Текст книги "Призрак для Евы"

Глава 3

Привидение явилось в «Чистюлю». Минти гладила рубашки в задней комнате, одновременно следя за приемной, пока Джозефин отлучилась в «Уайтлиз»[11]11
  Большой универмаг в лондонском Уэст-Энде.


[Закрыть]. Услышав звон колокольчика, она вышла. Призрак Джока в джинсах и черной кожаной куртке читал объявление на прилавке, в котором перечислялись скидки для пенсионеров. Одна вещь бесплатно, если принести сразу три. Собравшись с духом, Минти обратилась к нему.

– Ты умер, – сказала она. – Оставайся там, откуда пришел.

Призрак поднял на нее глаза. Они изменили цвет, его глаза, превратившись из голубых в блекло-серые. Минти они показались угрожающими и жестокими.

– Я тебя не боюсь. – На самом деле она боялась, но была полна решимости не показывать свой страх. – Если ты вернешься, я найду способ от тебя избавиться.

Снова зазвенел колокольчик, и дверь открылась, впуская Джозефин. Она принесла два пакета: один с продуктами из «Маркс энд Спенсер», а другой – из магазина, торговавшего косметикой и парфюмерией по сниженным ценам.

– С кем это ты разговариваешь?

Сквозь привидение Минти могла видеть Джозефин. Призрак исчезал, расплываясь по краям.

– Ни с кем, – ответила она.

– Говорят, что это первый признак безумия – разговаривать с собой.

Минти ничего не сказала. Привидение исчезало, как возвращающийся в бутылку джинн из рождественского спектакля для детей, на который в детстве ее водила Тетушка.

– Я вот как думаю. Если у тебя поехала крыша, ты не осознаешь, что разговариваешь сама с собой. Считаешь, что говоришь с кем-то другим, потому что видишь вещи, которые нормальные люди не видят.

Минти этот разговор не понравился, и она вернулась к утюгу. Джока уже пять месяцев не было в живых. Тогда она с ума сходила от беспокойства, но – что довольно странно – ей и в голову не приходила мысль, что Джок мог попасть в ту железнодорожную катастрофу. До нее не дошло, что экспресс шел из Западных графств, хотя Минти все равно не представляла, где находится Глостер, и не знала, живет ли там мать Джока. Кроме того, по телефону он сказал, что вернется через день. В газетах напечатали список жертв, но Минти редко читала газеты. Когда все закончилось, Лаф принес «Ивнинг стандард», но по большей части она обходилась телевизором. Тетушка часто повторяла, что изображение помогает лучше понять смысл, и кроме того, там всегда есть диктор, который все объяснит.

Писем Минти тоже получала мало. Почта была для нее целым событием, хотя приносили в основном счета. Письмо, пришедшее через неделю после исчезновения Джока, имело надпись вверху крупными наклонными буквами: «Большая Западная железная дорога» и было напечатано на компьютере. По крайней мере, так сказал Лаф. К ней обращались «дорогая госпожа» и с прискорбием извещали, что ее жених Джон Льюис был в числе тех пассажиров Глостерского экспресса, которые получили смертельные травмы. Минти прочла письмо, стоя в гостиной в своем доме на Сиринга-роуд. Она вышла на улицу прямо в чем была, без пальто, позволив двери захлопнуться за ней, и постучалась к соседям. Сын Соновии Дэниел, врач – вчера он гулял допоздна и ночевал у родителей, – завтракал на кухне.

Минти сунула письмо в лицо Соновии и разрыдалась. Плакала она редко, и поэтому уж если плакала, то это был мощный всплеск долго сдерживаемого горя. Она оплакивала не только Джока, но также Тетушку, давно потерянную мать и свое одиночество. Соновия пробежала глазами письмо и передала его Дэниелу, который тоже его прочел. Потом встал, плеснул немного бренди в стакан и собственноручно влил в Минти.

– Что-то я сомневаюсь, – заявила Соновия. – Попрошу отца, пускай проверит.

– Не пускай ее на работу, мама, – сказал Дэниел. – Пусть полежит и отдохнет, а ты приготовь ей теплое питье. Мне нужно идти, а то я опоздаю на операцию.

Минти лежала до полудня, и Соновия несколько раз приносила ей разные напитки, сладкий чай и капучино. К счастью, у соседки был ключ от дома номер 39 – иначе Минти не смогла бы вернуться домой. Она так и не выяснила, проверял ли что-нибудь Лаф. Может, слова Соновии ей просто почудились. Конечно, Джок умер – в противном случае зачем железной дороге писать письмо.

Джозефин была очень мила и не возражала, если она возьмет отпуск. Сказала, что после стольких лет работы, когда Минти была точна, как часы, это меньшее, что она может для нее сделать. Все жалели Минти. Соновия лично договорилась с ней о встрече с психологом, а сосед с другой стороны, старый мистер Кроут, который уже много лет с ней не разговаривал, попросил уборщицу-поденщицу опустить в почтовый ящик Минти открытку с траурной рамкой. Джозефин прислала цветы, а Кен принес целое блюдо цыплят в лимонном соусе с жареным рисом. Он не мог знать, что Минти не ест еду, приготовленную на ресторанной кухне.

Пять дней она плакала без перерыва. Прикосновения к дереву или молитвы должны были остановить слезы, но ничего не помогало. Все это время она испытывала такую слабость, что принимала ванну всего один раз в день. Плакать Минти перестала только после того, как вспомнила о деньгах. С момента получения письма она о них не думала, но теперь вспомнила. Своих сбережений ей не было жалко, но пропали и те деньги, что оставила ей Тетушка; Минти считала их священным фондом, который нужно беречь и ценить. А она потратила все впустую. Почувствовав в себе силы выйти из дома, Минти приняла ванну, вымыла голову, надела чистую одежду и отнесла обручальное кольцо к ювелиру на Квинсуэй.

Тот взглянул на кольцо, потом внимательно рассмотрел в увеличительное стекло и пожал плечами. Может, оно и стоит двадцать пять фунтов, но больше десяти он за него не даст. Минти сказала: нет, спасибо, в таком случае она оставит кольцо себе. Потребовалось еще несколько недель, чтобы ее любовь к Джоку сменилась обидой.

Лаф сказал Соновии, что среди жертв железнодорожной катастрофы нет ни Джока, ни Джона Льюиса – ни одного человека с именем, даже отдаленно напоминающим это. Он связался с Большой Западной железной дорогой и выяснил, что у них не принято рассылать подобные письма, и в любом случае женщины, подпись которой стоит под соболезнованием, не существует. Лаф точно знал, что смерть при подобных обстоятельствах не может пройти мимо полиции. К Минти обязательно пришли бы два сотрудника. И скорее всего, одним из них был бы он. Если. конечно, полиция знала бы о ее существовании. И вообще, откуда кто-то мог о ней узнать? Минти с Джоком не состояли в браке и даже не жили вместе. Полиция в первую очередь связалась бы с другой женщиной, матерью Джока – если у него была мать и если хоть что-то из его рассказов Минти о себе – правда.

– От этого она совсем слетела с катушек, – сказала Соновия.

– Что ты имеешь в виду?

– Минти ведь всегда была странной, так? Послушай, Лаф, посмотри правде в глаза: нормальный человек не принимает ванну два раза в день и не моет руки каждые десять минут. А как насчет того, чтобы прыгать через стыки тротуарных плит, будто маленький ребенок? Ты видел, как она дотрагивается до дерева, когда чем-то напугана?

Лаф выглядел обеспокоенным. Когда его что-то расстраивало, лицо – такого же темно-каштанового цвета, как ботинки, и такое же сияющее – собиралось складками, нижняя губа выпячивалась.

– Джок ее одурачил и смылся, когда нашел что-то получше. Или испугался мысли о женитьбе. Одно можно сказать точно: он не погиб в железнодорожной катастрофе, но мы ей этого не скажем. Будем чаще брать ее с собой на прогулки. Пусть отвлечется от грустных мыслей.

Таким образом, Минти, которая узнала мир с помощью Джока, полюбила этого мужчину, уже в зрелом возрасте открыла для себя секс и собиралась выйти замуж, теперь была вынуждена ограничить светские развлечения еженедельным походом в кино с соседями. Она ни разу не упоминала при них о Джоке, пока не увидела его призрак, сидевший на стуле в гостиной. Услышав в ответ, что все это глупости и у нее просто галлюцинации, Минти решила больше ничего не рассказывать этим двоим. Ей очень хотелось видеть рядом с собой человека, с которым можно поговорить и который поверил бы ей и не стал убеждать, что привидений не существует. Не психолог – она совсем не его имела в виду. Минти пришла на прием к специалисту, с которым договорилась Соновия, но тот сказал лишь, что нужно не держать в себе свое горе, а выплеснуть наружу, поговорить с другими людьми, у которых эта катастрофа отняла близких. Но как это сделать? Она ведь с ними не знакома. И держать в себе горе ей не приходило в голову – слезы лились не переставая целую неделю. Интересно, как выглядит ее горе? Наверное, мутная серая жидкость без пены и пузырьков. В любом случае беседа не принесла обещанного облегчения. Минти по-прежнему ненавидела Джока, жалея, что встретила его и что он разрушил ее жизнь. Больше всего ей не хватало человека, который знает, как избавиться от привидений. На свете должны существовать люди – викарии или кто-то еще, – которые подскажут, что делать, или сами сделают это для нее. Беда в том, что в ее призрак никто не верил. Временами ей казалось, что придется избавляться от него самой.

После визита в «Чистюлю» Джок не появлялся целую неделю. Теперь вечерами было уже не так темно, и Минти приходила домой с работы засветло. Она следила за тем, чтобы не оставлять стул посередине комнаты, и сказала Джозефин, что не хочет оставаться в химчистке одна – это ее нервирует. С потерей Джока нервы ее совсем расшатались. Странное ощущение – ненавидеть кого-то и одновременно скучать по нему. Однажды она отправилась на Харвист-роуд, чтобы взглянуть на дом, где жил Джок, – в конце концов он показал ей свое жилище. Минти подумала, что женщина, у которой он снимал квартиру, могла повесить черный венок на одно из окон или хотя бы держать занавески задернутыми, но ничего такого не обнаружила. А вдруг призрак выйдет из парадной двери и начнет спускаться по ступенькам крыльца? Минти так испугалась, что бежала до самой автобусной остановки.

– Ей лучше думать, что он умер, – объясняла Соновия своей дочери Коринне. – Твой отец говорит, что у него чешутся руки, и если Джок осмелится появиться тут после того, что натворил, пусть пеняет на себя. Я хочу сказать, что от таких разговоров никакого проку. Пусть она просто переживет свое горе. А потом будет жить дальше.

– И что это будет за жизнь, мама? Она и не жила-то по-настоящему. Он выманил у нее деньги?

– Минти не говорила, но я подозреваю, что да. Винни оставила ей немного денег; не знаю сколько, но спрашивать не буду. Отец говорит, что примерно представляет, как все произошло. Этот Джок с кем-то разговорился в пабе – скорее всего, с Брендой, она никогда не умела держать язык за зубами, – и она указала ему на Минти и разболтала, что Винни Нокс оставила ей дом и немного денег, при этом умножив сумму на десять, и Джок сразу почувствовал выгодное дельце.

Коринна подошла к окну и выглянула на задний двор, который был отделен от соседского только забором из металлической сетки. По другую сторону на черном пластиковом мешке для мусора, расстеленном на траве, стояла Минти и развешивала белье.

– Я серьезно, мама. Откуда вы знаете, что он вообще существовал? Вы его когда-нибудь видели?

Соновия пристально посмотрела на нее.

– Нет, никогда. Ты знаешь, что мы не суем нос в чужую жизнь. – Вид у ее дочери был такой, словно она понятия не имела, и это стало для нее новостью. – Нет, погоди. Мы видели его машину, древний хлам. А папа слышал голос через стену. Смех. У него был очень низкий, приятный смех.

– Отлично. Только люди склонны фантазировать. А теперь Минти видит привидение, да? Ты не знаешь, она никогда не лечилась у психиатра?

– Кто? Минти?

– Нет, мама. Кот мистера Кроута. Кто еще, если не Минти?

– Почему ты меня об этом спрашиваешь?

– Потому что нормальные люди не ведут себя так, как она. Видит призраки, до Джока не общалась с мужчинами и всегда носит одинаковую одежду, точь-в-точь. И все ее навязчивые идеи.

– Раз уж ты об этом завела речь – то же самое я говорила отцу.

– У меня была одна такая клиентка. Ее обвинили в нападении с причинением телесного повреждения, но она говорила, что больше всего телесных повреждений нанесла самой себе – резала себя, чтобы снять напряжение. Из-за многочисленных навязчивых идей ее уволили с работы, потому что она была слишком занята, расставляя все по местам, а затем возвращаясь десять или двадцать раз, чтобы проверить, все ли в порядке, и у нее не оставалось времени на выполнение служебных обязанностей.

– Нужно быть сумасшедшим, чтобы так себя вести.

– Это ты сказала, мама, – заметила Коринна.

Тетушка говорила, что Агнес собиралась назвать ее Арабеллой. Потом ее лучшая подруга – не Тетушка, а другая, которая была замужем, – родила дочку, которую назвала Арабеллой, и поэтому Агнес выбрала имя Араминта, что почти одно и то же. Они с Джоком однажды обсуждали имена, и он сказал, что его зовут Джон, но мать называла его Джоком, потому что сама родом из Шотландии. Это все, что Минти знала о матери Джока: она шотландка и, похоже, живет где-то в Глостере.

Джок не успел купить микроавтобус или открыть собственное дело, и поэтому после его смерти все ее деньги, наверное, остались в целости и сохранности. Кому они теперь достанутся? Минти спросила Джозефин. Разумеется, не называя имен. Просто поинтересовалась, что происходит с деньгами человека, если он умрет, не оставив завещания, как Тетушка. Минти знала, что у Джока не было завещания – он сам об этом говорил, прибавляя, что им обоим следует составить завещания после свадьбы.

– Наверное, перейдут к ближайшим родственникам, – ответила Джозефин.

Они не достанутся бывшей жене Джока, потому что она бывшая. Деньги отойдут к старой миссис Льюис. Она обязана вернуть деньги Минти. Она не имеет на них права, потому что Минти дала их Джоку – не миссис Льюис, а Джоку, причем не подарила, а одолжила. Не погрешив против истины, можно сказать, что миссис Льюис украла эти деньги. Минти часто думала о матери Джока. Живет в своем красивом доме в Глостере и тратит чужие деньги на бинго, дорогие вещи, бельгийский шоколад и вишневый ликер. На эти деньги Минти хотела установить душ. Под душем тратишь меньше воды, но становишься чище. Очень удобно принимать душ два раза в день и одновременно мыть голову. Причем это был бы не шланг от крана, а настоящая душевая кабина со стеклянной дверью и облицованными плиткой стенками. Теперь у нее никогда не будет душевой кабины – или, по крайней мере, много-много лет.

Когда Джок появился снова, на стуле в кухне, Минти уже не испугалась так, как в первый раз. Наверное, потому, что он был нечетким и расплывчатым, почти прозрачным. Сквозь его грудь просвечивали зеленые перекладины стула. Минти встала прямо перед ним и спросила, почему он позволил матери взять ее деньги. Джок не ответил – он никогда не отвечал – и вскоре ушел, проделав тот же трюк с исчезновением джина в бутылке, улетучившись, словно растаявший снег.

Однако ночью Джок заговорил с ней. Или просто заговорил. Не обязательно с ней или с кем-то еще. Голос Джока пробудил ее от глубокого сна, произнеся: «Она мертва, она мертва…» Этот нежный, сладкий, шоколадный голос. Кого он имел в виду? Явно не бывшую жену – она слишком молода. Минти лежала в кровати, размышляя. После того как фонари на улице погасли, а занавески были задернуты, темнота в комнате стала непроницаемой. Минти всматривалась в темные пустые углы, надеясь увидеть призрак, но тщетно.

Наверное, Джок имел в виду мать. И ему не следовало печалиться, потому что старая миссис Льюис воссоединялась с ним, где бы он ни находился. Минти снова закрыла глаза, но заснуть долго не могла.

Глава 4

Жизненный опыт подсказывал Зилле, что мужчины не делают предложений – такое встречается только в старинных романах. Они просто говорят, что «когда-нибудь» женятся на вас или даже «берут обязательство» жениться – нечто вроде неприятной обязанности, потому что вы беременны. Они никогда не произносят слов, которые только что произнес Джимс: «Ты выйдешь за меня замуж?» Она сомневалась, следует ли воспринимать услышанное серьезно. Кроме того, имелась еще одна причина, почему он никак не мог сделать ей предложение.

– Ты действительно это сказал или мне почудилось? – спросила Зилла.

– Да, я действительно это сказал, дорогая. Позволь мне объяснить. Я хочу жениться на тебе, хочу быть с тобой до конца наших дней. Ты мне нравишься. Я думаю, мы поладим.

Зилла, которую бедность довела до того, что неделю назад она бросила курить, взяла сигарету из пачки, которую он положил на стол. Джимс поднес зажигалку.

– Но ты же гей, – сказала она.

– Совершенно верно. А еще член парламента от консервативной партии от Южного Уэссекса, и – только между нами – мне кажется, что в течение следующих шести месяцев меня ждет публичное разоблачение, если я не предприму мер.

– Ага. Понятно. Но сегодня всех рано или поздно выводят на чистую воду, и тайное становится явным. То есть я знаю, что ты пока держишься, но это всегда было лишь вопросом времени.

– Нет, неправда. Почему ты так говоришь? Я тщательно заботился о том, чтобы меня видели с женщинами. Несколько недель таскал с собой эту страшную модель, Айкон. Подумай о моем избирательном округе. Ты здесь живешь, и ты знаешь, что это такое. Они никогда не избирали никого, кроме консерваторов, причем до меня – только женатых людей. Населения с такими правыми взглядами нет во всем Соединенном Королевстве. Они ненавидят тех, кто отличается от них. На прошлой неделе в своей речи на ежегодном обеде председатель ассоциации консерваторов Северного Уэссекса сравнил тех, кого он назвал «извращенцами», с некрофилами, приверженцами зоофилии, педофилами и сатанистами. До всеобщих выборов осталось меньше года. Я не хочу лишаться своего места. Кроме того… – Джимс придал своему лицу загадочное выражение, что он всегда делал, когда вел речь о коридорах власти. – Кроме того, одна маленькая птичка напела мне, что у меня есть крошечный шанс получить пост при следующей перестановке в правительстве, если я буду держать свои маленькие лапки в чистоте.

Зилла, которая знала Джеймса Изамбарда Мэлком-Смита уже двадцать пять лет, с тех пор как ее отец и мать поселились в поместье его родителей в качестве управляющего и экономки, откинулась на спинку стула и посмотрела на него совсем другими глазами. Он, вероятно, был самым красивым мужчиной из всех, кого ей приходилось встречать. Высокий, темноволосый, похожий на кинозвезду тех времен, когда красота в Голливуде считалась обязательным условием; стройный, элегантный, слишком красивый – иногда думала она – для гетеросексуала, и слишком красивый, чтобы сидеть в Палате общин. Ее удивляло, что такие люди, как председатель ассоциации и главный организатор парламентской фракции, не раскусили его еще много лет назад. Она и сама помечтала бы о нем, но уже в шестнадцать лет убедилась, что это бесполезно.

– Что я с этого буду иметь? – спросила она. – Уж точно не секс.

– Нет, конечно. Будем называть вещи своими именами, дорогая. У нас будет, если можно так выразиться, фиктивный брак – но также и гражданский брак, хотя эта часть останется нашим маленьким секретом. А получишь ты не так уж мало – с какой стороны ни посмотри. Как тебе известно, денег у меня хватает. Не говоря уже о жалких грошах, которые я получаю от родоначальника парламентов. Плюс мой очаровательный дом в Фредингтон-Крус и шикарная квартира в районе «парламентского звонка» – кстати, не далее как на прошлой неделе ее оценили в миллион баксов. Ты получаешь мою фамилию, освобождение от домашних обязанностей, кучу красивых тряпок, машину по своему выбору, заграничные путешествия, приличную школу для детей…

– Да, Джимс, как насчет детей?

– Ты же знаешь, я люблю детей. Почему бы не полюбить и твоих? Своих у меня никогда не будет – разве что я создам семью на основе постоянных отношений с человеком моего пола и кого-нибудь усыновлю. А твои уже готовы – пара милых маленьких голубков с белокурыми кудрями и дорсетским акцентом.

– У них нет дорсетского акцента.

– Есть, есть, дорогая. В любом случае мы скоро это поправим. Ну, что скажешь?

– Я должна все обдумать, Джимс, – сказала Зилла.

– Ладно, ладно, только не слишком долго. Завтра звякну.

– Не завтра, Джимс. В четверг. До четверга я определюсь.

– В мою пользу, правда, милая? Если хочешь, я скажу, что люблю тебя, – это почти правда. Да, и насчет гражданского брака. Ты же не станешь возражать, если я подведу черту под отношениями с этим твоим бывшим мужем? Уверен, ты понимаешь, о чем речь.

После того как Джимс уехал – в «Рейнджровере», а не «Феррари», – Зилла надела толстое шерстяное пальто, шарф, который достался ей от матери, и пару больших, не по размеру резиновых сапог, оставленных каким-то мужчиной, останавливавшимся в доме на одну ночь. Она шла по деревенской улице, размышляя о себе и своем положении, о Джерри и о будущем, о Джимсе и отношениях с родителями, но больше о себе. При крещении ее назвали Сарой, как и еще шестерых девочек в ее классе начальной школы, но в подростковом возрасте анализ крови выявил у нее довольно редкую группу B, встречающуюся в основном у цыган, и узнав, что самое распространенное цыганское имя – Зилла, она взяла его себе. Теперь проверяла, как это имя звучит с новой двойной фамилией. Зилла Мэлком-Смит – гораздо лучше, чем Зилла Лич. Хотя почти любая фамилия звучала бы лучше.

Красавчик Джимс знает о Джерри. То есть знает об их с Джерри устном договоре. Вернее, бывшем договоре. Разумеется, она не поверила в то письмо – так просто ее не проведешь. У него нет компьютера. Наверное, письмо написала его новая женщина. Джимс назвал Джерри «бывшим мужем». Это казалось естественным, и его все так называли, хотя официально они не разводились – как-то не собрались. А теперь если Джерри и не умер, то хотел, чтобы Зилла считала его мертвым, что, собственно, одно и то же. Значит, он не вернется; «договор» утратил силу, и дети лишились отца. Нельзя сказать, что Джерри был им настоящим отцом – то появлялся, то исчезал. Если принять предложение Джимса – как романтично и старомодно это звучит, – можно ли представляться вдовой или безопаснее называть себя одинокой женщиной? Если она примет предложение Джимса, то утрет нос матери и, возможно, избавится от ее удушающей опеки.

Деревня Лонг-Фредингтон получила такое название из-за главной улицы, протянувшейся на целые полмили от фермы Бартона на востоке до усадьбы Томаса Харди на западе. Это была самая большая из деревень с названием Фредингтон: Фредингтон-Сент-Майкл, Фредингтон-Эпископи, Фредингтон-Крус и Литл-Фредингтон. Все были живописными, как почтовые открытки; в них каждый дом, даже самый новый, каждый амбар, а также церковь, мельница, паб (теперь частный дом), школа и магазин (тоже частные дома) были сложены из одинакового золотисто-серого камня. Если вы богаты, и особенно если вы богатые пенсионеры, это очаровательное место для жизни. Если у вас есть машина или две, работа в Кастербридже или Марктоне, муж и няня, здесь тоже неплохо. Но для человека в положении Зиллы это был ад. Евгения ездила в школу на автобусе, и тут все в порядке, но в деревне не имелось ни яслей, ни детского сада для Джордана, и он целый день сидел с ней дома. У Зиллы не было машины – даже велосипеда. Раз в неделю, если им больше нечем было заняться, Энни из Олд-Милл-Хауса или Линн из Ла-Вьель-Эсколь отвозили ее за десять миль в «Теско» за покупками. Гораздо реже кто-нибудь из них приглашал ее посидеть в кафе, но такие развлечения случались нечасто. У них мужья, а она чрезвычайно привлекательная свободная женщина. В любом случае няня ей была не по карману.

У церкви Всех Святых, красивого здания четырнадцатого века, бесценная бронза из которой была украдена и сдана на переплавку, а уникальные средневековые росписи испорчены граффити, она повернула на Милл-лейн. За двумя красиво отреставрированными домами жилье заканчивалось. Было тихо, если не считать пения птиц. Дорога сузилась, и ветви буков сомкнулись над головой. Стояла поздняя осень, но день был солнечным и почти теплым. Если это глобальное потепление, подумала Зилла, пусть продолжается. Плевать на подъем уровня моря и исчезновение береговой линии – она живет далеко от побережья. Хотя, возможно, ей придется уехать отсюда, если она выйдет замуж за Джимса, своего приятеля, друга детства и самого красивого из всех известных ей мужчин.

Дойдя до брода, она осторожно зашагала по плоским камням, из которых был сложен переход через ручей. С берега на нее безучастно смотрели утки, а ниже по течению плавал лебедь. Нельзя не признать, что тут очень мило, но было бы гораздо приятнее приходить сюда из дома во Фредингтон-Крус в джинсах от Армани, дубленке и сапогах «Тимберленд», оставив у церкви «Рейнджровер». Но Джимс – гей, и эту сложность нельзя недооценивать. А как насчет Джерри? Он не стал бы просить кого-то отправить то письмо, если бы не хотел, чтобы она считала его мертвым. Однако он в любой момент мог передумать – тут ему нет равных. Главной отличительной чертой Джерри – за исключением любви к мятным леденцам и ненависти к бананам – была привычка часто менять свое мнение. Вдруг он передумает и захочет снова стать живым?

Большую часть палисадника – если его можно так назвать – Олд-Милл-Хауса занимал пруд. Несмотря на то, что в Лонг-Фредингтоне уже неделю не было дождя и ручей почти пересох, пруд представлял собой настоящее болото. По нему шлепала водоплавающая птица, его месил своими копытами скот, а теперь в нем сидели трое детей Энни и двое ее собственных; дочка Энни Розальба обучала сестренку Фабию, братика Тита и детей Зиллы искусству раскрашивания лица грязью. Когда на тропинке появилась Зилла, девочка невозмутимо закончила монохромный вариант государственного флага Великобритании, который начинался от подбородка Джордана, захватывал круглые щеки и заканчивался на высоком лбу.

– Мама, Джордан съел слизня, – сообщила Евгения. – Тит сказал, что один человек съел живую золотую рыбку, а защитники животных заставили его заплатить кучу денег.

– Джордан тоже хотел рыбку, – сказала Розальба, – потому что он плохой мальчик, но в нашем пруду нет золотых рыбок. Поэтому он съел слизня. А это тоже жестокое обращение, и ему придется заплатить сто фунтов.

– Я не плохой, – взвыл Джордан. Слезы хлынули у него из глаз, и он стал тереть их кулаками, размазав британский флаг. – Не хочу платить сто фунтов. Хочу к папе.

Эти слова, произносившиеся довольно часто, всегда расстраивали Зиллу. Она взяла сына на руки. Джордан был насквозь мокрый и весь перепачканный грязью. Уже довольно поздно, возмущенно подумала она. И о чем только думает Энни, оставляя пятерых детей, старшему из которых только восемь, одних у большого пруда, глубина которого посередине доходит до шести футов.

– Я отлучилась всего на пару минут! – крикнула Энни, выбегая из парадной двери. – Телефон звонил. Ой, ты только посмотри на них! Вы трое отправляетесь прямиком в ванну.

Ей не приходилось волноваться из-за стоимости горячей воды, но Энни не предложила выкупать Евгению и Джордана. И не пригласила Зиллу в дом. Джордан обнял мать за шею, вытирал руки о ее волосы и терся своими грязными щеками о ее щеки. Похоже, придется тащить его до самого дома. Она подождала, не предложит ли Энни отвезти ее за покупками, но та просто попрощалась, сказав, что ей еще нужно вымыть детей, а они с Чарльзом собираются поужинать в Лайме, и к семи она должна быть готова.

Зилла посадила Джордана к себе на правое бедро, обняв правой рукой. Он был тяжелым мальчиком, довольно крупным для своего возраста. Евгения заявила, что уже темнеет – это не соответствовало действительности – и, чтобы не бояться, ей нужно держаться за руку Зиллы.

– А почему я слишком большая, чтобы меня нести, мама?

– Потому что. Слишком большая, и все, – ответила Зилла. – Четыре года – это предел. Детей старше четырех лет не носят на ручках.

Джордан громко захныкал.

– Не хочу, чтобы мне было четыре года! Хочу на ручках!

– Замолчи, – сказала Зилла. – Я же тебя несу, дурачок.

– Не дурачок, не дурачок! Поставь меня. Джордан пойдет.

Он шел очень медленно, все время тащился сзади. Евгения взяла Зиллу за руку и, самодовольно улыбаясь, оглядывалась на брата. Заходящее солнце скрылось за плотной стеной деревьев, и вдруг сильно похолодало. Джордан, который все время шмыгал носом, хныкал и тер глаза грязными кулаками, сел на дорогу, а затем лег на спину. В такие минуты Зилла удивлялась, как вообще ее угораздило во все это влезть. О чем она думала в девятнадцать лет, связавшись с таким человеком, как Джерри? Что заставило ее влюбиться в него и захотеть от него детей?

Она взяла Джордана на руки и за отсутствием носового платка или салфетки вытерла ему лицо шерстяной перчаткой, которую обнаружила в кармане. Неизвестно откуда взялся колючий ветер. И она еще сомневалась насчет предложения Джимса? Внезапно ее охватил страх, что он не позвонит в четверг, чтобы услышать ее ответ. Может, Джимс нашел другую женщину, которая не заставляет его ждать? Например, Айкон или Кейт, сестру Айва Кэрью. Если бы не Джерри… После того как она уложит эту братию в постель, нужно сесть и серьезно поразмыслить над тем, что мог задумать Джерри и что означает это письмо.

С детьми обратный путь к дому, который носил название Уиллоу Коттедж, занял в три раза больше времени, чем Зилла потратила на дорогу до Олд-Милл-Хауса. Уже совсем стемнело. Парадная дверь открывалась прямо в гостиную с перегоревшей лампой в светильнике. Запасной у Зиллы не было. Само собой разумеется, в коттедже не было и центрального отопления. Он принадлежал местному землевладельцу и последние пятьдесят лет за небольшую плату сдавался небогатым людям. За это время дом ни разу не ремонтировался, если не считать неаккуратной покраски, которую делали сами жильцы и которая обычно оставалась незаконченной. Поэтому внутренняя сторона двери была розовой, дверца буфета – черной, а дверь в кухню могла похвастаться только тусклой серой грунтовкой. Электропроводка состояла в основном из полусгнивших кабелей с петлями и узлами, которые шли от десяти– и пятиамперных пробок, давно забытых в остальных странах Европейского Союза и изредка встречавшихся в Великобритании, к удлинителям, подключенным к лампе, тепловентилятору и очень старому проигрывателю на 45 оборотов. Мебель состояла из предметов, отслуживших свое в «большом доме», где жил землевладелец сэр Рональд Грасмер. Ее выбросили из комнаты экономки лет сорок назад, уже тогда старую.