Текст книги "Отрок"

Лисичкин хлеб

У меня были свои предпочтения в еде. Как и большинство детей, я не любил есть повседневную пищу. Каши, картошка, макароны, супы – все это только через силу и по приказу мамы. Ребенком я был послушным, мучился, но ел. Однако некоторые продукты я не мог заставить себя съесть ни при каких обстоятельствах.

Как-то мама купила большие черные жирные маслины. Мама их очень любила и считала полезными. Она положила передо мной на блюдце штук семь и сказала, чтобы я съел. Я принял их за сливы и с радостью согласился. Но как только я взял первую и надкусил, меня чуть не вырвало. Вместо сочной сладкой ягоды во рту оказалась противная соленая и жирная отрава. Я выплюнул ее на блюдце. Маму это просто оскорбило.

– Не пойдешь гулять, пока не доешь все маслины!

В этот вечер я гулять не пошел.

Но были блюда, которые мне нравились. В первую очередь, это окрошка со сладким квасом. А мама иногда готовила с домашним, кислым, и это я уже не любил.

С не меньшей любовью я относился к пельменям, особенно к «Сибирским». Какие же они были вкусные! Берешь пельмень в рот целиком, слегка надавливаешь на него языком… И он лопается, проливая в рот ароматный и слегка острый бульон. А потом разжевываешь, а иногда и целиком глотаешь нежную начинку. Это было что-то… Причем, напомню, что пельмени покупные, не домашние. Были еще «Останкинские», но мне больше нравились «Сибирские», – наверное потому, что в состав их фарша входила баранина, которую я очень любил.

Но что я в раннем детстве любил больше всего, так это «лисичкин ужин».

Мама читала нам с сестрой «Лисичкин хлеб» Михаила Пришвина. Рассказ не отложился в детской памяти по-взрослому. Он вызвал, как сказка, полное доверие. И как-то отец, придя поздно с работы, сказал, что не успел зайти в гастроном и купить продукты.

– Что же мы будем есть? – всплеснула мама руками. – В доме «шаром покати». Ладно мы… Что дети будут есть? – продолжала она.

Отец поставил на стол портфель и сказал:

– Ты знаешь, я шел с работы, а навстречу мне лисичка. Возьми, говорит, это и отнеси домой. Все поедят и не будут голодными.

И достал из портфеля четыре стеклянных бутылки кефира с зелеными крышечками из фольги и четыре «французских», или как они на самом деле назывались, «городских», булки по 70 коп. (цена до 1961 г.) с царапающимся хрустящим ребром. Булки были свежие, ароматные, а вместе с кисловатым, пощипывающим нёбо и кончик языка кефиром были вкусны необычайно. Я не помнил более вкусного и счастливого ужина. Вместо супа, каши и картошки – «лисичкин хлеб» и любимый кефир!

С тех пор я часто просил папу устроить нам «лисичкин ужин».

Магазины и цены

В середине 50-х годов разнообразия товаров в маленьких останкинских магазинах не было, – только самые необходимые продукты.

Было три, редко четыре вида хлеба: батон белого за 2 руб. 90 коп.[3]3
  До 1961 г.


[Закрыть], батон серого за 1 руб. 90 коп., редко батон «Столичный» за 1 руб. 30 коп., но полкило, – и буханка черного хлеба за 1 руб. 10 коп. Также всегда были крупы, серые макароны, яйца или, в начале 60-х, яичный порошок. Карамельные подушечки с повидлом, какао – «Золотой» и «Серебряный ярлык», чай, шоколад и какие-то консервы. Но что было в магазине всегда, так это три вида икры: черная зернистая по 180 руб., черная паюсная по 130 руб. и красная по 75 руб. за килограмм. Но последняя мало кого интересовала. Крабов, о которых многие говорят, я не помню. Наверное, они сливались у меня в общую массу консервов, а консервы мои родители почему-то не покупали.

Конечно, было сливочное масло, в том числе шоколадное, и вареная колбаса – «Отдельная», «Докторская» и «Любительская». Я любил только «Докторскую», потому что остальные были «с жиром». Даже продавался колбасный хлеб, который стоил, как «Отдельная» колбаса, 18 руб., но сильно пах чесноком и мама его не покупала. И, конечно, были сосиски. Они были самыми вкусными, особенно если съедать их сырыми сразу из магазина, потихоньку от мамы. Упаковки тогда не было и они продавались связкой, которую укладывали в кулек из серой бумаги, а потому исчезновение одной-двух штук было незаметно.

Иногда по сезону в магазине появлялись деликатесы. Помню большую литровую банку, закатанную фабрично, с бесподобно вкусным абсолютно белым липовым медом. Обычный мед я не очень любил: он был слишком сладким. А вот липовым я просто объедался. Мне до сих пор ни разу не удалось поесть такого липового меда, как был в 50-х. В то время еще сохранилось много липовых рощ, которые высаживались в барских усадьбах, и пчела, облетая их во время цветения липы, приносила только липовый взяток, не перемешивая его с другими.

Еще в доме появлялись маринованные маслята в фабричных трехлитровых банках. Грибочки, заполнявшие весь маленький рот, были одинакового калибра, желтенькие, без единого пятнышка, одновременно и кисленькие и сладкие. Есть их можно было не жуя, а потихоньку, задерживая их языком поджимая к нёбу, маленькой струйкой продавливая в горло. От этого деликатеса оторвать меня было вообще невозможно.

Очень редко в доме появлялась сырокопченая колбаса, которую мы, дети, называли «красной». Причем эта колбаса появлялась сразу у всех. Очевидно, когда ее завозили в магазин, все родители ее покупали. И каждый выходил во двор с листиком колбасы в руках.

Не знаю почему, но я не любил есть в школьных, а потом и в институтских столовых и буфетах. Мама всегда давала мне небольшие деньги, чтобы я мог купить себе что-нибудь в школе, но я никогда не покупал там еду, которую принято было считать обедом.

В Сталинабаде на эти деньги я покупал мороженное или «кислицу». «Кислицей» мы называли ревень, только там он был очень толстый, сочный и почти без волокон. Он продавался около школы и стоил 20 коп. А мороженое – фруктовое на палочке, 50 грамм – стоило 35 коп. Экономия очевидная, а наслаждение почти такое же!

В Москве мне давали 1 рубль, на который в школе можно было купить два жаренных пирожка с повидлом или одну булочку «Калорийную» с кремом. Чаще всего я покупал именно эту замечательную булочку. Были в буфете и другие доступные блюда, но их я вовсе не рассматривал. Не вкусно! В 70-х годах была попытка возродить эту булочку в виде пирога «Невский», но он даже отдаленно не напоминал ту, школьную…

В Москве уже не было «кислицы» и фруктового мороженого. То есть мороженое, конечно, было, но продавалось оно в магазине и не рядом с домом. Да и не так хотелось фруктового, как эскимо. Очевидно из-за климата.

В начале 60-х продуктовый набор в магазинах начал меняться. Прошло повышение цен на мясо и молоко. Было время, когда вместо яиц предлагали яичный порошок. Потом накатилась проблема с хлебом и мукой. Появился в продаже хлеб формовой из кукурузной муки, который при покупке был пышный, а через полчаса приходилось его размачивать и прогревать в духовке, чтобы можно было есть. Началось это, кажется, в 1962 году и продолжалось до 1964. Но и в те времена у нас была сезонная радость – вобла.

На углу проспекта Мира и Маломосковской улицы был магазин «Рыба», в который в сентябре завозили вяленую воблу и продавали ее со стороны двора. Как только кто-нибудь получал информацию о том, что завезли воблу, все мальчишки с нашего двора срывались и бежали в «Рыбу» занимать очередь. К вечеру после работы подходили родители, покупали воблу и мы тащили огромные авоськи домой. Авоська подвешивалась на крючок, прибитый к кухонной двери, и каждый раз, выходя на улицу, из нее выдергивалась рыбка. После этого непременным атрибутом гулянья во дворе была вобла в руках у каждого мальчишки. Девчонок, кажется, это не очень интересовало, а мы с аппетитом обсасывали хребты и ребра, а кому везло, наслаждались икрой.

Намного позже, уже в институте, попивая пиво «Под парусом» у Малой спортивной арены в Лужниках мы открыли еще одну вкуснейшую часть воблы – «шашлык по-Павелецки». Мы доставали из воблы пузырь, поджаривали его на спичке – при этом он сворачивался и обугливался, источая приятнейший аромат, – и разжевав, оставляли во рту, запивая свежим пивом.

Как мало нам было надо…

Развлечения

Не считая подвижных игр и походов в парк единственным нашим развлечением в то время было кино. Мы не пропускали ни одного фильма, ходили даже по нескольку раз, если фильм понравился. Летом наступало счастливое время, потому что в парке Дзержинского (Шереметевском) начинал работать летний кинотеатр, а еще киноплощадка бесплатного кино. Здесь мы готовы были смотреть что угодно, хоть «Новости дня». Нередко там показывали интересные научно-познавательные фильмы. Кстати, прошлым летом мы со Светланой обнаружили такую же площадку в нашем Тропаревском парке.

По выходным мы с сестрой отправлялись в кинотеатр «Октябрь». Нет, не в современный «Октябрь» на проспекте Калинина. Тогда еще и проспекта этого не было. Так в 50-х и начале 60-х годов назывался детский кинотеатр в Марьиной роще. Чтобы привлечь маленьких зрителей на первый сеанс в 8 утра, перед сеансом проводили всякие конкурсы с подарками, а потом лотерею по билетам в кино. Несколько раз мы с сестрой Еленой даже что-то выигрывали – книжку, игрушку или открытку.

Когда построили кинотеатр «Октябрь» на проспекте Калинина, детский кинотеатр переименовали в «Горн», а потом и вовсе снесли. Не знаю, есть ли сейчас детские кинотеатры.

Когда мы подросли и родители брали нас в кино с собой, то нашими кинотеатрами стали «Перекоп» (старый, в середине Грохольского переулка), «Уран» на Сретенке и «Форум» на Садовом кольце. Во всех кинотеатрах был буфет. Но главное, что там перед вечерними сеансами играл живой джаз. В «Художественном» тоже играл ансамбль, но не тот! А здесь в этих маленьких кинотеатрах играл перед сеансами маленький уютный джаз-бэнд, с саксофонами, гитарой, иногда банджо, – в каждом кинотеатре свой. А еще в «Форуме» в подвале при входе работал тир. Выход в кино действительно был актом приобщения к культуре в широком смысле.

В середине 50-х годов в жизнь простых людей начало проникать телевидение. У нас телевизор появился в первой половине 50-х. По тем временам это был новейший телевизор «Луч», а не обычный «КВН-49» с линзой.

Прошу молодых читателей не думать, что у КВНа был экран 49 дюймов! Экран у него был 7 дюймов или меньше, и производитель придумал оснащать его большой линзой, чтобы экран был побольше. Линза представляла из себя стеклянный аквариум с выгнутой передней стенкой, который заполнялся обычной водой из-под крана.

У каждого обладателя телевизора в то время на крыше была собственная антенна. Нашу смастерил отец из двух медных трубок, которые ему подарил брат, дядя Ваня.

Так как не во всех квартирах в то время были телевизоры, то к нам приходили дети с нашего двора, чтобы смотреть детские фильмы. Мне доставляло особое удовольствие расставлять стулья, скамейки и табуреты, создавая кинозал. А еще приходилось занавешивать окна, когда смотрели дневные передачи, что мне тоже очень нравилось. Придти в гости, чтобы посмотреть телевизор, было делом обычным и укрепляло дружбу между соседями.

Телевизор «Луч». Фото из архива академика Б. В. Раушенбаха. (Предоставлено Оксаной Карповой)

Детство наше проходило в постоянном беганье и прыганье. Мы находили обруч от бочки и кусок толстой стальной проволоки, который изгибали с одного конца в виде кочерги и гоняли этот обруч по всему проезду. Крючком подталкиваешь, поддерживаешь и направляешь бег обруча. И надо было научиться управлять им так, чтобы повернуть его на маленьком пятачке асфальта, или спрыгнуть с ним со ступеньки и подхватить его, чтобы продолжить бег. Невозможно вспомнить, чтобы кто-нибудь из нас стоял на одном месте.

Когда кому-нибудь перепадала такая драгоценность, как подшипник, это было счастье. С помощью старших ребят тут же сооружался самокат из двух дощечек. На управляющую дощечку прибивались поперечные ручки, а внизу делалась вилка, куда закреплялся управляющий подшипник. Eсли подшипники оказывались разного диаметра, то большой ставился впереди, Находили мы их, в основном, на «самолетной» свалке.

Самокаты гремели на весь проезд, но доставляли нам столько удовольствия, что никто из взрослых на нас не сердился.

Потом наступил период велосипедов. Почти все дети во дворе проходили этапы: маленький трехколесный велосипед – большой трехколесный, который можно было переделать в двухколесный, убрав у него одно колесо и ось. У некоторых потом появлялся подростковый велосипед «Школьник», но у меня такого не было. Мне сразу, как и многим моим друзьям, купили «Орленок». На этом велосипеде я катался все свое детство до седьмого класса.

Это были наши детские, безвредные развлечения. Но развлекались мы не только так. Были и такие развлечения, где наша детская глупость проявлялась на полную. Кто жил в то время, наверняка помнит.

Периодически в доме, во дворе или на улице приходилось что-то сваривать. Привозили агрегат на колесиках, насыпали в него «карбид» (карбид кальция), заливали водой, закрывали крышку и завинчивали. Карбид при взаимодействии с водой выделял ацетилен, с помощью которого сваривали железяки. За карбидом особенно не следили, и мы его у рабочих потаскивали. Дальнейшее его применение было почти такое же, как у сварщиков. Залив карбид водой и закрыв крышку банки, мы делали фитилек, поджигали его, куда-нибудь подбрасывали и ждали, пока взорвется.

В дождливый день нам с Вовкой попался хороший кусок карбида. Газовые трубы проходили под землей на небольшой глубине, а вентили находились в небольших неглубоких колодцах, закрытых чугунными крышками на одной петле. Дождь заполнял эти колодцы водой, что оказалось нам очень удобным: не надо искать банку.

– Давай кинем туда карбид и подожжем! Как шарахнет, так крышка и откроется! – подумали два маленьких урода.

Как подумали, так и сделали.

Крышка отлетела метров на пятнадцать. Окажись наши дурные головы на ее пути, больше нам шутить не пришлось бы. До сих пор прошибает холодный пот, когда думаю о возможных последствиях. В этом колодце был газовый вентиль, который находился рядом с деревянным домом. Его легко мог сорвать наш «хлопок»!

Другой забавой для нас было найти большой болт с гайкой и насыпать между гайкой и головкой болта серы со спичечных головок, а потом аккуратно плотно закрутить и швырнуть об асфальт. Бывало, что головка болта отлетала метров на пять. И куда она полетит, никто предсказать не мог…

Если не было болта, то можно было найти большой гвоздь, вколотить его поглубже в кусок асфальта, вытащить, насыпать в дырку серы со спичек, снова воткнуть гвоздь. Отойти подальше и кинуть камнем по шляпке гвоздя. Эффект был, как от болта: асфальтовый кусок разлетался на несколько метров.

Благодаря наличию двух свалок – «калибровской» и «самолетной» – недостатка в «игрушках» у нас не было. Очень нам нравились взрыватели от самолетных бомб. Это был небольшой часовой механизм, который взводился ключиком от детских игрушек и жужжал до пяти минут, после чего острый боек выскакивал на пять миллиметров. Любимой нашей забавой было подложить его в парту перед самым началом урока какой-нибудь девочке. Входил учитель и после того как все сядут, слышно было жужжание, но никто не понимал, откуда оно. Все начинали рыться в своих партах. Минут пять урока было сорвано. Весело!

А еще иногда на свалке нам удавалось находить пластинки белого фосфора. Это было так здорово – положить на нее руку или какую-нибудь фигурку из бумаги, а потом выключить свет и наблюдать, как тень этой фигурки остается темной, а остальная часть пластинки светится. Сейчас врачи и экологи сошли бы с ума от таких развлечений.

У нас тогда не было китайской новогодней пиротехники, но пугачи и хлопушки были. Пугачи продавал старьевщик, который раз в неделю проезжал на своей телеге, запряженной лошаденкой по проезду, и мы знали, что за килограмм тряпья он даст нам мячик на резинке или дудочку «Уди-уди», или 5 пулек для пугача. А чтобы получить пугач, надо было принести ему 10 килограммов тряпья. В это время мамы и бабушки особенно внимательно следили за своими детьми. Бывало, что старьевщику приносили и мамины зимние пальто.

Вместо фейерверков мы использовали магний, который находили там же, на свалке. Удивительно, что мы умели его отличать по внешнему виду от других металлов. Сколько наших пальцев было обожжено этим магнием и сколько глаз повреждено! И все равно мы поджигали его, потому что ослепительно белый свет ночью нас завораживал.

Как удалось выжить в нашем детстве? До сих пор удивляюсь…

Наша детская глупость приносила проблемы не только нам. Когда наши дома решили модернизировать – сделать газовое отопление, провести в них канализацию, заменить водопроводные трубы – во дворе и на проезде работали экскаваторы, тракторы, бульдозеры. После окончания работы их никто не отгонял и они «ночевали» во дворе. Кабины не закрывались: по вечерам мы лазали по ним, играли и размышляли, какую бы гадость еще сделать. Сделать что-то хорошее и в голову не приходило.

– Видели трубку, из которой щуп вытаскивают? Туда еще масло заливают. А давайте туда песка засыплем! – предложил кто-то из нас.

Сказали – сделали.

«Что бы еще, столь же умное сделать?»

– Давайте в бак с соляркой сахара насыплем. Посмотрим, что будет!

Не думаю, что мы могли сами до этого додуматься – все-таки нам было по 8–10 лет. Наверное, кто-то постарше все же подсказал…

На следующий день мы сидим на проезде, к нам подходит водитель бульдозера.

– Ребята, не видели, вчера никто не крутился у трактора? – спрашивает водитель.

– Не. Не видели. Может, Витька из соседнего двора, но он сегодня уехал в лагерь.

В этот день трактор так и не завели. Должно было пройти много лет, чтобы я осознал, что мы тогда сделали.

Дети, блин!

Может быть, это только останкинские дети имели такие негодяйские наклонности, а другие дети сплошь были тимуровцы? Не знаю. Возможно, это влияние послевоенного дворового воспитания? Нас никто не учил, не направлял на совершение проступков, опасных для нас и окружающих. Как-то до всего мы додумывались сами. Вот только думали в определенном направлении.

Первый ранний период останкинского детства у меня закончился, когда моего отца отправили в Таджикистан руководить плавико-шпатовым комбинатом. Как он со смехом рассказывал, в распоряжении на бронирование московской квартиры было указано: «… в связи с выездом в район Крайнего Севера в город Сталинабад» (теперь Душанбе).

– Написали бы уж «в район Крайнего Юга», больше бы подошло, – шутил отец.

Такая формулировка была вызвана тем, что бронь на квартиру в Москве предоставляли только в связи с выездом в районы Крайнего Севера.

Отец уехал в Таджикистан в 1956 году, а весной 1957-го к нему поехали и мы – я, мама и сестра Лена. Забегая вперед скажу, что три года в Таджикистане оставили незабываемый след в моей памяти.

Таджикистан

Больше полугода мы жили в Москве без отца. Папа писал нам письма, в которых рассказывал, что это за «страна» – Таджикистан.

В Сталинабаде, который находится в долине, всегда тепло и снега зимой не бывает. А в Такобе, поселке в горах на высоте 1500 метров, где находится комбинат, погода почти такая же, как в Москве. Зимой лежит снег и бывает 18 градусов мороза.

У него в распоряжении два автомобиля «Победа», обе шоколадного цвета, что мне особенно нравилось, так как я очень любил шоколад. В распоряжении директора комбината две квартиры – одна в Сталинабаде, а другая в Такобе. У такобской квартиры есть маленький садик, в котором растут яблони, садовый миндаль и еще какие-то деревья. Но самое главное, что там растет тутовник.

Это дерево с черными и белыми очень сладкими ягодами, похожими на малину. Таких в Москве мы никогда не видели и не пробовали и потому пытались представить себе, что бы это могло быть. А еще, писал отец, в Такобе прямо у реки – маленькая рощица грецких орехов, которые когда созревают, падают на землю и можно ходить и собирать их. Для нас это было просто сказкой. И я рассказывал своим друзьям, что скоро поеду в эту «сказку».

Папа прислал нам денег и весной 1957 года мама купила целиком купе в мягком вагоне. Хотя нас было только трое – мама, сестра и я, – мы везли довольно много вещей до Сталинабада.

Здесь надо сделать отступление.

Из Москвы можно было легко уехать, но не было никакой гарантии, что в Москву можно будет так же легко вернуться. Квартирный вопрос стоял не менее остро, чем во времена Булгакова. Поэтому подготовка к отъезду заняла какое-то время. Благо, что никакой мебели везти в Таджикистан не пришлось – обе квартиры были полностью обставлены. Но надо было распродать московскую мебель. К тому же в Москве у нас был телевизор, а в Таджикистане в то время телевидения не было. Нельзя же было оставлять такое богатство на произвол судьбы.

Но главное – это была квартира. Почему-то мама уже тогда понимала, что ни на какую бронь полагаться нельзя. Если квартира будет захвачена, то никакой суд не поможет. Надо было кого-то в нашу квартиру поселить. Не знаю, каким образом, но мама нашла военного, который приехал в Москву на обучение, и ему срочно нужна была квартира. Мама сдала ему нашу бесплатно – лишь бы он ее занял, и к тому же продала телевизор и мебель.

Был особый умысел, чтобы сдать квартиру именно военному. Ведь ему она нужна строго на время обучения. Поэтому опасаться, что он захочет занять квартиру насовсем, не приходилось, чего нельзя было гарантировать в иных случаях.

Таким образом избавившись от вещей мы отправились в Таджикистан.

Поезд из Москвы до Сталинабада шел целых пять суток. Что могло запомниться? Сначала зеленеющие поля, деревни, полустанки, потом бесконечные степи за окном, вкуснейшая солянка в вагоне-ресторане с теми самыми маслинами, которые до того в Останкино я терпеть не мог… А в поезде, когда вылавливал их в солянке, я был в восторге. Чудно детское восприятие!

Я носился по красным ковровым дорожкам в коридоре вагона, заговаривал с проводниками и пассажирами, задавая им массу детских вопросов. И они охотно на них отвечали и рассказывали мне обо всем, о чем бы я их не спрашивал. Дорожная многодневная скука располагает к общению. Вернувшись в купе, я залезал на свою верхнюю полку. Устраивался поудобнее у окошка и смотрел на сменяющие друг друга картины. Почти тут же слезал с нее, потому что мне нравилось залезать и слезать по маленькой стремянке. Потом садился на эту стремянку и читал книжки, поглядывая в окно купе на непривычный пейзаж за окном, если был день. Когда же вечерело, смотрел в темное окно, за которым проносились таинственные тени, огоньки разъездов или фонари полустанков. На столике в купе по вечерам горела уютная настольная лампа под маленьким абажуром. Мама читала вслух или мы втроем играли в карты – «подкидного дурачка» или «ведьму».

Путешествие в поезде сохранилось в памяти как самое волшебное приключение. Я до сих пор люблю запах креозота, который сразу переносит меня в атмосферу путешествия по железной дороге.

После Аральска в вагоне стало совсем жарко и носиться по коридору уже не хотелось. Я все чаще залезал на приступочку в коридоре и высовывал голову из окошка, чтобы мое лицо обдувало набегающим потоком. В ту пору поезда тянули паровозы, и когда паровоз входил в поворот в сторону вагонного окна, то мне нравилось, как шлейф паровозного дыма, густого, черного и плотного, низко стелился над составом. По малолетству мне было не понять, что этот шлейф ласково окутывает и мою физиономию. После такого проветривания мама не позволяла мне входить в купе, а направляла в туалет для тщательного умывания. Но все равно я снова и снова высовывался из окна.

На вокзале в Ташкенте поезд стоял очень долго. Говорили, что меняют локомотив и паровозную бригаду. Кажется, остановка длилась более двух часов. Мама повела нас обедать в вокзальный ресторан, и это был первый ресторан в моей жизни. Мне очень понравились белые длинные скатерти на столах и звенящие, наверное, хрустальные стаканы. Потом уж мне не раз приходилось бывать в вокзальных ресторанах, но такой красоты я больше нигде не встречал.

Наконец наш поезд тронулся. Мы проехали несколько часов и вдали показались горы. Сосед по вагонному коридору, где вся наша семья и многие пассажиры вагона стояли у окон, сказал, что за теми горами – граница Советского Союза, а дальше уже Афганистан.

Здание вокзала в Сталинабаде

В Сталинабад мы приехали в полдень. На перроне нас встречал папа, которого мы не видели больше полугода. Машина ждала на другой стороне вокзальной площади. Пока я шел к ней, чувствовал, как асфальт продавливается под моими сандалиями. Такой жары в Москве никогда не было.

Мы сели в машину, которая действительно оказалась «Победой» шоколадного цвета, и через 15 минут уже были дома.

Привокзальная площадь

Сталинабад был сплошным зеленым парком с проложенными внутри улицами. Жара, непривычные пряные и плотные запахи, дорожные впечатления сморили меня, и с нашей новой квартирой я знакомился уже на следующий день.

Квартира была в середине длинного одноэтажного семиквартирного дома, принадлежавшего комбинату, директором которого был мой отец. Поэтому одна квартира была гостиницей, а в других жили разные семьи. Причем не все семьи работали на комбинате. Одну из квартир занимала моя первая учительница музыки Ирина Владимировна со своей семьей, которая работала в музыкальной школе, а также была концертмейстером в Сталинабадском оперном театре им. Айни, где также служил ее муж, дядя Рава, тоже музыкант.

Перед домом был довольно широкий тротуар, где мы играли, как на Новоостанкинском проезде, а за ним арык. В Москве я такого слова не знал, но там быстро выучил, как и некоторые другие слова, – чайхона, достархан, топчан и другие. Затем стоял штакетный забор, который отделял жилую зону от двора. Этот забор оставил на мне память на всю жизнь, когда после дождя я полез на склоненное над забором дерево и соскользнув с него, напоролся правым глазом на штакетину.

Моя первая учительница музыки Ирина Владимировна Волкова во дворе нашего дома в Сталинабаде

Дом вместе с двором и навесом для машин назывался базой. Сюда приезжали машины с комбината, чтобы загрузиться всем необходимым для жизни и деятельности предприятия. База находилась на улице, которая в то время называлась улицей Красных партизан, хотя какие могли быть партизаны в Таджикистане? Скорее уж басмачи…

От улицы наш двор отгораживало еще одно замечательное заведение, называлось оно «чойхона». Не «Чайхона № 1» или как-нибудь еще, а просто чойхона, как кафе или столовая. По сути это и была восточная столовая. Там подавали шашлык, плов, лепешки, овощи и чай. К названиям и вкусу пищи я быстро привык, и до сих пор мечтаю что-то похожее попробовать, но пока не удается.

Долго не мог я понять, почему во дворе за чойхоной, который был отгорожен от нашего двора довольно высоким забором, все время раздается блеяние. Позже папа мне объяснил, что в чойхоне, как и в большинстве таких заведений, тогда не было холодильников. Как же сохранять мясо для шашлыка или плова? Поэтому на заднем дворе держали 8–10 баранов и по мере необходимости получали из них мясо. Подробности забоя и обвалки мяса папа мне объяснять не стал, а я и не спрашивал. И только много лет спустя я понял, почему там был такой вкусный шашлык.

В конце лета с этого заднего двора вечером мы с ребятами воровали арбузы и дыни. Для этого находился кусок длинной и прочной стальной проволоки, на конце которой делался крюк. Один из нас садился у забора на корточки, а другой залезал ему на плечи, перегибался через забор и воткнув крюк в арбуз вытаскивал его наверх.

Какое же это было удовольствие – разламывать украденный арбуз и есть его грязными руками! При этом у каждого из нас дома лежали такие же арбузы и есть их никто не запрещал. Но ведь украденный – во сто крат вкуснее…

Надо заметить, что шел 1957 год, и повышения цен на мясо и молоко еще не было. К тому же уровень цен в республиках на ряд продовольственных товаров был ниже, чем в Москве. Поэтому все казалось очень дешевым. Приведу пример, который я очень хорошо помню.

В один из выходных мы всей семьей пошли отдыхать в городской парк у Комсомольского озера. Покатались на каруселях, прокатились на озерном катере по озеру, где он застрял на самой середине и машинист долго-долго запускал мотор. И наконец решили перекусить.

На берегу озера была обычная чойхона. Мы сели за столик и заказали одну порцию шашлыка: это были 4 шампура, на каждом из которых – по 4–5 немаленьких кусочка баранины, большая пиала с порубленным зеленым луком, сбрызнутым уксусом, и лепешка. Нам на четверых, учитывая, что двое – дети, этого вполне хватило. А стоила эта порция 8 рублей – до реформы 1961 г., – то есть после реформы это всего 80 копеек!

Когда мы вернулись в Москву и папа в 1963 году повел нас в ресторан «Ташкент» на ВДНХ СССР, чтобы вспомнить вкус шашлыка, то каждому из нас подали по одной палочке вымоченного безвкусного свиного шашлыка, который мы даже не могли прожевать, по 1 руб. 17 коп. Больше мы в Москве шашлык не заказывали.

В Сталинабаде мы прожили наш первый год пребывания в Таджикистане. В этот год я пошел в школу. Недалеко от нашего дома находилась очень хорошая школа № 11. Она состояла из двух зданий, объединенных застекленным переходом. Школа была русская. Хотя учились в ней и таджикские ребята, преподавание шло на русском языке.