Текст книги "Сестры из Версаля. Любовницы короля"

Диана

Монастырь Порт-Рояль

1735 год

Полина всегда подслушивает и узнает все самое интересное. Наша приятельница мадам де Дрей шутит, что она похожа на свинью в лесу, которая вынюхивает трюфели – крохи информации. Однажды вечером Полина влетает в нашу комнату после игры в карты с мадам де Дрей и другими дамами. Я вижу триумф на ее лице.

– Выиграла? Надеюсь, ты знаешь, как бы мне хотелось получить еще коробочку той кураги. – Обычно я не играю в карты, для меня это слишком сложно, я всегда проигрываю, но Полина подбивает меня на игру, когда у меня есть немного денег.

– Нет… да. Да, я выиграла, но не это сейчас важно. Ты представить себе не можешь, что я услышала! – Глаза Полины засверкали в отблеске свечи.

Я подскакиваю и обнимаю ее.

– Что-то хорошее, что-то хорошее! Неужели Луиза пригласила тебя в Версаль? Но я видела письмо, которое она прислала на прошлой неделе, она не…

– Нет, речь не об этом, – нетерпеливо перебивает Полина. – Расстегни мне платье, не стану ждать Сильвию, она такая медлительная.

– Да? И что тогда? Неужели дочь Дрей опять беременна?

– Нет, намного лучше.

Я присаживаюсь на кровать, Полина стягивает платье.

– Расскажи!

Она хохочет. Я редко вижу ее в таком отличном настроении; обычно Полина не любит смеяться, вообще не любит ничего отдаленно напоминающее веселье.

– Угадай!

– Луиза нашла тебе мужа?

Она прекращает смеяться.

– Нет, – мрачно отвечает Полина, вытаскивая из волос шпильки и встряхивая гривой волос. – Хотя я уверена, что новость, которую я узнала, поможет и в этом. Но речь о Луизе.

– Луиза беременна?

– Нет, она не беременна! Господи, Ди-Ди, тебя только это заботит? Если тебе настолько хочется ребенка, ходить далеко не надо – вот старик Бандо. – У сторожа монастыря был крючковатый нос, блуждающий взгляд, и он любил хватать молоденьких девушек и вымаливать у них поцелуи. Я хихикаю – знаю, что она шутит.

– Ну расскажи, расскажи!

– Луиза… Луиза…

Я сейчас лопну от любопытства!

– У Луизы есть любовник!

Полина тяжело опускается рядом со мной на кровать, я откидываюсь назад в изумлении. Луиза завела любовника?

Только представьте себе! Но, по всей видимости, Луи-Александру, ее супругу, плевать. Мне кажется, что эта новость очень смешная, – в детстве Луиза всегда была хорошей девушкой и хотела быть добродетельной, почти так же, как Гортензия. Она тревожилась, если мы по воскресеньям возились с игрушками, и даже просила служанок летом носить в два раза больше нижних юбок, чтобы, когда те наклонялись, очертания их ягодиц были не так отчетливы. А теперь она с кем-то грешит прямо в Версале!

Я делилась этой смешной новостью со всеми встречными-поперечными, даже с юными ученицами и монашками, пока одна из них не влепила мне пощечину и не предупредила, что, если я не научусь говорить о более приличных вещах, она пожалуется матушке настоятельнице, а та набьет мне рот хлебом, дабы я не могла и звука произнести.

Я смеюсь, потому что это звучит забавно – только представьте себе меня с набитым хлебом ртом! Но это правда. Я люблю поговорить, и монахини всегда бранят меня за болтовню, за то, что я не думаю, прежде чем сказать. Но зачем думать, а не сказать сразу? Зачем все делать дважды? Сперва подумай, а потом сделай? Конечно, легче делать что-то одно. Только добрая сестра Доминик не смеется; она лишь гладит меня по голове и говорит, что однажды я все это узнаю.

Полина думает, что это отличная новость, и пишет письма вдвое старательнее. Она уверена, что у любовника при дворе есть деньги и влияние, а следовательно, это поможет Луизе исполнить ее сестринский долг. Она не побрезговала бы и шантажом, но мадам де Дрей только фыркает, узнав об этом, и говорит, что Полине еще только предстоит познать, как устроен мир: кто же станет платить деньги, чтобы сохранить подобную тайну. Особенно когда совершенно ясно, что ее супругу-дегенерату (ее слова, не мои) на это плевать?

Иногда в гости от тетушки Мазарини приезжает Гортензия, даже несмотря на то, что от путешествия в экипаже ее тошнит и она жалуется, что ручей за монастырем воняет протухлой рыбой. Тетушке о своих визитах она не рассказывает. Мне кажется, что ей очень одиноко теперь, когда Марианна вышла замуж и уехала в Бургундию.

Гортензия признается, что тетушка презирает Луизу так же сильно, как и Полину, поэтому она заставила Гортензию поклясться на Библии, что та больше никогда не станет разговаривать с Луизой!

– Мне кажется, меня она тоже ненавидит, – признаюсь я. – И не потому, что я какая-то там гулящая, уж точно я не похожа на Луизу… Нет, я не имею в виду, что Луиза гулящая, просто так уверяет тетушка… Но меня она недолюбливает, потому что я живу с Полиной.

– Не знаю, – честно отвечает Гортензия. – Довольно сложно уследить за тетушкиными предпочтениями – слишком многих она недолюбливает. Но она говорит, что ссоры являются неотъемлемой частью высшего общества, поскольку они напоминают людям об их месте в естественном устройстве мира.

Мы с Полиной рассказываем Гортензии о богатом и влиятельном любовнике Луизы, Гортензия заливается краской и отвечает, что не станет слушать подобные сплетни. Я знаю, что она говорит это, чтобы сохранить достойный вид. Все любят посплетничать, а те, кто утверждает, что терпеть не может сплетни, – лгут; скорее всего, они больше всех их смакуют.

От Полины де Майи-Нель

Монастырь Порт-Рояль

30 марта 1735 года

Луиза!

Ты можешь подумать, что монастырь – место уединенное, но это не так. Мы многое тут знаем, и это может удивить и поразить тебя. Мы знаем все дворцовые сплетни – все-все. Надеюсь, ты наслаждаешься жизнью и твой супруг Луи-Александр тобой доволен.

Знаешь, мне ты можешь рассказать все, потому что я твоя сестра и люблю тебя больше всех. Если твой муж – или кто-то еще – богат и влиятелен, возможно, он поспособствует нашим планам и поможет мне приехать в Версаль?

Прошу, подумай над этим! Пожалуйста, не забывай, что мне уже почти двадцать три, а Диане уже двадцать один!

А новости у меня такие: вчера подавали вкуснейшего кролика с морковью. Знаешь, на самом деле кролик был не очень-то и вкусным, мясо жесткое. Спина у меня не болит. И зубы в порядке. Уверена, что тебе плевать на такие мелочи, но Диана настаивает, чтобы я об этом написала. Она хотела и сама написать, но пролила слишком много чернил, и матушка настоятельница говорит, что до конца месяца больше чернил не даст. Она передает тебе привет.

Диана просит поблагодарить тебя за гусиный паштет, который ты прислала, она весь съела, я и ложки не успела попробовать. Она сказала, что не знала, что это передали нам обеим, и стала уверять, что думала, что я терпеть не могу гусятину.

Не забывай о нас.

С огромной сестринской любовью,

Полина

Луиза

Версаль и Небеса

1735 год

На людях мы должны быть бдительны и осторожны, но мы используем наш собственный язык, секретный язык любви. Пьесу давали за пределами Мраморного двора, и, хотя мы сидели далеко друг от друга, в конце король вслух произносит:

– Как красиво сверкали драгоценности на шее у Мелисенды!

Драгоценности! А я – Бижу!

Когда Людовик наносит визит королеве, обменивается любезностями с ее фрейлинами, он часто спрашивает меня (впрочем, не слишком часто – у окружающих всегда ушки на макушке), хорошо ли я отдыхала.

Хорошо ли я отдыхала!

Как проницательно с его стороны. Я пытаюсь придумать что-то достойное в ответ, но я не слишком сильна во фразах с подтекстом (и даже без подтекста). Мне могла бы помочь Жилетт, которая ужасно умна и остра на язык, но я не могу к ней обратиться. Шаролэ я привлекать не хочу, потому что делаю все возможное, чтобы держать свою личную жизнь подальше от ее пристального внимания.

Я же покупаю у купцов в крыле министров мешочек с разными пуговицами, и Башелье по возможности приносит мне сюртуки короля. Я пришиваю маленькую пуговичку на шелковую подкладку, прямо напротив его сердца. И когда я вижу его в одном из этих сюртуков с пришитой мною пуговицей, мне до дрожи приятно знать, что частичка меня настолько близко к нему.

Я с любовью расшиваю его платки маленькими голубями в окружении сердечек и цветочков. Однажды он достал платок, погладил его и пристально взглянул на меня. Ноги у меня подкосились, и мне показалось, что я лишусь чувств.

Это заметила Жилетт и ткнула меня локтем в бок.

– Почему Его Величество так странно смотрит на тебя? Должно быть, правда, что вчера вечером у него было несварение желудка. Мы все решили, что это всего лишь предлог, чтобы избежать постели королевы. Но этот странный взгляд! Как будто он любовался тобой! Однако же этого не может быть… уверена, всему виной устрицы!

Однажды вечером он намеренно проигрывает в карты, чтобы я могла сложить в карман фарфоровые шишки, к которым он только что прикасался. Я бряцаю ими, держа в руке, пока принцесса де Шале резко не останавливает меня. Я улыбаюсь ей и медленно потираю гладкие камешки. Я чувствую на себе взгляд короля, меня бросает в жар.

Эти милые уловки и прелестные секретики помогают мне пережить бесконечные утомительные часы с королевой, длительные официальные обязанности фрейлины, дни, когда король занят делами королевства, и даже его непринужденные частные приемы, когда он так близко, но одновременно и так далеко.

Людовик говорит, что у него есть для меня подарок. Я не в силах сдержать нетерпение: он редко мне что-либо дарит. Уже в полдень Башелье присылает мне записку, в которой велит надеть накидку с капюшоном и вуаль. Вскоре он сам заходит за мной и мы спешно садимся в ожидающий экипаж.

Там уже сидит король. В маске.

– Что за тайны? Куда мы едем? – спрашиваю я, от предвкушения у меня перехватывает дыхание.

Людовик улыбается и качает головой, и, даже когда дворец остается далеко позади и экипаж грохочет по густому лесу, он отказывается отвечать на мои мольбы.

– Терпение, и вы все сами увидите! – велит он, стягивает мои перчатки, и наши пальцы переплетаются.

Я смотрю в окно на деревья и заросли кустарников, нетерпение мое все возрастает. Мы едем не больше часа, а потом останавливаемся у небольшого деревянного дома, расположенного на опушке леса.

– Тсс! – произносит он, кивает извозчику, а Башелье приносит корзинку и ставит ее рядом с нами.

– До вечера, сир! – прощается он и садится назад в экипаж. Они уезжают, мы остаемся совершенно одни. У меня такое чувство, что я оказалась в сказке.

– Помните, я говорил, что не могу позволить себе уединение? Должен признать, что обманывал. Я устроил так, что Морпа и морской совет думают, что я встречаюсь с турками, а турки считают, что я заседаю в своем военном совете. Завтра меня ожидает расплата, но пока, Бижу… – тут он кланяется и смеется, – этот августовский день я дарю только вам.

Я издаю ликующий крик и бросаюсь к нему в объятия. Он вертит меня вокруг себя до тех пор, пока у меня от счастья не начинает кружиться голова.

Мы целый день бродим по лесу. Я нахожу полянку с ромашками и прошу его постоять, не двигаясь, пока плету ему венок из цветов. Он находит для меня крупную дикую розу и с низким поклоном преподносит ее мне:

– Для моей дамы роз, дамы сердца.

Мы встречаем пожилого крестьянина, который согнулся под грузом своих лет и огромной охапкой хвороста, которую он несет на спине. Он уважительно приветствует нас, а когда мы расходимся с ним, то весело хихикаем: этот человек даже не понял, что только что поприветствовал своего короля.

Луг, раскинувшийся рядом с домиком, пестрит дикими бархатцами, уже отцветающими. Из корзинки мы достаем холодные яйца, курицу, бутылку красного вина. Мы раскладываем одеяло, я закрываюсь от солнца и веснушек газовой тканью. Мы сидим бок о бок посреди бархатцев, едим и прислушиваемся к звукам природы вокруг нас: сверчкам, птичкам, белкам и время от времени низкому гудению пчелы – самой прекрасной симфонии в мире, которая исполняется только для нас в этом золотом поле.

Людовик снимает газовую повязку с моей головы, вытаскивает заколки из волос и вдыхает их запах. Проводит пятерней по волосам, привлекает меня к себе, а я тут же прижимаюсь к нему. Еще никогда и никого я не обнимала так крепко. Говорят, что еда на природе кажется вкуснее, и это правда: губы его вкуснее самого сладкого меда и сахара. Мы лежим в ярких лучах солнца, купаемся в теплом августовском дне, обласканные благоухающим ветерком и убаюканные солнцем. И хотя я лежу на земле, мне кажется, что я парю высоко в небе, как кружащие над нами ястребы. В голову приходит мысль: я еще никогда не была на седьмом небе от счастья, как сегодня, потому что для меня наивысшее счастье – это когда Людовик рядом со мной в этом идеальном, залитом солнцем мире нашего одиночества.

– Я мог бы остаться здесь навечно, – шепчет он мне, – пока небеса не упадут на землю.

Я говорить не в силах – настолько я переполнена счастьем. У меня текут слезы, а он нежно и умело слизывает их языком.

– Как жаль, что вы король Франции!

– Но я король, Бижу. Я – король.

– Вы для меня – весь мир.

– И вы для меня – все, – отвечает он, и внутри у меня зажигается искорка, которую никогда не погасить. Я знаю, что пронесу его слова, воспоминания об этом дне до конца своей жизни.

На нас падают короткие тени, ветерок становится прохладнее. Нет! Солнышко, не садись! Пусть весь мир летит в тартарары, только бы этот день не заканчивался! Мы неохотно встаем, возвращаемся к лесному домику.

– Мы еще приедем сюда, – обещает он, когда мы садимся в ожидающий нас экипаж. Вдали я слышу вой волков, солнце садится за горизонт, и с сумерками все ближе подступает лес. – Сюда, в наше место. Мне принадлежит вся Франция, но этот лес – самое ценное, что у меня есть.

Мы садимся в экипаж и возвращаемся в Версаль к нашей яркой фальшивой жизни. Но он обещал, что мы вернемся, и я радостно думаю, прижимаясь к нему в экипаже, что его слова – единственное, что имеет значение.

Когда я вновь погружаюсь в реальную жизнь, Полина продолжает досаждать мне своими письмами, которые с завидным постоянством приходят каждую неделю. Она хочет, чтобы я нашла ей мужа или хотя бы пригласила в Версаль. Я уже не раз объясняла ей, что, пока она не замужем, это очень трудно сделать. Бедняжка Полина! Она никогда не блистала красотой и, как я слышала, с годами не расцвела. Конечно, с моей стороны неприлично говорить подобное о собственной сестре, но это, к несчастью, горькая правда.

Не знаю, кто займется ее замужеством. Папа в Париже, но не в добром здравии и помочь своим дочерям не может; он ищет утешения с актрисой, которая талантливо играет роль доброй самаритянки, как в одной из пьес Мольера. И если тетушка Мазарини устроила замужество Марианны, то здесь я не могу просить ее о помощи, поскольку мы больше не разговариваем: наши отношения, прежде задушевные, стали прохладными, а потом и вовсе сошли на нет. Она знает, что я завела очередного любовника, поэтому постоянно роняет свои подушечки с иголками, когда мы занимаемся шитьем с королевой.

Разумеется, я могла бы обратиться к Людовику… но, пожалуй, не стану. Это наша маленькая тайна. Являясь любовницей короля, я, наверное, должна была бы обладать богатством и могуществом, но это не так. Людовик ненавидит, просто терпеть не может, когда люди докучают ему своими просьбами или пытаются воспользоваться своей близостью к королю. И короля можно понять: его каждый день все о чем-то просят, постоянно. Вот только вчера маркиза де Креки пригласили на королевскую охоту, оказав ему любезность, поскольку умерла его мать – близкая приятельница старой гувернантки Людовика, мадам де Вентадур. Он омрачил Людовику весь день, поскольку донимал его рассказами о судебном разбирательстве касательно дохлой лошади, которое он хотел уладить. Людовик был снисходителен из уважения к трауру, который носит маркиз, к тому же у того были две отличные шотландские борзые, но де Креки совершил ошибку, не остановившись вовремя.

– Да, я бы мог с легкостью исполнить его просьбу, Бижу, – позже жаловался Людовик, заглянув ко мне. Ненадолго, потому что, когда король чем-то раздражен или взволнован, он любит по ночам бродить по коридорам, переодевшись во врача, натянув на голову старый дурацкий парик, и лишь в сопровождении одного слуги. Это его тайное увлечение; я знаю, что он любит ходить незамеченным, делая вид, что он простой смертный или даже слуга.

Я, встревожившись, подаю ему чашечку горячего кофе и радуюсь, что на прошлой неделе купила эту чашку у графини де Рохан-Рохан. Она из немецкого фарфора, поэтому чудовищно дорога, но сейчас оказывается кстати, потому что теперь я могу быстро угостить Людовика чем-то горячим во время его ночных променадов.

Я подношу ему тарелочку с выпечкой, оставшейся после ужина.

– Возьмите, драгоценный мой, бутерброд с яблочным повидлом. Знаю, что вы любите яблоки.

Он отмахивается от сладкого.

– Нет-нет. А вот утку я бы съел. Как же мне хочется утки!

Он, даже не сняв накидку, уныло садится за стол. Терпеть не могу, когда он в таком настроении, так капризен и раздражен. Я чувствую, что должна что-то сказать, заставить его остаться, соблазнить, но в вопросах соблазнения я не сильна. Вместо этого я поглаживаю его по спине, нашептываю на ушко, пока он не начинает ерзать от раздражения. Он отпивает кофе, жалуется, что тот слишком горяч.

– Мне следовало его отослать, этого Креки. Сурово, но этим бы я всем дал понять. Дал понять, Бижу! Что моя охота – это священное время! Когда я в лесу, я не король, я простой всадник. Никому не понять, как тяжело быть королем.

– Я понимаю, блеск очей моих! Понимаю.

– Возможно.

– Как это тяжело!

– Тяжело. Когда тебя донимают и днем, и ночью.

– Пожалуйста… останься. Я… со мной ты почувствуешь себя лучше. Я могла… я могла бы…

– Нет-нет. Довольно. Хочется побыть одному. Прогуляться по дворцу, может быть, подняться на крышу. Здесь так шумно. Эти собаки! Надо поговорить с Матиньоном. – Людовик встает. – Завтра… – вздыхает он. – Завтра опять венгры. Познаю ли я когда-нибудь покой?

Он уходит, а я остаюсь сидеть в комнате одна, допивая кофе. Собаки в комнате надо мной продолжают лаять; целая свора поджарых шотландских борзых, которые обожают при встрече подпрыгивать и класть лапы на плечи. Наверное, мне следует попросить графа Матиньона убрать собак, содержать их на псарне. Но мне духу не хватает. Я, конечно же, могла бы попросить Людовика. Ему достаточно только бровью повести, и вопрос был бы улажен. Можно ли к собакам применить lettre de cachet [7]7
  Королевский указ о заточении в тюрьму (фр.).


[Закрыть]? Но я не могу просить его об одолжении. Я давным-давно поклялась никогда и ничего у него не просить. Зачем причинять боль человеку, которого любишь?

Марианна

Бургундия

1736 год

Должна признаться, меня интригует физическая сторона наших отношений. Очень удивительно наблюдать, как мужчина превращается в умоляющее создание, когда ему не позволяют прикасаться к определенным частям женского тела. Или если легонько надавить на другую часть. Моя цель сейчас – не только дочитать пять томов «Нового описания истории и географии Франции» Пиганьоля, но и проверить, насколько быстро я смогу превратить ЖБ в желе из айвы. И надолго ли он превратится в человека, который будет готов сделать для меня все, что угодно; таким образом я вместо супруга, которого должна слушаться, обрету мужа, который слушается меня.

Я ловлю себя на том, что с нетерпением жду его возвращения домой. Раньше ЖБ никогда не посещал Бургундию чаще одного раза в год, предпочитая проводить свободное время в парижском доме со своей противной матерью, которая, как сообщили к моему удовольствию, сейчас захворала и прикована к постели. Но теперь он прилагает все усилия, чтобы вернуться в Бургундию, ко мне. Я жду нашей встречи, поскольку по прошествии нескольких месяцев начинаю понимать, из-за чего вся эта суета. Причина – между простынями. Я, так сказать, мечтаю о несбыточном. Или, вернее, ЖБ мечтает.

Между нашими воссоединениями я все время провожу в библиотеке, вороша ее содержимое в поисках вдохновения и образования. К сожалению, книги в ней посвящены более серьезным вещам, но я все-таки обнаружила один очень интересный томик, который, похоже, попал сюда из Индии. Я не понимаю, что в нем написано, но сами картинки очень красноречивы! Сколько всего можно сделать, даже если в вашем распоряжении всего два тела! Количество поз просто поражает.

Вскоре мы с мужем хорошо напрактиковались и теперь много времени проводим в спальне. Я перенесла нашу спальню в башню – чтобы виды из окон были живописнее, как уверяю я, но также ради уединения. Среди дня в замке полно народу, а старые двери повсюду имеют щели.

Я приоткрываю дверь, заслышав нетерпеливый стук.

– Он все еще неважно себя чувствует, – невозмутимо отвечаю я слуге ЖБ.

В этот раз ЖБ приехал домой всего на неделю, и я не имею ни малейшего желания отпускать его заниматься обсуждением скучных домашних дел со слугами. Я плотно закрываю дверь. Не отпущу ЖБ ни на секунду раньше, чем решу сама.

Я возвращаюсь в постель, ЖБ тянет меня к себе.

– Всего лишь старик Виард.

ЖБ вздыхает. У него очень худая шея и выдающийся кадык, торчащие уши, похожие на два маленьких пирожка. С возрастом он станет симпатичным, но пока мой супруг скорее долговяз и неуклюж. Однако же он силен и страстен.

– Наверное, я должен идти на пристань, – говорит муж. – Он постоянно мне писал… слишком много предписаний.

Во владении ЖБ находятся несколько участков с ценными породами деревьев, которые валят и переправляют вверх по реке в Париж.

– В пятницу, дорогой, в пятницу. Отправишься к нему в пятницу. И реши заодно вопрос с местным священником. Передай ему, что в следующем году будет и у него крыша… Он мне уже надоел с этим вопросом. И не забудь прихватить угрей, когда будешь на пристани. Рыба должна быть просто великолепна. А сейчас давай займемся твоим угрем!

ЖБ смеется, откидывается назад.

– Иногда ты говоришь, как маркитантка,[8]8
  Маркитанты – мелкие торговцы продовольственными товарами и предметами солдатского обихода, сопровождавшие войска в походах, на учениях, манёврах и т. п.; нередко, особенно во Франции, этим занимались женщины (маркитантки).


[Закрыть] армейская подруга. Я имею в виду не только слова, но и сам ход твоих мыслей.

Я нежно обнимаю его и смотрю в глаза. Не отвожу взгляда, ощущая, как он возбуждается в моих пальцах. Он сглатывает, я глубоко вздыхаю.

– Ты… – Я знаю, о чем хочу спросить, но захочу ли услышать ответ? – А у тебя… есть армейская подруга? – Я едва заметно напрягаюсь.

Он качает головой. Я верю мужу.

– Зачем мне армейская подруга, если у меня есть ты, моя супруга? Вы, мадам, намного восхитительнее любой армейской подруги. Кроме того, маркитантки обычно грязные толстухи. И у них нет такой груди… – Он тянется к моей груди, и я позволяю ему немного поласкать ее. Ох. Я ощущаю, как учащается мое дыхание.

– Подожди.

Я толкаю его на спину, сажусь сверху. Он качает головой.

– Нет, я не могу. Слишком быстро. – Солнце еще не взошло, а мы занимались этим всю ночь. Какое наслаждение!

– Тсс… у тебя больше сил, чем ты полагаешь. Я знаю тебя как свои пять пальцев. И хочу сделать тебе подарок. Вкуснее, чем маринованные вишни.

Он вновь качает головой. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, потом скольжу языком по груди и хочу опуститься еще ниже.

– Нет, любимая, только не это. Мы уже обсуждали. Я уверен, абсолютно уверен, что священник этого не одобрит.

Я недовольна тем, что его руки удерживают меня за волосы: если я не могу познавать мир, то, по крайней мере, дайте мне возможность познать тело собственного мужа. Я продолжаю свой путь, не обращая внимания на руки, которые пытаются остановить меня. Кроме того, я знаю, что долго сопротивляться он не сможет.

– Нет-нет. Это грязь… Священник…

Достигнув своей цели, я легонько прикусываю. ЖБ резко вздыхает. Он вновь пытается оттянуть меня за волосы, но в последнее мгновение притягивает к себе. Я обхватываю его плоть, точно зная, что все мысли о священнике улетучились.

– Боже! – вздыхает ЖБ. – Ох, просто божественно!

* * *

Потом он уходит, а я ощущаю внутри пустоту. Я не влюблена в ЖБ – боюсь, что я ледышка и никогда по-настоящему полюбить не смогу, – но он мне точно нравится, он – приятная и желанная отдушина в моей монотонной деревенской жизни. Меня уже перестали интересовать визиты и ужины с провинциальными маркизами и графами, которых ЖБ знает с детства. Честно говоря, я редко покидаю замок, в особенности избегаю местного священника, который приходит со своими бесконечными просьбами, жалуясь на плачевное состояние деревенской церкви. У меня есть свои домашние дела; ЖБ вынудил меня пообещать ему, что я прослежу за тем, чтобы повариха запаслась достаточным количеством вишни, дабы ее хватило на всю зиму. И обещание я сдержала.

Библиотека продолжает служить мне утешением, и я могу сказать, что моя нынешняя страсть – это книги о путешествиях и освоении далеких земель. После того как я дочитала Пиганьоля, я прочла Лас Касас и узнала о дикарях в Новой Испании – испанских колониях в Северной Америке. А еще я взахлеб читаю «Христианские экспедиции в Китай» Маттео Риччи. Удивительно, как люди и земли могут быть настолько разными! В библиотеке есть глобус, схожий с тем, что стоял у нас в детской в Париже. Иногда я вращаю глобус и веду по нему пальцем, пока он не остановится, а потом заявляю, что это и есть место, куда я отправлюсь. Будь я мужчиной, я бы подалась в моряки и отправилась вокруг мыса Доброй Надежды, оттуда – в Индию, а дальше в Америку, в Санто-Доминго, где растила бы индиго. Ну а потом я бы… Я бы объездила весь мир.

А вместо этого я нахожусь в Бургундии, медленно умирая от тоски. Впрочем, у меня появилось новое увлечение. Наш повар увлек меня выращиванием трав в заброшенных конюшнях неподалеку от большого замка. Гарньер – очень деятельный молодой человек, его пугают высокие цены на специи, которые требуются для приготовления задуманных им блюд, поэтому он решил выращивать их самостоятельно. И, несмотря на то, что выращивание трав скорее труд крестьянский, я обнаруживаю, что мыслительная деятельность порой сильно утомляет. Слишком большой объем прочитанного заставляет меня стремиться к чему-то более реальному. Если так можно сказать.

Крыша конюшни обвалилась, поэтому мы поставили вместо нее несколько окон, чтобы туда проникал солнечный свет. Мы разбили помещение на комнаты и стали обогревать их несколькими жаровнями. У нас растет ряд имбиря, несколько драгоценных ванильных орхидей и множество трав, включая мяту и майоран. Я не уверена, что все это предприятие экономически выгодно, учитывая цену на уголь, который необходим для обогрева помещений. Тем не менее я испытываю удивительную радость, ухаживая за растениями и наблюдая, как они проклевываются из-под земли и начинают борьбу за существование. Особенно интересны те из них, которые вынуждены расти вдали от родной земли.

Я часто провожу дни в одиночестве, в нашей маленькой теплице, в окружении растений, из которых в дальнейшем получатся специи и острые приправы и которые, вероятнее всего, я никогда не увижу. Мне нравится представлять себе, что я путешествовала за тридевять земель, на жаркие острова, где они растут.

Временами, когда мы вместе работаем в теплице, я ощущаю на себе взгляд Гарньера. Он молод, чуть старше меня, говорит хриплым голосом, одновременно нежным и грубым. Иногда что-то внутри меня заставляет повернуться, посмотреть ему в глаза, отбросить все сомнения и узнать: а будет ли с ним так же, как и с ЖБ? Но многое меня удерживает от такого шага. Он повар, и от него, конечно же, пахнет – хотя нельзя сказать, что неприятно, – пóтом вперемешку с пряностями и фруктами. Но вдруг нас застанут? И ЖБ в наказание навсегда запрет меня здесь? Нет-нет, риск слишком велик.

Я думаю.

От Луизы де Майи

Версальский дворец

16 ноября 1736 года

Моя любимая Полина!

Спасибо большое за твои письма! Наверное, монашки очень щедро выдают тебе бумагу, но, пожалуйста, не трать на меня так много чернил и перьев.

Рада, что вам с Дианой нравится жить в монастыре и что вы обе в добром здравии. Я тоже не хвораю. На минувшей неделе немного тревожил зуб, но мудрый месье Пелажер, очень известный дантист, сумел помочь. Он прописал свинцовый порошок и мяту. И мне стало легче. Пожалуйста, дай знать, если хочешь, чтобы я и тебе прислала это лекарство. Как твои зубы?

Пожалуйста, не волнуйся о замужестве. Когда Бог решит, найдется супруг и для тебя. Графиня Рупельмонд рассказывала мне, что ее младшая сестра вышла замуж впервые, когда ей исполнилось двадцать шесть! А у девушки было всего четыре пальца (страшная семейная тайна, прошу никому не рассказывать). Поэтому, как видишь, никогда не поздно, особенно если у тебя нет физических недостатков.

Знаешь, я бы хотела, чтобы ты приехала навестить меня в Версаль, но все очень сложно, и, естественно, нужны деньги на проживание. Мой дорогой муж продолжает свои многочисленные благие дела, поэтому с деньгами у нас очень туго. Пожалуйста, передай Диане, поскольку я знаю, что ее интересуют подобные вещи, что при дворе этой зимой в моде синий беличий мех. Принцесса де Сюбиз носила юбку, отороченную шестью слоями такого меха, и все не могли решить, то ли это просто великолепно, то ли явный перебор!

Я попыталась раздобыть мех для вас, но он слишком дорогой, так как все модницы за ним гоняются. Вместо этого посылаю вам с Дианой эти зеленые ленты; моя портниха купила их на прошлой неделе, и я тут же подумала о тебе и твоих зеленых глазах. Они очень необычного оттенка. Мадам Руссет, моя портниха, сказала, что этот оттенок называется «зеленая зависть». Они будут изумительно смотреться на тебе и уж точно украсят коричневое платье, которое тебе дали в монастыре!

Прошу, не болейте!

С любовью,

Луиза