Текст книги "Половинный код. Тот, кто убьет"

Мой отец

Я стою в ванной перед зеркалом и смотрю на свое лицо. Я совсем не похож на мать или на Аррана. Моя кожа темнее, чем у них, с оливковым оттенком, и волосы совершенно черные, но главное отличие – глаза.

Я никогда не встречал своего отца, не видел его фотографий. Но я знаю, что мои глаза такие же, как у него.

Самоубийство матери

Джессика еще раз бьет меня рамкой по лицу, очертив в воздухе очередную диагональ.

– Никогда больше не трогай это фото.

Я стою неподвижно.

– Ты слышишь?

На углу рамки осталась моя кровь.

– Она умерла из-за тебя.

Я отхожу к стене, а Джессика истошно вопит:

– Это из-за тебя она покончила с собой!

Второе уведомление

Помню, как дни напролет шел дождь. День за днем лило и лило, так что даже мне надоело бегать в одиночестве по лесу. И вот я сижу за кухонным столом и рисую. Бабушка тоже на кухне. Да она всегда здесь. Бабушка старая и худая, кожа у нее сухая и прозрачная, как обычно и бывает у стариков, но талия еще тонкая и спина прямая. На ней всегда какая-нибудь клетчатая юбка в складку и ботинки или резиновые сапоги. Она ведь все время на кухне, а пол там грязный. Потому что дверь на улицу всегда открыта, даже в дождь. Со двора, ища укрытие от дождя, забредает курица, что даже для бабушки уже слишком: внутренней стороной обутой в сапог ноги она осторожно выталкивает ее за порог и закрывает дверь.

На плите пыхтит горшок, узкий столбик пара поднимается над ним и быстро уходит вверх, под потолок, где расширяется, превращаясь в облако. Из тумана свисают пучки зеленых, серых, синих и красных трав и цветов; там же, в тумане у потолка висят в корзинках и сетках корни и луковицы. На полках рядами стоят стеклянные банки с сиропами, сушеными листиками, зернами, притираниями, снадобьями, а некоторые просто с вареньем. Покоробленная от сырости дубовая столешница завалена разными ложками – металлическими, деревянными, костяными, длинными, как моя рука, или коротенькими, как мой мизинец. Из колоды для рубки мяса торчат ножи, тоже разных размеров; некоторые намазаны какой-то пастой и лежат на доске для шинковки. Тут же стоят ступка с гранитным пестиком, две круглые корзинки и еще банки, банки и баночки…

На двери висят шляпа с сеткой, как у пасечников, коллекция передников и черный зонтик, изогнутый, как банан.

Все это я и рисую.

Я сижу с Арраном и смотрю по телеку старый фильм. Арран любит старое кино. Для него чем старее, тем лучше, а я люблю сидеть как можно ближе к нему. Мы оба в шортах: ноги у нас обоих худые и бледные, только его совсем бледные и дальше моих торчат за краем старого мягкого кресла. На левой коленке у него маленький шрам, на правой голени другой, побольше. Кудрявые светло-русые волосы почему-то никогда не закрывают ему лицо. У меня волосы длинные, черные и прямые и вечно свисают так, что закрывают мне глаза.

На Арране поверх белой футболки синяя вязаная жилетка. На мне старая красная футболка Аррана – его подарок. Я прижимаюсь к нему – он теплый, а когда я смотрю на него, он отрывает взгляд от экрана, медленно поворачивает голову и смотрит на меня. Его движения напоминают мне замедленную съемку. Глаза у него светлые, серо-голубые, с серебряными блестками; кажется, он даже моргает очень медленно. Доброта сквозит в каждом его движении. Как здорово было бы походить на него.

– Тебе нравится? – спрашивает он неспешно.

Я киваю.

Он обнимает меня одной рукой и снова поворачивается к экрану.

Лоренс Аравийский проделывает свой фокус со спичкой.

Позже мы сговариваемся повторить его. Я беру из ящика в кухне коробку спичек, и мы убегаем в лес. Я несусь впереди, чиркаю спичкой и держу ее большим и указательным пальцами, пока она не гаснет, полностью сгорев. Мои короткие, худые пальцы с ногтями, обгрызенными почти до корней, чувствуют боль, но я не выпускаю обугленную спичку.

Арран пытается повторить фокус. Но у него не выходит. Он похож на человека из кино. И спичка у него падает.

Когда Арран уходит домой, я опять проделываю то же самое. Это просто.

Мы с Арраном пробираемся в спальню к бабушке. Там стоит странный крепкий запах какого-то лекарства. Под окном – дубовая шкатулка, в которую бабушка прячет Уведомления от Совета. Мы садимся на ковер. Арран открывает крышку шкатулки и вытаскивает второе Уведомление. Оно написано на толстом желтом пергаменте, по которому вьются серые хвостатые буквы. Арран, как обычно, читает медленно, четко произнося каждую букву.

Уведомление о решении Совета Белых Ведьм

Англии, Шотландии и Уэльса.

В целях обеспечения безопасности и защиты всех Белых Ведьм, Совет намерен продолжать политику Заключения и Наказания, применяемую ко всем Черным Ведьмам, как совершеннолетним, так и не достигшим семнадцатилетнего возраста.

В целях обеспечения безопасности и защиты всех Белых Ведьм вводится ежегодное Освидетельствование совершеннолетних и несовершеннолетних ведьм смешанного Черного и Белого происхождения (Б 0.5/Ч 0.5). Результаты каждого Освидетельствования будут учитываться при определении каждой несовершеннолетней Ведьмы при ее совершеннолетии как Белой (Б) или Черной/Не Белой (Ч).

Я не спрашиваю Аррана, какой Код получу я – Ч или Б. Я знаю, что он не захочет меня огорчить.

Наступает мой восьмой день рождения. Надо ехать на Освидетельствование.

Здание Совета холодное, в нем полно серых каменных коридоров. В одном из них мы с бабушкой сидим на деревянной скамье и ждем. Я трясусь от холода, когда, наконец, появляется парень в белом халате и тычет пальцем в комнатушку слева от нашей скамьи. Бабушку туда не пускают.

В комнате сидит женщина. На ней тоже белый халат. Она зовет парня, который меня привел, Томом, а он ее – «мисс Ллойд». Ко мне они обращаются одинаково – «Неопределенный Код».

Они велят мне раздеться.

– Сними одежду, Неопределенный Код.

Я снимаю.

– Встань на весы.

Я встаю.

– Подойди к стене. Мы должны измерить твой рост. – Они измеряют. Потом фотографируют меня.

– Повернись боком.

– Встань подальше.

– Лицом к стене.

И оставляют меня разглядывать мазки от кисти на сверкающей кремовой краской стене, а сами разговаривают и убирают свои инструменты.

Потом они велят мне одеться, и я одеваюсь.

Они выводят меня в коридор и подталкивают к той же скамье. Я сажусь, но не смотрю на бабушку.

Дверь напротив отделана темным дубом, и через какое-то время ее открывает мужчина. Огромный охранник. Он тычет пальцем сначала в меня, потом в комнату за своей спиной. Когда бабушка начинает вставать, он говорит ей:

– Не вы.

Комната для Освидетельствований длинная, с высокими потолками и стрельчатыми окнами, прорезанными в двух стенах выше человеческого роста. Потолок сводчатый, с деревянными балками. Мебель деревянная. Огромный дубовый стол занимает почти всю ширину комнаты, отгораживая от меня трех членов Совета. Они сидят у его дальнего конца, на высоких резных стульях, как короли.

В центре сидит седая старуха, худая и такая бледная, как будто из нее высосали всю кровь. Справа от нее пампушка средних лет, у нее очень черная кожа, а волосы гладко зачесаны назад и туго стянуты. Мужчина слева еще моложе, он стройный, с густыми, светлыми до белизны волосами. На каждом из троих белые мантии из какой-то груботканой материи, которая странно переливается, когда на нее падает солнечный луч.

Слева от меня появляется стражник, а тот, который открыл дверь, остается стоять за моей спиной.

Женщина в центре говорит:

– Я – Глава Совета. Мы хотим задать тебе несколько простых вопросов.

Но задает их не она; другая женщина делает это за нее.

Она не торопится. У нее есть список вопросов, и она не спеша произносит их. Есть вопросы легкие вроде: «Как твое имя?». Есть и намного сложнее: «Знаешь ли ты травы, которые вытягивают из раны яд?»

Каждый вопрос я обдумываю, решая, на какой вопрос стоит отвечать, а на какой – нет. Я ведь тоже никуда не тороплюсь.

Когда список у женщины заканчивается, Глава Совета задает вопросы сама. Они совсем другие, и ее интересует мой отец. Вот она и спрашивает: «Твой отец когда-нибудь пытался найти тебя?», «Ты знаешь, где находится твой отец?» Она даже интересуется: «Ты считаешь своего отца великим колдуном?», «Ты любишь своего отца?»

Я знаю ответы на ее вопросы, но ей не говорю.

Покончив с вопросами, они начинают перешептываться. Блондин велит охраннику привести бабушку. Глава Совета аккуратно подзывает ее к столу интересным жестом. Можно подумать, что бабушка попалась на крючок, а она вытягивает леску своей худой белой, как тесто, рукой.

Бабушка стоит рядом со мной. У нас с ней с раннего утра росинки маковой во рту не было, может, оттого у нее такой измученный вид. Она кажется такой же старухой, как Глава Совета.

Глава Совета говорит ей:

– Мы произвели Освидетельствование.

Другая женщина пишет что-то на пергаменте и теперь протягивает его через стол со словами:

– Пожалуйста, подпишите, если вы согласны.

Бабушка подходит к столу, берет пергамент и возвращается к тому месту, где стою я. Тут она останавливается и начинает читать вслух. Молодец бабуля.

Объект освидетельствования Натан Бирн

Код рождения Б 0.5/Ч 0.5

Пол мужской

Возраст объекта 8 лет

Дар (для лиц старше семнадцати лет) не относится

Уровень интеллектуального развития не определен

Особые способности не определены

Целительские способности не определены

Языки не определены

Примечания объект не отвечал на вопросы

Присвоенный код не определен

Тут я впервые за весь день широко улыбаюсь.

Бабушка подходит к столу, берет у женщины шариковую ручку и размашисто, с росчерком, расписывается.

Глава Совета снова обращается к ней.

– Поскольку опекуном мальчика являетесь вы, миссис Эшворт, ваша задача позаботиться о том, чтобы впредь он активнее вел себя на Освидетельствованиях.

Бабушка смотрит на нее.

– Завтра вы вернетесь, и мы еще раз повторим всю процедуру.

Я хоть целый год могу ходить по одному и тому же кругу, лишь бы они писали «код не определен», но наутро бабушка говорит мне, чтобы я ответил на какие-нибудь их вопросы, только не про отца. И я отвечаю.

В моем формуляре появляются ответы: в графе «языки» – «английский», «интеллектуальное развитие» – «низкое», а в «примечаниях» – «возможно, не умеет читать». Однако «присвоенный код» по-прежнему остается «не определенным». Бабушка довольна.

День Дарения Джессики

Сегодня семнадцатилетие Джессики. Утро в разгаре, и Джессика еще больше, чем обычно, занята собой. На месте ей не сидится. Ждет не дождется, когда, наконец, получит свои три подарка и станет настоящей взрослой ведьмой. Бабушка готовится провести церемонию дарения в полдень, так что пока нам всем приходится терпеть Джессику, которая вышагивает по кухне, хватая то одно, то другое и бросая, куда попало.

Вот она берет нож, бродит с ним какое-то время, подходит ко мне сзади и спрашивает:

– Интересно, что произойдет в день рождения Натана?

Пробует острие ножа пальцем.

– Если в свой день рождения ему придется пойти на Освидетельствование, то он может пропустить Дарение.

Я понимаю, что она хочет меня разозлить. Не стоит обращать на нее внимания. Я все равно получу свои три подарка. Все колдуны и ведьмы получают три подарка.

Бабушка говорит:

– В свой день рождения Натан получит три подарка. Так было и так будет всегда. Он не исключение.

– Я хотела сказать, что для нормальной маленькой ведьмы плохо, когда она не получает свои подарки.

– Все пройдет так, как тому положено, Джессика. – Бабушка поворачивается и смотрит на нее. – Я сама подарю Натану три подарка, как подарю их тебе, Деборе и Аррану.

Арран подходит и садится рядом со мной. Он кладет ладонь мне на руку и шепчет:

– Жду не дождусь твоего Дня Дарения, Натан. Ты придешь на мой, а я – на твой.

– Кьеран рассказывал мне про одного мальчика-колдуна из Йорка, который не получил свои три подарка, – говорит Джессика. – В конце концов, он взял в жены девушку из фейнов и теперь работает в банке.

– А как его зовут? – спрашивает Дебора.

– Не важно. Он же больше не колдун и никогда им не будет.

– Почему-то я ничего об этом мальчике не слышала, – говорит бабушка.

– Это чистая правда, ведь мне Кьеран говорил, – недобро прищурившись отвечает Джессика. – А еще Кьеран сказал, что с Черными все иначе. Они не просто теряют свои способности. Если Черный не получит свои три подарка, то он умрет.

Джессика ставит нож передо мной на стол и вращает его на острие, держа кончиком указательного пальца.

– Но умирает он не сразу. Он долго болеет: может, год, а может, и два; ему становится все хуже – он слабеет и чахнет, чахнет и слабеет, а потом… – она роняет нож, – одним Черным меньше.

Лучше закрыть глаза.

Арран неторопливо обхватывает пальцами рукоятку и убирает нож со стола, спрашивая:

– Бабушка, а это правда, что они умирают?

– Я не знаю ни одной Черной Ведьмы, Арран, так что не могу ответить. Но Натан наполовину Белый, и в свой день рождения он получит три подарка. А ты, Джессика, прекрати эти разговоры о Черных Ведьмах.

Джессика склоняется к Аррану и шепчет:

– И все-таки любопытно будет за ним последить. По-моему, он сдохнет, как Черная Ведьма.

Я больше не могу сидеть там. Я выхожу и поднимаюсь наверх. Я ничего не бью, не ломаю, просто несколько раз пинаю стену ногой.

Удивительно, но большой торжественной церемонии Дарения Джессика предпочла маленькую, домашнюю. Ничего удивительного в этом нет, ведь Дебора и Арран приглашены, а я – нет. Несколько последних дней я слышал, как бабушка уговаривала Джессику пригласить и меня, но бесполезно, да я и сам не хочу идти. У меня нет друзей, с которыми я мог бы поиграть, и поэтому меня просто оставляют одного дома, а бабушка, Джессика, Дебора и угрюмый Арран идут в лес.

В обычный день я бы и сам ушел в лес, но сегодня я не могу выйти из дома, страшась наказания попробовать один из бабушкиных настоев. Я не хочу из-за Джессики покрываться чирьями и двадцать четыре часа пускать из них желтый гной.

Я сел за кухонный стол и стал рисовать. На моей картинке бабушка проводит церемонию, давая Джессике три подарка. Джессика протягивает к ним руки, но подарки падают на землю. Это настоящая катастрофа, ведь кровь из бабушкиной руки, кровь предков, которую Джессика должна была выпить, яркими красными каплями стекает в траву, не коснувшись ее губ. И Джессика на моей картинке застывает от ужаса, лишенная доступа к трем подаркам и к своему магическому Дару. Картинка мне очень понравилась.

Но вскоре участники церемонии вернулись домой, и по внешнему виду Джессики стало ясно, что она ничего не уронила. Войдя в кухню через заднюю дверь, она объявила:

– Теперь, когда я совершеннолетняя ведьма, мне надо выяснить, в чем именно состоит мой Дар.

Она смотрит на картинку, потом на меня.

– Мне надо на чем-то попрактиковаться.

Мне же остается только надеяться, что она никогда этого не выяснит. Или что ее дар, когда она определит его, окажется простым и безобидным, например, зельеварение, как у бабушки. А еще лучше, если она окажется слабой ведьмой, как большинство мужчин. Но я знаю, что ничего подобного не будет. Ее дар будет сильным, как почти у всех женщин, и она найдет его, и отточит, и использует. Против меня.

Я лежу на лужайке посреди нашего огорода и наблюдаю за муравьями, которые строят в траве гнездо. Я лежу, уткнувшись подбородком в землю. Муравьи кажутся большими. Я подробно разглядываю их тела, как они двигают лапками, как карабкаются, маршируют.

Арран подходит и садится рядом. Он спрашивает, как у меня дела, как школа: обычные вопросы, которые всегда задает Арран. Я рассказываю ему о муравьях, куда они идут и что делают.

Совершенно неожиданно он спрашивает:

– Натан, ты гордишься тем, что Маркус – твой отец?

Муравьи продолжают трудиться, но я на них больше не смотрю.

– Натан?

Я поворачиваюсь к Аррану, и он встречает мой взгляд дружелюбно и открыто, как всегда.

– Он ведь очень сильный колдун, сильнее его никого нет. Ты, наверное, гордишься этим?

Арран никогда раньше не спрашивал меня об отце.

Ни разу.

И хотя я доверяю ему, как никому другому, доверяю абсолютно, все же я боюсь отвечать. Бабушка крепко-накрепко вбила мне в голову, что о Маркусе нельзя говорить ни с кем.

Ни с кем и никогда.

Мне нельзя отвечать ни на какие вопросы об отце.

Любой ответ может быть истолкован Советом превратно: малейший признак сострадания или жалости Белого Колдуна к Черному рассматривается как предательство. Совет поголовно истребляет Черных Ведьм руками своих Охотников. Тех, кого удается захватить живьем, ждет Наказание. Белых Ведьм, которые помогают Черным, казнят. Вот почему я в любое время должен быть готов доказать кому угодно, что сам я Белый, симпатизирую только Белым и все помыслы мои чисто-чисто белые.

Бабушка неизменно внушала мне, что если кто-нибудь спросит меня, какое чувство я испытываю по отношению к Маркусу, то я должен сказать, что ненавижу его. А если не смогу, то лучше промолчать.

Но это же Арран!

Мне так хочется быть честным с ним.

– Ты восхищаешься им? – настаивает он на своем.

Я знаю Аррана лучше, чем кого бы то ни было, мы говорим с ним обо всем, только не о Маркусе. Мы даже об отце Аррана ни разу не говорили. Мой отец убил его отца. Что тут можно сказать?

И все же… мне так хочется довериться кому-нибудь, а Арран самый близкий мне человек, единственный, с кем я могу говорить по душам. И вот он сидит и смотрит на меня, как обычно – добрый и участливый.

Предположим, я скажу ему: «Да, я восхищаюсь человеком, который убил твоего отца» или «Да, я горжусь тем, что Маркус – мой отец. Он самый сильный Черный Колдун на свете, и в моих жилах течет его кровь». И что тогда?

А он все продолжает настаивать:

– Ты ведь восхищаешься Маркусом?

Его глаза, такие светлые и искренние, молят меня поделиться с ним своими чувствами.

Наклонив голову, я отвечаю ему так тихо, как только могу.

Муравьи все еще заняты, перетаскивают добро из старого гнезда в новое.

– Что ты говоришь? – переспрашивает Арран.

Я не поднимаю головы. Но отвечаю немного громче.

– Я его ненавижу.

В этот момент рядом с муравьиным гнездом появляется пара босых ног. Это ноги Аррана.

Арран стоит передо мной и сидит рядом со мной. Два Аррана. У того, который сидит, искажается лицо, и он у меня на глазах превращается в Джессику, на которой трещат по швам шорты и футболка Аррана.

Джессика наклоняется ко мне и шипит:

– Ты знал! Ты ведь все время знал, что это я, так?

Арран и я следим за тем, как она уходит.

Он спрашивает:

– Как ты узнал, что это не я?

– Я не знал.

По крайней мере, глядя на нее, я ничего не понял. Дар у нее впечатляющий.

Первая попытка использовать против меня свой дар Джессике не удалась, но она не сдается. Каждый раз ее маскировка безупречна, а решимости и настойчивости ей не занимать. Она ошибается в главном и не в силах этого признать: Арран никогда не стал бы вызывать меня на разговор об отце.

И все же Джессика не оставляет попыток. Каждый раз, когда у меня возникает подозрение, что Арран на самом деле не Арран, а Джессика, я протягиваю руку, чтобы коснуться его, погладить по тыльной стороне ладони, тронуть за локоть. Если это он, то он улыбается и сжимает мою руку в своих. Если это Джессика, она отдергивает руку. Настолько она себя не контролирует.

Как-то вечером Дебора заходит в нашу спальню, садится на кровать Аррана и начинает читать книжку. Именно так обычно и поступает Дебора; она кладет ногу на ногу, как Дебора, наклоняет голову набок, как Дебора, но мне она все равно кажется подозрительной. Минуту-другую она слушает, о чем мы говорим с Арраном. А кажется, будто читает; вон, даже страничку перевернула.

Арран уходит чистить зубы.

Я сижу рядом с Деборой, не слишком близко. Но я чувствую, что волосы у нее пахнут не так, как обычно.

Я наклоняюсь к ней и говорю:

– Хочешь, я расскажу тебе одну тайну?

Она улыбается.

Я говорю:

– Ты отвратительно пахнешь, Джессика. Если ты не уйдешь, меня стошнит…

Она плюет мне в лицо и выходит из комнаты раньше, чем успевает вернуться Арран.

Но у меня и правда есть тайна. Такая страшная, такая безнадежная, такая нелепая, что я никогда и никому ее не открою. Это секретная история, которую я рассказываю себе вечерами, когда лежу в постели. Мой отец вовсе не злой; он могучий и сильный. И он не забыл про меня… он меня любит. И хочет воспитать меня, как своего сына, научить меня ведовству, показать мне мир. Но Белые Ведьмы все время преследуют его, не давая ему возможности объясниться. Они гоняются за ним, охотятся на него, а он нападает на них лишь тогда, когда они не оставляют ему выбора. Он защищается, иначе погибнет сам. Поэтому он не может забрать меня к себе, ведь это слишком опасно. Но он ждет, когда наступит подходящее время, и тогда придет и заберет меня к себе. В мой семнадцатый день рождения он хочет дать мне мои три подарка и свою кровь, кровь наших с ним предков. И вот я лежу в постели и представляю, как однажды он придет за мной и мы вместе поднимемся в ночное небо и улетим отсюда прочь.