Текст книги "Сестры из Версаля. Любовницы короля"

Марианна

Бургундия

1737 год

Я прочла необычное письмо Гортензии, потом вновь перечитала его. Я качаю головой и поджимаю губы от такой глупости. Как будто это Луиза вываляла наше имя в грязи – наша матушка еще при жизни преуспела в этом, а наш батюшка до сих пор продолжает эту замечательную традицию. И с каких пор наличие в семье королевской любовницы мешало удачному браку? Держу пари, я уже была бы герцогиней, если бы об этом стало известно до моего замужества с ЖБ. И я бы удвоила ставки, предположив, что Гортензия сделает великолепную партию только потому, что об этой связи стало известно, а не вопреки этому.

Так, так, так… Кто бы мог подумать? Скромница Луиза?

Повезло ей. Разве не сказано в Библии о кротких, которые наследуют землю?[10]10
  Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю (от Матфея 5: 5).


[Закрыть]

У меня руки так и чешутся написать Луизе, но я много лет ей не писала и не знаю, что сказать. У нее такая интересная жизнь, она в центре событий, а я застряла в этой Бургундии, где никогда ничего не происходит. Но вместо того, чтобы написать Луизе, я пишу супругу и делюсь с ним новостями, прошу его передать привет моей сестре, когда он в следующий раз окажется при дворе, и выяснить, сможем ли мы от этого что-то выиграть.

Хотелось бы мне самой быть в Версале теперь, когда Луиза является официальной фавориткой короля? Даже не знаю. Сложно представить. Мягкая, симпатичная крошка Луиза, никогда ни с кем не хотевшая ссориться и всегда искавшая покоя и удовольствия. Она на семь лет старше меня. В детстве эта разница огромна, но я, если честно, никогда не относилась к ней как к старшей сестре. Она всегда была такой… вежливой. Скучной. Иногда я вообще забывала о ее присутствии. Помню, как она грезила над наброском портрета своего ужасного мужа и вздыхала от воображаемой любви.

А теперь она любовница короля Франции.

Если бы я отправилась в Версаль, мне пришлось бы кланяться ей, относиться к ней с почтением. Это было бы странно. Все очень-очень странно. Конечно же, у короля есть из кого выбрать, но выбрать именно ее… Ну, я не знаю всей истории. Я ничего не знаю о Людовике, за исключением того, что он король. И этим все сказано, поскольку нет ничего, что было бы недоступно королю Франции или что он не мог бы себе позволить.

Интересно, сколько это еще продлится? Я не могу себе представить, что мужчина, в особенности такой изысканный и жизнелюбивый, каким наверняка является король, так долго находит утешение с милой, но недалекой Луизой.

Но с другой стороны, как я уже говорила, мужчины в основной своей массе – глупцы.

Здесь жизнь продолжает тянуться своим чередом; в деревне она подчинена смене времен года: несколько визитов к знакомым, интересные интерлюдии с ЖБ, когда он наведывается (в последний раз в результате несчастного случая в спальне он потянул руку), и работа в теплице с растениями вместе с Гарньером. Нам удалось вырастить ваниль душистую, но результат не оправдал наших ожиданий: первые плоды оказались сухими и маленькими.

– Нужно больше поливать, – предположил Гарньер. – И, возможно, добавить молока. Остальные пряные травы растут хорошо, и я с радостью ем то, что мы вырастили. Рыба, приправленная куркумой и имбирем, тушенная в сметане, – очень вкусное блюдо, особенно холодным зимним днем.

Я продолжаю проводить много времени за чтением, заказываю новые книги, из которых постепенно собираю свою библиотеку, хотя прочла отнюдь не все, что имелось в замке. Сейчас я читаю все двенадцать томов «1001 ночи». После обеда я просто глотаю великолепие и страсть Персии, полностью затерявшись в горячих арабских песках, возвращаясь к реальности только в конце дня, недоуменно моргая и с отчаянием обнаруживая, что сижу в этом замке в Бургундии, а не в благословенных песках пустыни. Если бы я была Шахерезадой… какую историю я бы рассказала, чтобы протянуть хотя бы одну ночь?

Луиза

Версаль

1738 год

Теперь при дворе все стараются оказаться рядом со мной, в экипаже и за столом меня усаживают на почетное место. В Версале масса людей, но сейчас, когда стало известно, что у короля есть любовница, все верят, что грядут большие перемены, и уверены, что получат выгоду от дружбы со мной. Происходящее вокруг меня несколько ошеломляет: неужели за утренним туалетом я непременно должна принимать испанского посла?

Раньше люди проявляли ко мне безразличие, но теперь они ведут себя либо с неприкрытой враждебностью, либо чрезмерно учтиво. Во мне растет чувство протеста, порой хочется крикнуть, что я та же, что и была, что я ничуть не изменилась! Но какой в этом смысл? Никто и слушать не станет. Дни и ночи наполнены людьми, которые хотят от меня каких-то услуг и одолжений. А когда я отказываю, они обдают меня холодом, и теперь у меня больше врагов, чем пальцев на руках, хотя раньше не было ни одного.

Год этот выдался печальным. Оказалось, что муж мой – масон и его на время заточили в Бастилию. Наверное, я должна была бы за него заступиться, но я не могу доставлять Людовику еще больше неприятностей, чем у него уже есть, а он люто ненавидит подобные скандалы. А хуже всего, что мой отец все-таки перешел границу: он оскорбил кредиторов короля, что недопустимо, поскольку это все равно что оскорбить самого короля. Людовику пришлось отослать отца в Кан; это звучит как «на край света», хотя он уверяет меня, что отец до сих пор во Франции. Искренне надеюсь, что там тоже есть хорошие актрисы, которые талантливо умеют играть роль нянек.

Однако более всего меня тревожит то, что мой любимый мужчина теперь задает вопросы о нашем союзе Господу. И это после пяти лет, проведенных вместе! Господь, я думаю, показал бы свое неудовольствие к этому часу, если бы осуждал нашу связь. Мелкие перебранки вползают туда, где ранее царила гармония: ничего не значащее расхождение во мнениях насчет еды или карт, разногласия по поводу того, кого позвать на следующую охоту. Позже он всегда извиняется, винит во всем луну, оправдывается, что ему стало скучно жить.

Скучно. Как же я ненавижу это слово! Слова Шаролэ застряли у меня в голове и звучат, не переставая: «Как только люди узнают о вас с королем, он тут же заскучает».

После стольких отказов со стороны королевы Людовик заявил, что его младшая дочь не мадам Седьмая, а на самом деле мадам Последняя. С тех пор он не посещал супружеское ложе, но и ко мне в спальню тоже не так часто заглядывает, как раньше. Отношение ко мне со стороны королевы нисколько не изменилось: она всегда мило улыбается мне, никогда не жалуется, но теперь я чувствую себя просто отвратительно, когда приходится ей прислуживать. Ужасно боюсь ее разочаровать.

Возможно, единственным положительным моментом всей этой суеты является то, что испарились многие мои кредиторы. И не потому, что у меня появилось больше денег – Людовик, как всегда, бережлив, – а потому, что они предполагают, что когда-то я получу много денег. И для них просто губительно, если они станут докучать фаворитке короля.

Фаворитка короля. Все это звучит так значительно, верно?

Я сижу у туалетного столика в углу спальни. Уже полночь, и сегодня мы с Людовиком не встречаемся: никто никаких записок не передавал. Я смотрю на свое отражение в зеркале. Действительно, оливковое масло смягчает кожу, но мелкие морщинки под глазами и вокруг рта все равно появляются.

– Мадам! Пора ложиться спать. Уже за полночь. Позвольте убрать бокал.

Жакоб – верная служанка, я искренне ее люблю, но иногда она бывает слишком докучливой.

– Нет, Жакоб. Только что пробило полночь. Я ведь не стареющая королева-зануда, могу позволить себе еще посидеть. – Как неудачно я выразилась! Нужно более внимательно подбирать слова, когда я выпиваю, потому что я часто потом жалею о сказанном. Но, с другой стороны, все мы люди. – Налей мне еще бокал.

Такое впечатление, что Жакоб хочет меня ударить.

– Я уже не маленькая девочка, – жалобно произношу я помимо воли. Взрослым дамам, особенно тем, кто является любовницей короля, нет нужды перед кем бы то ни было оправдываться. Я – важная птица. Или должна быть таковой. – Сегодня, когда я утром приводила себя в порядок, присутствовал испанский посол, ты же сама видела.

– Мадам!

– Просто налей мне вина.

– Завтра вам будет нездоровиться. Да и выглядеть вы будете неважно. Живот будет болеть, глаза красные.

– Я до сих пор привлекательна, разве нет?

Но была ли я когда-либо по-настоящему привлекательной? Не уверена. Мои младшие сестры, Гортензия и Марианна, слыли в семье красавицами. Как бы я хотела быть настоящей красавицей! Как бы мне хотелось, чтобы моим мужем был Людовик, а не эта свинья Луи-Александр! Если бы королева умерла и Луи-Александр тоже умер, женился бы Людовик на мне? Последний король женился на своей любовнице, мадам де Ментенон, а сама она была не из такой знатной семьи, как моя.

– Из меня получилась бы хорошая королева, Жакоб? – В прошлом году королева едва не умерла во время родов.

– Довольно! Только представьте себе, что вас кто-нибудь услышит. Гоните даже мысли об этом!

– Ох, не тревожься, не тревожься. Меня никто не слушает. Никогда. – Я уныло опускаю взгляд, наблюдаю за тем, как по желтому платью растекается пятно от вина.

Жакоб отправляется спать после того, как выливает мне в бокал остатки из бутылки. Я сажусь, размышляю и пью. Вскоре за окном уже светает, небо становится бледно-серым с оранжевыми прожилками – точно такого же цвета было платье у герцогини де Руффек на прошлой неделе.

У короля есть любовницы. Я в этом уверена. А кроме них еще и другие женщины. Кто-то, быть может, из буржуазии, а кто-то и того хуже. Да так, не любовницы, просто он спит с ними. Вернее, прелюбодействует. Знаю, что все это несерьезно и не слишком часто, но все равно мне больно.

На следующий день нестерпимо болит голова, кожа серая, круги под глазами. Сегодня вечером я ужинаю с Людовиком в тесной компании в покоях графини де Тулуз; к счастью, в ее салоне мало зеркал – от зеркал свет становится ярче, в то время как сияние свечей намного мягче. Мы ожидаем, когда к нам присоединится король, в воздухе витает аромат черепашьего супа, который кипит на серебряной жаровне. В комнате царят уют и покой. Я люблю такие вечера, когда только я и Людовик в тесной компании самых близких друзей. Те, кто не приглашен, жалуются, говорят, что король должен больше проводить времени со своими подданными, а не запираться ото всех, как будто он в чем-то ущербен.

Шаролэ отводит меня в уголок, пока мы ждем мужчин. Она кружится передо мной, демонстрируя свое новое платье, восхитительное творение лавандового цвета, расшитое бабочками и украшенное божественными кремовыми кружевами от локтя до запястья. Когда она поворачивается, вокруг нее взлетает огромное фиолетовое облако.

– Вы подумали над нашим секретиком? – как обычно свысока вопрошает она.

Я заливаюсь краской. Шаролэ полагает, что я должна попробовать с Людовиком некие хитрости… в постели. У нее есть знакомая, персиянка, с которой она хочет познакомить меня. Эта женщина содержит в Париже определенное заведение и, как уверяет Шаролэ, может научить меня и показать… какие предметы использовать. Как отвратительно. В молодости Шаролэ была любовницей Дюка де Ришелье, одного из самых известных повес во Франции. Я с ним не знакома, поскольку в данный момент он служит послом в Вене. Ходят слухи, будто во время их связи Ришелье заставлял ее весь день носить в себе морковку (а однажды, когда она повела себя совершенно безрассудно, – пастернак). В конце дня он доставал морковь, готовил ее со сметаной и тмином и заявлял, что никогда ничего вкуснее не пробовал.

С тех пор как я узнала эту ужасную историю, я не могу больше есть ни морковь, ни пастернак.

Но я даже думать о подобном не желаю. Король – очень консервативный человек, я не хочу его пугать; у нас свой способ, который для нас обоих идеально подходит.

– Ну? – Шаролэ теребит бабочек, которых она приколола на корсет. Не хочу пристально рассматривать платье – мне кажется, что бабочки настоящие.

Я опускаю взгляд.

– Мне кажется, что это неуместно, – отвечаю я. Как жаль, что я не могу говорить более уверенно, тогда бы я велела ей прекратить докучать мне такими пошлостями.

Она поглаживает ряд бабочек, отщипывает одну.

– А по-вашему, будет уместно, если его заманит в свои сети другая женщина?

– Король любит меня. – Мне интересно знать, что произойдет, если я соглашусь использовать… ну, те игрушки, о которых она говорит… а он будет возмущен моей похотью.

– А вы не думали привечать короля через заднюю дверь?

О чем это она?

– Больше нет необходимости соблюдать таинственность, – сухо отвечаю я.

Шаролэ закатывает глаза.

– Иногда мне кажется, что вы действительно ничего не понимаете, – вздыхает она. – Ничего. Попробуйте… король же мужчина. Вы понимаете?

Я отказываюсь отвечать, поворачиваюсь к огню. В конце концов она поджимает губы, недовольно шипит и резко отходит. Я тоже отхожу подальше от камина: в маленькой комнате становится все жарче и я не хочу вспотеть в атласном персиковом платье. Неожиданно все усложняется. Кинжалы, взгляды, интриги. Людовик бывает то холодным, то меланхоличным, то любящим, но всегда сомневающимся, волнующимся о том, что подумают люди. И теперь его беспокоит не только Господь и Флёри, который знает о нашем опрометчивом шаге, а и вся Франция, в том числе и его дети. И это его ужасно смущает.

Я не в силах отмахнуться от ненавистных слов этой женщины: «Как только люди узнают о вас с королем, он тут же заскучает».

Все очень запутано. Мне нужна наперсница. Шаролэ твердит, что я должна доверять ей, но потом учит меня не доверять никому. Но родным всегда можно доверять. Может быть, стоит пригласить Полину навестить меня? Просто… знаете ли, поговаривают, что Полина очень высокая и слишком… волосатая. А еще резкая и язвительная. Людовик терпеть не может мужеподобных женщин. На прошлой неделе он решительно осадил маркизу де Рендель, когда увидел, что она надела треуголку своего супруга, в которой он охотится; бедняжка подумывала задать новую моду, но вместо этого испытала одно лишь унижение. А она, несмотря на шляпу, сама женственность!

Да, было бы хорошо иметь наперсницу, кого-то моей плоти и крови, кому бы я могла доверять безгранично. Сестру. И Полина могла бы помочь мне развлечь короля: в детской она всегда любила шутки и веселье. Людовик в последнее время страдает от меланхолии, что часто случается с ним, когда приближается зима, а новое лицо могло бы привнести свежесть в наше общение, в чем мы так нуждаемся.

Стоит ли ее пригласить? Не уверена, нужно еще подумать. Но чем больше я размышляю над этим, тем больше эта идея мне нравится. Ведь хуже не будет, правда?

От Луизы де Майи

Версальский дворец

2 августа 1738 года

Дорогая Полина!

Как поживаешь, сестричка? Верю, вы с Дианой в добром здравии. Спасибо за новости из монастыря. Я понимаю, что ты слышала о моей удаче, хотя раньше я не решалась поделиться этой новостью со своей семьей и написать вам о короле. Он в добром здравии, и да, это правда, мы с ним близкие друзья.

Когда у тебя есть сестры, это удивительно. Мне бы хотелось пригласить тебя в гости в Версаль. Как ты к этому отнесешься? Ненадолго. И, разумеется, без представления ко двору. Мы могли бы подумать о твоем замужестве, если ты всерьез настроена выйти замуж.

Ты еще подросла с нашей последней встречи? Помню, в детстве ты была довольно высокой девушкой. Уверена, монашки учат вас манерам и умению себя вести. У графини де Таллар есть дочь, у которой, к несчастью, растут на лице волосы, но она наняла персиянку – они умеют обращаться с волосами на всех частях тела, – и теперь у ее дочери вообще нет усов! При дворе много персиянок; например, у графини д’Обиньи очень искусная помощница (и ей она просто необходима, хотя не стану говорить тебе почему).

Если ты не против, я напишу матушке настоятельнице и договорюсь. Возможно, мы скоро увидимся.

С любовью,

Луиза

Часть II
Та, что захватила власть

Полина

Из Порт-Рояля в Версаль

Осень 1738 года

Если у меня и есть хоть какой-то талант, то это умение разбираться в людях. Человеческая натура для меня как открытая книга. Моему пониманию доступно то, что недоступно другим, и мне хочется думать, что я одна из немногих, кто знает правду на земле. И я понимаю: Луиза была идеальной любовницей, когда все было покрыто завесой тайны. Но теперь, когда все знают, когда все от нее чего-то хотят и вокруг нее, как ветер зимой, закручиваются интриги, она чувствует свою беспомощность и смущение. Ей нужна я, чтобы дать совет.

По крайней мере именно так я уверяла ее в своих письмах. И кажется, она мне поверила, поскольку вскоре последовало приглашение. В тот день, когда я получила от Луизы приглашение в Версаль, на меня снизошло успокоение. Пчелы, жужжащие в моей голове, наконец-то успокоились. Полностью успокоились. В моем сердце затеплилась огромная надежда, и на одно мгновение мир застыл передо мной – весь мир. Передо мной простиралась прямая и чистая дорога. Я уеду из монастыря и отправлюсь в Версаль. И очарую короля.

Вчера Диана вымыла мне голову, но и сегодня волосы до сих пор влажные – не очень хорошо для путешествия. Однако я надеваю чепец, а сверху шляпу, которую Диана украсила перьями. Я наблюдаю, как сестра хлопочет надо мной, и понимаю, что она расстроена из-за того, что остается здесь одна. И я обещаю, что не забуду ее. Вместе мы выбираем мои лучшие платья, она дает мне свои, все складываем в сундук: два платья – одно бледно-голубое, но простоватое, без бантов и рюшей, и довольно красивое шелковое, зеленого цвета. Последнюю неделю она отпарывала длинный ряд бантов со своего персикового платья и пришивала их к моему голубому платью.

– Уверена, что двух платьев для двора недостаточно. Люди это заметят и будут судачить, – хмурится она.

– Уже весь мир знает, что мы бедны, – усмехаюсь я. – Я не стану делать вид, будто я богата, когда все вокруг знают, что это не так.

Диана вздыхает, на ее лице тревога.

– Жаль, что ты такая высокая. Мне кажется, что мой желтый ситец чудесно смотрелся бы на тебе. Но бледно-голубой тоже будет хорошо смотреться. И, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не забудь о моих рукавах.

Она еще пожертвовала своим белым летним платьем: отпорола от него рукава, расшила их кружевами, чтобы создать облако великолепных рюшей. Она советует попозже пришить их к моему зеленому платью, тогда оно будет казаться совершенно другим и окружающие подумают, что у меня их три.

– Я не завоюю сердце короля с бантами на корсете или рюшами на рукавах.

– Но ты же будешь в Версале. Рядом с королем и королевой! Все вокруг заботятся о том, что надеть. В центре внимания то, что сейчас в моде, и остальные дамы не станут с тобой и говорить, если ты не будешь одета, как подобает твоему статусу и социальному положению.

– Я все равно из рода Майи-Нель, хоть в мешке, хоть голая, – решительно отвечаю я. – И плевать мне на других дам.

– Но Луизе будет стыдно за тебя.

– Возможно, но в таком случае пусть закажет мне пару новых.

Диана накидывает на меня свою парчовую шаль.

– Если набросить ее на простое платье, будет великолепно выглядеть. Говорят, что в Версале ужасно холодно и повсюду сквозняки, намного холоднее, чем здесь, в кельях. Даже летом. И ты должна писать каждый день. Не хочу ничего пропустить.

– Обязательно.

– Нет, не напишешь. Ты же терпеть не можешь писать письма. За исключением писем Луизе. Но ты писала их потому, что тебе было что-то нужно. Но попытайся. Пожалуйста. Я хочу знать все-все. И не снимай шляпу. Или по меньшей мере убедись, что ты в шляпе, когда приедет экипаж, – она очень тебе идет.

– Обязательно.

– И не забудь притачать белые рукава к своему зеленому платью после того, как один раз уже наденешь его.

Я молчу.

– А ты уложила все свои чулки, рубашки и кружевные чепчики?

– Да, Ди-Ди.

– Ты же не собираешься писать, ты просто исчезнешь в Версале, правда? Упадешь в огромное зеркало и исчезнешь. – Диана начинает плакать. – Ты не должна забывать свое обещание. Я не хочу остаться здесь навсегда. И одна.

Я обнимаю ее, неожиданно неистово и крепко.

– Я тебя никогда не забуду, Ди-Ди. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Ты тоже будешь представлена ко двору, и я обязательно найду для тебя мужа-герцога.

Диана роется в моей сумке, чтобы удостовериться, что я положила все, что мне необходимо для путешествия и моей новой жизни: карманные деньги, ее Библию, дополнительные носовые платки, яблоко, небольшое пирожное с каштанами, на случай, если я проголодаюсь в дороге.

Матушка настоятельница выходит во двор пожелать мне счастливого пути. Она пристально разглядывает меня, держа за плечи на расстоянии вытянутой руки. Не думаю, что она была мною довольна. Хоть когда-нибудь.

– Такая необычная молодая женщина, – произносит она, и я настораживаюсь: обычно матушка немногословна. – В другом случае я бы с тревогой восприняла новость о подобном путешествии и месте, куда вы едете, к тому же в гости к такой распутнице.

Мы с Дианой тут же переглядываемся.

– Простите, если говорю грубость, Диана-Аделаида и Полина-Фелисите, но это правда. Ваша сестра, Луиза-Жюли, как это ни печально, сбилась с пути, который уготовил ей Господь. Однако, как это ни странно, я за вас ни капли не боюсь. Верю, что вы сможете позаботиться о себе. Вы так уверены. И это не наша заслуга, мы не имеем к этому никакого отношения. Вы приехали сюда полностью сформировавшейся личностью. Сколько вам тогда было?

– Семнадцать. – Казалось, прошла целая вечность, а на самом деле только девять лет.

– Семнадцать лет… – Она качает головой. – Несмотря на столь юный возраст, такая уверенность в себе. Хотя представить себе не могу, откуда все это взялось: вас не наградили ни деньгами, ни внешностью.

– У нее душа добрая, – вмешивается в разговор Диана, чтобы защитить меня.

Я молчу. По-моему, уверенность в собственных силах – это хорошо, но аббатиса говорит об этом как о чем-то постыдном.

– Ох, вы добрая христианка, – сухо продолжает матушка. – Да пусть так и будет в этой греховной выгребной яме, куда вы направляетесь. Если бы вам хватило силы воли оставаться честной и добродетельной. Но, боюсь, это почти невозможно.

– Полина – стихия, как снежная буря или наводнение, – гордо замечает Диана. – Ее невозможно остановить.

Матушка настоятельница удивленно поднимает брови. У нее мучнисто-белое лицо – сказывается многолетнее пребывание в стенах монастыря.

– Пожалуй, вы дали исчерпывающее описание нашей Полины, – сухо говорит она.

Приезжает экипаж, мы с сестрой обнимаемся в последний раз. Диана ревет белугой, но я не проронила ни слезинки. Я сажусь в экипаж, сердце мое ликует. Жизнь начинается!

* * *

– Сестричка!

Мы обнимаемся. Я ошеломлена! Мы столько лет с ней не виделись, и Луиза оказывается намного красивее, чем мне запомнилось. Она вся сияет; робость и застенчивость, присущие ей, скрываются за маской невозмутимости и уравновешенности. У нее самое элегантное платье: зеленое, с роскошными желтыми кружевными оборками на шее и локтях. Она выглядит так утонченно. Второй раз в жизни моя самоуверенность колеблется; по всей видимости, всему виной сестра.

– Выглядишь изумительно, – говорю я, ничуть не кривя душой. К сожалению.

– Спасибо, дорогая!

Она улыбается, и я замечаю два симметричных круга румян, наведенных на бледных щеках. В центре одного из них – мушка.

– Ты тоже, дорогая, выглядишь… отлично. Просто отлично! Какая красивая шляпка! Чудесные перья. Путешествие не было слишком утомительным?

Я обвожу взглядом ее покои, стараюсь не открывать рот, чтобы челюсть не упала на пол. Комната небольшая, но красиво декорированная, панели расписаны букетами цветов всевозможных оттенков. Над дверью и окнами – позолоченные херувимы. Простые белые стены монастыря неожиданно показались такими далекими.

– Какая красота! – помимо воли восклицаю я.

В углу стоит розовый диван с резной спинкой в форме раковины, по обе стороны – три розовых кресла; у второй стены, между двумя узкими окнами, возвышается бронзовая статуя.

– Пойдем, посмотришь спальню.

Луиза ведет меня вверх по ступенькам в маленькую спальню, где почти все пространство занимает огромная кровать под голубым балдахином. На скамеечке сидят за шитьем две женщины, при нашем появлении они встают и кланяются. А я думаю, глядя на большую кровать, которая подобно кораблю вздымается над паркетом: вот здесь Луиза с королем занимаются любовью. Мы вновь идем в гостиную, и ко мне возвращается былая уверенность. Всего две комнаты! Для фаворитки короля!

– Две комнаты. Должно быть, он сильно тебя любит.

Неожиданно на ее глаза наворачиваются слезы. Она напоминает треснувшую вазу: издалека все выглядит идеально, а присмотреться – сразу заметны тонкие, как волосок, трещинки.

– Это покои матушки. В Версале живет столько людей. Ты и представить себе не можешь, в каких условиях приходится ютиться некоторым придворным. Даже Дюк Де Вильеруа! У него всего две комнаты, и те в восточном крыле, возле уборных. Даже у моей приятельницы Жилетт в комнате постоянно чадит дымоход. Из моего окна, по крайней мере, открывается отличный вид.

– По крайней мере, – бормочу я, выглядывая в узкий, темный двор. Странно думать, что здесь спала моя мама. Возможно, даже со своим любовником, Дюком де Бурбоном. А может быть, с моим отцом.

– У меня есть для тебя сюрприз. – Луиза подходит ближе и сжимает мою руку. Ее карие глаза сияют, я чувствую запах жасмина и чего-то более глубокого и дорогого.

– Сегодня вечером…

– Да… – Я слушаю, затаив дыхание. В голове вновь появились пчелы и зажужжали как сумасшедшие.

Она всплескивает руками:

– Сегодня вечером король обедает здесь с нами и любезно позволил тебе присутствовать.

Я тоже хлопаю в ладоши, и пчелы умолкают.

* * *

Я надеваю бледно-голубое платье с персиковыми бантами от платья Дианы. Луиза одолжила мне свой веер и духи. Пока нам укладывают волосы, мы потихоньку потягиваем шампанское. Луиза обеспокоена тем, что мое платье слишком простое, но затем с неохотой признает, что для ужина оно подойдет. Почему женщины придают такое значение нарядам? Только женщины обращают внимание на свои наряды, мои подружки в монастыре уверяли меня, что все мужчины видят только прелестное личико и обращают внимание на декольте. У меня довольно красивая грудь, а прелестным личиком станет мой ум. Я как ананас: прячу свою сочную, сладкую мякоть за довольно пугающим внешним видом.

Мне кажется, что я могла бы к этому привыкнуть: потягивать шампанское, нежиться на мягком диване. Овечья шерсть! Из Турции! Я запоминаю все достоинства короля, которые перечисляет Луиза. Прежде всего это обаяние и прекрасные манеры. Она рассказывает о том, что он любит: красивых женщин и моду, – и о том, чего не любит: вонючий сыр, грозу и когда ему докучают. И еще мужеподобных женщин.

Все в покоях Луизы было в десятки раз роскошнее, чем в монастыре, но пока мы сидим, я подмечаю, что и здесь экономят и терпят лишения: краска на стене у окна облупилась, а одна из нижних юбок Луизы с годами обтрепалась. В стеклянной вазе на боковом столике всего одна увядающая ромашка. Ее служанка Жакоб бегает по соседям, собирает свечки, а позже с ней пришли двое лакеев и принесли пару огромных канделябров. Они осторожно поставили их на стол, за которым мы будем обедать.

– Разве в комнате уже недостаточно светло? – спрашиваю я, насчитав шесть канделябров и целых двадцать подсвечников.

– Ой, нет! Все, буквально все должно блестеть для короля! Он редко здесь ужинает, и я хочу, чтобы все было идеально, – отвечает Луиза. Она покусывает губу. – Очень сложно соответствовать требованиям короля. Свечи очень дорогие. Особенно белые свечи с мускусным запахом, которые он любит больше всего.

Почему Луиза хнычет по поводу дороговизны, если она любовница самого могущественного мужчины на земле? Самого могущественного после Папы, но у Папы не может быть любовницы. По крайней мере в наше время. Как я понимаю, Луиза обманывается, полагая, что король будет любить ее еще больше за немногословность и отсутствие жадности.

В конце концов наши волосы уложены, бутылка из-под шампанского опустела, а слуги начали вносить блюда с едой и ставить их на стол. Среди прочих блюд подают фаршированного гуся, ставят элегантную фарфоровую печь с большим количеством яиц для омлета и огромное блюдо с малиновым желе, которое так и дрожит от нетерпения. «Диане бы здесь понравилось», – успеваю подумать я, прежде чем за дверью начинается суета и она бесшумно открывается. А вот и он, во всем своем величии. Король Франции Людовик XV.

– Я называю его «свет очей», – шепчет мне на ухо Луиза ласковое прозвище короля с такой торжественностью, как будто раскрывает мне государственную тайну. – Конечно, только наедине. Потому что у него так блестят глаза.

Луиза представляет нас, я поспешно делаю реверанс, потом встаю в полный рост. Я наклоняюсь ближе, смотрю на него многозначительно. Король улыбается, делает шаг назад, и я вижу, что он выбит из колеи. На долю секунды. И это очень хорошо. Он должен с самого начала знать, что я – не моя сестра.

Прибывают другие гости, и нас представляют друг другу. Впрочем, гости почти не обращают на меня внимания. Не считают меня важной персоной, даже несмотря на то, что я сестра Луизы. Или именно потому, что я сестра Луизы? Если так, тогда все должно быть по-другому.

Начинается трапеза. Мужчины говорят об олене, которого им так и не удалось подстрелить на охоте. Король описывает раскидистые рога животного. Бесконечные попытки загнать неуловимого зверя заставили его пропустить визит к своим детям. Все слушают восхищенно, с преувеличенным вниманием. Я отметила про себя, что гуся передержали на огне.

Разговор переключается на политику, и я, навострив уши, пытаюсь уловить детали разговора, потому что все полемизируют об австрийцах и грядущем Венском мирном договоре. Я не очень разбираюсь в политике, но полагаю, что мне придется поднатореть в этом. Я замечаю, что Луиза тоже не участвует в разговоре, а просто кивает и следит за каждым движением короля.

Потом сидящая рядом со мной женщина, мадемуазель де Шаролэ, невероятно красивая и ужасно важная, начинает развлекать сидящих за столом рассказом о труппе бродячего цирка с обезьянами, которых она видела в Париже.

– Обезьян научили некоторым трюкам, а одна даже играла на клавесине. Но умела исполнять только прусскую музыку!

Гости ловят каждое слово. Луиза – само внимание, она смеется и воркует, вздыхает в нужных местах и глаз не сводит с короля. В какой-то момент он велит ей отодвинуть стул подальше, заявив, что в комнате слишком жарко и запах ее духов не дает ему вздохнуть. При этих словах она даже не краснеет, просто отодвигается, а глаза продолжают улыбаться.