Текст книги "Смертельный туман"

10
Преступление и наказание

7 августа 1892 года, 10 часов 19 минут

Штаты Нового Запада соединяют с Индейскими территориями в основном дорожки, а не дороги. Гонцы и мелкие торговцы довольствуются пешеходными тропами. Широких дорог, изначально почтовых, подходящих для конного фургона, очень немного. Одна ведет на запад из Пенсильвании, две – из Виргинии, по одной – из Южной и Северной Каролины и еще две – из Джорджии. В основном эти дороги приятны и безопасны, путешественника, выбирающего их, вряд ли постигнут особые неожиданности. Через каждые несколько миль здесь можно встретить гостиницы, наследие почтовой службы прошлых лет. Они предоставляют кров и еду…

Шадрак Элли. История Нового Запада

Седьмого августа подразделение майора Меррета вступило на Индейские территории. Трудно было сказать, где кончалась Пенсильвания и начинались собственно Территории. Леса и холмы по сторонам тянулись все те же, а фермы и так давным-давно не встречались. Скалистые холмы, очень часто безлесные, позволяли перемещаться довольно легко; дорожной команде, в которой состоял Тео, работы доставалось немного.

Из-за постоянной сырости любая ноша казалась тяжелее обычного. Парусиновые палатки провоняли плесенью, прорезиненные мешки стали скользкими и липкими.

В десять часов отряд с большим облегчением устроил привал для еды.

Майор Меррет неизменно трапезничал в палатке. Даже на самых кратких привалах. В шатре, натянутом на пять шестов, ставили небольшой обеденный стол, служивший также и письменным. Посреди рассевшегося отряда единственная палатка выглядела пауком в центре паутины. Пока солдаты пользовались возможностью вытянуть усталые ноги, а то и прикорнуть на вещмешках, повар закидывал в котел лук и бобы.

У майора повар был свой. Он ехал в фургоне с припасами, охранял продукты, привезенные в упаковках непосредственно из Виргинии. К счастью для служивых, майорский повар, рядовой Беттс, оказался человеком выдающейся продажности. За должную плату он изыскивал остроумный способ откроить кусочек деликатесного окорока или вязочку колбасы. Надо сказать, майора он ненавидел столь же трепетно, как и весь прочий отряд. Однако полностью сознавал выгоды своего положения, а посему и маскировал острую нелюбовь за показным раболепием. Как следствие, майор Беттсу доверял. Можно сказать, повар ему даже нравился – насколько вообще Меррет был способен на подобное чувство.

Понятно теперь общее изумление отряда, когда в разгар набивания голодных желудков бобами с луком глазам солдат предстала феерическая картина. Майор Меррет в ярости вылетел из палатки, немедленно требуя к себе Беттса.

– Где он? – кричал майор. – Где эта сволочь?

Солдаты молчали. Руки с ложками застыли в воздухе, люди пристально смотрели на командира. Никто не двигался с места. От майора натурально сыпались искры. Салфетку, заправленную за ворот, подхватил неожиданный ветерок, накрыл майору лицо. Меррет зло сорвал салфетку.

– Кажется, сэр, он за водой для мытья пошел, – проговорил наконец один солдат.

– Немедленно найти! Подать сюда! – выкрикнул майор. Повернулся на каблуке и ушел обратно в палатку, так рванув входной клапан, что зашатались все колья.

Солдаты вновь взялись за еду. Откуда-то сперва медленно, а потом со скоростью лавины начал распространяться слушок о причине, вызвавшей начальственный гнев. Кто-то всхлипнул, пряча смешок, однако он прозвучал снова. Еще, еще! По лагерю покатилась волна громового хохота.

Тео и Казанова сидели бок о бок, уплетая обед. Слух, передаваемый из уст в уста, их еще не достиг, но общее веселье заставило Тео загодя улыбнуться.

И наконец прозвучало долгожданное слово. Солдат рядом с Казановой наклонился к нему и хихикнул:

– Парни, вы не поверите!.. Кто-то напихал в майорский котелок грязи! Их превосходительство, стало быть, давай жевать, а там…

Тео расплылся до ушей. Казанова покосился на него, охваченный внезапным беспокойством, и нахмурясь спросил:

– «Кто-то»? Ты хочешь сказать, это не Беттс?

Солдат замотал головой:

– Беттс отпирается. Говорит, он всего на минуточку от костра отошел. Кто угодно подсуетиться мог!

Только он договорил, из палатки снова вышел майор и велел строиться. Зазвенели миски и ложки, упали наземь вещмешки. Солдаты торопливо строились в ряд. Несколько секунд – и они уже стояли перед командиром, готовые к «уроку дисциплины» вроде того, который поимели третьего дня. С одним важным отличием. По шеренгам летал неуловимый и неудержимый смешок.

Не очень веселый, конечно. Однако в нем слышалось торжество. Не восторг – мстительное ликование. Смех только усилился при виде майора. Тот расхаживал взад и вперед, красный, почти не владеющий собой. Каждый солдат зримо представлял себе миг, когда майор зачерпнул, стал жевать… изумился странной текстуре… и вдруг понял: его накормили землей!

– Хочу, чтобы вы все знали, – начал он без предисловий, – какая участь постигнет это подразделение, если никто не решится ответить за то, что случилось!

Беттс стоял у входа в палатку, растерянный, потрясенный, несчастный. Майор помолчал, выдавая паузу из тех, что неизменно и так здорово нагоняли страху во время предыдущих «уроков»…

Увы! На сей раз величественную паузу быстро пресекли. Всего через несколько мгновений после того, как прозвучала угроза, из второго ряда отозвался голос:

– Я отвечу.

Майор рывком повернулся в сторону говорившего.

– Я отвечу, – повторил голос.

– Назовись! – рявкнул майор. – Выйти из строя!

Тео выбрался из второго ряда, вышел вперед и встал перед строем.

– Теодор Константин Теккари, – назвался он, принципиально отказавшись произносить звание.

Стоял же он по стойке «смирно», однако умудрился как-то сохранить беззаботный и нахальный вид. Тео смотрел прямо перед собой, как если бы майор вовсе не существовал, а на лице по-прежнему скользила тень улыбки.

Меррет свирепо уставился на него.

– Рядовой Мак-Вильямс! – сказал он, поворачиваясь к здоровяку, тому самому, чье поведение стало темой прошлого «урока».

– Так точно, сэр! – солдат выступил вперед.

– Принесите запасную сбрую из фургона!

Мак-Вильямс помедлил:

– Сбрую для мула, сэр?

– Да.

Тео спокойно стоял, ожидая возвращения Мак-Вильямса. Майор молчал. В воздухе витало напряженное ожидание: что-то будет! Мак-Вильямс обернулся настолько быстро, насколько позволял ему избыточный вес. В руках он нес тяжелый деревянный хомут: его надевали на второго мула, когда дорога требовала закладывать фургон парой.

– Наденьте хомут на рядового Теккари! – распорядился майор.

Мак-Вильямс снова замешкался:

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Наденьте хомут ему на шею.

Тео, ни к чему еще не принуждаемый, повернулся к здоровяку.

– Я не мул, лягаться не буду, – проговорил он с улыбкой. – Честное слово!

Над солдатскими рядами снова залетал неловкий смешок.

– Молчать! – приказал майор. – Мак-Вильямс, поторопитесь!

Делать нечего, здоровяк подошел к Тео и опасливо возложил ему на шею хомут.

– Мне жаль, – шепнул он украдкой.

Тео повернул голову, насколько это было возможно:

– Да ладно, не парься. Лишь бы мне, как мулу, тебя туда-сюда таскать не пришлось!

Мак-Вильямс удивленно посмотрел на юношу, потом неуверенно улыбнулся. Приказ он исполнил и отступил на шаг. Тео никак не удавалось поднять голову и посмотреть на отряд. Ясно было – через несколько минут вес хомута станет нестерпимым. Вот теперь пауза длилась и длилась, нарушаемая лишь шагами майора: Меррет расхаживал туда и сюда. Тео увидел себя глазами товарищей: пристыженного, замершего словно в покаянном поклоне. Они не могли разглядеть его лица, значит не видели, что на нем не было ни тени стыда. На самом деле Тео радовался. Он ведь сумел сполна отплатить Меррету, да еще спровоцировал его на такую вот месть. Вынудил показать себя мелким и мстительным человеком.

Поглядывая краем глаза, Тео дождался, пока майор повернется к нему спиной. Тогда юноша переступил с ноги на ногу, слегка подпрыгнул, взбрыкнул, выдав веселое плясовое коленце. В строю негромко хихикнули, голос показался знакомым. Казанова, вероятно, был вне себя от гнева, но все же он понимал, что на уме у приятеля. Рядом с Казановой послышались еще сдавленные смешки. Майор застыл на месте, потом повернулся. Тео понял – его план удается. Он собирался показать отряду, что Меррета вполне можно поднять на смех. И теперь они увидели как.

– Довольно! – громыхнул голос майора.

Но прозвучало это куда менее грозно, чем обычно. Настоящей ярости не было, скорей ее имитация. Меррет продолжил:

– Идем маршем на запад! С нынешнего утра мы находимся на вражеской территории и должны быть готовы к нападению в любой момент! Всем носить предписанные головные уборы! А ты, Теккари, – добавил он, поворачиваясь к Тео, – пойдешь с мулами.

10 часов 40 минут

Казанова смотрел, как Тео приковывали цепью к фургону. Остальной отряд сворачивал лагерь. Майор Меррет направлялся к своей палатке, и Казанова, поразмыслив, двинулся следом. Туда, внутрь, он никогда еще не входил. Дождавшись позволения, шагнул под матерчатый кров и невольно поразился удобству. Лежанка была оснащена прямо-таки настоящим матрасом и простынями, грубый парусиновый пол покрывал мохнатый ковер. Майор сидел у столика, писал последнее донесение, чтобы отправить его прежде, чем подразделение отправится в глубину Территорий.

– В чем дело, рядовой Лэйксайд? – спросил он, не отрывая глаз от бумаги.

– Просьба есть, господин майор, – сказал Казанова.

Он знал, что Меррет лучше всего реагировал на смирение, граничившее с уничижением. Поэтому Казанова стоял, скромно опустив взгляд и держа руки за спиной.

Майор наконец поднял глаза:

– А я думал, в этом подразделении не принято просить поблажек у вышестоящих.

– Так точно, сэр. Это я понимаю.

Майор помолчал.

– И в чем дело?

– Я прошу позволения поговорить с вами о Теодоре… о рядовом Теккари. – Казанова сделал паузу, но Меррет молчал. – Он еще ребенок, сэр, – продолжал Казанова. – Парню всего шестнадцать. Он, конечно, упрямец и нахал, каких мало, но… где же ему силенок взять? – Казанова вновь помолчал. – Спору нет, наказание, которое вы назначили, сэр, должно быть исполнено. Просто… очень вас прошу: накажите меня вместо него.

Майор по-прежнему не отвечал. Казанова отважился посмотреть на него и перехватил взгляд, полный неудовольствия и любопытства. Наконец Меррет повернулся к столу, свернул донесение, запечатал его и поднялся. Прошел мимо Казановы к выходу из палатки.

– Отправить, прежде чем снимемся, – велел он торчавшему снаружи часовому.

Затем вернулся и встал к Казанове лицом. Сложил на груди руки, начал разглядывать покрытого шрамами здоровяка. Потом улыбнулся и заговорил – словно битое стекло посыпалось:

– Вы ведь с ним оба индейцы?

Казанова старательно не поднимал глаз.

– Так точно, я индеец. Родился недалеко от города Шести наций. А Тео – с юго-запада Пустошей.

Меррет вздохнул.

– Вот же сборная солянка досталась, – пробормотал он с оттенком отвращения, больше констатируя безрадостный факт. Потом вновь обратился к Казанове: – В подразделении поговаривают, будто ты редкостный трус, рядовой. Это правда?

Казанова рассматривал начищенные ботинки майора.

– Так точно, сэр. Правда святая.

– Значит, мне ждать, что в первом же бою ты спрячешься за ближайшее дерево и будешь за ним от страха трястись?

Казанова не поднимал глаз.

– В бою я до сих пор не бывал, сэр. Вот резню повидать довелось, да в ней героями называть некого. – Он помедлил. – Насилие поди придержи или направь, а оно кого угодно трусом оставит.

– Ты, рядовой, на что намекаешь? Хочешь сказать, я своим отрядом командовать не способен?

– Даже самый блистательный командир не может направлять действия каждого. Насилие обладает собственной волей… Ему, пожалуй, не указ даже Судьбы. – Казанова перевел дух. Кажется, он рановато оставил смиренно-униженный тон: у майора был нюх на малейшую провокацию. – Так вы примете во внимание мою просьбу касаемо рядового Теккари, сэр?

Майор Меррет уставился на Казанову с таким отвращением, словно тот был крысой, обнаруженной в постельном белье.

– Нет, рядовой Лэйксайд, – сказал он. – Нести хомут вместо рядового Теккари я вам не позволю. Но коли ты, солдат, так рвешься тащить добавочный груз, – понесешь на марше еще и вещмешок Теккари. – Отвернулся, бросил через плечо: – Можете идти, рядовой.

Часть II
Туман

11
Слух Сенеки

7 августа 1892 года, 4 часа 48 минут

Новый Запад разговаривает, смеется и плачет не так, как вы или я, но, может быть, не повредит взглянуть на наш мир с точки зрения другой эпохи? Вдруг мы кое-что новое узнаем о себе самих (как и о нашей эпохе), взглянув с нового ракурса? Не хочется в сотый раз повторять старый тезис о нашей ничтожности перед величием природы, тем более что я вовсе не воспринимаю нас как ничтожных. Совсем даже напротив: если попробовать взглянуть с другой точки зрения, быть может, как раз осознание нашей значимости покажется жизненно важным, ведь наши чувства и деяния прямо влияют на эпоху, в которой мы живем.

София Тимс. Раздумья о поездке к Жуткому морю

София слышала, как в соседнем купе спорили Каликста и Рен. Австралиец, никогда прежде не терявший в их присутствии самообладания, орал во всю силу легких.

– Думаешь, они отступятся, обнаружив, что взяли не того человека? Ха! Да они будут гнаться за нами всю дорогу на север! Ты подумала о том, какой опасности всех подвергаешь?

Каликсте его яростные доводы были как об стенку горох.

– Недооцениваешь ты Барра, – в сотый раз за последние пятнадцать минут повторила она. – Успокойся уже наконец. Моррисы своих не бросают! А ты нам свой в доску. Да и Барра с кашей не съешь.

– Ты сама себя слышишь? – бушевал Рен. – Свой в доску? Я что, из милости с вами на «Лебеде» плавал? Пассажиром? Нет! Я решения принимал, за которые мне и отвечать, не другому кому! Вы двое слишком привыкли все делать непременно по-своему! А мы – я, Златопрут, Эррол, не говоря уже о Софии, – мы вам потакали, потому что ваше верховодство выглядело безобидно и даже забавно. Но сегодня вы зашли слишком далеко!

– Никто из нашей команды не плавает дармоедом. Разве что, – поправилась Каликста, – ты нас с Барром держишь за иждивенцев. Типа сиротки и все такое. Но и мы милости не просим…

– Ты с больной головы на здоровую не перекладывай! Ты не смеешь такого рода решения за других принимать! Права не имеешь, и все! Вот будет станция – я сойду и вернусь в Новый Орлеан!

– И пустишь прахом все, что Барр на этот момент для тебя сделал.

Повисло молчание. Энергия Рена, судя по всему, была не беспредельна.

– Я бы уж придумал, как выкрутиться, – простонал он, кажется, морщась от боли. – Особенно если бы ты мне череп не проломила…

– Вот уж в чем я решительно не виновата! – весело заявила Каликста.

Рен ответил не сразу. Его бессилие и отчаяние ощущались даже сквозь стенку.

– Хватит с меня этого разговора, – сказал он наконец.

София услышала, как открылась дверь купе.

– Далеко-то не уходи, – окликнула вслед Каликста.

Шаги Рена отдалились по коридору.

– Эррола поищу, – бросил Рен. – Хочется с кем-то поговорить, у кого хоть капля здравого смысла осталась! И не вздумай опять меня вырубить!

София сидела на краешке вагонной полки, напряженно стиснув руки. В поисках опоры девочка вглядывалась в лицо Златопрут. Однако Вещая смотрела в окно, и выглядела она задумчивой и далекой.

– Как-то оно неправильно, – сказала София.

– Неправильно, – продолжая созерцать пейзаж за окном, откликнулась Златопрут.

– Ты о чем? – спросила София, сообразив, что Вещая говорила о чем-то совершенно ином.

Она тоже посмотрела в окно. Над вершинами деревьев висели сырые желтые облака.

– Ты про тучи?

Вместо ответа Вещая распахнула окно и высунулась наружу. Поезд между тем замедлил ход – ждали дождя. Златопрут подставила лицо ветру, глядя вдаль и прислушиваясь.

Она убрала голову из окна, как раз когда на пороге купе возникли Эррол и Рен.

– Златопрут! – сразу начал австралиец. – Я тут с Эрролом посоветовался, и он согласился со мной, что…

– Он не говорит, Ричард, – взволнованная, ответила Вещая.

Рен запнулся и смолк, побледнев от потрясения.

– Ты о чем? – спросил он еле слышно.

– Я ничего не слышу. Пусто, – ответила она и трудно сглотнула. – Так было и в Новом Орлеане, но я все списала на шумы города…

Рен как подкошенный рухнул на сиденье рядом с Софией.

– А для простых людей объяснить? – сказал Эррол, закрывая дверь купе.

– Конечно. – Златопрут взяла его за руку, и почему-то это простое движение больше всего напугало Софию. Она привыкла к их знакам взаимной приязни, но теперь Златопрут впервые потянулась к Эрролу за утешением и поддержкой, и ее рука зримо дрожала. – Я рассказала Эрролу и Софии о древних, – пояснила она Рену. – Это было необходимо, чтобы пройти по авзентинийской карте Софии.

Он кивнул, не в силах отойти от потрясения.

– Как вы уже знаете, – обратилась Златопрут к Софии и Эрролу, – мы с Ричардом познакомились много лет назад, когда он путешествовал близ Жуткого моря…

– Вы упоминали, что были там с экспедицией, – сказала Рену София.

– Да, – подтвердила за австралийца Златопрут. – Целью экспедиции было уговорить нас, элодейцев, примкнуть к Лиге Энкефалонских эпох.

Брови Эррола поползли вверх.

– Значит, элодейцы из будущего?

– О нашем происхождении спорят, – сказала Златопрут. – Так или иначе, датирование эпохи еще не обеспечивает членства в Лиге. В тех же Пустошах немало анклавов будущего, и Лига нимало ими не интересуется. Мы привлекли ее внимание, ибо обладаем теми самыми знаниями, которые Лига взялась ограждать от посторонних умов.

Сердце Софии забилось чаще. Вот оно! Сейчас наконец-то выплывет столь тщательно хранимый Лигой секрет. Рен обычно избегал разговоров о нем, но теперь, кажется, время настало.

– Так в чем же дело? – прошептала она.

– В тех, кого Златопрут называет древними, а мы – климами, – хрипло проговорил Рен. – В Энкефалонских эпохах… – Он опять помолчал, разглядывая свои руки. Посмотрел на Златопрут: – Ну не знаю я, как объяснить!

– Дай я попробую, – тихо проговорила она. – Жителям Энкефалонских эпох известно то же, что и нам, элодейцам: эпохи разумны.

– Да, ты рассказывала, – с энтузиазмом подхватила София. – И еще про то, что люди вроде Вещих временами даже побуждают их кое-что делать. Всякие там смерчи, шквалы…

– Это одно из следствий, – кивнула Златопрут. – Однако все гораздо сложней. Элодейцам это знание дано на уровне интуиции. А вот в Энкефалонских эпохах возможность общения и прямого воздействия на древних рассматривается как способ защиты.

– Защиты? – спросил Эррол. – От чего?

– От их влияния на нас.

У Софии перехватило дыхание.

– Так они вли… но каким образом?

– Ни в коем случае не из дурных побуждений, – отрезала Златопрут, словно отметая частое и несправедливое обвинение. – Древним не свойственна злоба, они не стремятся властвовать. Это не в их природе. И они не управляют нашими действиями напрямую. Они лишь побуждают, подсказывают. Вы оба наверняка с этим сталкивались, это каждый день происходит. Вы просто не чувствуете истинную природу воздействия.

Она подалась вперед, все еще держа Эррола за руку, лицо вспыхнуло страстью.

– Представьте: вы подходите к краю леса – и вдруг вас охватывает дурное предчувствие, но вы не понимаете почему и откуда. Или вам попадается развилка дороги – и вас необъяснимо тянет в одну сторону. Или, скажем, вы уже сбиваетесь с ног, но чувствуете, что вам жизненно необходимо взойти вон на тот холм…

– Это только в дикой природе работает? – уточнил Эррол.

Златопрут покачала головой:

– Точно то же происходит и в деревнях, даже в городах. Правда, чем больше народу кругом, тем слабее воспринимаются голоса древних. В крупных городах их порой вообще невозможно расслышать. Однако каждому случалось идти мимо какого-нибудь дома и вдруг думать: «Нет уж, внутрь я ни за что не пойду!» Вот такой интуитивный ужас или восторг, наитие при выборе дороги или пути, уверенность, с которой мы порой куда-то стремимся, и есть воздействие древних.

– Такое мне испытывать доводилось, – согласился Эррол.

– И мне, – сказала София. – А я думала, это… инстинкт!

– В некотором смысле так и есть, – ответила Златопрут. – Древние никогда не насилуют нашу природу и личную волю.

– Тем не менее, – с горестным видом подхватил Рен, – в Энкефалонских эпохах этого воздействия стали бояться. И арсы – искусства – явились как бы ответом. Средством, позволяющим удержать климов от воздействия на наши поступки… и формировать их самих. Право, такого не должно было произойти. Просто страшно так жить!

София далеко не все поняла.

– Почему? – спросила она. – Как это выглядит?

Рен покачал головой.

– Как тебе объяснить, – проговорил он безнадежно. – Представь хотя бы вот это: жители иных мест никогда не смогут достигнуть Энкефалонских эпох, потому что те неусыпно контролируют своих климов. Любой приблизившийся корабль отбросит штормом. Сухопутную экспедицию накроет снежный буран. А в самих Энкефалонских эпохах климами как только не манипулируют. Далеко не только ради защиты. Удовлетворяются все мыслимые человеческие желания, и добрые, и дурные…

София попробовала вообразить мир, до такой степени подмятый деятельностью человека.

– И если бы тем дело кончалось, – сказала Златопрут. – Совсем недавно, когда мы плыли на Испаньолу, Рен мне рассказал… – Она тяжело вздохнула. – Оказывается, тайны Лиги еще бездонней, чем мне прежде казалось!

– В первые годы после Разделения, – взял слово Рен, по-прежнему бледный, – жаждавшие власти над климами с радостью потянулись к до-энкефалонским эпохам, чьи жители были еще чужды их познаний. Это продолжалось…

Он посмотрел на Златопрут.

– Пока один из древних не перестал говорить.

– Он вообще прекратил как-либо себя проявлять, – сказал Рен. – Нет, он никуда не исчез… но осталось лишь тело, лишенное души. Безжизненный труп!

– Так климы могут… умирать? – ахнула София.

– Возможно. До конца это не выяснено. При всех своих продвинутых искусствах, жители Энкефалонских эпох так и не поняли, что же произошло. Они могли лишь наблюдать за случившимся. Так вот, какого рода энергия ни одушевляла клим, ее там не осталось. Не удавалось уловить никаких признаков разума. Соответственно, все, что там было живого, зачахло и умерло. Тогда-то и создали Лигу, – довершил он свой рассказ. – Ее вызвало к жизни осознание: пока человечество не обладает всей полнотой необходимых познаний, древним может быть нанесен непоправимый ущерб.

– Но тогда, – София припомнила, с чего начался разговор, – здесь-то что происходит?

Златопрут и Рен переглянулись.

– Не знаю, – сказала наконец Вещая. – Когда в самом сердце Папских государств я столкнулась с Темной эпохой, меня привел в полное недоумение клим, по всей видимости не наделенный сознанием. Тогда я не знала того, что мне известно теперь. Кроме этого, здесь совсем иная картина. Я никогда…

– Просто расскажи, что ты почувствовала, – подсказал Эррол.

– Я пыталась уловить голос древнего с минуты прибытия в гавань, но так ничего и не услышала. Я сначала решила, что это из-за Нового Орлеана с его скýченным населением. Такой человеческий муравейник!.. Но теперь, вдали от города, должна же я была хоть что-то услышать? Увы, и здесь лишь тишина…

София попробовала представить, чтó из этого могло вытекать. Голова немедленно пошла крýгом.

– Такое на Новом Западе случалось когда-нибудь? – спросила она.

Златопрут покачала головой:

– Ни единого раза. И ведь этого древнего я очень хорошо знаю – это мой дом! Я с рождения привыкла с ним говорить! Никогда прежде я не сталкивалась с молчанием…

Она отвернулась, пряча лицо. Уставилась в окно.

Все невольно проследили направление ее взгляда. Довольно-таки однообразный пейзаж Нового Акана казался сплющенным под тяжестью неизменных облаков-наковален. Внутри них неторопливо перемещалось пятно темноты, будто в облачной толще огромная змея прокладывала себе путь.

Эррол нарушил молчание:

– А Сенека что говорит?

Златопрут резко выпрямилась, глаза вспыхнули надеждой:

– Как же я не додумалась его спросить!

Эррол, не мудрствуя лукаво, принес сокола, оставленного дремать под клобучком в соседнем купе. Сенека с несчастным видом обвел взглядом троих путешественников, однако без возражений пересел на руку Вещей.

Златопрут что-то тихо шепнула ему. Сенека не издал ни звука, лишь повел головой вперед и назад, словно обдумывая вопрос. Эррол, Рен и София замерли в ожидании.

Наконец лицо Златопрут прояснилось.

– Сенека слышит его, – сказала она.

Рен выдохнул с немыслимым облегчением:

– Что же он говорит?

– Ничего. Он не подает голоса, но Сенека чувствует что-то. Словно судорогу страха в груди… Это намеренное молчание!

– Думается мне, оно не к добру, – пробормотал Эррол.

– Можно было ждать худшего, – отозвался Рен.

– Скажем так: все очень тревожно. – Златопрут гладила перья Сенеки. – Представить не могу, чтó способно вызвать такой испуг, что древний даже отказывается говорить? Но соглашусь с Реном: лучше уж молчание, чем гибель сознания!

– Этот страх относится к чему-то определенному? – спросила София.

– Он приурочен к какому-то месту. Где именно, Сенека не может сказать. Где-то далеко на севере…

– Это начинает менять дело, – нахмурился Рен. – Я уже собрался вернуться в Новый Орлеан, но теперь сомневаюсь…

– Что ты заподозрил? – спросил Эррол.

Рен и Златопрут обменялись взглядами.

– Нельзя исключать возможности, что произошло вмешательство извне, – проговорил Рен. – Похоже, к делу приложил руку кто-то из Энкефалонских эпох.

– Предположение разумное, – задумчиво сказала Златопрут. – Странная погода… молчание… и направленный страх!

– Как мог кто-то устроить подобное? – спросила София.

– Лига, – тихо проговорил Рен, – занимается в основном тем, что защищает до-энкефалонские эпохи от попыток воздействия, о которых я вам рассказывал. Она пытается защитить не только людей, но и климы. Быть может, здесь, на Новом Западе, ее постигла неудача…