Текст книги "Империя тюрков. Великая цивилизация"

Ситуация в литературе складывалась аналогично. Оригинальных произведений почти не было, зато было изобилие переводов. Они занимали весьма почтенное место в трудах писателей Турфана, а самые древние произведения восходят, возможно, к VIII в. Более поздние, датируемые Х в., представляют собой первые тексты Дуньхуаня, что объясняется тибетской оккупацией оазиса, которая продолжалась до IX в., а также отсутствием тюркской колонизации.

Тангутскому нашествию в 1028 г. мы обязаны богатым собранием полотен и многоязычных манускриптов, преимущественно китайских, а также тюркских, хранившихся в архивах одного монастыря в пещере, служившей убежищем в Дуньхуане, и обнаруженных в 1900 г.

В 1907 г. здесь побывал сэр Орэл Штайн, а в 1908 г. – Пеллио; сегодня в Британском музее и Национальной библиотеке хранятся тысячи страниц, большая часть которых еще не опубликована. Они относятся к самим разным жанрам, зачастую написаны в форме личных заметок, упражнений или деловых писем; однако среди них есть и назидательные сказки, религиозные трактаты, в большинстве своем переведенные с иностранных языков – китайского или санскрита.

Пластические искусства и литература свидетельствуют о жизнеспособности буддизма. Есть основания полагать, что манихейство уйгуров постепенно уступало место буддизму, хотя все-таки сохранилось. Мы обязаны ему значительной коллекцией религиозных текстов, найденных во время немецких раскопок в Турфане и в Дуньхуане, а также так называемым «Сборником покаянных молитв», написанным, как это было принято в ту эпоху, простым и ясным языком.

Что касается буддизма, он также подарил нам много манускриптов на тюркском, уйгурском графическом, согдийском и индийском (брахми) языках. Среди них можно выделить «Сказку о добром и злом принцах», навеянную китайскими сказаниями: она была изучена уже в 1914 г.

Наряду с буддизмом, манихейством и шаманством (при этом следует помнить, что все они существовали одновременно и независимо друг от друга) в Синьцзяне и уйгурском Ганьсу были распространены и другие религии, в частности несторианское христианство. Известно, что несторианство, доктрина Нестора, патриарха Константинополя, утверждает, что в Христе жили два человека, соответствующие его двойственной природе или двум разным природам. После того как эта вера была осуждена церковным собором в Эфесе в 431 г. и после преследований, которые она пережила в странах Средиземноморья, несторианство нашло пристанище в сасанидском Иране и направило свои миссионерские усилия на восток. Мы не знаем, когда оно проникло в Центральную Азию, но в Китае оно появилось в 635 г. и продержалось недолго. Зато оно прочно закрепилось в Тариме, который стал его апостольским центром, нацеленным на крупные государства кочевников: очевиден его успех в Монголии. В мусульманских источниках упоминается о существовании христианских общин в Х в. в Синьцзяне, а немецкие экспедиции собрали много несторианских текстов в районе Турфана, которые напоминают тексты, обнаруженные Пеллио в пещере Дуньхуаня, например «Похвала Святой Троице».

Маздейство и иудаизм оставили меньше следов в Центральной Азии. Присутствие первого в Турфане подтверждается мусульманскими источниками, а китайцы упоминают Заратустру и существование жертвенных алтарей, посвященных огню. Присутствие второго более достоверно, что доказывают иудейско-персидские документы Кашгарии и рукопись на иврите примерно 800 г., которую Пеллио нашел в Дуньхуане. Тем не менее их активность была ограниченной. Наконец, ислам, призванный торжествовать победу в этих регионах, в ту пору был еще слабо представлен, хотя мусульманские торговцы, посланники и суфии давно бродили по стране.

Одним словом, это было удивительное общество! В одном и том же городе, который вовсе не был мегаполисом, бок о бок жили приверженцы по меньшей мере трех великих мировых религий – манихейства, буддизма и христианства, не считая анималистский культ – древнюю национальную религию тюрков; на улицах и площадях свободно проповедовали евреи, мусульмане и зороастрийцы, одновременно занимаясь торговлей. Можно лишь восхищаться тем, что терпимость и экуменизм, проникнутые неизбежным скептицизмом или релятивизмом, были более популярны, чем строгое и несгибаемое сектантство. Нам не известно ни единого примера, сравнимого с тем, что являют собой уйгуры, и, очевидно, такое можно встретить только в других тюркских или монгольских обществах, родственных уйгурскому.

Кыргызы

В начале главы мы уже упоминали об этом древнем народе.

Итак, Великая степь словно полуостровами проникает и на север, где наибольшим по своему значению был в VII–VIII вв. район верховьев Енисея. Там создавалась культура кыргызов, равно не похожая ни на тюркскую, ни на уйгурскую.

Несмотря на сходство языка и письменности, кыргызы по некоторым своим особенностям были далеки и от тюрок, и от уйгуров. Они как бы занимали третью вершину равностороннего треугольника, представлявшего, тем не менее, единую тюркскую целостность, гармоническую напряженность непрекращающейся борьбы, обусловливающей общее развитие.

Кыргызы на севере, востоке и северо-западе граничили с племенами, не имевшими ничего общего со Срединной Азией: древние сибиряки не составляли никакой целостности. Однако непосредственная близость кыргызской территории к племенам сибирской тайги наряду с природными условиями определила возможности и направление развития кыргызской державы.

Кыргызское ханство было объединением нескольких племен, во главе которого стоял хан.

Северная граница Кыргызского ханства, согласно источникам, проходила несколько севернее нынешнего Красноярска. Что же касается восточной границы, то их было две: основная, первая, проходила по подножию Восточных Саян, а вторая – по водоразделу Оки и Ангары. В промежутке между этими двумя границами жили три племени: дубо, т. е. тувинцы, милигэ, т. е. меркиты, и эчжи. На эти лесные племена кыргызы совершали набеги, а пленников обращали в рабство. Зато мощный отпор кыргызы получали от куракан, живших на Ангаре. Именно на второй границе шла напряженная непрекращавшаяся война.

Следует отметить, что в Хакасии, составлявшей тогда ядро Кыргызского ханства, во многих местах добывалось железо, почти во всех сосновых лесах встречаются остатки древних железоплавилен. Здесь изготавливались орудия труда и оружие – мечи и кинжалы, а также детали конной сбруи. Развитие металлургии позволяло ханам создавать отборные ударные части из латной кавалерии.

Итак, древний народ – кыргызы, им предстояло восстановить степную империю, что не смогло сделать уйгурское манихейство. Впрочем, этого не удалось сделать и им.

Наследники Великого Тюркского каганата, уйгуры и кыргызы, крупных государств не создали, а потому не имели нужды в применении удельно-лествичной системы.

Древние тюркизированные индоевропейцы – кыргызы – остались прочно привязанными к своей реке, Енисею, в районе нынешнего города Минусинска, где тюркюты покоряли их и несколько раз подвергали репрессиям. В глазах последних они были грубыми варварами, хотя кыргызы усвоили зачаточные понятия о цивилизации от своих соседей по Монголии. Они умели писать, правда на примитивном уровне, недостаточном для появления литературы. Но они часто писали небольшие надгробные тексты, сильно напоминавшие надписи их соседей. Долгое время эти тексты считались древними, между тем это – всего лишь результат архаизма, обусловленного посредственной культурой и практикой шаманства. В противоположность тому, что гласит плохо поддающаяся расшифровке надпись в Суджи, манихейство уйгуров нисколько кыргызов не затронуло. Самая древняя их надпись датируется, скорее всего, VIII в., а самые последние могут относиться к IX в. или началу Х в. Они представляют ценность для истории цивилизаций. Однако эти тексты малоинтересны для истории событий, поскольку их трудно прочитать: они изобилуют пробелами. Поэтому мы обойдем молчанием то, что кыргызы делали на покоренных землях, если только это не толкало их назад к варварству.

Отношения кыргызов с уйгурами изначально складывались однозначно: это был язык мятежей, восстаний и войн: 758, 795, 818, 840, 861–870 гг. Великая степь стала театром войны между уйгурами и енисейскими кыргызами, которые вышли победителями и образовали Кыргызский каганат, но впоследствии не сумели на этой земле закрепиться. Впрочем, по-видимому, они не очень к этому стремились. Привыкшие к оседлому быту в благодатной Минусинской котловине, кыргызы видели в степях только поприще для боевых подвигов, целью которых была военная добыча. Когда же между кыргызскими войсками и становищами уйгуров легла пустыня, а уйгурские женщины и дети попрятались в крепостях, унаследованных ими от китайских военнопоселенцев, война стала невыгодной для кыргызов и постепенно затухла.

В 924 г. кыргызов изгнали новые пришельцы, на этот раз кидани. Кыргызы мирно вернулись в долину, откуда пришли.

Кидани

Экспансия киданей, как правило, сдерживалась мощью тюркютов и уйгуров. Ослабление кыргызов дало киданям толчок. В период между 907 и 926 гг. их вождь Апао-Ки объединил киданей и после вторжения в Монголию открыл своим преемникам путь в Северный Китай. Китайский император ретировался с земель, расположенных к северу от Хуанхэ, и кидани образовали династию под именем Ляо. Когда-то они были учениками уйгуров, затем китаизировались. В ходе смены нескольких поколений они утратили свою силу. Удар им нанесли чжурчжени из Маньчжурии, которые вошли в Китай и довершили крах Великого Ляо в 1125 г. Осталось только их имя в истории Китая: «каракитаи» (каракидани), которые, с подачи Марко Поло, долго были вожделенным предметом поисков западных ученых!

Они не имеют отношения к тюркам, они – протомонголы, и упоминаются здесь, во-первых, потому что кидани – предвестники скорого появления монгольского могущества, а этот момент чрезвычайно важен для тюркской истории, а с другой стороны, потому, что они сыграли определенную роль в тюркском мире. Когда в 1125 г. их изгнали из Китая, произошел фантастический энергетический взрыв, который вернул их к кочевой жизни. Они прошли через всю Центральную Азию, чтобы основать (1130–1135 гг.) в северовосточной части Туркестана буддийское государство, известное под названием Каракитай.

Шато

Согласно китайским хроникам, племена шато сформировались после исчезновения Западной-Тюркской империи к западу от Баркола (озеро Бар), откуда тибетцы вытеснили их на восток (?), где они попросили покровительства Китая (800 г.).

Китайцы включили их в свой состав в качестве члена федерации, как они обычно поступали со всеми «варварами», которые приходили в Китай, «униженно преклонив колени и склонив голову». Им дали территорию на севере Ордоса. В течение 70 лет шато жили там в мире и спокойствии. Затем, в 878 г., они проникли в Шэньси и даже приняли участие в бесконечных распрях китайцев.

Империя Тан в те времена воевала с мятежниками, которые отобрали столицу Чанъань. Тогда китайцы призвали на помощь своих федератов. Шато откликнулись без промедления. Их предводитель Ли-Ко-Юнь прогнал мятежников из Чанъаня (883 г.), получил в виде вознаграждения титул министра и был назначен губернатором захваченного им Шэньси. Племена шато были верными вассалами. Но с исчезновением Тан (907 г.) они посчитали себя свободными от всяческих вассальных обязательств и провозгласили себя императорской династией в Лояне.

Шато основали две династии, которые просуществовали совсем недолго: одна – с 923 по 936 г., другая – с 936 по 946 г. Подобно кыргызам, они не смогли противостоять киданям. Так в середине Х в. наступил конец последнему тюркскому царству в Китае.

Глава 4
Тюрки в мусульманском мире

Исламизация тюркских государств

С появлением ислама начинается новая эпоха, которая называется эпохой хиджры (622 г. – бегство Мухаммеда из Мекки в Медину, от которого мусульманство ведет свое летоисчисление).

Ислам в Центральной Азии проповедовали тюркам люди, убежденные в превосходстве этой религии и не сомневающиеся в том, что она будет горячо принята. Начиная с царствования омейадского халифа Хишама (722–743 гг.), если верить историку Якуту, миссионеры добирались до тюркских правителей и предлагали им обратиться в ислам. Такие миссии посылались неоднократно и позже; к этому массовому движении примыкали также торговцы и дервиши, бродившие по степям.

Арабские коммерсанты, очень активные в первые столетия хиджры, в основном занимались пропагандой ислама, предлагая следовать их примеру «на всех путях и во всех царствах». Они пользовались покровительством первой экономической державы мира и являлись представителями самой высокой цивилизации. Мистики, суфии составляли довольно разнородную группу, состоявшую из бедняков и просвещенных бродяг, в которой встречались и настоящие умы, вдохновленные верой и любовью к Аллаху.

Теоретически, конечно, можно говорить о том, что ислам, предлагаемый кочевникам, в корне отличался от учения теологов в городах. Естественно, что к безграмотным массам обращались малограмотные, но искренне верящее проповедники, что их часто путали со старыми шаманами. Но существовала тюркская элита, состоявшая из уйгурской верхушки, которой не были чужды миссионерские порывы. Гардизи упоминает о мусульманском кладбище в буддийском Хотане, а один из самых выдающихся философов ислама, аль-Фараби, который жил в Дамаске и Алеппо и умер в преклонном возрасте в 950 г., вышел из тюркской семьи, жившей в Центральной Азии. Саманиды вновь ввели в обиход старую политику Ирана, которая заключалась в превентивных нападениях на скопления степных кочевников, но цель была не только в оккупации их земель или в покорении жителей, в ходе этих экспедиций присутствовал фактор веропринуждения, как это было в 893 г. во время Таласской кампании, когда одну церковь превратили в мечеть, однако их масштабы были несравнимы с деятельностью проповедников и мистиков.

Касательно того, что священная мусульманская война, джихад, должна была более эффективно воздействовать на воинственных тюрков в смысле их исламизации, – это ожидание не оправдалось. Тюрки-мусульмане могли участвовать в священных войнах, имея в виду, прежде всего, собственные интересы, однако для того, чтобы воевать, им совсем необязателен был джихада. И священная война не делала их мусульманами. Таким образом, начальные плоды исламизации были скудными. Арабы основали несколько городов на Сырдарье как плацдарм для походов на Иртыш и в страну тюрков Западной Сибири. Первых успехов в тюркской среде ислам добился далеко от мусульманских земель – у волжских и камских булгар, на самом пороге «страны тьмы». Здесь впервые ислам одержал победу в чуждом для себя климате.

Исламизация незначительно изменила образ и уровень жизни булгар, зато дала толчок прогрессу. Они научились писать, хотя редко делали это, и обустроили городскую жизнь. Раскопки показали, что в Булгаре было две мечети, восточные бани, и город насчитывал около 50 тыс. жителей. Там чеканили серебряные монеты, по крайней мере, в X в., затем снова с 1180 до 1225 г. от имени багдадского халифа. У булгар зародилась промышленность, особенно выделка кож (позже этим занялись и на Руси) и сапожное ремесло, сделавшее булгарские сапоги знаменитыми на многих рынках. Сельское хозяйство развилось в достаточной степени, чтобы продавать пшеницу русичам, когда у тех случалась засуха.

Также Хорезм, крупный торговый центр, расположенный на перекрестке путей на запад и северо-запад, имел мусульманские колонии, и исторические тексты свидетельствуют о том, как торговцы, направляющиеся в район Волги, предпочитали дорогу через Хорезм более прямому пути через Кавказ.

Тюрки-кочевники постепенно переходили к оседлому образу жизни, становясь горожанами или земледельцами. Если в степи, среди своих соплеменников, тэнгрианство удовлетворяло тюрка, то в городской жизни, где племенные и родовые традиции ослаблялись, для сохранения единства народа нужно было что-то новое, что соответствовало бы веяниям времени. Это чувствовали и ханы. Не утруждаясь возведением тэнгрианства на более высокий уровень, некоторые тюркские ханы увидели в исламе выход из кризиса, с которым столкнулся тюркский мир.

Сначала ислам приняли купцы, торговавшие с арабами и персами, тюркские воины – рабы и наемники, служившие халифу, горожане, и самыми последними, в течение нескольких веков, кочевники. Так постепенно тюркский мир, как бы нехотя, отрекался от религии своих предков, принимая арабскую (исламскую) религию, что продолжалось несколько веков.

Принятие ислама тюрками на первых порах как будто положительно сказалось на идеологии их государств. Тюрков, живших в городах и аилах, ислам внешне устраивал. Но в дальнейшем проявились и отрицательные стороны принятия новой для них религии, так как вместе с забвением религии своих предков стали исчезать и тюркские национальные традиции и обычаи. Национальные чувства притуплялись. Национальная идеология подменялась религиозной. Народ читал молитвы на чужом языке, не понимая сути и смысла. Принятие ислама повлекло не только смену одной религии на другую, это имело и другие, более значительные последствия. Тюркские традиции, обычаи, мировоззрение, законы стали подменяться арабскими. С принятием ислама тюркоязычные племена перешли на арабский алфавит, отказавшись от тюркского. Код или ключ познания мира через тюркскую письменность (современники называют ее руни), которую даровал своим любимым Сынам Великий Дух Неба Тэнгри, присущий только им, был подменен арабским. Новые поколения стали терять свои исторические и национальные корни древней культуры, традиции предков, их связь с прошлым была нарушена. Им теперь были недоступны древнетюркские книги и надписи, выбитые на камнях.

Таким образом, смена религий и переход на арабский алфавит повлекли смену жизненных ценностей, изменение мировоззрения всего тюркского мира. По сути, тюрки были лишены источника животворной силы, которая определяла самосознание, национальный дух. Воинственный дух слабел. Тюрки-мусульмане стали все чаще терпеть поражения от тюрков-тэнгрианцев. Духовенство стало вмешиваться в управление государством. С принятием ислама тюрки стали защитниками арабского мира.

Тюркские гулямы

Лет через 50 после хиджры тюрки, а вместе с ними и другие представители евразийцев начали проникать в мусульманский мир.

В то время, когда миссионеры начали проповедовать ислам в Центральной Азии, тюрки уже поступали в качестве рабов на земли халифов.

В 674 г. правитель Басры сформировал мощный отряд из двух—четырех тысяч искусных тюркских лучников, взятых в плен в Бухаре. Их воинские качества сразу получили признание, и арабы решили использовать их.

Некоторые историки считают, что аббасиды, а по их примеру и другие феодалы, вступившие в бесконечные схватки с арабами и их союзниками, брали к себе на службу иностранные военные отряды умышленно, поскольку те не имели связей с местным населением, а потому отличались преданностью. Но если бы дело обстояло именно так, наемники скоро бы вышли из подчинения и предали бы своих хозяев, в результате для последних это было бы даже опаснее, чем вражда с арабами и их союзниками – берберами, коптами, сирийцами или иранцами. В действительности же только в самом начале имел смысл использовать небольшие отряда наемников.

Арабы, взявшие на себя роль основателей мусульманского мира, не хотели воевать, а когда им приходилось заниматься этим, они ограничивались оборонительными действиями, потому что легкая жизнь сделала их изнеженными. Они хотели наслаждаться приобретенными благами и отвергали риск, таким образом, у них не было никакого желания умереть в бою. Аббасиды уже не завоевывали земли, а теряли их. Уцелевший омейяд Абдурахман отделил Испанию и стал там самостоятельным халифом в 756 г. Затем отпали: Алжир – в 777 г., Марокко – в 789 г., Ифрикия (Тунис) – в 800 г., Хорасан – в 821 г., Систан – в 867 г., Центральная Азия – в 900 г. Аналогичный развал шел в Сирии, Месопотамии, Аравии, Иране. А мятежные силы доходили до ворот Багдада.

Уже при первых Аббасидах в арабской армии служили главным образом хорасанцы и иранцы, которые поддержали их восстание против омейядов Дамаска и считали своим долгом служить Ирану на стороне арабской династии, более иранизированной, чем предыдущая. Однако их иллюзии, а вместе с ними их преданность постепенно таяли. Начиная с 820 г. крупные вассалы халифов, тахириды, стали практически независимыми и получили более эффективную возможность обеспечить автономию Ирана и подготовить его возрождение. Иранцы также не желали умирать за ислам. Поэтому воинов требовалось все больше и больше.

Аббасидский халифат нуждался в тюркских воинах. В Великой степи началась работорговля. Тюркские рабы поступали частью из Центральной Азии и Сибири: тюргеши, кимаки, карлуки, тогуз-огузы, огузы (туркмены), кыргызы и кыпчаки, а частью с берегов нижней Волги и Дона – аль-хазари, но, конечно, это были не только хазары. Продажа в рабство стала возможной из-за отсутствия в Великой степи сильной власти, способной остановить такой отток тюрков на Ближний Восток. Что же было делать, когда тюркские богатыри погибли, а вольнолюбивые уйгуры поверили соблазну манихейских учителей? Именно этим было порождено бессилие Степи. Военная миграция тюрков, до сих пор направлявшаяся на северо-запад, в Предчерноморский и Итиль-Уральский регионы, теперь отклонилась к юго-западу – в Азербайджан, Иран, Малую Азию, Сирию и т. д.

Главным центром работорговли был Самарканд, но, как мы уже отмечали, были и другие, дальше к востоку и северу. Тюркские рабы – «самые красивые и лучшие из всех» – доставлялись в Багдад из Хорасана. Этот товар считался редким и стоил очень дорого – 150–200 тыс. дирхам! «Это были самые дорогие рабы в мире», – писал ибн-Хаквал. Но зато какие рабы, какие воины, когда им давали в руки оружие, как они могли защитить хозяина, как они были способны дослужиться до самых высоких постов! Их называли гулямами. Таким образом, тюрки появились здесь в качестве рабов: их покупали, у них были хозяева, которые могли освободить их.

Масштабы тюркской миграции, долгое время остававшейся в определенных рамках, резко и опасно возросли в VIII в. и особенно в IX в. Однако со второй половины VIII столетия тюркам удалось захватить важные должности в аппарате управления государством, например, Зубаир бен аль-Тюрки – губернатор Хамадана и Мосула; Хамад аль-Тюрки играл значительную роль в строительстве Багдада при аль-Мансуре (754–775 гг.). В IX в. тюркских чиновников, которые переступили незавидную участь наемников, в империи стало больше. А со времен царствования аль-Мансура количество наемников значительно увеличилось; особенно их стало много при аль-Мутасиме (833–843 гг.) можно считать, что он наводнил ими Арабскую империю.

Прохождение службы гулямом-гвардейцем заключалось в следующем. Первый год – служба в пешем строю без права садиться на коня. Второй год – гулям получал лошадь, седло и уздечку, а также простую одежду. Третий год – выдавалось оружие: длинный персидский меч – караджур; четвертый – налучие и колчан. После этого гуляму полагалось хорошее седло, уздечка, палица и форменная одежда – каба-и-дарьи. Шестой год – присваивалось звание кравчего, выдавались парадная форма и серебряный кубок – знак отличия, который гулям носил на поясе. Седьмой год – служба при государе. Восьмой год – чин висак-баши, четырехместная палатка, черный войлочный головной убор, расшитый серебром, одежда из гянджийской ткани и три гуляма в подчинении. Девятый год – звание хейль-баши, командира гвардейского подразделения, затем – хаджиба двора. На одиннадцатый год он мог быть назначен эмиром, но не ранее тридцатисемилетнего возраста. В зависимости от звания размер жалованья возрастал до ста шестидесяти шести динаров в год.

В этом смысле представляют интерес истории двух выдающихся тюрков: Алптегина – эмира саманидов, дослужившегося до этого звания из гулямов, и Себуктегина – отца будущего султана Махмуда Газневи, также из гулямов.

Итак, начиная с 875 г. Хорасаном и Мавераннахром управляли наместники из рода Саманидов. Основателем его был крупный землевладелец Саман-худат из Балхской области на севере Афганистана. Саман-худат принял ислам, а четверо его внуков уже служили халифу аль-Мамуну в Хорасане: Нух был наместником Самарканда, Ахмед – Ферганы, Йахйа – Шаша, а Ильяс – Герата. В 875 г. халиф аль-Мутамид назначил Насра ибн Ахмеда наместником всех провинций Мавераннахра. Во время своего правления Саманиды успешно отражали набеги степных тюрков-язычников, и при них Мавераннахр и Фергана окончательно были присоединены к халифату.

В 893 г. Ахмед ибн Исмаил продолжил завоевания: напал на карлуков в степях за Сырдарьей, а затем захватил их столицу Талас. Саманиды наводили страх своей военной мощью, обеспечивавшей безопасность границ халифата и караванных путей в Центральной Азии. В то же время их резиденция в Бухаре была блестящим центром арабской учености, искусства, и литературы.

В 900 г. Исмаил ибн Ахмед разгромил и взял в плен Амра ибн Пайса, за что халиф пожаловал ему управление Хорасаном, где до него правили Тахириды и Саффариды. Так Саманиды стали самыми могущественными наместниками на иранском востоке, а их данниками были правители отдаленных областей – Хорезма и Систана. Кроме того, Саманиды оказывали влияние на местные династии в Афганистане – до самой границы с Индией. Кстати, Саманиды были последними древними иранцами, затем преобразовавшимися в новый этнос – таджиков.

Саманиды не смогли сохранить свое могущество. Именно в этой связи весьма любопытные факты из жизни выдающегося тюрка – Алптегина, который на протяжении многих лет был главнокомандующим саманидского войска. Однажды, пополняя гвардию наместника, он набрал в Нишапуре тридцать тюркских юношей, среди которых был Себуктегин (как мы уже отмечали – отец будущего султана Махмуда Газневи). Во время представления новобранцев наместнику Алптегин заметил в разговоре с ним, что необходимо подобрать кого-нибудь на освободившееся место висак-баши. Ахмед ибн Исмаил сразу же указал на Себуктегина. Алптегин возразил, что перед ним юнец, еще ничему не обученный, но наместник не стал менять своего решения, ответив эмиру, что, видно, такова была воля Аллаха, раз он указал на этого молодого человека.

Получить звание висак-баши без необходимой для этого семилетней службы – это был счастливый случай для восемнадцатилетнего юноши. Алптегин стал лично контролировать Себуктегина, испытывать его на исполнительность и надежность. Молодой воин показал себя в высшей степени ответственным командиром. Так возникла легенда, что неспроста судьба была столь милостива к этому никому не известному тюрку, что, вероятно, он знатного происхождения и, может быть, даже является потомком Йездигерда III.

Как и многие другие полководцы Халифата, сам Алптегин прошел все служебные ступеньки. Начинал он у Ахмеда ибн Исмаила, затем служил его сыну, Насру ибн Ахмеду, стал сипах-саларом Хорасана при внуке – Нухе ибн Насре. Он был в фаворе, но когда Нух ибн Наср умер, придворные из Бухары прислали Алптегину запрос, кого из двух претендентов он советует выбрать наместником Мавераннахра – сорокадвухлетнего брата Нуха или его шестнадцатилетнего сына Мансура. После некоторого раздумья Алптегин ответил, что старший претендент более опытен в делах и мог бы управлять провинцией, пока Мансур подрастет и станет подходящим для этой должности. Придворные выбрали Мансура. Алптегин был огорчен их лукавством, понимая, зачем они спрашивали у него совета, когда уже все решили сами: интриганы таким образом хотели расправиться с Алптегином.

Мансур, подстрекаемый злопыхателями, утвердился в мысли, что Алптегин его враг, поскольку советовал отдать наместничество не ему, законному наследнику, а дяде. Мансур захотел убить Алптегина, которому в ту пору было уже далеко за семьдесят. Узнав об этом, войско встало на сторону Алптегина и предложило ему свою помощь, но Алптегин поступил иначе. Он раздал все свое имущество и в сопровождении двухсот верных гулямов отправился на джихад в Индию. Сначала путь лежал к Балху, а затем в Газну в Восточном Афганистане. По ходу продвижения к Алптегину присоединилось много добровольцев.

Бухарские интриганы уговорили Мансура догнать Алптегина и уничтожить. Мансур послал шестнадцатитысячный отряд, который прибыл в Термез и переправился через Амударью. Алптегин не принял вызова и отступил, сказав о Мансуре: «Он – ребенок и не знает еще цены человеку. Он слушает нескольких злодеев и негодяев. Он не различает правильного от гибельного, хочет освободиться от меня, поддерживающего их род, а не может избавиться от клеветников, считая друзьями тех, кто желает ему зла».

Алптегин ушел в сторону Хульма и укрепился в узком ущелье. Войско Мансура осадило его, но Алптегин отказался от сражения. Через два месяца Себуктегин решил ослушаться господина и с тремястами гулямами, бывшими в его подчинении, неожиданно напал на осаждавших, застав их врасплох, и многих перебил. А когда они оправились и выступили против него, укрылся в ущелье и присоединился к Алптегину. Видя, что столкновение неизбежно, Алптегин решил действовать хитростью. Отступая, он заманил войско эмира в западню, а затем, напав на него из засады, обратил в бегство. После этого Алптегин пошел на Завулистан – область к югу от Балха и Тохаристана. Он завоевал города Бамиан, Кабул и Газну. Жители Завулистана были напуганы, но когда увидели, что Алптегин никому не позволяет грабить и убивать мусульман, пригласили его стать эмиром Газны. Оттуда Алптегин отправился в Индию и вернулся с богатой добычей. Власть Алптегина очень скоро распространилась на Хорасан, Мавераннахр, Систан, Белуджистан и Индию – до местности Гудэарат.

Мансур, чувствуя угрозу своей власти, послал против Алптегина двадцатипятитысячное войско. Алптегин разбил его с шестью тысячами всадников. Мансур больше не решался возобновлять военные действия.

Через некоторое время индийский царь разорвал мирный договор с Алптегином и собрал против него стопятидесятитысячное войско, в составе которого находилось пятьсот боевых слонов. На помощь Алптегину пришли двадцать тысяч добровольцев. Напав на индийцев, Алптегин многих из них перебил, а затем отступил. Индийская армия, преследуя его, вошла в долину, не зная, что та заперта горами. Алптегин занял выход из нее, и два месяца индийцы простояли в долине, отражая набеги.