Текст книги "Похождения Павла Ивановича Чижикова"

Глава 8
Начало скопления деньжищ

За две недели Чижиков проехал многие крупные русские города – впрочем, были и помельче, – где у него оставались знакомые мэры еще с тех памятных времен, когда он начал приторговывать дешевым спиртом, а те являлись его партнерами как владельцы ликеро-водочных заводов на подземных источниках природных вод. Это потом они все как один ринулись в мэры крышевать свой бизнес, предварительно переписав заводы на жен и детей, а кто по наивности в политику не пошел, очень скоро лишился своего производства средней руки, принудительно отдав его рейдерам или бандитам.

Так он поговорил со многими десятками людей: и с Прасковьей Трезубко, и с Иваном Коломойцевым, Виталием Сердцеедом, Клавдией Подмощовой, Семеном Пальценюхом и с прочими, кто был готов к плодотворному сотрудничеству с центром на местах и кому провинциальное руководство давало зеленую улицу взамен внимания и финансового интереса, – а когда вернулся, его уже ждала убедительная гора писем с фотографиями. И это при том, что он едва приступил к делу, не объехал и трети запланированных городов и не посетил ни одного населенного пункта за Уральским хребтом.

Взяв несколько писем наугад, Чижиков аккуратно вскрыл их костяным ножом – как умелый рыбак вспарывает брюхо свежей рыбы перед тем, как бросить ее в кипящий котелок – и двумя пальцами в резиновых перчатках, чтобы не оставлять следов на глянце снимка, изъял содержимое, как молоку, пузырь или икру.

Корреспонденты все как один жаловались на хвори и превратности судьбы, полагая всему виной родовой стресс. Некоторые писали, что могли бы, конечно, и сами раньше догадаться, в чем причина их бед, потому что это так очевидно и просто, как березовый пень в осенний день. Однако как всё великое элементарно, но никто из обыкновенного населения этого не видит, а только гениям приходит на ум в качестве прозрения, как алкашам белочка, так и они не замечали вопиющего факта, и только великий шаман Ойгюн Байтыр открыл им глаза. И, как следствие, они готовы немедленно испытать на себе живительное действие снятия родового стресса, что сродни окроплению святой водой.

– Попал, в самую точку попал! – радовался Чижиков, разбирая конверты на три кучи. В одной были письма только с фотографиями. Он, не читая, бросил их в картонную коробку, для удобства поставленную справа от письменного стола. В другой были фотографии и платежки, в третьей – фотографии и вложенные купюры.

Чижиков от радости даже поцеловал один такой конверт, вынул двадцаточку в условном денежном эквиваленте, разгладил купюры, заломанные пополам, основал из них первую аккуратную стопочку и несколько минут танцевал вокруг стола лезгинку, модную тогда благодаря ежедневному кавказскому исполнению на Манежной площади до той поры, пока их за это не стали регулярно гонять, а то и побивать любители хоровода и гопака.

Достав следующую купюру и фотографию, Чижиков из любопытства прочел письмо. Старик девяноста семи лет жаловался на то, что у него по ночам стали мерзнуть ноги. Раньше как-то нет, а вот теперь – да. Если бы не это, он себя чувствовал бы вполне здоровым. Он просил снять с него родовой стресс, обвиняя мамашу в неудачных родах, попустительстве и халатности. Конечно, старик по-простому мог бы надеть двойные шерстяные носки, и это было бы самым идеальным решением, но дед поверил в чудо, как русский человек легких путей не искал и готов был заплатить за диво дивное.

Чижиков достал из секретера новенькую печать с подушечкой, подышал на рельефную поверхность, на которой было написано «Родовой стресс снят», приложил ее к обратной стороне пожелтевшей артефактной фотографии деда, на которой тот был не только без зубов, как теперь, но и без штанов, поставил подпись, похожую на прерывистую сердечную электрокардиограмму предпокойника, заламинировал в пластик и отложил снимок на две недели – предположительно, на тот срок, за который фотография могла бы преодолеть расстояние от столицы Русс Улуса до Монгол Улуса, побывать в юрте Ойгюн Байтыра и вернуться без приключений назад.

Чижиков даже представил себе одинокого шамана, мечтательно глядящего на степные звезды через круглую дыру в потолке, как в телескоп, перед тем как затянуть степной планетарий арканом, чтобы не упустить накопленное за день тепло, и улечься спать.

Проделав нехитрую работу со вторым письмом, Павел Иванович приступил к третьему, в итоге увлекся, просидел целый день и узнал много для себя нового и интересного из историй болезней и бед русского человека. К вечеру Чижиков к письмам охладел и перестал их читать, а только вспарывал и сортировал, потому что все они были однотипны: их содержание можно было описать словами «всё ужасно», «пиши пропало» и «доколе». Гора писем, однако, не очень уменьшилась, зато радовали и росли пачка денег, перехваченная аптечной резинкой, и стопка банковских квитанций, подтверждавших поступление денег в банк к Вальдемару Треффу, на поверку оказавшемуся тоже жуликом и прохвостом с той только разницей, что не мошеннического, а грабительского уклона.

Павел Иванович подумал, что если так дальше пойдет, то ему одному не осилить и придется нанять сотрудников, чтобы те смогли справиться с лавиной писем страждущих и дело не захлебнулось бы в потоке взбесившейся народной стихии. Можно было бы не отвечать и не обрастать людьми, а просто собрать денег, сколько получится, и убежать, но этот вариант был достоин обыкновенного жулика, а не такого серьезного коммерсанта, как Павел Иванович, которого жуликом и не назовешь, потому что он нацелился создать новое производство, наладить конвейер, удовлетворить всех жаждущих и страждущих и только потом отправиться жить на Лазурный берег или Канарские острова, свернув, а лучше передав бизнес в надежные руки, – например, родному сыну, будущее появление на свет которого было давно осуществлено в мечтах до такой степени, что превратилось в неизбежность, данность, ради которой оставалось сделать всего шаг – жениться. И уже имелась на примете невеста.

Он уже видел себя русским Биллом Гейтсом, человеком, создавшим империю в гараже буквально из ничего. Да, он не сам придумал родовой стресс, но и Билл не сам выдумал математику, кибернетику, не первый изобрел вычислительную технику, зато смог создать такую операционную систему, от которой деньги потекли в его карман сами собой. Чижиков отметил, что его схема хотя и аналоговая, классическая, традиционная, без информационных понтов, но не менее сложная и многообещающая по части поступления денежных средств, а может, в некотором смысле и более перспективная, потому что потребности в операционной системе Windows есть далеко не у всех, а родовой стресс коснулся каждого, кто родился, – следовательно, у его бизнеса есть потенциал более чем в 7 миллиардах случаев и неоспоримая монополия до тех пор, пока за нее не взялся одноименный антикомитет, ревностно следящий, чтобы деньги не текли в одни руки.

Помножив количество людей на скромную сумму, взятую по минимуму в 20 у. е., доступную в оздоровительных и чудотворных интересах любому финансовому пигмею, наш герой впал в такое эйфорическое состояние, в каком, пожалуй, не пребывал ни один человек со времен полета Гагарина или взрыва водородной бомбы, когда от рождения беззащитный перед природой индивид даже по сравнению с родственницей обезьяной содрогнулся от ощущения своего бесконтрольного могущества и величия над Вселенной и натурой.

К тому же нашего героя осенила та мысль, что хорошо бы в перспективе, через политиков, добиться введения обязательной процедуры снятия родового стресса по опыту диспансеризации или прививки от кори с соответствующей оплатой услуг посреднической фирмы «Чижиков и К^о» через больничную кассу. Павел Иванович понимал, что для этого ему придется взять в долю какого-нибудь крупного политика, а то и министра, если не самого Терентия Терентьевича Медякина, поделившись будущим капиталом с его дочкой, женой или с тем, кто у него там есть в доверительных лицах. Без этого было бы уже никак.

Цифры, которые шальным цунами вертелись в его голове, уже в несколько раз превышали годовой бюджет российского государства на тот неудачный год, в который Чижикову, наоборот, шло богатство. От этих сумм, еще пока недополученных, он почувствовал себя небывало могущественным человеком. Но, припоминая, чем чревато в таких случаях отсутствие прямого покровительства, осторожный Павел Иванович испугался и стал, что называется, искать подход.

Но прежде всего он с перепугу завел себе телохранителя. Им стал бывший милиционер Плутарх Иванович Перловка, раскассированный из органов за то, что перестал помещаться грозным и громоздким телом в оперативную малогабаритную «Ладу» и полгода ездил на задания в трамвае, прибывая на место преступления к шапочному разбору, когда все бандиты были либо застрелены, либо задержаны согласно оперативной разнарядке, а все вещдоки собраны и погружены в милицейскую «буханку». Он был как две капли воды похож на удава, который проглотил бегемота. За ним нашего скромно-рослого Павла Ивановича вообще не было видно, что затрудняло определить, где он есть на самом деле и есть ли он здесь вообще, пришел он или еще в пути; присутствовала определенная мистика, что было важно при его нынешних стремглав скапливавшихся деньжищах. Ведь всегда найдутся шустрые людишки, которые будут на них зариться как на свои.

Глава 9
И глаза его увлажнились

С того времени фирма ООО «Чижиков и К^о» стала разрастаться на манер родной российской державы в эпоху казачьего похода Ермака, положившего начало добровольному присоединению Сибири, однозначно в назидание губернскому атаману Петровичу, незаконно присоединившему к своему участку пять га общего леса, самозваному орденоносцу и охранителю спокойствия у дискотеки «Пять углов». Помещения, наспех снятого зимой в подвале на Маросейке, прямо под всегда открытыми летом настежь окнами морга, откуда несло смесью хлорки, гнилья и формалина, катастрофически не хватало. Павел Иванович отыскал огромный ангар в районе убитого младолибералами автозавода – там, где когда-то были мощные цеха по производству советских автомобилей ортопедической внешности. Его не смущало, что придется вложить большие деньги в реконструкцию и ремонт здания, похожего теперь на отхожее место для всего микрорайона. Он понимал своим хозяйственным умом, что при той шальной инфляции, подаренной народу оголтелыми шоко-либералами, это, безусловно, лучшее капиталистическое вложение.

Он самым активнейшим образом принял участие в строительстве и модернизации здания, умудрялся следить за кражей кирпича и раствора, сам показывал нерадивым строителям, как правильно делать кладку из силиконового кирпича и выметать строительный сор, при этом так виртуозно управлял метлой, будто происходил из дворников, а не от партийца среднего звена. Откуда он это знал? Известно еще со времен Генри Форда, что любой рачительный хозяин и капиталист, руководствуясь логикой и здравым смыслом, может научить любого рабочего, мастера и профессионала его же собственному ремеслу, даже если отродясь, кроме книги, скрипки и столового прибора, ничего в руках не держал.

По мере того как объект приобретал плановый вид, туда заселялись молодые люди. Они сновали с бумажками по центральному залу, заставленному столами под красное дерево, по темно-зеленому ковролиновому покрытию, сидели на подоконниках, на столешницах, беседовали в кулуарах, курили в беседке под окнами кабинета Павла Ивановича, обмениваясь опытом, проводили семинары и мастер-классы с приезжими сотрудниками из периферии и представителями на местах, словом, осуществляли бурную и громоздкую деятельность, постепенно выходящую из-под отеческого контроля Чижикова.

По мере процветания империи наш герой прикупил землицы в ближнем пригороде с прицелом на далекое будущее, поделил на участки помельче, построил дома и коттеджи вокруг собственного замка и переселил туда самых достойных сотрудников с семьями, связав их не только с собой, но и с землей и кредитами под щадящие проценты, которые взыскивались потихоньку из зарплат и бонусов, не причиняя никому особого беспокойства. Счастливцам завидовали остальные и ждали, когда Павел Иванович снова прикупит землицы и они тоже смогут переселиться и обжиться на новом месте. Но земля дорожала, а Чижиков как-то не шевелился, тем самым создавая внутренние недовольства, разделив сотрудников на классы землевладельцев, квартировладельцев и лиц съемного жилья.

– Мы вчера такой шашлычок с Петром Андреичем сбацали, – рассказывал в курилке тот, кто жил неподалеку от дворца.

– А ко мне вчера сосед приходил пульку расписывать, – делился другой, но доходом и рангом пониже.

– А я вчера отвозил хозяину плату за жилье на другой конец города, – говорил с завистью третий.

– Хорош курить, молодежь! – иногда покрикивал Павел Иванович, выглядывая наполовину из окна, после чего сотрудники мгновенно разлетались по своим местам, как напуганные коты.

В какой-то момент Чижиков задал себе вопрос: а что, собственно, делают здесь все эти хорошо одетые люди на мои деньги? И не мог дать ответа. Вникнуть же во всю эту суету ему не позволяли занятость и мудрая лень.

Иногда он встречал у себя уполномоченных, с кем был знаком лично и кто самостоятельно привозил мешками письма с фотографиями и деньгами. Они ценили свою службу, потому что она давала им хороший доход, хотя, наверное, и подворовывали. Но не сильно, иначе это бы всплыло – они были людьми старой закалки, понимали ответственность и знали скромную меру хищения. Павел Иванович с удовольствием перетащил бы кое-кого из них из провинции в центр ради усиления, но, во-первых, он боялся оголить форпосты бизнеса на местах, а во-вторых, многие из них были необучаемы новым средствам ведения коммерции из-за своей отсталости или природной тупости. Поэтому Чижиков предпочитал у себя в новом офисе людей с университетским, а еще лучше – с заграничным образованием, коих в России развелось к тому времени несчитано числом.

С некоторыми из уполномоченных на местах из простых, навещавших иногда центральный офис, Чижиков охотно обедал в собственном ресторане, открытом добродушным хозяином из гуманитарных соображений и нежелания платить кому-то постороннему втридорога за еду, когда есть возможность сэкономить и не заплатить – главный принцип успешного бизнесмена во все времена.

Здесь столовались все сотрудники за очень умеренные деньги. Еда была советского образца, то есть многонациональная и вкусная, насколько бывает вкусной такая еда, жирная и тяжелая, рассчитанная на российский, сибирский, кавказский, промозглый и суровый климат, требующий огромных калорийных затрат для сносного выживания, когда большая часть года – зима, а всё остальное время – жалкие потуги на лето. Правда, новая офисная мелюзга, все эти тощие гуппи, барбусы и скалярии, следя за фигурой, воротили от еды носы и фыркали на селедку под шубой и салат оливье, предпочитая модные суши и тэрияки, но появлялись в ресторане ежедневно и уминали за обе щеки. «Лживый и нелицеприятный народец», – думал о них Павел Иванович, встречаясь с ними ежедневно в ресторане.

– Ну чего им не хватает? – обратился он к заехавшему ненадолго Крамскому, приглашенному ради душевной беседы отобедать чем бог послал под водочку, настоянную на хрене, собственного чижиковского производства.

– Я бы за жизнь в столице всё отдал, – мечтательно произнес Крамской свою заветную мысль.

– А переезжай-ка ко мне сюда! – воодушевился Чижиков.

– Нет, это я так, образно сказал. Я только что дом построил. Баню. Рыбалки у вас тут нет.

– Дом продашь, рыбалку я тебе организую.

– Трудно сейчас сниматься с места. Только-только зажил.

А ведь действительно, Яков Геннадьевич купил себе аж двадцать соток земли у реки на краю леса, поставил трехэтажный каменный дом для себя и молодой сожительницы, которая его терпела вместо жены, отправленной в отставку с появлением больших денег, и двухэтажный гостевой дом с баней. Между ними он вырыл бассейн. Нанял кухарку и прислугу. Вообще-то и сам он круто изменился: сменил сандалии с белыми носками на туфли из кенгуру, очки купил роговые и внешне был больше похож на преуспевающего губернатора в любимчиках у высшего руководства, чем на сотрудника, честно сказать, шарашкиной конторы «Чижиков и К^о» с явной претензией на мировое господство в области одурачивания простаков.

– Как там у нас дела на местах?

– Нормально пока, но надо что-то новенькое придумывать. Интерес падает, медленно, но неукоснительно.

– Мы над этим думаем. Есть предложение?

– Отдайте мне соседнюю губернию.

– Так ведь там есть свой уполномоченный.

– Да что он там приносит. Слезы. А я подниму оборот. И мне хорошо, и вам.

– Нехорошо как-то, Яков Геннадьевич. Нехорошо конкурировать со своими.

– Так а что делать, если от этого вашего уполномоченного мало толку?

– Не кажется вам, Яков Геннадьевич, что уха немного кисловата?

– Похоже на то.

– Лимонной кислоты перелили.

Павел Иванович позвал повара и стал его отчитывать за проделки и недочеты.

– На, сам пробуй. Мне кисло, ему кисло, а тебе в самый раз. Что, вкусы у нас не сходятся?

– О вкусах, Павел Иванович, не спорят, как говорится.

– Вот именно, уволю тебя, чтобы не спорить о вкусах. Я есть хочу, и мне надо, чтобы твой вкус совпадал с моим. Чтобы совпадал с его вкусом, а не наоборот. Даже китайцы подстраивают свою кухню под наш ранжир. Люди с тысячелетней культурой чревоугодия не пытаются нас учить и перевоспитывать, зато ты, деревенщина из простых, навязываешь нам свой смак.

– Сейчас сменю, – сказал повар и засуетился.

– Какой еще дурак тебя на такую зарплату возьмет?

Он хотел сказать: «Кто тебя, дурака, возьмет», но получилось то, что получилось.

– Быстро, – скомандовал Чижиков повару, раздраженный своей оплошностью.

Тот мгновенно исчез и почти сразу вернулся, но с борщом.

– Это другое дело, – сказал Павел Иванович, отведав борща, и стал быстро черпать и громко отхлебывать, как невоспитанный ребенок, которого нетерпеливые пацаны ждут во дворе играть в футбол, чем поверг Крамского в недоумение и оторопь.

– Может, когда захочет, – сказал хозяин, покончив с борщом, который был, между прочим, третьего дня.

Чижиков сам обедал на фирме почти каждый день. Ему обычно приносили на подносе прямо в кабинет, но он и сам лично проверял, чтобы у сотрудников было всё то же, что подавали ему с гостями в ресторане. Но его всё равно обманывали. Ему подносили еду, которую готовили на завтра, так что у него было всегда свежее, а у всех остальных – как минимум суточное.

Он снова позвал повара и стал проводить с ним, как говорили в старину, распеканцию.

– Скажи мне, дружище, почему у нас люди не доедают? Почему всё остается на тарелках и летит в помойку?

– Я почем знаю? – прикинулся повар дурачком.

– Не знаешь, почему много отходов? Нет?

– Публика у нас такая, неблагодарная.

– Готовишь, ты, братец, плохо.

– Помилуйте, Павел Иванович. Только что похвалили.

– А почему не едят?

– Так ведь не французы мы с их порциями величиной с блоху.

– Стало быть, от щедрости нашей все наши беды?

– Выходит, что так.

У Павла Ивановича, как у любого рачительного хозяина, иногда случался острый приступ экономии, когда из всего негодного, даже самого непотребного, хочется произвести прибыль.

– Слушай сюда внимательно, – сказал Павел Иванович повару, – когда я вижу, сколько пропадает еды, у меня сразу болит душа и требует от моего мозга, чтобы он, в отличие от ленивого твоего, напрягся и придумал кое-что, чтобы эти несъеденные продукты приносили человечеству дальнейшую пользу. Тем более что все продукты девственной свежести и превосходного качества. Вот ты, голова, об этом думал?

– Можно в сарае завести с десяток поросят и кормить их помоями, как это делают обыкновенно при столовках и кафе.

– Как вас называть? – спросил Крамской.

– Повар Алямсов.

– Неужели-таки Алямсов?

– По папе.

– А по маме?

– По маме я Егор Помоев.

– Я даже представил себе, как запах свиней будет радовать со двора сотрудников фирмы, – сказал Крамской.

– Я как-то об этом не подумал.

– Так у него свой интерес, – вмешался Чижиков, – я его прекрасно понял. Вонь сможет покрыть запах прокисшей помойки нашего двора, как боров молодую свинку.

Повар покраснел. Вывоз отходов был на его совести.

– Да и свинина у нас в ресторане не особенно в ходу, – сказал он невпопад.

– Надо придумать, как бы половчее переработать недоеденные остатки первого потребления, – Павла Ивановича понесло в модном теперь направлении другого толка, – в экологически дружественные природе продукты второго поколения, то есть в секонд-фуд. Взять в пример сеть магазинов секонд-хенд, куда сносят на продажу ношеное и не очень и где попадаются вещички даже весьма себе ничего для тех, кто дорогие магазины привык обходить околицей.

– А что так сложно? – спросил повар. – Проще никак нельзя?

– Проще только на кухне у меня воровать.

– Когда это было?

– Когда в рефрижератор якобы молния ударила, а на самом деле бомжи костер развели на крыше. И никто неделю в холодильник не заглянул.

– Вы опять об этом, – с укоризной сказал повар и точно обиделся.

– Сколько туда входит тонн, восемь?

– Да.

– А протухло?

– Двенадцать. Ну вот, опять? – уже с досадой и упреком сказал повар Алямсов. – Милиция была, покражу не доказали. Сказали, что за неделю гниения и брожения добавился вес.

– Доказали бы, ты бы не тут сидел. То есть не стоял, – поправился Чижиков. – Понял?

– Понял.

– Ну, слава богу, что понял. Зато теперь будем поставлять в консервах в вечно голодную Африку, – к чему относилось это «зато», до сих пор загадка.

– Проще всего будет с мясом, курами и котлетами, простыми и по-киевски, – с уверенностью армейского знатока предложил Крамской. – Если эти остатки измельчить и провернуть через мясорубку, то их можно обратно переработать в котлеты «Домашние». От обычных они будут отличаться только тем, что у котлет первого потребления панировочные сухари хрустят снаружи, а у второго потребления – панировка внутри.

Павел Иванович задумался. Намечалось интересное побочное производство, опять же, ни на чем, но обещающее солидные барыши.

– К примеру, рыба, жаренная в тесте, легко перерабатывается в фаршированную рыбу «а-ля кошер-стайл», для которой по рецепту нужны рыбный фарш, мука и яйцо.

– Еще проще будет с переработкой первых блюд, – внес предложение в своей манере повар Алямсов. – Если супы слить в один котел и сварить с остатками копченой осетрины, то получится уха сборная по-царски, если борщ переварить с рыбой, то это будет рыбный свекольник, а если харчо запахнет рыбьим жиром, то это уже отборная уха по-батумски.

Чижиков и Крамской от такого предложения дурно поморщились, но смолчали.

– С салатами будет обстоять хуже, – продолжал повар Алямсов, будто давно вынашивал в голове проект Чижикова, только не имел счастья им поделиться, – особенно с селедкой под шубой, оливье и мимозой. В какой последовательности их ни смешивай, всё равно получается эстетически не очень привлекательный продукт бурого цвета.

– В таком случае подсказываю, – ответствовал Чижиков. – Смешай с заплесневелыми помидорами, перетри в питательную пасту, залей в тюбики, назови красиво на французский манер, хоть «Паста а-ля Бурбон», и продавай как новый продуктовый бренд вместо уже надоевших протеиносодержащих пищевых соусов и добавок.

– Точно, как я сразу не догадался?! – Алямсов даже ударил себя ладонью по лбу, как это делают отпетые дураки.

– Слушай сюда. Если этой пастой намазать булочку с кунжутом, положить туда котлету секонд-фуд, украсить нарезанными кружочками из остатков соленых помидоров, огурцов, красного перца и добавить щепотку квашеной капусты, то можно легко составить конкуренцию известному на весь мир ресторану быстрой еды. Откроем филиалы по всей стране, а ты будешь старшим, если захочешь.

Повар еще раз обалдел. Его только что чуть было не уволили, и он сильно испугался, до легкого испражнения, а теперь перед ним раскрывались мечтательные, подслащенные перспективы. Он из благодарности согнулся, прогнул спину, выставив кокетливо задницу, одновременно задрал подбородок и протянул руку ладошкой вверх. Но Чижиков ничего этого не видел, он сосредоточился на другом.

«Секонд-фуд – новое экологичное направление для тех, кто любит хорошо и вкусно поесть практически задаром, из переработанных высококачественных исходных продуктов первого потребления», – написал Павел Иванович на бумажной салфетке слоган, прищелкнул языком и, довольный, положил в карман пиджака с перспективой озадачить Семена Зряченского – прессу сенсационной и продажной ориентации в одном лице.

– Пошли, – сказал он Крамскому, встал из-за стола и вытер салфеткой рот. В этот момент мысль его резко переменилась.

– Знаешь что, Яков Геннадьевич, а бери-ка ты соседний регион под свой дополнительный контроль, только не втихаря, а как руководитель федерального округа, солидный администратор, а сосед пусть пойдет к тебе в подчинение без понижения в должности. И мне хорошо, и тебе прибыль, и есть чем заняться в перспективе дальнейшего роста.

– Государственный вы человек, вам бы губернией, да что там губернией, страной, да что там страной – самой заграницей управлять! – сказал с умилением Яков Геннадьевич, попутно благодаря Всевышнего, что довелось когда-то встретить Чижикова на краю скорбной ямы. И даже пустил слезу. Не сдержался и Павел Иванович – его глаза тоже увлажнились, и ему стоило усилий, чтобы не зарыдать в ответ.

Он хотел было дать Крамскому поручение разыскать тех двух губернских дам, одна из которых могла бы стать Павлу Ивановичу лучшей женой, но как-то постеснялся, решив переслать это поручение как-нибудь в письменном виде, обезличенно, в ничего не значащей разнарядке или в циркуляре по фирме и без объяснения причин такого интереса.