Текст книги "Веретено (сборник)"

– Однако ты спишь! – услышал он чей-то голос. – Устанешь тебя будить!

А, ну так это всё сон! Ну конечно же, Господи! Что ещё, как не сон. Кривин наконец открыл глаза. В комнате было светло. Даже как-то неестественно светло. Казалось, солнце, тоже какое-то очень уж яркое для утра, светит не только в окна, но и просачивается сквозь стены и потолок. Он успел понять, что находится в незнакомой комнате, но решил пока этому не удивляться и скосил глаза. Человек, ссутулившийся у изголовья, был столь же незнаком, как и комната, однако смотрел вполне доброжелательно.

– Ну давай, выкладывай, – сказал он и укоризненно покачал головой.

– Что выкладывать? – обеспокоенно спросил Кривин.

– Что, что! Как попал сюда, что! Чучело-мяучело!

– Я… Я даже не знаю, – пробормотал Кривин и попытался улыбнуться.

– Даёшь жизни! Загулял, да? Так ты ж у нас вроде непьющий.

– Ну да. То есть… Так я и не пил, с чего вы взяли? И вообще, простите, кто вы такой?

– Ну вот! – человек шумно вздохнул. – Ты спятил совсем, да? Ты дурочку-то на сеновале валяй, а не здесь… Знаешь, сколько я тебя искал? Обзвонился! В милицию, больницы. В морг даже, извиняюсь. Чисто случайно тут тебя нашёл. В общем, ты пока тут побудь, очухайся маленько. Не вздумай уходить. Я пока народ обзвоню, успокою. Все ж волнуются…

– Погодите! – Кривин сел, встряхнув головой, будто силясь как-то избавиться от наваждения. – Не надо звонить никуда. Чёрт! Объясните, бога ради, кто вы такой и где я нахожусь. Что это вообще? Вытрезвитель, что ли?

– Ну нет! – Человек облегчённо и звонко заржал, похлопал его по плечу. – Слава богу, нет. Это, брат, гостиница. Называется «Колос». А уж вот как ты сюда попал – это вопрос тяжёлый. А звать меня Костя. Константин Платов, твой одноклассник, сослуживец и в общих чертах приятель. А что касается…

– Ну хватит! – вышел из себя Кривин и рывком сбросил одеяло. – Шутка затянулась. Я вас не знаю. Ни одноклассника, ни сослуживца, ни приятеля в общих чертах. И всё, что вы тут… Хватит вообще!

Константин Платов, дошедший уже было до двери, съёжился и чуть не на цыпочках вернулся обратно.

– Ви-ить, ну ты что, – жалобно сказал он, грузно опустившись на стул и утерев ладонью невидимый пот. Ладонь была красной и пупырчатой, как панцирь варёного рака. – Ты что, в самом деле меня не помнишь? Н-да… Ну хорошо, меня ты не помнишь. Но как тебя зовут-то, ты хоть помнишь?

– Помню, – устало ответил Кривин. – Меня зовут Виктор. Виктор Кривин, шестьдесят седьмого года рождения, русский, не состоял, не привлекался, не имею, образование высшее, холост… Всё?! Или ещё что-нибудь сообщить?

– Да всё, всё! – Платов натужно засмеялся и замахал руками. – То есть… Погоди… Холост. Это как есть холост?.. А! – он слабо улыбнулся и игриво погрозил пальцем. – Быт заел? Знакомо, брат. Только меру знай… Ну хорошо. Зойку ты не помнишь, меня – чёрт с тобой – тоже не знаешь. Но то, что Константину Платову сегодня стукает сорок пять лет, это хоть ты ещё помнишь? И то, что лихой казак Платов намерен сегодня гулять до победного конца, ты тоже не можешь не знать. И потому давай вставай, поехали. Зойке я всё же позвоню. Знаешь, шутки шутками, а там беспокоятся. Насчёт гостиницы, знамо дело, молчок, понимаем. Скажу, что у Димки Балакирева ночевал. Димка подтвердит. Он тебе всё что хочешь подтвердит.

Кривин встал и, ссутулившись, словно приговорённый, принялся одеваться. Ему хотелось то смеяться, то кричать от страха, то негодовать. Утренний кошмар не собирался рассеиваться, наоборот, он сгущался, принимал всё новые, реальные очертания и в общем-то переставал быть кошмаром, переходя в обыденность. Ясно было – это не сон. Однако на явь это и вовсе не походило. Он с некоторым облегчением понял, что прекрасно помнит, несмотря ни на что, кто он и откуда. Но также отчётливо понимал он и то, что ни гостиница «Колос», ни Константин Платов, ни какая-то там Зойка не имеют к нему никакого отношения.

Осторожно, боязливо ступая, он подошёл к окну, щурясь от нестерпимо яркого солнца. Внизу, занесённая снегом, лежала незнакомая улица… Ничего необычного в ней, впрочем, не было. Серые блочные дома, разжиженный солью тротуар, открытый, дымящийся канализационный люк, обставленный деревянными перегородками, стая голубей у крыльца дома напротив…

– А какая это улица? – спросил он не оборачиваясь.

– Улица? – упавшим голосом переспросил за спиной Платов. – М-да. Улица «Производственная».

– Производственная, – бессмысленно улыбнулся Кривин. – Интересно. А, простите… город какой?

– Город? Вон даже как! Да ты что, Вить?! Что с тобой?! Да возьми ты себя в руки, нельзя же так, честное слово!

– Город, говорю, какой? – с тихим бешенством повторил Кривин.

– Краснонарск, – торопливо ответил Платов.

– Краснонарск. Город славных боевых и революционных традиций?

– Ну да. Славных. А как же. – Платов вдруг быстро подошёл к нему, встал рядом, настойчиво пытаясь заглянуть в лицо. – Витёк, с тобой в самом деле что-то не то. Может, приляжешь, а?

Кривин резко мотнул головой.

– Ну тогда пошли прогуляемся. Погода хорошая, солнце с утра, весна скоро.

– Нет. Я домой пойду. Домой.

– Домой? Ясно, что домой. Это дело, – согласно закивал Платов, – а то там уже икру мечут. Сперва позвоним только, ладно? Зойка просила…

– Я не знаю никакой Зойки! – закричал Кривин, схватившись за голову. – Понимаете вы или нет?! Не зна-ю! И Краснонарска вашего не знаю и знать не хочу. И вас я в первый раз вижу! Тут путаница какая-то. Или…

– Ну, это ты брось! – взъярился вдруг Платов и резко схватил его за плечо. – Не знаю! Дать бы тебе разок по ушам, всех бы узнал. Брось дурить, надоело. Ляг, ещё раз говорю, да полежи. Отойдёшь немного. А я пока Зойке…

– Я тебе ещё раз говорю, идиот, я тебя не знаю и знать не желаю. Оставь меня в покое!

– Да ты пойми, дурашка, – Платов говорил уже спокойно, почти ласково, – можешь чудить сколько влезет. Только оклематься всё равно придётся. Дураком нынче долго быть не велено. Или умней, или лечись.

– Лечись? Это в каком смысле?

– Да в самом том. Как дураков лечат?

– Но я… – Кривин побледнел и отступил на шаг.

– То-то вот! – Платов добродушно хохотнул и потрепал его по плечу. – Значит, короче. Ты сейчас ляг и выспись хорошенько. Я через пару часов буду. Отдыхай. И не беспокойся, всё в норме будет.

Он снова похлопал Кривина по плечу и пошёл к выходу. Дверь закрылась, снаружи осторожно скрежетнул ключ в замке. «Спать, – бесстрастно подумал Кривин, – просто лечь и спать. И всё вернётся. Просто лечь и спать…» Не раздеваясь, он лёг, обхватив голову ладонями, и вскоре впрямь уснул.

* * *

Сон был томительной чередой абсурдных превращений, каким-то мутным, вялотекущим водоворотом, из которого порой проступали черты чего-то узнаваемого, но тотчас вновь разжижались, рассасывались и пропадали. Разум настороженно противился как сну, так и пробуждению…

Проснувшись, он долго не решался открыть глаза, с тоской понимая, что ничего-то за время сна не переменилось, что он по-прежнему в той же комнате, что с минуты на минуту может вновь пожаловать невыносимый, гогочущий Платов, а может, и уже пожаловал, просто голоса не подаёт. Наконец он решился оторвать голову от подушки – комната всё та же, только темнее как будто, видно, к вечеру уже дело. Кривин глухо застонал и снова уткнул лицо в подушку. «Костенька, он проснулся, кажется», – «Да ладно тебе, пусть бы поспал ещё, не надо было будить», – «Интересно, я как будто его будила», – «А я, что ли?..»

Перешёптывались где-то в углу. Кривин понял, что больше ему не уснуть, да и толку от сна не будет. Однако говорившие сами торопливо сорвались и кинулись к нему. Это был всё тот же Платов и ещё какая-то дебелая, пёстро одетая дама с неухоженной копёнкой оранжевых волос и жирной родинкой на складчатом подбородке. «Зойка, – брезгливо подумал Кривин и усмехнулся. – Вот те и супруга законная. Владей. Интересно, и дети есть?..»

– Как ты? Выспался? – Платов смотрел с ухватистой пристальностью.

Кривин не ответил. Ясно было одно: случилось с ним нечто непонятное уму, но это – реальность, и пока она существует, надо в ней жить, должным образом её воспринимая, дабы не переросла она в нечто худшее.

– Слушай, – неспешно сказал он Платову, стараясь не глядеть на него. – И, пожалуйста, без комментариев. Так вот, я действительно никогда не был в вашем Краснонарске. И тебя в самом деле вижу в первый… я же сказал – без комментариев! Так вот у вас в этом Краснонарске есть вокзал? Ну нормальный железнодорожный вокзал есть?

– Есть, есть, – дружно, как фаянсовые куколки, закивали Платовы, переглядываясь.

– Так вот, мне нужен билет, понимаете? В Казань. Обратный билет мне нужен. Обратный билет. – Он говорил легко и радостно, словно нашёл наконец выход из тупика.

– Обратный билет, – с покорностью повторила дама и пугливо покосилась на Платова.

– Это кто? – шепнул он Платову, кивнув на беспокойно ёрзавшую женщину. – Это вот и есть Зойка, что ли?

– Да ты что! – Платов замахал руками. – Это ж Зинаида, супруга моя!

– И отлично! Сейчас мы… Хотя нет. Есть у вас телефон у кого-нибудь? – он, требовательно, нетерпеливо всплескивая пальцами, протянул руку.

– Ага, – Платов судорожно сглотнул и с готовностью, но недоверчиво протянул ему пузатое телефонное тельце.

* * *

Трубка отозвалась с первого гудка.

– Алло! – Сочно и отчётливо, даже с каким-то добавочным эхом. – Алло! Говорите!

– Простите, а… – голос Кривина вдруг сорвался во взволнованный, вибрирующий полухрип. – С кем я говорю? Кто у телефона?!

– А вы куда звоните? – спросил голос.

– Это телефон Виктора Кривина?

– Да, – голос стал ещё более респектабельным и басовитым. – А кто его спрашивает?.. Да говорите же вы.

– Мне Надежду Владимировну, пожалуйста… («Господи», – услышал он за спиной испуганный вздох.)

– Она сейчас не может подойти. Всё у вас?

– Слушайте! – голос его задёргался от бессильного бешенства. – Мне нужна квартира Виктора Кривина, понимаете вы?! Не знаю, какого чёрта вы там делаете, но я…

– Это вы слушайте. – Голос колыхнулся уверенно и грузно, как ртутный шарик в воде. – Я – у себя дома. А вы… А ты сюда больше не звони. Понял? Для твоей же пользы говорю, мужик. Никогда не звони.

Гудки зазвучали гулко и отрывисто, как победный гонг.

Платов подошёл сзади и сочувственно положил руку ему на плечо.

– Витёк, бери себя в руки, ну! Совсем ты раскис. Не переживай, не так всё страшно. Сегодня не вспомнил – завтра вспомнишь. Ты, главное, голову себе не дури. Мы же с тобой росли вместе, где ты был, где не был, я наизусть знаю. И потом… ну, Надежда Владимировна, тётя Надя… Она же… Витёк, ты меня правильно пойми, она же в прошлом году померла! Да спокойно ты! Я ещё сам бегал, гроб заказывал. За тобой ещё, кстати… Ну ладно, не сейчас… Вить, а может, ты того, шутишь, а? Ну юмор, так сказать, розыгрыш. Ну ты намекни только, я ж понимаю. А? Ну головой только кивни…

Кривин в отчаяньи замотал головой, затравленно посмотрел на Платова. Тот огорчённо крякнул и отступил.

Некоторое время супруги вполголоса переговаривались, спорили, раздражённо жестикулировали. Кривин же в тупом оцепенении стоял, вперившись глазами в социалистические обязательства коллектива гостиницы «Колос». Всё происходящее было слишком реальным, чтобы надеяться на скорый благополучный исход, вообще на какой-либо исход, и вместе с тем слишком абсурдным, чтобы смириться и соотнести себя с этим чужим миром. Он с лихорадочной надеждой стал рыться в карманах, дабы найти хоть какое-то материальное подтверждение той настоящей, но уже поминутно ускользающей от него жизни. Однако ничего не нашёл, кроме дешёвой авторучки, кошелька с мелочью и связки ключей, и всё это было его, тамошнее, но всё это с таким же успехом могло оказаться и здешним.

Человечество, верно, решило сыграть с ним шутку. Он вдруг подумал, что мир его, казавшийся ему ранее таким многогранным и многоцветным, замыкался, в сущности, на десятке-другом имён, адресов и телефонов, и стоило ему исчезнуть, пусть временно, как мир этот бесформенно растёкся аморфным скопищем людей, предметов. Ничего иного не оставалось, как ждать, спокойно, терпеливо и отрешённо.

– Вить. А давай-ка оденемся сейчас и поедем, а? Не надо тебе тут оставаться. Тут тебе дурь в голову лезет.

– Куда? – деревянно спросил Кривин, покосившись на Зинаиду.

– Как куда?! Ко мне! – вновь повеселел Платов. – Говорю ж, День ангела у меня сегодня! Тебе, кстати, рюмочка сегодня совсем не помешает. Народ придёт. Все свои. Развеешься.

– И эта? Зойка? – безучастно усмехнулся Кривин.

– Как скажешь. Можно без неё. Придумаем что-нибудь.

Кривин сумрачно оглядел маленькую, заполняемую известковой полутьмой комнату и кивнул.

Далее Кривин как-то незаметно переместился в платовскую квартиру. Он словно шагнул в неё прямо из врат гостиницы. Впрочем, если бы стал вспоминать, то вспомнил бы, пожалуй, заснеженную, задымлённую молочно-серую улицу, болтливого, хохочущего таксиста со стальными зубами и в кепке с фиглярским помпоном, какую-то уличную драку – вопящую потно-серую массу, выкатившуюся из подворотни и тотчас закатившуюся туда же. Вспомнил бы, если б захотел, призрачный сырой лесопарк с галдящими, обезумевшими воронами, залитые световою жижей витрины, в которых колыхались подслеповатые манекены, и ещё что-то обрывочно-лоскутное. И всегда, везде – неутихающий платовский говорок и рука, предупредительно и цепко держащая его за локоть с настырной неотступностью поводыря.

* * *

В квартире Кривин быстро согрелся и разомлел.

– Сейчас народ начнёт стекаться, – суетился Платов, косясь на уже заставленный снедью стол. – А ты пока фотокарточки, что ли, посмотри. Точно! Может, припомнишь чего. Ну вот, смотри сюда! – он сунул Кривину фотографию, на которой был изображён он, Кривин, собственной персоной, в обнимку с Платовым на палубе какого-то чумазого от копоти пароходика. – Помнишь, нет? А ты не торопись. А вот ещё…

И он стал с проворством карточного фокусника выкладывать перед Кривиным фотографии, то старые, пожелтевшие, то совсем новенькие. Вот он, Виктор Кривин, в драной телогрейке в кузове грузовика, а вот тут – в солдатском обмундировании, и подпись на обороте, его, кривинским почерком: «Косте Платову от коронного деда Кривина. ДМБ-81!», а здесь – в тельняшке, со зверским лицом, с кухонным ножом в зубах, и ещё, ещё… И на всех снимках – он, Кривин, несомненно он, и никто другой. (Странно только, что фотографии эти лежали как-то уж очень обособленно, словно были заранее приготовлены.) И вместе с тем это был не он, и это было столь же несомненно. Двойник, роговой манекен, сработанный с адовой, снайперской точностью.

Зато прежняя его жизнь, отторгнувшаяся от него столь коварно и предательски, ощутилась так отчётливо и ясно, словно вся уместилась в один-единственный день. И подумалось ему вдруг, что зазор между той и этой жизнью, в сущности, не так уж и велик, и он вполне мог бы и знать тех людей с фотокарточки Этого, например, тщедушного, всклоченного очкарика, кажется, пьяного. Или вот эту, усевшуюся к нему на колени. Интересно, кто это? Носик вздёрнутый, и две пуговки на блузе расстёгнуты, и лямочка там какая-то виднеется, юбочка коротенькая с этаким вырезом… Пикантно.

– А вот это кто?

– Это? – А ты не помнишь? Хотя это давно было. Это, брат, Симочка. Её ещё звали «Пипа суринамская». Твоя… Ну, в общем, давно это было. Надо же, и карточка сохранилась. Не дай бог ещё Зойка увидит.

– А она будет сегодня?

– Я же сказал! Не будет Зойки.

– Да не Зойка! Ну… Пипа эта.

– Да ты что! – Платов даже смутился. – Сказанул тоже. Пипа! Не те времена…

А Кривин ощутил вдруг сладковатый приступ дремотной усталости. Что-то стало проникать в него, как тёплая, обволакивающая изнутри подкожная инъекция. Он вдруг решил, что, пожалуй, и неплохо было б знать этих в общем-то симпатичных людей, и что всё, возможно, не так уж и ужасно…

– Слышь, Кривин, – Платов вдруг жёстко стиснул его запястье. – Скоро Лёнтик пожалует. Звонил только что. Ты уж это, узнай его, пожалуйста, чтоб конфуза не было. Улыбнись, туда-сюда. Остальное беру на себя.

– А кто он такой, Лёнтик этот?

– Лёнтик-то? Это, брат, Георгий Васильевич Леонтьев. Когда-то нашим с тобой другом был. Теперь – бугор. Утёс. Шуток не понимает совсем. То есть понимает, но не смеётся, а делает выводы.

– Он тоже с супругой будет? Лёнтик.

– Нет, – Платов нервно осклабился. – С дамочкой одной. Но ты её не знаешь. Вероника Вячеславовна. Она, брат… – он сделал какой-то неопределённый жест, будто вкручивал лампочку.

– Погоди, погоди… А фамилия как у этой… Вероники Вячеславовны?

– Говорю ж, не знаешь ты её. И не знал никогда. Да и я совсем недавно. А фамилия у ней – Зотова, кажись.

Зотова. Стоп! Вероника Зотова!

И вот тут словно короткая, но ветвистая вспышка высветила самые отдалённые катакомбы сознания. Те, что по какой-то неясной причине были на время зашторены наглухо. И тотчас свежим, глянцевым негативом из туманного ничего высветилась пустынная сырая улица, умирающий двухэтажный дом, пахнуло ржой и мокротной гнилью. И – окно. Тринадцатое по счёту от левого угла…

Вероника Зотова… Недостающее звено?

– Но ты на неё, брат, не заглядывайся, хотя бабец она фактурный. Лёнтик, он ведь… Ну ты понял.

Но тут в прихожей властно и требовательно прозвенел звонок. Платов снова хлопнул его по плечу и проворно, косолапо, как паук по паутине, побежал открывать дверь. И тотчас из прохожей протёк урчащий жирненький вощёный басок, от которого все сидящие разом переглянулись, смолки, лица у всех стали одинаковые, словно надутые резиновые перчатки.

«А что, и Лёнтика позвали?», – «Лёнтика-то? Да Зинка скорее родного мужа за стол не посадит. Это уж не извольте сумлеваться…»

Шепоток вился вокруг него струйками пыли. Кто говорил, разобрать было положительно невозможно. Рядом с ним сидел человечек в серой пиджачной тройке, уморительно напоминавший нутрию. Редкие, гладенько зачёсанные волосы по-клоунски перехвачены на затылке резинкой. Нос, губы, подборок – сходятся под конусом воедино, как у стерляди, и когда он говорит, более других шевелится нос с маленьким розовым набалдашничком на кончике. Говорит с заметным шипящим зубовным посвистом.

Рядом – человек-кобура. Иссохшее, сургучного цвета лицо с глубокими разветвлёнными морщинами и поджатым старушечьим подбородком. Глаза с серым ободком, как дуло у обреза. Голос мягонький, как бархотка, зато смех колючий и жёсткий, как частокол.

С другого бока – женщина-петух. Лицо цвета яичного желтка, жирная лиловая помада и вздыбленный парик, от которого пахнет не то парикмахерской, не то кондитерской. Её звали Клара, однако иногда почему-то именовали «маркиза», на что она неизменно смеялась долгим квохчущим смехом.

А вот и Лёнтик появился. Вот этот человек был моим другом? М-да. Человек-гриб. Настоящий гриб – мясистый, бесформенный, сопливый на ощупь. Глаза под куцыми веками – цвета старческих дёсен. Пальцы короткие, как неструганные бруски. Брезгливо самоуверен, надут, однако же беспокоен, украдкой зыркает по сторонам, озирается, будто отыскивая кого.

Так. Ну а вот и Вероника.

У неё был резкий, словно молниеносным, точным росчерком вычерченный профиль, густые тёмные волосы со старомодной, выпуклой чёлкой и длинными, скошенными висками, большие, слегка раскосые светло-голубые глаза с тонкими веками, которые забавно двигались в такт словам, словно запоминая сказанное. Она всё так же улыбалась лишь половиной рта, и всегда полузакрыв глаза. Всё так же… Однако время неплохо потрудилось над вами, Вероника Вячеславовна. С хладнокровной филигранностью гравёра вычистила до крупицы всё мешающее. Вы стали красивой женщиной. И вместе с тем, вроде бы, остались, как ни странно, тою же – сухопарой «скрипачёркой», большеглазой и большеротой. Что, какой незримый изъян был удалён тем хладнокровным, беспощадно гениальным гравёром, какой незримый нерв вживил он в это лицо, в это тело, во всё то, что создаёт неизъяснимый, нездешний образ красоты, – бог весть. Однако Кривин с удивлением осознал, что не может оторвать от неё взгляда, что её зрачки, пусть даже и глядящие мимо него, втягивают его в себя, как мглистые звёздные туманности. И всякая мысль теряет основу, едва народившись, а слова утрачивают смысл. И ничто, никакая самая едкая жизненная щёлочь не вытравит теперь уже из барельефа памяти этот полупрофиль, смотрящий мимо него. То была красота, порождённая не чертами лица, а неким невыразимым внутренним светом. И не было в том свете ни тепла, ни стужи, а лишь внимание, тревога и сосредоточенность…

– Чего уставился? – человек-нутрия щербато осклабился. – Хороша девка. Да не про твоё древко.

Он коротко ржанул и боднул Кривина в плечо взопревшим лбом.

– Это ж Вероника. Ничка-Вероничка, трусики наничку. Шалава беспутная, прости Господи.

– Шалава-то, положим, и шалава. А вот беспутная, – гортанно гоготнула женщина-петух, – это даже не скажите, Павел Борисыч. Может, она годов пять назад была беспутная. Бикса, вторсырьё. А нынче – как подменили. Я вот перед праздниками у ней на квартире была. Так ежели б и вам там побывать, то вы, Павел Борисович, после того в свою безмазовую панельку заходили б с чувством неловкости за напрасно прожитую жизнь.

– А вот я вообще даже не понимаю, – гневно заговорила Зинаида Платова с писклявой злобностью богомолки, – как можно вести такой разнузданный образ жизни. Ведь практически ни стыда ни совести у ней нету. А ходит себе гордая такая, как будто приносит пользу обществу.

– Однако в гости её к себе зазвали крайне уважительно. Открыточку с ободком и голубком сиреневым. «Будем рады видеть вас…» А мне просто звякнули на службу. Оно конечно. У нас ведь нету такого видного авантажа.

– Вы это буквально так воображаете, Клара Модестовна, будто бы мы с Костенькой только и думаем, об чтоб вам нервность оказать. Вот нам более думать не о чем с Костенькой…

Мадам Платова фыркнула и поплыла в сторону прихожей, виляя бёдрами столь размашисто, что худые лопатки заходили ходуном, как плавники.

– Иди, иди, курица мороженная, – фыркнул шепотком ей вслед человек-нутрия и залился сиплым, придушенным смехом, – гостью встречай высокую.

Его поддержал дружный беззвучный смешок. Из прихожей в самом деле понеслись восторженные причитания – ой да господибожемой, да вы наша прелесть, ангел вы наш, да откройтесь наконец, как вам так удаётся…

Итак, она с этим… Лёнтиком? И что прикажете с этим теперь делать?

* * *

Между тем из угла тяжкой свинцовой дробью грянула музыка, тускло перемигиваясь, будто гримасничая, зажглась световая гирляндочка, проворно выныривали из-за стола и ритмически заколыхались человеческие контуры, душно пахнуло распаренной косметикой. Танцы!

– Витёк! Не кисни! – зычно крикнул Платов из-за голой веснушчатой спины раскатисто хохочущей толстушки. – Пригласи лучше супругу мою. Прими удар на себя!

Кривин с тоскою поворотился к мадам. Та, однако, не обратив на него внимания, с каменной неприязнью взирала на кривляющегося супруга.

– Зи-на-и-да! Кавалер заждался! – вновь заорал Платов. При этом зачем-то снял пиджак и бросил его на пузатый бордовый пуфик. Мадам Зинаида мрачно улыбалась и покачивала головой.

– Ан-тракт! – вдруг по-петушьи взвизгнул Платов и щёлкнул клавишей, музыка пискнула и смолкла. – А пожалте все к столу!

Сгусток одобрительно взревел и стал рассасываться. «Ой, не могу, сил нет! Откройте уже кто-нибудь форточку, дышать нечем! Салатик-то! Салатик где?! Помираю, как хочу салатику. С орешками который. Зинуля, шепнёте потом, как его делают», – звучно кудахтала женщина-петух.

А Кривин вертел головой, силясь отыскать в заверченной толчее Веронику, однако её не было. Да и Лёнтика тоже.

– Эй, Витёк, хорош башкой вертеть. Резьбу сорвёшь, – ткнул его в бок человек-кобура. – Твой черёд тост сказать.

– Тост? – Кривин изумлённо вскинул голову.

– Ну да, – лицо человека-кобуры вытянулось вширь в безгубой улыбке. – Имениннику оказать почёт. А то за столом выпить-закусить любой может. А ты почёт окажи. А то некоторые брюхо-то набьют, а рыло от друзей воротют…

Однако в этот момент вновь почему-то взревела музыка. Женщина-петух, тоненько вереща «мужиков, мужиков мало!», ухватила его за руку и с неожиданной силой втянула в круг. Притворно смеясь, Кривин вяло потоптался и, воспользовавшись тем, что визжащую Клару Модестовну подхватил, облапил и закружил какой-то водянистый альбинос, вышел в коридор. Там плавал табачный дым, Платов, размякший и осоловевший, обхватил его потной пятернёю, хотел втянуть в какой-то крикливый разговор. Но по счастью его кто-то отвлёк, Кривин освободился и пошёл в сторону кухни, не понимая, а зачем, собственно, он туда идёт. «Вить! Ты куда?! Не ходи туда!» – крикнул ему вслед Платов, но Кривин торопливо толкнул кухонную дверь и вошёл.

* * *

Там были Лёнтик и Вероника. Собственно, Веронику было почти не видно. Лёнтик стоял над ней, уперев в стол веснушчатые рыжие ладони и что-то рокотал вполголоса. Гриб, бесформенный и осклизлый. Стоял, широко и уверенно расставив ноги, задний карман как-то непристойно оттопыривался. На белой рубашке, под лопатками, проступали сизые промоины пота. Кривин, кажется, всем нутром почуял этот едучий, аммиачно-чесночный душок.

– Вероника Вячеславовна, – сказал вдруг Кривин громко и решительно, – время позднее. А нам ведь в одну сторону. Мне кажется, вам пора домой.

Он постарался сделать какой-то особенный внутренний нажим на это «домой!», даже произнёс его, решительно сведя челюсти, полагая, что так оно будет убедительнее.

– Вить, – Лёнтик даже не повернул голову. – Вали отсюда, а? Народ пляшет. И ты себе пляши.

– Простите, я…

– Прощаю, прощаю. На первый раз. А сейчас – свободен, голубчик. Пляши давай, для таких и музыка играет.

– Я хотел сказать… Я как будто не к вам обращался, полупочтенный, а к Веронике Вячеславовне. Так что…

– Пшёл, я сказал! – Человек-гриб поворотил к нему свою бугристую кучерявую голову. Его приплюснутые негроидные ноздри раздулись, как жабры, лицо стало похожим на косточку персика.

– Виктор Андреевич, – Вероника встала, пригнувшись, прошла под рукой Лёнтика, как под стрелою шлагбаума, и подошла к нему, – вы ступайте пока туда, – она кивнула в сторону залы. – Я вам после всё объясню.

– Чего ты ему объяснишь?! – Глаза человека-гриба налились кровью. – Нечего тут разговоры говорить. Пару раз в пятак, и ясность нарисуется.

– Говорил же – не ходи туда, – грустно сказал Платов, возникнув в дверном проёме, совершенно пьяный, с мокрыми почему-то волосами. – Дурак ты, ей богу же, дурак.

– А себя за умного держит, небось, – захихикал взявшийся невесть откуда человек-кобура. – Шустрый. Как молния от ширинки. Пошли давай!

Он схватил Кривина за плечо жёсткой и жилистой пятернёй инвалида, выволок в коридор и втолкнул в ванную.

– Не хотел как все плясать, теперь в ванной себе попляши!

Дверь закрылась, снаружи щёлкнул засов. «Пусть остынет, – услышал он сипловатый голос Лёнтика. – Вероника, я сейчас вызову такси… Вероника, ты где?..» Кривин выругался и с силой ударил в дверь ногой. Охвативший его на мгновение страх сменился безотчётным, нерассуждающим бешенством. Так нельзя, ребятки. Я вам не пипка суринамская.

Он налетел на дверь плечом, она с хряском распахнулась, он вновь очутился в коридоре. Человек-кобура стоял наготове, расставив ноги, набычившись.

– Я тебя предупреждал? – сумрачно спросил он. – Почёт надо оказать. Предупреждал. А ты не оказал. Теперь вот заполучи для почину.

От удара, хлёсткого и костлявого, голова Кривина резко мотнулась назад, он едва удержал равновесие и вновь оказался втиснутым в ванную. Вслед за ним, не отпуская его, туда вкатился человек-кобура.

– Будет с него пока, – пропел фальцетом явившийся тут же рядом человек-нутрия. – Мы его не так. Мы его за шкирман и… – Он проворно заломил Кривину руку за спину. – Полотенце давай!.. Мы его сейчас во-от как…

Кривин взвыл от боли, каким-то чудом высвободил руку из хватких, сырых щупалец, повернулся и обеими руками что было сил толкнул человека-кобуру в грудь, тот неуклюже дёрнулся, налетев затылком на угол навесного шкафа. Человек-нутрия от неожиданности ослабил хватку, и Кривин с ревущим стоном выволок его вместе с собой в коридор. Там поднялся визг и переполох, что-то упало с грохотом и звоном, под ногами хрустнули осколки. На него, кажется, хотели набросить что-то похожее на одеяло, но промахнулись, одеяло упало под ноги. Ударил кого-то кулаком в мокрый, губастый рот и, вклинившись в многорукое, плотное, цепляющееся месиво, прорвался к двери. «Куртку, куртку прячьте!.. Спрятали уже?.. Зин, звони давай скорее!.. Как это куда?! Лёнтик, брось нож, дурак! Этого не хватало ещё…»

Кривин рванул дверь, она оказалась незапертой, выскочил в полутёмный, кисло-кошачий подъезд и стремглав бросился вниз по лестнице.

* * *

Кто-то вдруг окликнул его по имени. Он, едва не потеряв равновесия от неожиданности, резко обернулся. У подъездного окна стояла Вероника.

– Твоя куртка, – спокойно сказала она. – Больше ничего нет.

– А и не было больше ничего, – буркнул Кривин, влезая на ходу в куртку. – А… как ты решила, что это моя?

– Я не решила, – усмехнулась Вероника, – они мне её сами сунули. Спрячь, говорят. Я и спрятала. Просто я с детства не люблю, когда вот так…

– Ты город хорошо знаешь? – сухо перебил её Кривин.

– Да уж как не знать.

– Ну и чудно… Чёрт, кажется, кровь. Есть у меня вот тут кровь?

– Немного есть. И вот тут ещё. Погоди, я вытру.

– Спасибо… Так чего ты не любишь с детства?

– А когда людей вяжут. Да не беги ты так, за нами вроде не гонятся.

Кривин остановился и обернулся на дом. Это была типовая многоклеточная пятиэтажка, вытянувшаяся поперёк пустыря. Впереди подслеповатым торцом проступала такая же. Редкие, скачущие фары автомобилей вырывали из мглы чёрные, влажно поблёскивающие стволы деревьев, единственное живое в этом мертвенном городском коллоиде. Кривин хотел вновь обернуться на дом, но его остановил резкий окрик Вероники.

– Эй, ну ты долго? – Она уже стояла возле нетерпеливо урчащего такси с распахнутой дверцей. – Поехали уже.

* * *

Квартирка была маленькой, с совмещённым туалетом и крохотной кухней. На окнах глухие шторы, свет шёл реденький из висящего на стене светильника. Обои – белые, с голубоватыми цветочками. На стене – картина. Ахматова в профиль. Хм, немного похожа на хозяйку. Диван и столик. Более ничего.

– Так это твоё жилище? – спросил он, оглядевшись. – Аскетично.

– Нет, – Вероника усмехнулась и качнула головой. – Не жилище. Это как бы тайный затон. Место, где можно тайно затонуть. У каждого должен быть угол, о котором не знает никто. Теоретически.