Текст книги "Пророчество"

С.Дж. Пэррис
Пророчество

Пролог
Мортлейк, дом Джона Ди, 3 сентября, лето Господне 1583

Неожиданно дрогнули и замерцали расставленные по углам кабинета свечи, словно пронесся порыв ветра, хотя воздух остался неподвижен. Я почувствовал покалывание в руках – это волоски поднялись дыбом; тело пробрала дрожь: неведомо откуда на нас сошло холодное дуновение, хотя снаружи стоял теплый день. Я исподтишка кинул взгляд на доктора Ди: стоит, неколебимый, будто мраморная статуя, руки молитвенно сложены, от волнения кончики больших пальцев прижаты к губам. Правда, губы нелегко разглядеть под пепельно-седой бородой – доктор отрастил заостренную бороду, спускающуюся на грудь, точь-в-точь Мерлин, чьим потомком он втайне себя считает. Нед Келли, заклинатель, опустился на колени перед столиком с волшебными аксессуарами, к нам спиной, лицом к бледному прозрачному хрустальному шару величиной с гусиное яйцо; яйцо покоилось на медном треножнике, треножник упирался в квадратик красного шелка. Деревянные ставни на окнах кабинета закрыты: наше дело требует сумрака, таинственного мерцания свечей. Келли набрал в грудь воздуха, подобно актеру перед длинным прологом, широко раскинул руки, точно распятый на кресте.

– Да! – выдохнул он наконец-то голосом чуть звучнее шепота. – Он тут, он подает мне знак.

– Кто? – всем телом подался вперед доктор Ди, глаза учителя так и сияли. – Кто он?

Келли выдержал паузу, морща лоб, вглядываясь в магический кристалл, сосредоточиваясь:

– Человек, ростом выше обычных смертных, кожа его темна, как лакированное черное дерево. С головы до ног закутан в белое одеяние, разорванное спереди, глаза пылают красным огнем. В правой руке держит обнаженный меч.

Доктор Ди резко повернул голову, стиснул мою руку, близко заглянул в глаза, и на лице его расцвело такое же смятение, как и на моем, должно быть, мы отражали друг друга как в зеркале. Облик сей знаком ему не хуже, чем мне: существо, увиденное Келли в магическом камне, есть не кто иной, как первая фигура в знаке Овна, согласно описанию египетского мудреца, философа Гермеса Трисмегиста. Всего таких фигур тридцать шесть, в Египте они почитались богами времени, господствовали над знаками зодиака и именовались также «звездными демонами». Мало кто из ученых христианского мира способен опознать фигуру, кою узрел Келли, и двое таких знатоков присутствовали ныне на сеансе в Мортлейке. Коли провидец и в самом деле узрел эту фигуру… Я пока промолчу.

– Что он говорит? – поторапливает Ди.

– Он протягивает книгу, – мямлит Келли.

– Какую книгу?

– Старинный том – потертый переплет, страницы чеканного золота. – Келли только что носом не утыкается в кристалл. – Погодите! Он пишет в книге прямо указательным пальцем, и написанное набухает кровью!

На языке вертится вопрос: а куда же эта фигура дела меч, покуда пишет в книге? Под мышку себе сунула или еще куда? Но Ди вряд ли оценит подобное легкомыслие. Вон как взволнован, дыхание затаил, ни звука не проронит, дожидается: что-то напишет привидевшийся дух.

– Пятнадцать, – после очередной паузы сообщает Келли. Оборачивается поглядеть на нас сначала через правое, затем через левое плечо. Вид у него озадаченный, видно, рассчитывает, что Ди сумеет истолковать число.

– Пятнадцать, Бруно! – шепчет мне на ухо доктор Ди. Снова он глядит на меня, ожидая восторгов, но я ограничиваюсь коротким кивком.

Пятнадцатая книга из сочинений Гермеса Трисмегиста, которую я уже не первый месяц безуспешно разыскиваю и ради которой приехал в Англию. Теперь мне известно, что Ди много лет назад сумел заполучить эту книгу, держал ее в руках, но тут же ее отняли силой, и ныне для нас обоих она утрачена.

А что, если Келли, думаю я, хорошо известно, до какой степени его хозяин одержим этой самой пятнадцатой книгой? Возможно ли такое? Пожалуй…

Гадатель поднимает руку, призывая к молчанию. Теперь он глаз не сводит с хрустального шара:

– Дух переворачивает страницу. Он рисует… пальцем… да, это выглядит словно… знак… скорее, несите мне бумагу и чернила!

Джон Ди торопливо бросается подать ему письменный прибор. Келли протягивает руку, нетерпеливо щелкает пальцами, будто страшится, как бы образ не ускользнул прежде, чем он успеет его запечатлеть. Схватив перо, все так же неотрывно глядя в свой магический шар, Келли изображает астрономический символ планеты Юпитер и протягивает лист нам на обозрение. Теперь уж и меня пробрало. Доктор Ди так и не убрал ладонь с моей руки, он почувствовал, как я напрягся, и, полуобернувшись, смотрит на меня вопрошающим взглядом, приподняв брови уголком. Символ Юпитера – мой тайный код, я подписываюсь им вместо имени, удостоверяя подлинность своих донесений. Это известно только двум людям на всем белом свете: мне самому и сэру Фрэнсису Уолсингему, государственному секретарю и члену Тайного совета королевы Елизаветы. Не такой уж редкий знак в астрологии, и скорее всего это чистой воды совпадение, что Келли выбрал именно его, но я сверлю взглядом затылок Келли, и во мне нарастает нехорошее подозрение.

– На соседней странице, – продолжает ясновидящий, – он рисует другой знак, на этот раз – символ Сатурна. – И этот знак Келли тоже выводит на листочке, крест с кривым хвостиком, перо скрипит все медленнее, словно время сгущается, покуда пророк напряженно всматривается в происходящее внутри магического кристалла.

Доктор Ди взволнованно дышит, он принимает бумагу из пальцев Келли, слегка постукивает по ней:

– Юпитер и Сатурн. Великая конъюнкция. Ты конечно же все понял, Бруно? – Не дожидаясь моего ответа, учитель нетерпеливо оборачивается к Келли: – Нед, что теперь делает дух?

– Открывает рот и подает мне знак слушать. – Келли умолк и стоит неподвижно.

Тянутся мгновения. Ди все сильнее подается вперед, напрягается всем телом, будто идет по канату, балансируя между желанием поторопить своего ясновидца и опасением сбить его с толку. Когда Келли вновь продолжает свой монолог, я слышу, как изменилась его интонация: глухим, темным каким-то голосом он провозглашает, словно и правда впал в транс:

– Почти все вещи достигли полной зрелости. Преобразится самое время, и увидены будут небывалые чудеса. Огонь истребит воду, и новый порядок вещей выйдет из него.

Келли приостановился, испустил глубокий, сотрясший все его тело вздох. Ди все крепче сжимал мою руку. Я понимал, о чем он думает. Все тем же пророческим тоном Келли продолжал:

– Самому аду прискучила Земля. На сей раз воздвигнется тот, кто наименуется Сыном Гибели, Владыкой Заблуждений, Князем Тьмы, и многих он введет в соблазн своим магическим искусством, так что покажется, с небес сходит огонь, и небеса окрасятся в цвет крови. Империи и царства, княжества и владычества падут, отцы обратятся против детей, и брат восстанет на брата, смятение воцарится среди народов Земли, и улицы городов потекут кровью. Так вы узнаете, что наступили последние дни старого мира. – Он смолк, откинулся, задыхаясь, назад, присел, грудь его вздымалась, словно он с милю пробежал по жаре.

Я чувствовал, как подле меня дрожит и трепещет доктор Ди, ибо его рука по-прежнему сжимала мое запястье. Он, конечно, жаждал услышать, что еще скажет призрак; всей душой он заклинал ясновидца не останавливаться на этом, однако вслух свою просьбу так и не высказал, опасаясь разрушить чары. Я же все еще не спешил с окончательным суждением.

– Но Господь уготовил исцеление страданиям человеческим. – Келли резко выпрямился, не поднимаясь с колен, и завопил так, что мы с доктором Ди подпрыгнули. – Восстанет и другой Князь, и сей будет править в свете мысли и разумения, он поразит тьму былых времен, и с него начнется преображение мира, и установит он единую веру, старинную, для всех одну веру, и положит конец распрям.

Ди радостно захлопал в ладоши и обернулся ко мне, глаза его сияли, он веселился, как доверчивое дитя. Подумать только, а ведь он встречает уже пятьдесят шестую осень.

– Пророчество, Бруно! Что же это, если не пророчество о великой конъюнкции и конце старого мира? Ты же читаешь эти знаки, друг мой, столь же ясно, как я: через нашего славного мастера Келли владыки времен удостоили известить нас о скором явлении огненного тригона, когда новый порядок будет низвергнут и мир будет воссоздан заново по образу древней истины.

– Да, он, безусловно, говорил о важных материях, – ровным голосом ответил я.

Келли обернулся – по лбу пот так и течет – и уставился на меня близко посаженными бусинами глаз.

– Доктор Ди, а что это за огненный тригон? – слегка гнусавя, поинтересовался ясновидящий.

– Ты и не догадываешься, Нед, о значении и смысле того, что твой дар раскрыл нам сегодня, – отеческим тоном утешил его Ди. – Но ты с удивительной точностью воспроизвел пророчество. С удивительнейшей точностью. – Ди медленно покачал головой, все еще не опомнившись от изумления, потом взял себя в руки и принялся расхаживать по кабинету, разъясняя увиденные Келли знаки.

Он снова учитель, авторитетный тон вернулся к нему. Во время сеанса Ди полностью зависит от Келли с его «даром», но подчиненное положение ему не очень-то в привычку: Ди как-никак – личный астролог королевы.

– Каждые двадцать лет, – говорит он, учительским жестом вздымая указательный палец, – самые могущественные планеты, Юпитер и Сатурн, совпадают друг с другом, продолжая при этом движение через двенадцать знаков зодиака. Каждые двести лет – примерно – эта конъюнкция переходит в новый тригон, то есть в другую группу из трех знаков зодиака, а этим группам, в свою очередь, соответствуют четыре элемента. Полный цикл совершается за девятьсот шестьдесят лет: пройдя через все четыре тригона, обе планеты возвращаются к своему началу, к знаку огня. Последние двести лет планеты проходили через водный тригон, но сейчас, дражайший мой Нед, в этот самый год, в лето Господне тысяча пятьсот восемьдесят третье, Юпитер и Сатурн вновь совпадут в знаке Овна, в первом знаке огненного тригона, и это наиболее могущественная из всех конъюнкций, каковой не видели на Земле уже без малого тысячу лет. – Ди выдержал паузу для вящего эффекта.

Келли застыл с открытым ртом, точно снулая треска:

– Значит, это важный знак небес?

– Да уж куда важнее, – подхватил я (не все ж молчать). – Переход в огненный тригон знаменует пришествие новой эпохи. Со времен Сотворения мира таких конъюнкций наблюдалось лишь шесть, и это будет седьмая; каждой сопутствовали грандиозные, изменившие ход истории события. Ноев потоп, рождение Христа, коронация Карла Великого – все эти даты отмечены возвращением конъюнкции в огненный тригон.

– А этот переход в знак Овна на исходе нашего тревожного столетия упоминался во многих пророчествах как знамение конца истории, – добавил, призадумавшись, Ди.

Бродя по кабинету, он подошел к высокой подзорной трубе в нарядной золотой оправе, что была установлена в углу перед выходящим на запад окном. Хитроумное устройство являет в отражении реальную картинку, не перевернутую, как обычное увеличительное стекло, и это слегка пугает. Вот доктор Ди обернулся к нам, поднял правую руку, и его двойник в стекле точно так же воздел десницу.

– Астроном и астролог Ричард Харви писал о нынешней конъюнкции: «Последует либо изумительная, грозная и устрашающая смена империй, владычеств и царств, либо же полная и окончательная гибель мира», – процитировал я.

– Именно так, Бруно, слово в слово. Друзья мои, в грядущие дни нам следует ожидать знамений и чудес. Наш мир изменится до неузнаваемости, и мы сделаемся свидетелями наступления новой эры. – Дрожь пробрала его, глаза увлажнились от волнения.

– Так этот дух в магическом шаре явился напомнить нам о пророчестве? – запинаясь, переспросил Келли, по его физиономии разлилось недоумение.

– И указать на особое значение этого пророчества для Англии, – подтвердил Ди, и голос его был полон многозначительного намека. – Ибо что может это означать, как не окончательное, вовеки, низвержение старой религии и утверждение новой, во главе с ее величеством, светочем мысли и разумения?

– Вон оно что, – как спросонья пробормотал Келли.

Я присмотрелся к нему внимательнее. Одно из двух: может быть, у этого человека и впрямь имеется сверхъестественный дар – я не сбрасываю такое объяснение со счетов, ибо, хотя мне самому никогда ничего подобного не открывалось, я и в других странах слышал о людях, беседовавших с невидимыми собеседниками, коих они именовали ангелами или демонами, и пользовались ясновидцы при этом таким же магическим кристаллом или же специально изготовленным зеркалом из обсидиана, вроде того, что Ди поставил у себя на каминной полке. Но за годы блужданий по Европе повидал я и немало бродячих ясновидцев, заклинателей, наемных медиумов, людишек, ухвативших обрывки эзотерического знания и готовых за кров и кувшин пива наговорить доверчивому слушателю все, что, по их мнению, он хотел бы услышать. Считайте меня, как англичане говорят, снобом, но трудно удержаться от вопроса, почему же египетские божества, хранители времени, коли решили они заговорить с людьми, выбрали в посредники не ученого мужа, философа, вроде меня или Джона Ди, не истинных наследников Гермеса, а человечка вроде Неда Келли, кто даже дома не снимает натянутую до бровей обтрепанную шляпу, скрывая обрубленное ухо. Уличенный и наказанный фальшивомонетчик…

Однако я не смею сказать доктору Ди со всей откровенностью то, что думаю по поводу Неда Келли. Провидец утвердился в доме Ди и за его столом задолго до того, как я приехал в Англию, и лишь сегодня Ди позволил мне принять участие в «действе», как он это называет. Келли отнюдь не по вкусу дружба, завязавшаяся между мною и его хозяином, я ловлю на себе неприязненные взгляды из-под сползающей на глаза шляпчонки. Нет в Англии человека, чья ученость сравнилась бы с познаниями Джона Ди, но порой мне кажется, будто к Келли он проявляет излишнюю доверчивость, хотя и не знает, откуда взялся этот медиум и чем занимался ранее. Я успел привязаться к Ди, и мне больно видеть, как его дурачат, но не хочется и поссориться с ним, более же всего я опасаюсь лишиться доступа в его библиотеку, где хранится лучшее в королевстве собрание книг. Так что я пока промолчу.

Внезапный сквозняк распахнул дверь, и все мы вздрогнули, словно застигнутые на месте преступления злоумышленники. Келли с неожиданным для меня проворством накрыл магический кристалл своей шляпой. Иллюзий ни один из нас не питал: наши занятия любой сочтет ведовством, каковое согласно эдиктам государства и Церкви карается смертной казнью. Стоит какому-нибудь болтливому слуге проникнуть в тайные труды доктора Ди, и всем нам грозит костер. В других вопросах протестантское правительство благословенного острова оказывает большую кротость, нежели Церковь моей родины, Италии, но сурово обрушивается на все, что хотя бы попахивает магией. Луч вечернего света с танцующими в нем пылинками косо лег в проход, и мы увидели в дверях маленького, не старше трех лет мальчика; ребенок с невинным любопытством таращился на нас.

Лицо доктора Ди сморщила нежная улыбка, и он облегченно вздохнул:

– Артур! Что тебе понадобилось? Ты ведь знаешь, что нельзя меня отвлекать во время работы. Где мама?

Юный Артур Ди отважно переступил порог, но тут же его пробрал озноб.

– Почему у тебя так холодно, папа?

Ди бросил на меня торжествующий взгляд, как бы говоря: «Вот видишь? Тут все без обмана». Он захлопнул ставни западного окна. Солнце уходило, окрасив напоследок небеса в киноварь, в цвет крови.

Глава 1
Особняк сэра Фрэнсиса Уолсингема, 21 сентября, лето Господне 1583

Свадебное пиршество сэра Филипа Сидни и Франсес Уолсингем, того гляди, затянется на вторые сутки. Уже пал вечерний сумрак, зажгли светильники, а молодая женщина, с которой мне выпало танцевать, перекрывая бряцание музыкантов на галерее и смех гостей, с упоением рассказывала, как однажды побывала на свадьбе, длившейся целых четыре дня! Повествуя о том празднике, она близко-близко подалась ко мне, положила руку на мое плечо, ее дыхание отдавало сладким вином. Музыканты вновь заиграли плясовой мотив, партнерша моя вскрикнула от восторга и, смеясь, ухватила меня за руку. Я пытался протестовать: в зале жарко, мне бы выпить кубок вина и передохнуть немного на свежем воздухе, прежде чем вернуться в шум и веселье, но едва я приоткрыл рот, как мощный кулак обрушился промеж лопаток, выбив из меня необходимое для ответа дыхание, и знакомый голос загромыхал:

– Джордано Бруно! Кого я вижу! Великий философ сбросил с себя докторскую мантию и дрыгает ножками с лучшим украшением двора ее величества? Это ты в монастыре обучился так плясать? Изобилие твоих скрытых талантов неизменно повергает меня в изумление, amicomio.

Восстановив равновесие, я обернулся – и расплылся в счастливой улыбке. Передо мной стоял новобрачный собственной персоной: шести футов ростом, разгоряченный вином и радостью, нарядный, панталоны из шелка цвета меди столь просторны, что я подивился, как он проходит в двери, камзол цвета слоновой кости сплошь расшит мелким жемчугом, кружевной воротник беспощадно накрахмален, отчего красивое безбородое лицо выглядывает поверх этой преграды, будто мальчишка подтянулся и подсматривает из-за стены. Да и чуб у него все так же торчал кверху, как у школяра, вскочившего с кровати впопыхах. В этой толкотне нам с ним не довелось обменяться ни словом, хотя церемония бракосочетания состоялась еще утром: молодых плотно окружали высокопоставленные благожелатели и дарители, родственники и знатнейшие придворные ее величества.

– Так что же, – говорил он теперь, улыбаясь во весь рот. – Ты собираешься меня поздравить или пришел сюда лишь затем, чтобы наесться до отвала моим угощением?

– Я-то думал, это твой тесть угощает, – со смехом парировал я. – За какую часть этого пиршества ты уплатил из своего кармана?

– Оставил бы ты нынче дома свои педантские вычисления, годные лишь для университета! Полагаю, вина и мяса тебе предоставили вволю?

– Да тут на пять тысяч человек достанет вина и мяса! – Я указал рукой на два длинных стола по краям большого зала, которые все еще ломились от остатков свадебного пира. – Будете потом неделю питаться объедками.

– Можешь быть спокоен, сэр Фрэнсис об этом позаботится. Это ныне он – сама щедрость, а завтра вернется к строгой экономии. Но бог с ним, Бруно, ты даже не представляешь, как я тебя рад видеть! – Он распахнул объятия, и я с искренней любовью обнял друга, хотя при нашей разнице в росте накрахмаленный воротник стукнул меня прямо по носу.

– Аккуратнее с моей одеждой, – полушутя, но отчасти и всерьез предупредил он. – Позволь мне представить тебя моему дяде, Роберту Дадли, графу Лестерскому.

Отступив на шаг, Филип помахал рукой человеку, стоявшему поблизости от нас; мужчина не уступал племяннику ростом, лет ему на вид было за пятьдесят, но выглядел он все еще крепким и сильным. Волосы на висках уже покрылись серебром – хотя я бы скорее назвал его седину стальной, – но лицо, не скрытое аккуратно подстриженной бородкой, сохранило форму и красоту. «Дядя» пристально смотрел на меня умными карими глазами.

– Милорд! – Я склонился в низком поклоне: мне оказана великая честь.

Граф Лестер – один из самых высокопоставленных аристократов Англии, и ни к чьему мнению королева Елизавета не прислушивается так, как к его словам. Подняв голову, я встретился с его проницательным взглядом. Ходят слухи, что в молодости Лестер был любовником королевы – ее единственным за всю жизнь любовником – и что поныне их давняя дружба остается более близкой и нежной, чем иное супружество. Роберт Дадли приветливо улыбнулся мне, и взгляд его потеплел.

– Рад знакомству, доктор Бруно. С тех пор как я узнал о ваших подвигах в Оксфорде, мне хотелось познакомиться с вами и поблагодарить лично.

Он предусмотрительно понизил голос: Лестер – канцлер Оксфордского университета, ему было поручено принять усиленные меры, дабы подавить католическую оппозицию среди студентов. Его изрядно тревожила мысль, что оппозиция набрала силу в его правление, но наши с Сидни оксфордские приключения нынешней весной обезглавили враждебное короне движение, пусть хотя бы на время. Я хотел было ответить на любезность, но в этот момент к нам подошел человек в домотканом камзоле, с объемистым брюхом – вот-вот родит. Граф вежливо кивнул мне, и я вернулся к разговору с Сидни.

– Дяде ты понравился. Он хотел узнать поподробнее насчет твоих сумасбродных теорий про Вселенную. – Наверное, при этих словах я слегка встревожился, и Сидни подбодрил меня, ткнув локтем промеж ребер. – Покровительство Лестера дорогого стоит.

– Рад знакомству, – пробормотал я, потирая ушибленный бок. – А теперь я хотел бы принести свои поздравления новобрачной.

Сидни огляделся по сторонам, высматривая человека, который мог бы исполнить мое желание:

– Где-то здесь должна быть. Пересмеивается с подружками. – Судя по тону, сам он отнюдь не спешил отыскать молодую супругу. – Но тебя ждут в другом месте.

Он обернулся к моей партнерше – та при появлении вельмож чинно отошла на пару шагов и подсматривала за нами из-под опущенных ресниц, скромно сложив руки на груди, – и вежливо поклонился ей:

– Украду у вас на минутку славного доктора Бруно. Ждите, скоро я вам его возвращу. После масок вновь будут танцы.

Девушка закраснелась, одарила меня застенчивой улыбкой и послушно отступила, растворилась в яркой, шуршащей нарядами толпе гостей.

Сидни с усмешкой глянул ей вслед:

– Надо же, леди Арабелла Хортон положила на тебя глаз. Смотри не попадись на все эти хлопанья глазками и жеманные уловки: половина двора побывала тут до тебя. К тому же она быстро утратит всякий интерес, как только выяснит, что ты – сын солдата и нет у тебя ничего, кроме ума да крошечного пособия от короля Франции.

– Я бы не стал информировать ее об этом… пока.

– А что ты тринадцать лет провел в монастыре, об этом сказал?

– И до этой темы не добрались.

– Это бы могло ее привлечь, чтобы помочь наверстать упущенное. Однако мой новоиспеченный тесть советовал прогуляться по саду: тебе там понравится.

– Мне еще не выдался случай принести ему поздравления. – Впрочем, я уже понял, что речь идет о деле, причем не о семейном.

Сидни легко опустил ладонь на мое плечо:

– Такой случай мало кому представился: он посреди праздника отлучился на два часа, поработать с бумагами! В самый разгар брачного пира единственной дочери! – Сидни снисходительно улыбнулся, как бы говоря: уж ладно, смиримся со стариковскими привычками.

Жаловаться ему на причуды тестя – грех: с финансовой точки зрения этот брак для него куда выгоднее, чем для юной мисс Уолсингем, которая (как я подозреваю) питает в связи с этим союзом куда более романтические надежды, чем ее супруг.

– Да уж, шестеренки в государственном механизме надо то и дело смазывать.

– Вот именно. Так что теперь твой черед смазывать шестеренки. Ступай к нему. Я тебя попозже разыщу.

Нас уже со всех сторон теснили люди, рвущиеся поздравить жениха, толкались, улыбались, агрессивно выставляя зубы, соревновались, кто сильнее пожмет ему руку. В этой сутолоке я незаметно выскользнул за дверь.

Ночной воздух покалывал морозцем – первое предвестие начинающейся осени, и в ухоженном саду было тихо – приятная передышка после головокружительного праздничного шума. Возле дома горели фонари, парочки прогуливались по прямым дорожкам, что-то шептали друг другу, близко склоняя головы. Даже в сумраке было видно, что здесь сэра Фрэнсиса нет. Запрокинув голову и раскинув руки, я любовался ясным небом, ярким серебром созвездий на фоне чернильно-синего неба. Конфигурация звездного неба здесь иная, чем в Неаполе, где я мальчишкой учился различать созвездия.

Вот уже и конец дорожки, а сэра Фрэнсиса все не видать. Тогда я решил пересечь широкую лужайку, уходя прочь от освещенных тропинок к деревьям на окраине парка, что окаймлял загородный дом Уолсингема. Когда я ступил на лужайку, из тени показалась худая фигура, нагнала меня. Призрак ночи, да и только. Никогда не видел Уолсингема ни в каком костюме, кроме черного, и даже сегодня, на свадьбе дочери, он весь в черном, а привычная, плотно облегающая голову шапочка черного бархата придает еще большую суровость и без того неулыбчивому лицу. Ему уже перевалило за пятьдесят, и, по слухам, в прошлом месяце он болел: очередной приступ того недуга, что порой на несколько дней сряду приковывает министра к постели, хотя, если осведомиться о его здоровье, он небрежным движением руки отмахнется от вопроса, мол, у него и времени нет на подобные пустяки.

Этот человек, первый министр и член Тайного совета Елизаветы Тюдор, с первого взгляда, возможно, и не производил особого впечатления, однако держал в своих руках государственную безопасность Англии. Уолсингем создал сеть шпионов и осведомителей, которая охватила всю Европу и тянулась вплоть до Турции на востоке и колоний Нового Света на западе. Сведения, добываемые его разведчиками, служили первой линией обороны королевства от тысяч католических заговоров, злоумышлений на жизнь государыни. И вот что меня изумляло: казалось, все эти бесчисленные сведения он ухитряется хранить в голове и по мере надобности извлекать оттуда любую нужную информацию.

В Англию я приехал весной, за полгода до описываемых событий. Король Франции Генрих III, мой покровитель, предложил мне пожить какое-то время у его посла в Лондоне, дабы укрыться от чересчур пристального внимания ревностных католиков, возглавляемых герцогом Гизом, силы коих в Париже все возрастали. Не успел я пробыть на острове и двух недель, как Уолсингем назначил мне встречу: моя давняя вражда к Риму и привилегированное положение гостя французского посла делало меня как нельзя лучше пригодным для его замыслов. А с тех пор, за эти шесть месяцев, я научился и глубоко уважать, и слегка опасаться Уолсингема.

Лицо его похудело, щеки слегка запали с тех пор, как мы виделись в последний раз. Он шел заложив руки за спину, и, по мере того как мы удалялись от дома, шум празднества становился все тише.

– Congratulazioni[1]1
  Поздравляю (ит.).


[Закрыть], ваша милость!

– Grazie[2]2
  Спасибо (ит.).


[Закрыть], Бруно! Надеюсь, ты веселишься на этом празднике.

Наедине со мной министр обычно переходил на итальянский – отчасти, полагаю, чтобы я свободнее чувствовал себя, отчасти же, чтобы я не упустил какой-либо важной детали: итальянский опытного дипломата заведомо превосходил те обрывки английского, что я подхватил в странствиях от солдат и купцов.

– Любопытства ради: где это ты освоил английские танцы? – обернулся он вдруг ко мне.

– По большей части просто выдумываю на на ходу. Давно убедился: если выступаешь с уверенностью, все решат, будто ты разбираешься в деле.

Он расхохотался тем глубоким и перекатывающимся медвежьим рыком, что порой, не слишком часто, вырывается из его груди.

– Ты руководствуешься этим правилом не только в танцах, верно, Бруно? Как иначе мог бродячий монах сделаться личным наставником короля Франции? Кстати, о Франции, – продолжал он легкомысленным тоном, – как поживает твой гостеприимец, посол?

– Кастельно рад и счастлив: его жена и дочь только что вернулись из Парижа.

– Хм. С мадам Кастельно я не знаком. Говорят, она очень красива. Не диво, что старый пес так обрадовался.

– Верно, хороша собой. Говорить с ней мне пока не довелось, но я слышал, что у католической церкви не найдется более преданной дщери.

– Об этом я тоже слышал. Значит, надо следить за тем, какое влияние она оказывает на мужа, – прищурился Уолсингем. Мы дошли до рощицы, но он поманил меня за собой дальше, в тень деревьев. – Мне казалось, Мишель де Кастельно разделяет стремление своего суверена к дипломатическому союзу с Англией; так он, по крайней мере, уверял в беседе со мной. Однако в последнее время при французском дворе утверждается этот фанатик герцог Гиз со своей Католической лигой, и ты сам на прошлой неделе в письме извещал меня, что Гиз пересылает деньги Марии Шотландской через посредство французского посольства. – Сэр Фрэнсис приумолк, стараясь справиться с гневом, крепко сжимая кулаки. – А на что Марии Стюарт понадобились Гизовы денежки, а? Ее более чем щедро содержат в Шеффилдском замке, хоть она и пленница Англии.

– Обеспечить верность своих приверженцев? – подсказал я. – Расплатиться с курьерами?

– Вот именно, Бруно! Все лето я старался подвести обеих королев к прямому разговору с глазу на глаз, может быть, даже соглашение удалось бы заключить. Королева Елизавета счастлива была бы возвратить своей кузине Мэри свободу, но для этого кузина должна отказаться от притязаний на английский трон. И мне давали понять, что Мэри, истомившись в заключении, готова принести любую присягу, лишь бы ее освободили. Вот почему этот поток писем и подарков, которые шлют шотландке ее французские приверженцы, так меня беспокоит. Уж не двойную ли игру она затеяла? – Сэр Фрэнсис зыркнул на меня так, словно я знаю и утаиваю ответ, но прежде, чем я успел хотя бы раскрыть рот, он продолжал, будто вовсе не со мной разговаривал, а с самим собой: – Курьеры? А кто они, эти курьеры? Я распорядился перехватывать еженедельную дипломатическую почту, все распечатывают и проверяют. Нет, у нее есть какой-то другой способ пересылать тайные письма. – Министр сердито покачал головой. – Покуда жива Мария Стюарт, она пребудет знаменем, под которым собираются английские католики и все силы Европы, кто жаждет вновь усадить на престол нашей страны паписта! Но ее величество не соглашается принять упреждающие меры против своей родственницы, сколько Тайный совет ни пытается раскрыть ей глаза на опасность. Вот почему твое присутствие во французском посольстве так важно, важнее, чем прежде, Бруно. Я должен видеть всю корреспонденцию между Мэри и Францией, что проходит через руки Кастельно. Если она вновь злоумышляет против власти или жизни королевы, я должен получить надежные улики, чтобы на этот раз она не вывернулась. Сможешь за этим присмотреть?

– Я свел дружбу с писцом посла, ваша милость. За соответствующую плату он готов открыть нам доступ к любому письму, которое Кастельно получит или сам напишет, если только вы ручаетесь: на письмах не останется следов от того, что их вскроют. Он ужасно боится разоблачения и просит гарантировать ему защиту и покровительство вашей чести.

– Славный малый. Дай ему все гарантии, в каких он нуждается. – На миг его пальцы сжали мое плечо. – Если он раздобудет для нас образчик печати, я поручу Томасу Фелипсу сделать поддельную печать. Нет в Англии человека, более сведущего в искусстве вскрывать и запечатывать почту, чем Томас. И вот еще что, Бруно, не думаю, что в нынешних обстоятельствах тебе следует часто показываться на людях вместе с Сидни, – добавил он. – Теперь, когда мы с ним перед всем светом подтвердили свою дружбу и родство. Нельзя допустить, чтобы у Кастельно зародилась хоть капелька сомнения в твоей преданности Франции.