говорю честно, поверьте мне,
Это не есть непристойность.
Гляжу на первую букву «алеф» —
Вижу женских ног стройность.
 
 
Как прикажете мне реагировать
На вторую букву алфавита «бэ»,
Не могу забыть с юных лет
Свою первую любовь к Рудабэ.
 
 
Интересные воспоминания
Связаны также с буквой «тэ».
Прилип к даме однажды в ДОФ,
Сказала резко: «В покое оставьте».
 
 
Гляжу, напоминают мне, поверьте,
Будете говорить, что несу вздорность,
«Кхе», «че», «дж» и еще «хотти»
Женских бровей обведенность.
 
 
Похожи на женскую грудь,
Уводят мысли в дальнюю даль
Ряд букв нежным изгибом своим —
«Же», «зэ», еще «заль» и «даль».
 
 
В букве «се» невозможно не видеть
В цветущий сад к милой узкий лаз.
И три точки вкупе напоминают
Красивый нос и пару карих глаз.
 
 
Бегут мысли в разные стороны,
Как перепуганные олени.
Глядя на буквы «каф» и «гаф»,
Вижу согнутые женские колени.
 
 
Конечно, будешь видеть и думать,
Глядя на буквы «син» и «шин»,
О ручках, готовых тебя обнимать,
И о жемчужной улыбке женщин.
 
 
Пропустим остальные буквы.
Простите меня и вы
За допущенные оплошности.
Пора завязывать со сравнениями,
Пока не съехал на пошлости.
 

За совершенство не нужно судить, однако написано было искренно, выражено все, что чувствовалось в то время.

После двухмесячного отдыха и труда в Москве вернулся в родную гавань. Сразу же по прибытию позвонил Николаю Петровичу, и тот назначил встречу. Встретились, все рассказал, как было, как все прошло. Внимательно выслушав его, Николай Петрович сказал:

– Ну что, Реван, я верил в тебя и не ошибся, спасибо, молодец. Теперь будем ждать решения верхов, но я уже больше чем уверен, что будет оно положительное. Как за пропущенные рабочие дни будешь отчитываться?

– Все нормально, Николай Петрович, оформили больничный листок, так что все в порядке.

– Ну что же, будем ждать, работай, нигде не светись, пьянки, драки, прочее – чтобы ничего такого не было.

– Николай Петрович, у меня их и не было… Почти не было.

– Ладно, будем считать, что не было.

Полностью переключился на свою работу и попутно с другом Рещенко продолжали писать письма и делать фотолистовки. Они часто себе задавали вопрос: «Какой смысл в этих писанинах?» И сами же отвечали: «А что делать?» Это уже у них вошло в кровь. Расширили круг обращений и тем были довольны. Писали обо всем, что взбредет в голову, и благо все сходило с рук: то ли никого не интересовали эти письма, то ли не могли находить их.

В начале мая 1982 года Николай Петрович сообщил радостную весть: его кандидатура была утверждена. Велел собраться в дорогу и на этот раз, как он выразился, окончательно. Однако была встреча у них еще до этого, во время которой Николай Петрович рассказал:

– Недавно к нам попали листовки, довольно любопытные, содержание оригинальное, полностью антисоветское, но в то же время пока нам зацепиться почти не за что. Тебе ничего такого не попадалось?

Это было полной неожиданностью для нашего героя; из множества мыслей нужно было выбрать более вразумительные и говорить что-нибудь толковое. «Подожди, он сказал «листовки“, может, еще не твои, не паникуй», – сказал себе.

– Николай Петрович, они как? Напечатаны в типографии, на машинке или просто от руки написаны? – деловито спросил.

– Ты скажи свои соображения, а я потом отвечу тебе.

– Если типография – скорее всего, из-за границы, надо проверить на орфографическую правильность. Если оттуда – обязательно есть ошибки, если на машинке – то это легко проверить по почерку машинки, а если от руки, то еще проще: какие-нибудь студенты – конечно, муторно, но найти можно.

– Все твои соображения верны, но не так. Они изготовлены в виде фотографий, но очень высокого качества, не знаю, может, даже профессионал делал, по всем параметрам. Текст напечатан на машинке, обведен карандашом и сфотографирован, в соответствии со всеми требованиями конспирации. Чувствуется подготовленность людей.

«Браво нам, Толя, наша работа высоко оценивается самими профессионалами, вышел бы из тебя хороший фотограф, а ты фиг его знает, чем занимаешься», – подумал про себя и ответил:

– Какой же текст можно напечатать, размер фотки же будет маленький. И о чем они пишут?

– Понимаешь, там тезисами повторяются мысли враждебных нам радиостанций, и что ни говори – эффект есть. Пишут не связанные между собой одним содержанием предложения, например: из Афганистана вчера поступила партия «грузов 200», политзаключенных помещают в психушки, помни о репрессиях за все годы власти КПСС, и вот такого содержания.

– Где же они всплыли? Ну, в смысле, наклеены где-нибудь или подбрасываются в учреждениях, короче, способ распространения какой?

– Попадаются они нам уже в третий раз. В первый раз была найдена стопка фотографий в количестве восемнадцати штук на морском вокзале примерно четыре месяца назад. Их нам передали работники вокзала, уборщица нашла конверт самодельный и отнесла дежурному, а тот известил нашего сотрудника, курирующего вокзалы. Месяца два был перерыв, затем семь штук нашли у памятника Ленину, на привокзальной площади, и, наконец, последние три штуки были найдены в зале ожидания железнодорожного вокзала. Что характерно, происходит все вокруг вокзала.

– Может, печатают и отправляют через проводников куда-нибудь, или же привозят поездами и разбрасывают здесь. Но и это не клеится, тогда такие же листовки должны были бы быть найдены и в других городах, не только у нас. Нет, думаю, что источник все-таки здесь, просто на вокзалах легче теряться, вот туда и идут.

Он умышленно сначала подбросил идею, а затем сам же опроверг, чтобы создать сомнение вокруг последнего предложения, и одновременно обрадовался, что фотки все-таки распространяются. Очень сожалел, что тогда, на морском вокзале, оставил всю стопку – это был единственный случай, когда не разделил их. Еще радовало другое: сколько времени они занимались этим, а контора спохватилась только месяца три-четыре назад, значит, все это время кто-то читал их листовки, может, о чем-то задумался.

– Дело в том, что такие же листовки, только формат другой и содержание отличается, недавно были обнаружены в Новосибирске и Казани.

«Этим фактом можно воспользоваться», – подумал он.

– Николай Петрович, тут самое главное – идея и способ распространения, а содержание – дело такое: сегодня пишут одно, завтра другое.

Вдруг его осенила мысль страшной силы. Может, они уже все знают, а все эти «добрые, душевные» разговоры – просто времяпровождение; сейчас вынырнут двое молодчиков из-под земли, и Николай Петрович с присущей ему мягкой, располагающей улыбкой скажет: «Ну что, Реван, вот и приехали, ты доиграл свою партию до конца, теперь давай рассказывай все сначала и по порядку, так будет тебе лучше, а нам легче».

«Не впадай в панику, ты же шахматист все-таки, и тебе известен стиль игры всех «крокодилов“ города. Как Миша Витинник играет, загоняет себя в цейтнот, потом гоняет блиц, многие не выдерживают психологически, и не одну победу одержал, играя таким образом; с тобой так не играет, потому что знает: в панику не попадаешь, самообладание есть у тебя, вот и прояви его, играй до конца и как следует, достойного противника все и везде уважают». Сделав небольшую паузу, как бы обдумывая, сказал:

– Скажите, пожалуйста, как вообще эти грузы – вы поняли, о чем я говорю, – приходят, какой маршрут, не через Москву?

– Через Москву. Что хочешь сказать этим?

– Как что, там же, как вы сказали, написано, когда, что и откуда поступило. Вот и листочки, возможно, изготавливаются там и распространяются, я так думаю. Кто знает о поступлении этих грузов, оттуда надо и начинать; хочу сказать, что надо посмотреть по содержанию, о чем пишут, от того и плясать.

– Да, есть такая идея и у нас, но есть еще другое основание так думать: эти листовки, как я уже говорил, находили в районе вокзала.

– Ну да, возможно, поезд привозит или все-таки увозит!

– Наверно. Ладно, не буду тебя больше загружать, просто сказал тебе. Может, случайно что попадется – дай знать.

– Обязательно, Николай Петрович.

Попрощались на тот день с Николаем Петровичем, вышел на улицу. С моря дул ветер, и он направился навстречу ветру, чтобы тот смел с его души все тягости дня и вселил еще большую уверенность и надежду. «К чему все это? Может, Николай Петрович что-то подозревает и просто хотел проверить мою реакцию. Если так, тогда меня так легко не отпустил бы; нет, конечно, все в порядке. Просто твоя мнительность, начитался всякой фигни и теперь накручиваешь себя или мнишь себя уже бывалым разведчиком. Будь естественным и оставайся с самим собой, и тогда все будет в порядке».

В тот же вечер поехал к другу, рассказал все, получил поздравления, и они сели обсуждать план дальнейшей жизни. В принципе, все было уже запланировано, и теперь начиналась настоящая работа. Ему надо было закрепиться на новом месте и быть осмотрительным, чтобы не провалиться. С письмами и листовками со временем было решено остановиться, потому как Толя один мог допустить прокол, и тогда пиши пропало, потом, вдвоем сподручнее. Однако Толик решил некоторое время продолжить, потому как резкое прекращение могло навести тень на общее дело.

Через неделю прямым рейсом он вылетел в Москву, в аэропорту его встретили, как было договорено еще во Владивостоке с Николаем Петровичем. Буквально со следующего дня уже приступил к занятиям, изучал в первую очередь турецкий язык.

Занимался также непосредственной работой. Его куратор Виктор Николаевич говорил: «Каждый занимается своим делом. Токарь выпускает детали, повар готовит пищу, инженер разрабатывает схемы, а разведчик добывает нужную информацию, этим и будем руководствоваться во всей нашей дальнейшей жизни».

Все шло хорошо, чувствовал близость поставленной цели и шел к ней. Событие, которое произошло с ним, его еще больше укрепило в мысли об осуществлении поставленной цели.