Текст книги "Похождения Павла Ивановича Чижикова"

Глава 6
Некоммерческий народ

Чтобы окончательно наладить дело по писанному в блокноте сценарию, следовало уладить еще пару вопросов. Слабым звеном была российская почта, ненадежная и вороватая со дня ее основания, с незапамятных времен, когда крали даже конские корма, а теперь, в условиях дикого капитализма, совсем одичавшая в ногу со временем. Чижиков, дабы не усложнять себе жизнь, решил заранее договориться с почтой, чтобы она была заинтересована в процветании его бизнеса, честно зарабатывала на нем, а не приворовывала почем зря.

Чижиков не исключал, что деньги ему будут посылать в том числе наличными в конверте. С фискальной точки зрения, это, конечно, было бы идеальным вариантом – если бы почта была какая-нибудь немецкая или голландская, а не российская, которая и почтой-то называется по недоразумению, и норовит залезть в конверт ради проверки его содержимого, к чему, строго говоря, почту испокон веков провоцировали власти предержащие своим надзорным примером.

Чтобы дело шло правильно, нужно было, как полагал Чижиков, договориться с почтой. Почта – основной посредник, и если там станут воровать фотографии и, боже упаси, деньги, то это будет нехорошо. А кто тогда не клептоманил в условиях дикорастущего капитализма? Разве что слепоглухонемой паралитик, к тому же еще и душевнобольной. Или конченый идеалист, по-нынешнему – тот же сумасшедший.

Заведующая почтовым отделением в поношенном синем халате со следами засохшего клея на всем его необъятном хлопчатобумажном пространстве долго не могла понять, чего от нее хочет этот подозрительный джентльмен, по виду из тех, кто сам на почту не ходит, а предпочитает прислать кого попроще из домашних или прислугу. Видимо, что-то важное привело его сюда. И действительно, после разлада со Зряченским на почве его долевого участия в коммерции почта могла оказаться тем местом, где все планы Чижикова грозили мгновенно рухнуть, не договорись он с Натальей Пет ровной Хвощовой – так звали начальницу отделения с широким лицом и двумя провисшими подбородками.

Чижиков долго втолковывал ей, чего он от нее хочет, и, отчаявшись что-либо объяснить, пошел на крайнее, но простое предложение.

– Рубль с каждого письма, тысяча писем – тысяча рублей, пять тысяч – пять тысяч рублей, без скидок и оптовой индексации, – предложил Чижиков за то, что письма будут доставляться беспрепятственно, в целости и в срок хотя бы по месту их получения. О том, что их не станут вскрывать в местах отправления и в пути, он даже не мечтал.

– Десять.

– Побойтесь бога. Это же чистый грабеж. Десять рублей справедливо только за те письма, где есть деньги. Иначе будет нечестно.

– Пять рублей с каждого письма, – не сдавалась капиталист на государственной почтовой службе.

– Так ведь неизвестно, что там внутри.

– А я их буду вскрывать и аккуратненько назад запечатывать.

– Так ведь я хотел, чтобы их не вскрывали вообще.

– Это невозможно в принципе.

– Почему невозможно?

– Привычка у нас такая.

– А если там ничего нет, только фотография без денег?

– Я аккуратно назад заклею.

– А если кто будет у вас тут воровать деньги?

– Как вы можете так думать, вредоносный и заразный вы человек? У нас здесь работают исключительно честнейшие люди. И если вы пришли сюда нас заинтересовать, то заинтересуйте. Но без обмана.

– А может, вы знаете способ распознать деньги, не вскрывая конверт?

– Надо позвать Алешку. Он способ знает, – ответила Наталья Петровна и позвала Алешку криком «Иди сюда!», не называя его по имени.

Явился прыщавый Алешка, проходивший на почте школьную практику в рамках профориентации, с виду лет шестнадцати, с синим чубом и прической а-ля стоячий гребень боевого петуха.

– Я знаю. Надо конверт понюхать.

– Откуда ты знаешь, о чем мы тут говорили? – спросил Чижиков.

– Я подслушивал.

– У нас ни о чем говорить нельзя. Он всегда подслушивает.

– Как понюхать? – удивился Павел Иванович.

– У меня на деньги чутье.

– Да ладно!

– Я по запаху распознаю любую бумажку.

– Завяжи ему глаза, – сказала Хвощова и сняла с головы косынку, оголив наполовину черные пергидрольные локоны.

– Клади три бумажки в три конверта, – снова скомандовала она.

Чижиков взял конверты, бумагу, вложил деньги в бумагу, как в письмо, и только затем разложил по конвертам.

– Что в этом конверте? – спросил Чижиков, сунув конверт Алешке под нос.

– Десятка.

– В этом?

– Сотня.

– А в этом?

– Полтинник.

– Гениально, – Чижиков был в восторге. – Но это рубли. А как быть с долларами?

– С этим пока хуже, но Алешка способный, он научится. Иди к себе, – отослала Хвощова ученика.

– Ладно, – согласился Павел Иванович, – есть еще один небольшой вопросик. Мне нужны будут квитанции о пересылке посылок за рубеж, в Монголию, шаману Ойгюн Байтыру.

– Это можно.

– Но, как бы это сказать, мне нужны квитанции, но отсылать и получать я ничего не буду.

Начальница сощурилась:

– Как это так?

– А никак. Только квитанции об отправке и получении. Так сказать, – он подбирал правильные слова, – надо показать движение корреспонденции, которого нет.

– Ну, батенька, это совсем невозможно. Ну просто никак. Так не бывает, чтобы движение было и одновременно не было. Вот посылка, она лежит, потом ее заберут, и она уйдет по адресу.

– Но ведь она может и не уйти или потеряться в дороге, так?

– Может.

– Вот и мои посылки могут потеряться в дороге.

– Тогда мы будем искать по квитанции.

– А мне не надо, чтобы вы искали.

– Тогда зачем вам квитанции? – на ее лице выступило недоумение, граничащее с идиотизмом, и округлился рот, превратив лицо в подобие скворечника.

Тут и Павел Иванович надолго задумался. Он пытался придумать, как правильно, доходчиво объяснить, зачем ему это надо, но так, чтобы не возникло лишних сомнений в и без того подозрительной голове государственной почтовой дамы. Но как ни пытался, так и не смог ничего мало-мальски правдоподобного присочинить. Не мог же он, в самом деле, честно признаться, что квитанции ему нужны для отвода глаз, чтобы, если что, он мог предъявить наличие регулярного письмопотока к Ойгюн Байтыру, шаману и человеку, наделенному исключительным даром снятия родового стресса, проживающему в Горном Алтае, в деревне Последней по адресу: Второй Заезжий тупик, дом 3, или, что еще лучше, в монгольской степи, в двухстах верстах от Улан-Батора (почему-то расстояние в Монголии не хочется измерять в километрах), куда ни одна следственная кобыла не доплетется, изнуренная степью, лучезарным солнцем и подневольной государственной службой.

Реально такого адреса вообще не существовало, но, пока то да се, пока возникнут к нему вопросы, Павел Иванович рассчитывал на быструю скорость самолета, благодаря которой он предполагал оказаться на Кипре, а потом на Канарских островах еще до того, как его о чем-либо пристально спросят.

– Надо, – сказал он, – и всё.

– Пять тысяч долларов, – назвала она сумму, которая казалась ей по тем временам несусветно большой, пожалуй, даже больше миллиона. Видимо, миллион для нее был накрепко связан с рублями, а это было всего ничего, зато 5000 долларов – деньги.

– Вы в своем уме?

– Ты, батюшка, не ругайся. Я женщина одинокая и натурально тонкая, могу испугаться. Меня и защитить некому. Ты объясни толком, зачем тебе. Может, я и сброшу как-нибудь цену.

Чижиков опешил от минутной жалости к ней. В его фантазии мгновенно промелькнула вся ее жизнь, состоявшая, скорее всего, из убогого детства в провинции, в поселке городского типа, в коммунальной квартире в бараке, с пятью почтовыми ящиками на двери; жалкой юности в общаге какого-нибудь техникума связи; вечно пьяного мужа или вообще без мужа, что еще хуже; вся дальнейшая жизнь ради продажи почтовых марок, конвертов и прочих принадлежностей бога Гермеса, покровителя торговли, воров, посланников и глашатаев, заключавшаяся в склеивании конвертов, приклеивании марок и прочих нехитрых почтовых действий. И ему стало жаль чиновницу Хвощову. Но он сразу себя одернул – жалость в делах ни к чему хорошему привести не может. Только к ощутимым финансовым потерям, прямо пропорциональным чувству сострадания и милосердия.

– Не расслабляться, – сказал он самому себе строго.

– Может, чайку выпьешь? – спросила Наталья Петровна вкрадчиво, понимая, что загнула с ценой, назвав несусветные по тем временам деньжищи, и желая раздобрить Чижикова, который уже вскочил и чуть было в сердцах не выскочил наружу.

– Чайку так чайку, – согласился Павел Иванович, видя, что почтальонша пошла на попятную.

Она достала из-под стола большой алюминиевый чайник, из каких обычно наливали чай в столовых, две эмалированные кружки с коричневатым налетом, который образуется, если кружки мыть не часто и не сразу, а подождать, чтобы запекся налет, и плеснула по половине темной жидкости, напоминающей по виду чай, а по запаху – замоченный в бане веник.

– С обеда остался, – сказала она.

Чижиков поморщился, из вежливости для виду будто попробовал губами мутную холодную жижу, но так, чтобы не коснуться губами ни жидкости, ни кружки, учтиво заметив, что пришел по делу, а не чаи с плюшками распивать.

– А плюшек-то по нашей бедности-то и нету, – сказала чиновница, приняв замечание гостя за чистый алтын.

– Это я так, образно, – пояснил Чижиков.

– Пятьсот, – сказала Наталья Петровна, – и ни цента меньше.

– В месяц, – поправил Павел Иванович.

– Грабите меня, батюшка, – было похоже, что она уже согласилась, – но лучше без квитанций.

– Так за что же тогда 500 платить?

Наталья Петровна капитально задумалась.

Задумался и Чижиков. Он думал о том, что русские в своем большинстве некоммерческий народ, а торговая жилка – скорее исключение, чем правило, поэтому ему на фоне этого удручающего и бестолкового люда и незначительной конкуренции себе подобных есть много шансов добиться выдающихся успехов в расчете на поживу.

– Боязно по квитанции-то, – сказала Наталья Петровна.

– Так что тут боязно-то? Воровать не боязно, а не воровать боязно? Я отправляю посылку, например, в Монголию, получаю квитанцию, и нет никакой гарантии, что она не потеряется, что вы ее домой не заберете, что Алешка не стырит, что не украдут на сортировке, в почтовом вагоне поезда! Да сколько этих мест, где она может исчезнуть! Так?

– Так, батюшка, всё так. Но ведь в Монголию-то.

– А чем Монголия не нравится?

– Заграница все-таки. Вдруг будут искать?

– Стало быть, нет никакой гарантии, что она будет цела?

– Да.

– Я же предлагаю, что оплачиваю посылку, которая никуда не идет, и получаю посылку, которая никуда не пришла. Плачу за это деньги, как за отправленную посылку, вы мне даете квитанции. Вы получаете деньги. И всё! И никаких претензий с моей стороны. Понятно?

– Нет.

– Да почему же нет?

– Зачем вам надо посылать посылки, которые вы не посылаете?

– А вам это зачем знать, Наталья Петровна?

– Ну как же. Я же за это деньги беру. Может, вы кавказец, а в посылках бомба или вино?

– Да посылок-то никаких нет.

– Но квитанции же есть. Вы лучше приносите посылки, я их оформлю как следует, посмотрю, что там внутри.

– И за это я вам буду 500 долларов платить в месяц? Мне в другом отделении их отправят бесплатно.

– Боязно как-то.

Павел Иванович понял, что здесь толку не будет. Стал раскланиваться, жалея о потерянном времени. На лице Натальи Петровны застыла мука. Она понимала, как посылка может исчезнуть, и в этом она не видела для себя опасности. Но как выписать квитанцию на посылку, которой уже нет или еще нет, она никак не могла взять в голову. Но денег всё же было жаль. Всё время, пока Чижиков собирался на выход, в ней шла борьба, да такая шумная, что Павел Иванович подумал, что в почтовом отделении завелись мыши или крысы едят клей.

– Ладно, – сказала Наталья Петровна, – давайте свои деньги.

– Бабло победило страх, а страх – это зло, – обрадовался Павел Иванович и, весьма довольный, вышел вон.

Интересно, кто это первый сказал? И сразу, что ему пришло на ум, – Солженицын Александр Исаевич. Почему именно он? Непременно он! Наверное, потому, что Солженицын, как поговаривают, косвенно затеял эту новую буржуазную революцию, читай: социалистический переворот наоборот, пошатнул веру в наследие Ленина – Сталина, а потом увидел, куда всех занесло, вдруг опомнился, огорчился и передумал, но было уже поздно поправлять.

Глава 7
Рюрик Хасбулатович Вампохер

Чтобы сэкономить на почтовых издержках и предотвратить неизбежное воровство, которое Павел Иванович после разговора с Хвощовой посчитал фатальным, наш герой стал фантазировать на предмет других способов поступления фотографий. Ведь если ему удалось хоть как-то договориться с почтовым отделением по месту поступления писем, то со всеми отделениями по месту отправки, сортировки и транспортировки, где присутствовала шаловливая рука среднестатистического работника министерства связи, договориться было нереально. Оставалось надеяться на авось, потому что русский человек может воровать, а может и не воровать, если ему вдруг приспичит или временно вступят какие-нибудь патриотические или идейные соображения наподобие скреп. Но потом он вдруг опять вспомнит максиму, что «не пойман – не вор», чему всенародно учились испокон веков, и снова примется за свое. И хотя шанс попасть в первую, непредсказуемую фазу всеобщей честности минимальный, но есть, на это можно, но не следует сильно уповать.

Несмотря на этот коренной вопрос российского существования, были и другие сомнения в сотрудничестве с поч той. Особенно хотелось сэкономить на времени доставки. Ради этого Павел Иванович придумал назначить в провинции, то есть по крупным и мелким городам и поселкам городского типа, уполномоченных из неработающего элемента, чтобы они за дополнительную скромную копейку выполняли нехитрую работу, суть которой заключалась в следующем: собирать фотографии на местах, проводить семинары по типу организации сетевого маркетинга и создавать клубы здорового образа жизни на базе снятия родового стресса по фотографии.

В обязанностях уполномоченного было также ходить на почту, принимать конверты заказные и до востребования, раз в неделю передавать письма курьеру, получать от курьера корреспонденцию и снова нести на почту или отправлять с проводниками поездов, если в городе была станция и останавливались прямые до столицы скорые поезда.

Для этой деятельности идеально подходили раскассированные к тому времени интеллигенты, бывшие учителя, инженеры, партийные и профсоюзные деятели не выше производственных парторгов и профоргов, кто еще окончательно не предал партию и атеизм, не сбежал в объятия церквей всех мастей и у кого еще чесалась тогда активность, но применить ее в силу своей идейной и духовной вторичности, без чужой продуктивной идеи и цели им было никак и ни к чему. То есть все те активисты и застрельщики, у кого не было в генах упомянутой выше коммерческой жилки делать деньги из ничего, готовы были устремиться на помощь Павлу Ивановичу.

Чижиков, будучи человеком рассудительным, понял одну прелюбопытнейшую особенность существования: если во Вселенной существует закон всемирного тяготения, то среди людей распространен закон всемирного притяжения. Фактически если у кого появляется необходимость в людях, то оные начинают к нему интуитивно стремиться и вокруг группироваться, причем как раз те, кто в данный момент нужен. И наоборот, если к тебе народ не потянулся, брось это дело и начни искать другое. Не мучь фортуну.

Так, в одном губернском городе, в местном кремле, Чижиков стоял с непокрытой головой возле неогороженного котлована, куда накануне свалился пьяный строительный рабочий из русаков и за ночь замерз при температуре минус 4. Об этом случае говорил весь город, однако новость дошла до Чижикова, когда к нему подошел крупный мужчина с бородкой и разъяснил беду.

– Ужасно, – отреагировал Павел Иванович на известие.

– Яков Геннадьевич Крамской, местный краевед, – представился мужчина, дыша паром, – вообразите, это у нас первый такой случай. И как раз перед праздником.

– Это прискорбно.

– Мэр очень переживает. Боится огласки.

– Думаете, могут снять?

– Думаю, могут.

– А я думаю, что не снимут. Не те уже времена.

– Но кого-то же снимут.

– Кого-то снимут. Прораба снимут.

– Прораба точно снимут.

– А кого еще?

– Кроме прораба, некого и снимать. Разве что бригадира?

– Можно и бригадира.

Павел Иванович внимательно осмотрел незнакомца, не найдя в нем особых изъянов – разве что он был в сандалиях, надетых на белый шерстяной носок. Погода стояла для такой моды не располагающей. Но эту странность наш герой отнес к общему тяжелому положению трудящихся масс всей необъятной страны на тот исторический момент.

– Чем обязан? – любезно спросил Павел Иванович.

– Я, собственно, вот по какому делу. Мне сказали, не имею права говорить, кто, что вам нужны доверенные лица по части одного вами придуманного дельца.

Чижиков удивился, но смолчал. Единственным, с кем он встречался, был мэр города, бывший винозаводчик Бобриков, человек крупный, мощный даже с виду, государственный. Одетый в костюм от «Бриони» и в роговых очках, он заставлял трепетать только одним своим присутствием. А если он говорил слово, то держись! Усмотреть связь между этими двумя людьми не представлялось никакой возможности. Хотя, подумал Павел Иванович, провинция всегда непредсказуема. Вот, к примеру, собрался в кремль на прием к губернатору по случаю тысячелетия города, а стоишь на краю мелкой пропасти, в которой ночью отдал богу душу местный алкаш.

– Допустим. А что вы, собственно, умеете делать? – отвлекся Чижиков от невеселых дум.

– Я умею всё.

– Как всё?

– Понимаете ли, нет, у меня богатая биография. Как бывший военный могу народ вокруг себя собрать, могу интеллигенцию в шеренгу построить. Вот только купать девок в шампанском не приходилось, на Лазурном берегу побывать не пришлось, ну и побить венецианский хрусталь в ресторане тоже пока не сложилось.

– А хочется?

– Очень, – честно признался собеседник. Чижиков оглядел Крамского:

– А не поздновато будет?

– Мечтать никогда не поздно. Понимаете ли, нет?

Яков Геннадьевич оказался при всем человеком вполне образованным, не показывал недостатка в обходительной культуре, а в сандалиях был, видимо, в силу стесненных финансовых обстоятельств. Он проявлял себя к тому же чистюлей и аккуратистом, что было заметно, опять же, по белоснежным шерстяным носкам и по-солдатски подшитому белому воротничку к клетчатой ковбойской рубахе из мягкой фланели. Это выдавало в нем отставного военного еще застойного, брежневского образца, туповатого, однако добродушного, не злонамеренного и мечтающего посвятить остаток жизни, как и его кумир-эпикуреец, приобщению к пошлым ценностям потребительского бытия, с гаражом редких западных лимузинов как компенсацией за скудную советскую молодость, жизнь с очередями за туалетной бумагой и беспросветное существование в военном городке, а в последнее время – за непереносимые переживания о том, что покупная способность пенсии сокращается, как бальзаковская кожа, да и приходит она с перебоями и опозданием по месяцам.

Из всего Чижиков вывел, что Крамской может стать хорошим исполнителем новой коммерческой инициативы, филигранно следующим всем инструкциям, после чего, не отходя от края пропасти ни на шаг, изложил суть дела, дословно пересказав известную статью в «Деловой Правде».

Он был так убедителен, что Якову Геннадьевичу тут же захотелось снять родовой стресс, потому что он мгновенно уверовал, что в его последних сексуальных неудачах эротического характера, несмотря на богатую фантазию, виноват как раз он самый, оглушивший дитятю Яшеньку при рождении, потому как все другие способы преодоления полового бессилия больше не помогали. Даже регулярное хождение в храм, где молился святому Спиридону Тримифунтскому, покровителю мужчин в случае половой нужды и падения уровня тестостерона.

– А как бы мне самому того? – поинтересовался Крамской у Чижикова.

– Это можно. Вам бесплатно или за деньги?

– Бесплатно, конечно.

– То есть без возврата?

– То есть вы не даете гарантии, что стресс когда-нибудь не вернется?

Это надо было хорошенько обдумать. Крамской неожиданно подсказал, что возможен рецидив, что стресс может вернуться, скажем, через полгода, пускай год, как последствие другого стресса. Это во многом меняло дело, расширяло перспективы пополнения кармана и умножения капитала за счет хроников из неврастеников.

– Дорогой ты мой, – закричал Чижиков Крамскому и неожиданно обнял его, отчего тот окаменел.

– Вы даже не знаете, какой вы стервец-молодец! Конечно, с возвратом. То есть я верну фотографию, которую вы мне принесете, с доказательством о снятии родового стресса, – тут он замешкался, потому что на радостях вдруг распахнулась его душа, но он вовремя ее сузил, – отдадите двадцатку потом, с общих дел.

На этом они расстались. Чижиков пошел на прием к губернатору по случаю юбилея города, который не стали отменять из-за траура по погибшему рабочему – слишком значительное было торжество и слишком скромным было несчастье.

На приеме присутствовала вся элита губернии: местные знатные дамы, жены чиновников, сами чиновники, их дети, в том числе и завидные невесты. Роль офицеров, расквартированных в гарнизонах, в городе выполняли казаки, разукрашенные орденами и медалями, глядя на которые складывалось впечатление, что страна с 1985 года непрерывно воюет, а казаки умудряются быть на государственных приемах и одновременно участвовать в боевых действиях на всех фронтах.

Чижиков пригляделся к одному из орденов на груди казака в чине полковника, и он показался ему очень похожим на орден Ушакова I степени, полученный странным образом минуя вторую. Павел Иванович поинтересовался, за какую такую морскую кампанию казачий полковник удостоен высокого генеральского ордена, кавалеры которого в количестве 47 штук были известны наперечет.

– Сильно умный, – сказал обиженный полковник Чижикову, отошел в сторону и направился жаловаться мэру на новенького, непонятно каким образом прибившегося к губернскому кораблю.

– Да и ты сам себе на уме, – крикнул ему вдогонку Павел Иванович, – орденок отстегни, не по чину будет.

Сколько теперь развелось таких самозванцев, думал про себя Павел Иванович, рассуждая о судьбе России, где всегда находятся люди, готовые примазаться к чужим славе и подвигам, чтобы заполучить уважение и расположение окружающих на фуфу. И ладно если просто наслаждаться почетом задарма – так ведь они еще умудряются за это получать финансовые средства, жить безбедно и брать не по чину. Эти ушлые людишки, думал Чижиков, уже захватили половину России, построили себе дома по берегам отечественных и зарубежных водоемов, хоромы с внутренним бассейном и баней, а на чем сделали деньги, что на свет произвели, кроме детей и отходов жизнедеятельности, – неясно.

Одному богу известно, на чем. Скорее всего, присосались к нефтяной трубе или к власти либо потихоньку осваивают налоги, выдоенные из таких фирм, как «Чижиков и К^о». Было видно, что казак задел нашего героя за живое, потому выходило: орден – хоть и дешевая подделка и пустяк, зато содержание казака было на его, Павла Ивановича, кровно заработанные деньги, а их было жаль.

Разволновавшийся Чижиков пошел подкрепиться бульоном с расстегаями, любезно представленными в губернском меню. Он всегда ел, когда был нервно возбужден, поэтому наел себе небольшое плотное брюшко. Еда была отменной, и Павел Иванович попробовал практически всё: и икру, и семгу, и даже местный борщ, к которому отдельно подавалась гречневая каша – местный деликатес, который, как его здесь же научили, следует есть по-особому, зачерпывая борщ ложкой уже с кашей внутри. Так ему подсказал один местный, оказавшийся на поверку министром туризма. Не помешало под разговор выпить водочки.

Павел Иванович поинтересовался, как тут дела обстоят с дамским полом, до коего у него всегда была охота, но не всегда доходили руки.

– Не считая, конечно, русоволосых несовершеннолетних красавиц, которых пусть обхаживают стройные курсанты местного военного училища, – уточнил Павел Иванович, зная губернские обычаи.

Оказалось, что на месте с этим делом обстояло совсем неплохо, и Исаак Израилевич Фридман – так звали случайного собеседника – указал на двух дам необычайной красоты, вдову и дочь бывшего тоже министра, однако провинциального образования. Павел Иванович обомлел и хотел было попросить товарища познакомить с дамами, но тут его срочно позвали к мэру.

– Ты мне тут народ не баламуть, – сказал мэр Павлу Ивановичу. – Казаки мне город помогают держать в узде. А цацки эти у них – слабость, сам понимаешь. Пусть. Полковник подходы к дискотеке «Пять углов» охраняет, а туда ходит моя дочь. Правильно, Петрович?

– Правильно, – буркнул полковник.

– Ну, иди, иди, – сказал ему мэр Бобриков таким тоном, как отправляют от себя детей или собак, – нам нужно остаться наедине.

Петрович ушел.

– Я слышал, ты хочешь наладить у нас бизнес?

– Хочу. Кстати, Крамской от вас был?

– Знаешь, что характеризует государственного человека? Умение правильно занять оборонительно-наступательную позицию. Например, при либералах дискотека называлась «Пентагон», а при мне – «Пять углов». И теперь ее охраняют казаки.

– Это так. А что от меня-то нужно?

– Я тебе – налоговые послабления для твоего филиала, ты мне – разницу в карман, а если кто от тебя что потребует дополнительно, бандиты, органы, эпидемстанция, пожарные, ты мне скажи, я всё улажу.

– Годится. Всё через Якова Геннадьевича?

– Можно и через него, но иногда сам не забывай заходить.

– А что он пришел в сандалиях?

– Конспирация. Чтобы ты сразу не подумал, что от меня. Мало ли что. Ну всё, сейчас губер придет речь говорить. Я пойду его встречу.

Пока Павел Иванович разговаривал с мэром Бобриковым, дамы исчезли из поля зрения. Чижиков метнулся на поиски, но их нигде не было. Он вышел на улицу, где вкруг стояли казаки и на приблатненный фасон курили модные в их среде папиросы «Беломорканал». Увидев Чижикова, Петрович не сдержался и косо, как урка, на того посмотрел, но Павлу Ивановичу было не до казачьей дерзости.

Он был увлечен романтическими настроениями, не зная пока точно, кем – если не матерью, так дочерью. Не найдя их снаружи, Павел Иванович буквально вбежал обратно в кремлевские палаты, где еще проходило торжество и держал приветственное слово сам губернатор Рюрик Хасбулатович Вампохер, назначенный на должность незадолго до юбилейных торжеств как символ единения великих народов и ценностей на Руси в одну скрепу, прошелся взглядом по всем уголкам в поисках Фридмана, чтобы справиться о дамах, но и тот исчез как бес, то есть провалился.

Чижиков опечалился. Найти дам не представлялось возможным, а спрашивать о них у мэра Бобрикова он посчитал ужасной дерзостью и не по чину.

Так он и уехал из города, не узнав, кто были эти две прекрасные дамы. Но с тех пор он постоянно думал о них и о том, что одна из них могла бы стать его женой, прекрасной во всех отношениях.