Текст книги "Пророчество"

– Если ты в таком состоянии появишься на пороге у Трокмортона, можешь с тем же успехом повесить себе на шею табличку: «Я показал эти письма Тайному совету», – попытался я образумить его, но писец только бледнел и руки ломал.

– А если она заметит, что письма вскрывали? – блеял он. – Если королева Мария это заметит? Кастельно меня убьет!

– Прежде чем попасть к Марии, они пройдут через много рук, с какой стати подозревать именно тебя? – Я все еще пытался успокоить его логикой. – К тому же Кастельно даже в гневе никого не убьет. Разве что кто-нибудь из его товарищей, эти да, могут, – вздохнул я.

Теперь уж оригиналы были у Трокмортона, и тот собирался отбыть поутру, а Дюма, как я надеялся, благополучно брел обратно в посольство. До сих пор наша система работала безотказно. Обхватив кружку обеими руками – почему-то это успокаивало, – я продолжал негромко свой рассказ:

– Посол написал Мэри длинное письмо – четыре страницы, и все шифром. Но его писец снял копию с нового шифра, так что тут проблем не будет. Шифр в том же пакете, что я вам передал. А лорд Генри Говард послал ей свою книгу против пророчеств, надписав ее по-французски: «Ваш брат».

– Трогательно, – кивает Фаулер. – Он и впрямь стал бы ее братом, то есть деверем, если бы его старший брат сумел осуществить свой замысел. В книге что-нибудь было спрятано?

– Нет. Фелипс все проверил.

Фаулер призадумался:

– Значит, сама книга что-то сообщает, имеет какое-то значение. Кто-то из нас должен ее прочесть. Полагаю, вы, как человек ученый.

Я шутливо закатил глаза, как бы против воли покоряясь такой участи:

– Ладно, раздобуду себе экземпляр. По крайней мере, в следующий раз лучше подготовлюсь к обеденным спорам с Говардом.

Фаулер усмехнулся в ответ, но предостерегающе погрозил пальцем:

– Вы с Говардом осторожнее, Бруно. Его семейство более других пострадало от реформы Церкви, и он в ответ не собирается щадить никого. После казни старшего брата семья Говарда лишилась титула герцогов Норфолкских и земель, так что он только выжидает момент, чтобы сквитаться.

– Теперь он ждет войны.

Фаулер угрюмо кривит рот:

– Похоже на то. Судьба Марии Стюарт им всем по большому счету безразлична, для них она только ширма, все гонятся за собственной выгодой. Ради этой выгоды они готовы ввергнуть Англию в войну. Мендоза еще не появлялся в Солсбери-корте?

– Посол Испании? Я не знаю его в лицо.

– О, тут не ошибешься. Дон Бернардино де Мендоза – с виду сущий медведь, голос гремит как барабаны войны. Дайте мне знать, как только он явится приватно побеседовать с Кастельно, а я извещу нашего общего друга. Если Говард и герцог де Гиз заполучат испанское золото, разговоры о вторжении перестанут быть пустой болтовней.

– Разве изменнических разговоров недостаточно, коли они дойдут до королевы?

Фаулер коротко покачал головой:

– Королева не захочет предъявлять обвинения Говарду или Марии Стюарт, да и французскому или испанскому послу, если на то пошло, пока не будет неопровержимых доказательств, что они злоумышляли против блага государства. Все это – люди могущественные. И доказательства должны быть такими, чтобы выдержали проверку и на суде. Наш друг готов подождать, пока заговор зайдет достаточно далеко – пока эти люди не изложат свои намерения письменно и не скрепят документ подписями.

– Опасная игра. – Сам не знаю почему, но что-то в легкости, с какой он рассуждал о намерениях Уолсингема, меня царапнуло. Можно подумать, он посвящен в каждую тайную мысль королевского министра! Или во мне заговорила ревность, несбыточное желание обрести такую же близость к Уолсингему, такое же доверие?

– Разумеется, опасная. – Фаулер так сжал губы, что они сделались почти невидимы. – Но это не игра. Согласно моим парижским источникам, Гиз уже набирает войска и по первому зову они готовы высадиться в Англии.

«Согласно моим источникам». Послушать этого малого, так он шпион с большим стажем, хотя на вид ему лет двадцать шесть – двадцать семь, не более.

– Вы давно ему служите? Нашему общему другу?

– Пару лет, – ответил он, слегка пожав плечами.

– И как вы оказались втянуты во все это? – Движением руки я попытался нарисовать паутину, которую Уолсингем ткет вокруг себя, – словами мы никак это не обозначали.

Губы Фаулера слегка искривила усмешка.

– Поначалу, я думаю, из любви к приключениям. Мой отец, почтенный гражданин города Эдинбурга, готовил меня в юристы. Но когда несколько лет назад я отправился для продолжения учебы в Париж, удивился тому, как много там оказалось недовольных молодых англичан, бежавших из Оксфорда и Кембриджа. Горячие головы, все они только и твердили о католическом восстании против английской королевы. – Вновь он сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. – Конечно, болтать о перевороте, сидя среди единомышленников в парижской таверне, недорогого стоит, и по большей части дальше болтовни дело не шло, но скоро я приметил, что были среди них и серьезно настроенные люди, которые кое-что знали. От меня только и требовалось помалкивать да порой кивать, и меня приняли за своего. – Фаулер осторожно огляделся по сторонам. – Я быстро сообразил: все, что я слышал в этом кругу, могло представлять изрядную ценность, так что я собрал побольше интересных сведений и отправился в дом английского посла. Он-то и свел меня с нашим общим другом. Затем я вернулся в Шотландию и принялся за дело всерьез: свел знакомство с наиболее могущественными католическими лордами, с теми, кто держит сторону Мэри. Я и сейчас время от времени наведываюсь в Эдинбург, чтобы оставаться в курсе тамошних дел. Нашему общему другу угодно следить за настроениями шотландцев, а я довольно успешно схожу среди них за приверженца католической партии.

– Немалое искусство для этого потребно.

Он наклонил голову, соглашаясь со мной:

– Впервые в жизни я сам определял свой путь, а не исполнял то, чего требовал от меня отец. Меня это вдохновило. – Он снова пожал плечами, предоставляя мне думать по этому поводу что пожелаю.

– А религия?

– Религия? – Он вроде бы даже удивился. – Как ни странно, она не повлияла на мой выбор. Воспитан я в протестантской церкви, но часто обнаруживал больше общего с умеренными католиками, нежели с оголтелыми приверженцами своей веры. По мне, всякий фанатизм в религии опасен. Мне кажется, Елизавета Тюдор это понимает.

Я с чувством кивнул в ответ.

– А вы? – Настал его черед спрашивать. – Как мне известно, в Солсбери-корте вы считаетесь католиком.

– Для меня главное – свобода, – отвечал я, уставившись в свою кружку. – Там, где правит инквизиция, свобода мысли отсутствует, никто не вправе задавать вопросы, давать волю своему воображению, строить гипотезы, а как может знание возрастать в подобном климате? Взять хотя бы ту книгу, которую я сейчас пишу, на родине меня бы сожгли уже за то, что я осмелился выразить столь смелые идеи на бумаге. Так что когда Уол… когда наш общий друг обратился ко мне, я согласился, ибо, на мой взгляд, интеллектуальная свобода, что царит в Англии под властью Елизаветы, достойна защиты.

– Но про свою веру вы так ничего и не сказали, – проницательно глянул на меня Фаулер.

– Римские католики и женевские кальвинисты объявили меня еретиком, – с улыбкой отвечал я. – И я не готов встать на ту или иную сторону в религиозных раздорах. Философия моя выходит за пределы обоих вероисповеданий – об этом я пишу в своей книге.

– Буду ждать ее с нетерпением, – лукаво подмигнул он, приподнимая кружку с пивом, как бы произнося здравицу.

С минуту мы дружелюбно молчали, допивая пиво.

– И вы никогда не испытываете… – Я покачал головой, не находя слов, сжал руки на столе и все же закончил: – …Чего-то вроде вины?

Вновь этот взгляд ясных, спокойных глаз.

– За то, что предаю доверие? За то, что ношу личину? Еще как! – печально улыбнулся Фаулер. – Чтобы не чувствовать вины, нужно лишиться совести, а наш общий друг никогда бы не доверился человеку без совести, потому что у кого нет стыда, от того и преданности не жди. Свою совесть я успокаиваю тем, что если и предаю доверившегося мне человека, то ради блага страны.

Я покивал в задумчивости: тот же самый аргумент приводил мне Уолсингем. Вот только не предупредил меня, что личные отношения зачастую оказываются куда более теплыми, чем абстрактная политическая преданность, а предавать доверившихся тебе – и вовсе против человеческой природы.

– Да, я вижу, вы сильно из-за этого переживаете, – шепнул внимательно присматривавшийся ко мне Фаулер. – Вы привязались к послу.

Наклоном головы я признался в недостойной шпиона слабости:

– Он единственный добрый человек в Солсбери-корте.

– Он слишком многим пытается угодить. – Слова Фаулера прозвучали как окончательный приговор. – Это его погубит. Берегитесь личных чувств, Бруно. Если посол в итоге поддержит планы католического вторжения, при всех его благих намерениях в глазах Англии он будет изменником.

– Понимаю, – сказал я и сам услышал горечь в своем голосе.

Что-то во мне противилось начальственности, с которой рассуждал Фаулер, и вместе с тем мне на самого себя было досадно, что я придаю этому значение. Он что, в самом деле думает, что мне требуются наставления, как разыгрывать мою роль в посольстве? Или я излишне чувствителен и щепетилен? Тогда лучше внять предупреждению: как я высокой ценой убедился в Оксфорде, в нашем деле это небезопасно.

– Да, конечно. – Фаулер откинулся к спинке скамьи и даже руки приподнял, показывая, что ничем не хотел меня обидеть. – Пока что все сводится к письмам и успех дела зависит от вас и вашего приятеля писца.

Мы расплатились за пиво и проложили себе путь к выходу через набитую народом таверну, вышли под косой предвечерний свет. В хорошую погоду и настроение лондонцев улучшилось, люди улыбались, окликали друг друга, все хвалили теплое, не по сезону, солнышко – обычно прохожие грубо, с угрюмой решимостью на лице толкают друг друга.

Мы с Фаулером поначалу шли молча, только что закончившийся разговор погрузил нас обоих в раздумье. Лишь теперь, глядя на жизнерадостно спешащих по своим делам горожан, я проникся важностью нашего дела: мы пытаемся предотвратить вторжение – французское, испанское или же соединенных сил, – целью которого является ниспровержение Елизаветы и возвращение Англии под власть Рима. Что станется тогда с протестантскими подданными ее величества, с краснолицыми торговцами, с этими широкобедрыми тетками, которые сейчас так весело перешагивают лепешки конского навоза, шагая по брусчатке и окликая друг друга, в сотый раз восклицая: «Жарища какая, будто в июле, а?!»

И Сидни, и Уолсингем находились в Париже в ночь святого Варфоломея 1572 года – в ночь страшной резни, когда гугенотов тысячами убивали вместе с малыми детьми и по городским канавам текла кровь протестантов. Этого-то Уолсингем больше всего и боялся: то же самое произойдет в Лондоне, если власть снова перейдет к католикам. В Париже ходят слухи, что кровопролитие в ночь святого Варфоломея было организовано герцогом Гизом.

– Тут я с вами попрощаюсь, – сказал Фаулер, подойдя к углу Уотлинг-стрит. – Когда вам понадобится передать что-то нашему общему другу, можете заглянуть в мое жилище у площадки для петушиных боев на Сент-Эндрюс-хилл. – Он приостановился и коснулся моей руки. – Присмотритесь, кто нынче вечером придет на мессу в Солсбери-корт. Возможно, Говард приведет англичан, которые еще не значатся в наших списках. И с Арчибальда Дугласа глаз не спускайте: он отнюдь не тупой пьяница, какого из себя изображает.

– В таком случае роль свою он играет мастерски, – фыркнул я. – Удивляюсь, как еще Кастельно и Говард терпят его манеры.

– Терпят и будут терпеть, ибо таково желание Мэри Стюарт. У Дугласа козырь в рукаве: мол, шотландская королева ему по гроб жизни должна. Знаете ли вы, что Дуглас подстроил убийство ее второго мужа, лорда Дарнли?

– Тот самый взрыв?

– Тот самый. – Видя, как глаза мои расширяются в изумлении, он весело улыбается. – Вот почему Дуглас не может вернуться в Шотландию: там его дожидается ордер на арест. Он известный интриган, подозревается во многих заговорах и политических убийствах. И дьявольски искусно запускает крючья в нужных людей: король Иаков благосклонен к нему, хотя Дугласа и обвиняют в убийстве родного отца короля. А уж дамы и вовсе находят его неотразимым.

– Вкусы женщин непредсказуемы, – проворчал я, представляя себе неотразимого Дугласа с трехдневной седой щетиной на щеках, громко рыгающего за столом.

Фаулер подмигнул и закивал в ответ. Мы приостановились, и прохожие обтекали нас с обеих сторон.

– А что за история с пирогом?

– Это лучше послушать из первых уст, – ухмыльнулся Фаулер. – Только Дуглас умеет рассказывать эту историю с должным смаком. Уверен, рано или поздно придет и ваш черед ей внимать. А пока что – до скорого свидания, Бруно. Если хоть один человек из испанского посольства заглянет в Солсбери-корт, дайте мне знать. Удачи. – Коротко кивнув, он развернулся на пятках и тут же растворился в яркой, веселой толпе.

Солнце начало цепляться за крыши домов, приближался вечер, омывая Лондон янтарным ласковым светом. Этот же свет играл в окнах домов, сопровождая меня на обратном пути. В такие дни кажется порой, что я мог бы привыкнуть к Англии и почувствовать себя здесь как дома. Над головой скрипят намалеванные знаки всякого ремесла и торговли, прославляют в ярких красках аптекарей и изготовителей свечей, цирюльников-хирургов, торговцев тканями и винами, а также таверны, именованные в честь животных всякого рода и цвета: тут и черные лебеди, и синие кабаны, рыжие лисы, белые олени, гончие, зайцы, петухи, порой даже единороги. По обе стороны проезжей части спешат прохожие, уличные торговцы расхваливают свой товар: мужчины несут на длинных, переброшенных через плечо палках клетки с пищащими цыплятами, торопятся женщины, удерживая на головах корзины с апельсинами, разносчики бегают с привешенными к шее деревянными ящиками, суют прохожим всякую всячину – расчески, перья, пуговицы, щетки и ножи, все это свалено в кучу, попробуй разбери. На просторном церковном дворе собора Святого Павла – двор больше смахивает на рыночную площадь – носятся босиком маленькие нищие, пристают к тем, кто одет получше, а на углу оборванец играет на старой лютне и тянет печальный мотив в надежде заработать несколько монет. Запах жареного мяса перебивается вонью гниющей падали, и те из прохожих, кто побогаче, прижимают к носу ароматические шарики или букетики цветов, отгораживаясь от зловредных испарений.

Когда я пересекал площадь, где некогда стояли храмы и часовни, которые теперь рушатся или же превращаются в лавки торговцев, в том числе книготорговцев, путь мне преградил продавец и сунул свой товар прямо в лицо. Я было хотел отогнать его, но в глаза мне бросился рисунок на обложке этой брошюры, и я взял книжечку в руки, чтобы присмотреться. Опять эти символы, Юпитер и Сатурн, под броским заголовком «Конец времен?» Продавец протянул руку, требуя с меня пенни, пальцы его нетерпеливо шевелились. Даже в такой жаркий день он не откинул капюшон – понятная предосторожность, ведь на брошюре не стояло ни имени автора, ни имени издателя, то есть опубликована она была нелегально. Любопытство взяло верх, я нашарил в кармане монету и двинулся прочь, читая на ходу и наталкиваясь на прохожих.

Анонимный автор хорошо усвоил тон зловещего пророка, он попытался составить гороскоп королевы на основании даты ее рождения, и все его драматические предсказания были увязаны с явлением огненного тригона и пугающего соединения великих планет, чьи символы он поместил на обложке. Дни королевы Елизаветы сочтены, вещал аноним, Господь поразит Англию войной и гладом, и непокорные Богу подданные этой страны возопят о спасении. Внутри обнаружилась еще одна иллюстрация: гравюра с изображением дьявола, насаживающего какого-то бедолагу на вилы. Я сунул книжечку под куртку, намереваясь показать ее Уолсингему, хотя, как я догадывался, если министр безопасности еще и не видел эту стряпню, так скоро увидит.

Едва я прикрыл за собой парадную дверь, переступив порог Солсбери-корта, как из тени под лестницей материализовался Курсель, словно подкарауливавший мое возвращение.

– Какой-то мальчишка принес письмо для вас, – заговорил Курсель, опустив изнеженную белую руку на резного деревянного орла, коим завершался внизу поручень перил. – Провел тут полдня, но мы так и не смогли уговорить его оставить это письмо, даже за шиллинг. И кто его направил, тоже не говорит. Твердит, что ему велено отдать письмо вам в собственные руки и что дело очень срочное и важное. – На этих словах тонкие брови Курселя слегка изогнулись, как бы приглашая меня объясниться.

– В таком случае поспешу увидеться с гонцом, – отвечал я спокойным тоном, хотя сердце зачастило от волнения.

В голове мелькали имена Уолсингема, Сидни и доктора Ди: любой из них мог бы связаться со мной по важному и срочному делу, но Уолсингем остерегся бы вызывать в посольстве на мой счет подозрения, посылая мне таинственного вестника, a y Сидни, насколько я знал, еще свадебное путешествие не закончилось. Значит, это Ди, и при этой мысли все во мне сжалось: неужто Нед Келли что-то сотворил над ним?

Крепко сжав губы, Курсель махнул рукой в сторону конюшен при доме. Там я отыскал тощего мальчугана лет двенадцати, который печально сидел на копне сена и грыз ногти под насмешки грумов-французов. Судя по виду мальчика, он с ними уже успел подраться.

– Я Бруно. Ты мне что-то принес?

Мальчик как ужаленный вскочил на ноги и вытащил из-под куртки смятый листок. Ливреи на нем не было, но одет он был небедно. Поманив меня к себе, он передал мне бумажку с таким видом, как будто она содержала великую тайну.

– От Эбигейл Морли, – шепнул он. – Она сказала отдать вам в руки – и никому другому. Они пытались у меня отобрать. – Он сердито глянул на грумов, и те, опасаясь меня, попятились и отвели глаза.

– Ты молодец. – Я вручил мальчику денежку и проводил до боковой калитки.

Там я приостановился в тенечке, подальше от любопытных глаз, и вскрыл письмо. Почерк был элегантный, с завитушками. Эбигейл просила меня встретиться с ней наутро, в одиннадцать часов, в Уайтхолле, у ворот Холбейн-гейт. И еще она писала, что ей страшно.

Глава 5
Дворец Уайтхолл, Лондон, 28 сентября, лето Господне 1583

Еще одно утро с высокими голубыми небесами и теплым светом. Я отправился на ялике в Уайтхолл, высадился у Вестминстер-стейрз – ближайшего к дворцу причала, открытого для публики. На широкой глади Темзы играли отблески солнечных лучей, а когда налетал легкий ветерок, поднимались белые пузыри. Я сидел в лодке и смотрел, как гребец прокладывает себе путь среди целого флота мелких лодчонок, доставлявших товары и пассажиров вверх и вниз по течению в разные концы Лондона или устремлявшихся на восток в доки.

От пристани я двинулся обратно по Кинг-стрит вдоль ограды дворца к Холбейн-гейт – огромным воротам, сквозь которые проходит главная лондонская дорога на запад, соединяя захватившие немалую площадь официальные строения и частные апартаменты Уайтхолла с турнирной ареной и парком Сент-Джеймс по другую сторону. Привратницкая – три этажа красного кирпича с восьмиугольными башнями по углам в английском стиле и просторными помещениями над центральной аркой – охраняется дворцовой стражей, и в этом туннеле всегда полно народа, ибо всем путникам, направляющимся в ту или обратную сторону, приходится проходить через него. Эбигейл толково выбрала место встречи, ибо легче всего остаться незамеченным в толпе.

Где-то рядом церковные колокола пробили одиннадцать. Я ожидал возле прохода через восточную башню, который предназначен для пешеходов. Через центральные ворота проезжали запряженные лошадьми и мулами телеги, подымая с пересохшей дороги облака пыли: торговцы везли свое добро во дворец или в город. Мимо пробегали люди с грузом на спине или лотками перед грудью, так что мне приходилось прижиматься к стене, давая им дорогу. Какая-то беззубая старушонка чуть ли не в лицо мне ткнула грязной ладонью, требуя денег или пищи, и я отскочил в испуге. По опыту мне было известно, стоит подать хоть пенни – и тут же неведомо откуда набежит сотня попрошаек, но лицо старухи выражало такое отчаяние, что ей я отказать не мог. Скрюченными пальцами она с трудом ухватила милостыню, другой рукой вцепилась в мою куртку и подтянула меня поближе к себе.

– Веревка пеньковая сплетется – и Англия в прах разобьется, – прокаркала она мне в лицо, обдав зловонным дыханием. – Берегитесь, сэр! Знамения повсюду. – Распухшим, дрожащим пальцем она указала на небеса, затем выпустила-таки меня и растворилась в толпе.

Я смотрел ей вслед, ломая голову над странными ее словами, но тут ко мне скользнула другая фигура в легком плаще, и я, хоть и стыдясь самого себя, пожалел о проявленной щедрости: сейчас набегут, а я не столь богат, чтобы оделить милостыней всех страждущих. Но женщина, подойдя ко мне, прошептала мое имя голосом отнюдь не уличной побродяжки, но образованной дамы.

– Эбигейл!

– Ш-ш! Только бы нас не увидели. Зайдите со мной под арку.

Мы углубились в тень арки. Сырость холодных камней впилась в мои кости. Проход был узкий, нас толкали, порой с ругательствами, и мы вынуждены были прижаться к стене. Эбигейл прятала лицо в складках капюшона.

– Они взяли не того человека, – без лишних предисловий шепнула она. – Я не знала, кому еще могу сказать об этом.

– Почему вы так уверены?

– Потому что сэр Эдуард Беллами пытался поухаживать за мной, и мы вместе смеялись над ним – Сесилия и я. Конечно, нехорошо с нашей стороны, но он такой жалкий урод. Ни одна женщина и не поглядит на него, пусть он и богат, разве что она совсем отчается. – Девушка смущенно потерла пальцами горло, как бы извиняясь за вырвавшиеся у нее слова. – Но сэр Эдуард настоящий джентльмен, несправедливо сваливать на него такое злодейство. А что он не был тайным возлюбленным Сесилии, в этом я могу присягнуть.

– Убийцей мог оказаться и не тот, к кому она ходила на свидание. Достаточно, чтобы кто-то знал о встрече. Может быть, ее возлюбленным был кто-то из друзей сэра Эдуарда?

Нижняя часть ее лица виднелась из-под низко надвинутого капюшона, и я заметил, как девушка в сомнении прикусила нижнюю губу.

– Все равно не поверю, чтобы он кого-нибудь убил или был к этому причастен: он кроткий человек.

– Бывало и такое, что кроткие да тихие становились убийцами.

Она покачала головой – на этот раз решительнее:

– Не сходится. Сесилия купила у него старую одежду, чтобы переодеваться мальчиком, – так и было. А дворцовые стражи поспешили арестовать сэра Эдуарда, чтобы показать королеве, как ловко они распутали дело. Но я не за этим вас позвала. Есть еще кое-что. – Она поманила меня поближе и вытащила из-под плаща бархатный мешочек, завязанный поверху лентой. – Леди Ситон перебрала вещи Сесилии, чтобы вернуть их отцу, – заговорила она так тихо, что ей пришлось почти прижаться ко мне лицом, иначе я не разбирал слова. Моей щеки коснулось теплое девичье дыхание. – Думаю, она рассчитывала найти что-то, что указывало бы на тайную связь Сесилии, да не нашла. Ничего не знала про подушку.

– Какую подушку?

– Это была ее самая любимая вещь – Сесилия сама вышила эту подушку еще в детстве. Цитата из Библии, цветочная рамка… Ну, вы знаете, как обычно. Она клала ее в свою постель, и поначалу я думала, что это просто сувенир на память, чтобы не так скучать по дому, но однажды Сесилия показала мне, как она распускает шов и прячет тайные подарки внутрь. – Девушка передала мне бархатный мешочек.

Я взвесил его на руке: легкий, а внутри что-то побрякивает.

– Дары ее поклонника, все, что она зашила в подушку. Не знаю, будет ли вам от этого прок. Я сама никакого намека в них не вижу, но, может быть, вы что-то поймете. Только поскорее, а то все спешат обвинить сэра Эдуарда, и будет ужасно, если его казнят. – Эбигейл детским, умоляющим жестом потянула меня за рукав. – На кольце есть рисунок, герб, и это не герб Беллами, правда, я не знаю, чей он. Но вы могли бы отдать его лорду Бёрли, он, наверное, разберется.

– Может быть. Вы кому-нибудь еще говорили об этих подарках?

Девушка смущенно отвернулась, но затем снова обратила взгляд ко мне и решительно покачала головой. Мне показалось, что-то она утаивает.

– Чуть было не проговорилась, когда арестовали сэра Эдуарда, но я не могла напрямую обратиться к лорду Бёрли. И я помню, что вы мне говорили: если убийца – кто-то из придворных, ему известно, что мы с Сесилией дружили, ведь так? И он может опасаться, что она доверила мне свои тайны, и захочет мне тоже заткнуть рот. – Девушка приоткрыла обращенное ко мне лицо, и даже в тусклом свете под аркой я увидел, как она бледна, как дрожат ее губы, хотя она мужественно пыталась справиться со страхом.

– Вы очень отважно поступили, доставив мне вещи Сесилии. Большое вам спасибо. Уверен, это поможет найти убийцу. – Пытаясь подбодрить девушку, я сжал ее хрупкие плечи. – Что же до грозящей вам опасности, думается, злодей, если то не был сэр Эдуард, рад-радехонек, что подозрение пало на другого человека, и предпочтет оставаться в тени. Зачем ему привлекать к себе внимание еще одним преступлением, коли появился шанс остаться безнаказанным?

– Думаю, все зависит от того, почему он убил Сесилию, – проницательно возразила Эбигейл. – Бывает так, что мужчина убивает женщину, потому что сделал ей дитя и не хочет жениться, – о подобных историях все мы знаем. И поначалу во дворце все думали, что в этом причина. Но то, как он выложил ее тело… – Девушка содрогнулась. – Это наводит на другую мысль. Может быть, он убил ее, потому что она узнала лишнее? И теперь он позаботится о том, чтобы и ее подруги не проговорились, ведь она могла поделиться и со мной, да, сэр?

Глядя в ее серьезное личико, я подумал, что до сих пор недооценивал Эбигейл Морли. Она в точности повторила мои собственные мысли. Я гадал даже, вела ли себя леди Ситон в тот вечер столь сдержанно и настороженно из страха перед сплетнями или же у нее был иной мотив. Я вновь ласково сжал плечики девушки:

– Почему вы так думаете? Сесилия намекала, будто ей стали известны опасные тайны?

– Одно только… – Эбигейл со страхом оглянулась по сторонам. – С тех пор как она стала встречаться с этим человеком, она все время говорила о пророчествах.

– О каких пророчествах?

– Да вы знаете, которые по пенсу за пару: мол, дни королевы сочтены, Англия погибнет. На любой улице можно этого наслушаться.

– Только что я слышал нечто подобное от старой ведьмы: «Веревка пеньковая сплетется – и Англия в прах разобьется».

Девушка энергично закивала:

– Любимое пророчество бедняков. Вы догадались, при чем тут пенька? – Она еще более приглушила голос. – Этой веревочкой повязана династия Тюдоров – Генрих, Эдуард, Мария и Филипп и Елизавета[8]8
  Английское слово hempe (пенька) представлялось черни составленным из первых букв имен монархов династии Тюдоров: Henry (Генрих VII), Edward (Эдуард VI), Магу (Мария I), Philip (Филипп II Габсбург, муж Марии), Elisabeth (Елизавета I).


[Закрыть]. Старухи поминают «пеньку», пророча гибель Англии со смертью последней из Тюдоров. Сесилия назубок знала все эти предсказания.

– Давно? Или такой интерес появился у нее лишь недавно?

– В последний месяц. Эти мысли ей тот мужчина вбивал в голову, не иначе. Я предупреждала: эти пророчества отдают изменой, а она только смеялась, будто ей и дела нет, и отвечала, мол, все об этом твердят.

– Она заговаривала о религии? Или о том, кто унаследует престол?

– Нет, ничего такого. Сесилия была обижена на королеву, но по личным причинам. – Спохватившись, Эбигейл зажала себе рот рукой и добавила тревожно: – Этого, наверное, не следовало говорить.

– Эбигейл! – Я заглянул ей в глаза и постарался говорить как можно убедительнее. – Расскажите мне все, что может помочь. За что она сердилась на королеву?

– Когда Сесилию отправили ко двору, – зашептала девушка, почти прижавшись ко мне, поскольку рядом с нами группа мальчишек в одежде подмастерьев локтями пробивала себе путь, – у нее дома оставался милый, сын джентльмена, они дружили с детства. Ее друг приехал в Лондон и пытался повидать Сесилию, но леди Ситон прослышала об этом, донесла королеве, и юноше велели убираться из столицы. Сесилии даже переписываться с ним запретили. Понимаете, он недостаточно знатен. Сесилия быстро утешилась, но затаила обиду на королеву, а теперь она боялась, что королева снова вмешается и с этим поклонником ее тоже разлучит. – Эбигейл беспокойно покосилась по сторонам. – Потому что слишком знатен.

Я невольно рассмеялся:

– Вот уж не знал, что в делах любви все так строго расписано. И вам приходится так же тщательно подбирать себе мужей – по статусу?

Девушка захихикала, забыв на миг свои тревоги:

– Супруга мне вряд ли удастся выбрать по любви, но уж к возлюбленному я присмотрюсь как следует. Что? Только не говорите, что я вас смутила этим, – засмеялась она, увидев выражение моего лица. – Пусть вы и были когда-то монахом, но вы не ханжа!

– Вы тут весь день будете стоять, дорогу перегораживать? – рявкнул плотно сбитый мужчина в грубой рабочей одежде и, проходя мимо, толкнул Эбигейл с такой силой, что она рухнула в мои объятия, я едва успел подхватить ее.

Почти сразу же она выпрямилась и оправила платье. Мы поглядели друг на друга – и отвели глаза.

– Наверное, мне… – Она махнула рукой в сторону дворцовой стены.

– Да, пора. Все же будьте осторожны. Не ходите по дворцу одна. Кто-то при дворе знает, кто убил Сесилию и почему, и вы правы: возможно, он наблюдает за вами. Не доверяйтесь кому попало.

– Теперь уже не поймешь, кому при дворе можно доверять. – Она рассмеялась нервным, пронзительным смехом, своевольные пальцы терзали завязки плаща. – Почем мне знать, можно ли доверять даже вам?

– Мне вы можете довериться, Эбигейл, хотя у меня нет другого залога, кроме честного слова. – Я покрепче сжал ее плечи и вынудил девушку заглянуть мне в глаза.

Она проникла взглядом своих светло-зеленых глаз мне в самую душу и минуту спустя кивнула:

– Да, как ни странно. Все говорят, нельзя верить иностранцам, особенно мужчинам из Испании и Италии, но я вижу, вам я могу довериться. Вы мне сообщите, если что-то узнаете? Чтобы я чувствовала себя в безопасности.

Я открыл рот, чтобы дать ей обещание, но в этот момент двое молодых щеголей в расфуфыренном атласе, проходя мимо, задели нас, и на этот раз Эбигейл отлетела к стене.

– Эй! Смотрите, куда идете! – крикнул я им вслед.

Юнец пониже ростом, в алом берете с павлиньим пером обернулся, заслышав мой акцент:

– Ты ко мне обращаешься, сын испанской шлюхи? – Он сплюнул на землю и явно собирался вернуться и потягаться со мной, но приятель удержал его, и, ограничившись угрожающим взглядом, наглец продолжил свой путь.