Текст книги "Избранница"

Глава 19

Осень раскрасила все в яркие красно-коричневые и золотые тона. Дни стали значительно короче, а по ночам температура опускалась почти до нуля. Холод на улице совпал со стужей, воцарившейся в сердце Кесси.

Все последние недели ее снедала тревога. И от нее никак не удавалось избавиться, потому что семя сомнения было посеяно и взошло. Что, если Габриэль прав? Что, если кто-то задумал извести ее любой ценой? Она ненавидела себя за собственную подозрительность, но Эдмунд страстно ненавидел американцев. Он вполне мог решиться на то, чтобы раз и навсегда избавиться от невестки из Нового Света.

Он еще не вернулся из Бата, за что Кесси благодарила небеса. Частичка ее души корчилась от понимания того, что Эдмунд вполне мог быть организатором всех ее несчастных случаев. Габриэль же, кажется, убежден, что отец никогда не позволит себе ничего против его жены. Сама же Кесси не смогла припомнить больше никого, кому бы столь же страстно хотелось уничтожить ее.

Но на этом ее тревоги не заканчивались.

Они с Габриэлем больше не отказывали себе в плотских радостях, которые обретали в объятиях друг друга. Когда он занимался с ней любовью, то требовал от нее полной самоотдачи – и даже больше. Вначале сумасшедшая страсть, с которой ее тело откликалось на его ласку, пугала ее. Еще больше ее страшило, что тело предавало ее сразу же, достаточно было лишь одного поцелуя мужа. Ну и куда это годится? Но сдерживать себя и контролировать она так и не научилась, а со временем перестала и жалеть об этом. Его объятия были иногда страстными и собственническими, а иногда пронзительно нежными и сладкими. Но хотя ее ночи и были теперь заполнены изучением искусства любви, дни ее по-прежнему причиняли ей бесконечные страдания.

О, свое тело Габриэль дарил ей с поистине царской щедростью! А вчера, например, страстно шептал ей, какое блаженство пережил в ее объятиях, какой восторг испытывал от ее робких попыток исследовать его обнаженное тело. Но стоило наступить утру, как его теплота и нежность таяли, а на страсть надевались оковы жесточайшего контроля.

Кесси это просто убивало. Он столь тщательно скрывал от нее свои эмоции, так отгораживался, словно надевал на себя железные латы. Он не допускал ее ближе определенной черты… а она всем существом желала оказаться именно там… за этой заветной чертой…

Ее никогда не интересовали богатство, драгоценности и шикарные платья, хотя Габриэль и был убежден в обратном, чем причинял ей боль. Если честно, то она должна была бы ликовать от счастья лишь потому, что у нее есть дом и обеспеченное будущее и ей не грозят голод и нищета. Но Кесси не могла больше лгать самой себе. В глубине души она мечтала о счастливом браке, о муже, который бы всем сердцем боготворил ее, и о детях, которых бы хотели и любили они оба.

И этот груз, взваленный на нее предательским сердцем, возжаждавшим слишком многого, был тяжек. Ночами она молилась о том, чтобы Габриэль со временем полюбил ее, но боялась, что это недостижимая цель. Мечта ее становилась все туманнее и призрачнее, а вот одно предположение превращалось в абсолютную реальность.

Она была беременна.

И совершенно не представляла себе, как сказать об этом Габриэлю.

Она и не догадывалась, что ее тайна уже раскрыта.

Как-то в ноябре после полудня Габриэль работал в своем кабинете. В дверь робко постучали. Он замер с пером в руке и крикнул:

– Войдите!

Он недоуменно свел брови на переносице, когда в комнату бесшумно скользнула Глория. Она со страхом уставилась на хозяина, готовая сорваться и исчезнуть по первому же его приказу. Но пересилила себя.

– Можно мне кое-что сказать вам, сэр?

– Разумеется, Глория.

Он приглашающе махнул ей рукой, хотя по-прежнему недоумевал. Потому что не смог придумать ни одной мало-мальски уважительной причины, по которой могла бы обратиться к нему горничная жены.

Глория нервно теребила фартук, но отступать ей уже было некуда.

– Я знаю, это не моего ума дело, – выпалила она, – но только очень беспокоюсь за миледи.

Габриэль промокнул перо специальной тканью и отложил его в сторону.

– В чем все-таки дело, Глория? Расскажите мне все, как есть, без утайки.

– Видите ли, милорд, на мой взгляд, она последний месяц прихварывала. О, я знаю, она все время делает вид, что с ней все в порядке, никогда не пожалуется! Но уже несколько раз за последние две недели она так бледнела и слабела, что… Боже, да не будь меня рядом, она бы хлопнулась в обморок, сэр!

Габриэль нахмурился. Кесси не относилась к истеричным дамочкам, которые падают в обморок из-за любого пустяка и более напоказ, чем от дурноты. Кроме того, у Кесси гордости на пятерых, она стерпела бы даже побои, лишь бы не жаловаться. Стиснула бы зубы… и все.

– Значит, тебе кажется, что она больна?

– Понимаете, милорд, странность в том, что иногда она словно юная козочка на лужайке – свежая, бодрая, так и лучится энергией. А временами ей так плохо, что не хватает сил выбраться из кровати. Вы уж простите мне мою прямоту, сэр. Только я много раз пыталась убедить миледи показаться врачу, но она и слышать об этом не хочет!

Габриэль встал.

– Спасибо, Глория. И за твое внимание, и за заботу о миледи. Ты правильно сделала, что обратилась ко мне. Можешь быть спокойна, я прослежу, чтобы твоя хозяйка перестала пренебрегать собственным здоровьем.

Глория быстро сделала книксен и вышла, чувствуя удовлетворение, смешанное со странным чувством вины. Она прекрасно знала, что за хворь напала на хозяйку, но волновалась из-за того, что та очень тяжело переносила свое состояние. Надо было непременно посоветоваться с врачом, а хозяйка упорно не желала делать этого. Было непонятно, достаточно ли серьезно отнесся к этой новости хозяин. К сожалению, ни один из слуг в Фарли-Холле понятия не имел, как милорд и миледи относятся друг к другу. Все они питали, конечно, надежды на лучшее, но и сомнений хватало. Но, выглянув из-за угла, Глория довольно заулыбалась: милорд граф поднимался по лестнице, прыгая через ступеньки.

Наверху, в спальне, Кесси сидела в кресле-качалке у окна, держа на коленях вышивку. Пальцы ее застыли без дела, зато голова чуть не раскалывалась от мыслей… Когда Габриэль стремительно влетел в комнату, она подняла глаза. Лицо его казалось бронзовым на фоне белого галстука и таким прекрасным, что дух захватывало. Она попыталась улыбнуться.

Сложив руки на груди, он выпалил:

– Глория сообщила мне, что ты заболела.

Кесси часто-часто заморгала. Она и сама не знала, чего ждала от него, но только не этого. Отрицательно замотав головой, она переложила вышивку с колен на столик.

– Глория, – беспечно произнесла она, – впадает в панику из-за любого пустяка.

Бровь супруга немедленно поползла вверх.

– А еще она сказала, что ты несколько раз чуть не потеряла сознание.

– Но ведь не потеряла же! Так что она лишь зря переполошила вас.

– Не согласен. И не думай, что я позволю тебе отмахнуться от этих обмороков, словно они не заслуживают внимания. Более того, я совершенно не понимаю, почему ты сама не рассказала мне о них?

Улыбка Кесси погасла. И никуда не деться от наполнившей душу горечи. Интересно, как бы он отреагировал, если бы она так же прямолинейно, как и он, сказала ему, что не видела в этом прока, – она же знала, что на самом деле ему это совершенно безразлично.

Но тут же ее сердечко испуганно запрыгало. Что скажет Габриэль, когда узнает правду? Она очень боялась, что его реакция… будет крайне… отрицательной. Во всяком случае, не такой, какой ей хотелось бы…

Одного этого было достаточно, чтобы как можно дольше хранить тайну. Ее состояние и без того скоро станет очевидным для всех.

– У меня действительно было несколько сильных головокружений, – осторожно пробормотала Кесси. – Я молчала потому, что они проходили так же быстро, как и накатывали.

– Тем не менее ты должна была сообщить мне о них. Судя по тому, что эти обмороки повторяются, все гораздо серьезнее, чем тебе кажется. Поэтому я вызову врача. Он, вне сомнения, сможет разобраться во всем и выписать какое-нибудь лекарство.

От захлестнувшей ее паники у Кесси потемнело в глазах. Она вскочила с кресла.

– Нет! – закричала она. – Мне не нужен никакой врач! И эти обмороки пройдут сами по себе, уверяю вас, как и плохое самочувствие! Все пройдет!

– Откуда ты можешь знать это, янки?

– Уверена, и все тут! Я уже себя прекрасно чувствую, честное слово!

Габриэль сощурился:

– Но ведь ты не можешь отрицать, что временами чувствуешь слабость. Если можешь объяснить мне причину, то так и сделай. Но немедленно, пока мое терпение не лопнуло!

Кесси потупила глаза. Кажется, ее снова загнали в ловушку.

Она медленно подняла голову.

– Это вовсе не болезнь, – проговорила она. Затем сглотнула, хотя во рту все мгновенно пересохло. – Я… беременна.

На его лице мелькнули оторопь и недоверие. Он смерил ее взглядом с головы до пят, словно хотел убедиться, что она лжет. Помолчав, процедил затем сквозь зубы:

– Ты уверена?

Его реакция совершенно убила ее, и она грустно кивнула.

– И как давно?

Кесси заколебалась. Когда же наконец открыла рот, то едва слышно выдохнула:

– Я не очень уверена в сроках. Кажется, около четырех месяцев.

Габриэль молчал. И это его молчание было сокрушительным ударом по ее нервам. В глазах у нее заблестели слезы. Ей потребовалась недюжинная храбрость, чтобы прошептать:

– Вы не рады?

В два огромных прыжка он оказался рядом с ней.

– Что-о? Ты предполагала, что я приду в восторг от этой новости? – Он повернул ее лицо к свету и уставился на залитое слезами лицо. – Твои слезы говорят сами за себя. Ты не больше меня рада этому!

Боль в груди стала просто невыносимой. О Боже, и он считает, что изучил ее вдоль и поперек! А сам и понятия не имеет, что творится у нее в душе!

Слезы комом застревали в горле. Она умоляюще подняла руку.

– Пожалуйста, Габриэль, не сердитесь.

– Не сердись, говоришь? – Он яростно сжимал и разжимал кулаки. В его глазах пылали адские огни. – Ты хотя бы понимаешь, что это значит? Это же исполнение заветной мечты моего папаши! И именно я осчастливлю его! Можешь быть уверена: он-то будет в полном восторге! Наконец у него появится долгожданный внук!

Он резко повернулся и, спотыкаясь, прошел к себе в спальню. Кесси, словно в трансе, двинулась вслед за ним, но застыла на пороге, глядя, как он бросает в чемодан вещи.

Он даже не взглянул в ее сторону. Но она видела, что он просто кипит от ярости. Сам воздух между ними накалился до предела. Лишь когда он пошел к выходу, она нашла в себе силы нарушить гнетущее молчание:

– Габриэль… вы уезжаете?

Он остановился. Всплеск холодной ярости в его глазах был больнее удара хлыста.

– Я еду в Лондон, чтобы твой вид не напоминал мне ежеминутно о собственном идиотизме. Она не сумела сдержаться:

– Куда? – Слова вырвались у не помимо воли, словно рыдание. – К вашей любовнике?

– Отличная мысль, янки! – Он смерил ее презрительным взглядом. – Боже, – выдавил он, – если уж было так необходимо связать себя по рукам и ногам женой, то почему мой выбор пал на тебя? И почему ты не оказалась бесплодной?

Он отвернулся и вышел. Дверь захлопнулась с такой силой, что стены задрожали.

Убитая горем, Кесси разрыдалась. Ничто не могло бы ранить ее больше, чем эти слова. Все внутри у нее сжалось… и умерло. Сама душа, казалось, умерла. Но ведь она знала, что именно так он и отреагирует! Да, знала… и страшилась этого.

Храбрость окончательно покинула ее. Она рухнула на пол, жить ей было больше незачем, сердце было разбито вдребезги.

О, какая же она была идиотка! Полная! Наивная дурочка! Даже хуже! Совершенно сознательно дурачила сама себя столько времени!.. Габриэль не испытывал к ней ни малейшей нежности, никакой теплоты и понимания. И не собирался защищать ее. Но больше ей незачем обманывать себя.

Она любила его. Несмотря на его злость, равнодушие… Любила его.

И всегда будет любить.

Глава 20

Хотя ночь подходила к концу, толпа гостей в элегантной бальной зале лорда Честерфильда лишь слегка поредела. Габриэль был среди тех, кто провел здесь уже несколько часов. Он пил. Беседовал. Развлекался. Смеялся.

Кружа леди Сару в танце, он смотрел на ее улыбающееся лицо. Слушал ее непритязательную болтовню, но мысли его находились за тридевять земель. Да и видел он не леди Сару, а совсем другой образ… с волосами цвета золотого рассвета, глазами чистыми и яркими, как топаз, и губами такими мягкими и сладкими, какими бывает спелый сочный плод…

И все это время в нем бурлили самые противоречивые эмоции. Замешательство. Бешенство, Боль. Раздражение. И… что-то еще.

Раскаяние.

Он вздрогнул и понял, что танец закончился. Леди Сара коснулась его плеча:

– Я уже устала от этого шума и толчеи. Может быть, поедем ко мне, в более спокойную обстановку?

Глаза женщины зазывно сияли. Соблазнительная улыбка больше, чем слова, выдавала истинный смысл приглашения. Но Габриэля она не очаровала, не зажгла и не подтолкнула к решительным действиям.

– Боюсь, уже слишком поздно, миледи, – пробормотал он, не сводя с нее глаз. – А потому вынужден отказаться от столь лестного предложения.

Она поняла его невысказанную мысль и лишь вздохнула Но он знал, что она недолго оплакивала потерю его в качестве любовника, быстро найдя ему замену. Он поцеловал на прощание кончики ее пальцев и взглянул в сторону:

– Кажется, ваш следующий партнер по танцу уже идет сюда.

Он поклонился, попрощался с хозяином и вышел.

Грызущее его беспокойство усилилось, стоило лишь сбежать по каменным ступеням особняка. Он решил пройтись пешком, чтобы развеяться.

На улице не было ни души, кругом царил туман. Полы длинного плаща то и дело обвивались вокруг ног. Шаги гулким эхом отдавались на пустынной улице.

Если уж было так необходимо связать себя по рукам и ногам женой, то почему мой выбор пал на тебя?

Святой Иисусе! Неужели он правда сморозил этакую чушь? Что за дьявол вселился в него?

И почему ты не оказалась бесплодной?

Каждое слово вонзалось в мозг, словно гарпун. И поворачивалось круг за кругом, причиняя такие муки, какие и не снились грешникам в аду. И лишь тогда до него докричался голос совести. Как ты мог быть таким жестоким? Нет… не просто жестоким. Намеренно жестоким.

Хоть убей, он не смог бы объяснить, что за нечистая сила подзуживала его на подобные слова. Он чувствовал себя так, словно ему стиснули горло, перекрыв доступ кислорода в легкие. И бессильная ярость подогревала кровь до кипения. Ему вновь казалось, что он попал в умело подстроенную западню. В капкан! И обманула его красотка, которую он называл своей женой.

Тут он остановился. И прижал ладони ко лбу, словно хотел изгнать демонов, снова поднявших в нем голову.

Шаркающий звук заставил его вздрогнуть. Сквозь клочки тумана он рассмотрел женщину, устало добредшую до стены и прислонившуюся к ней.

Она была ужасающе бедна… и беременна. Скоро должна родить, судя по величине живота. И молодая, гораздо моложе его. Вот только глаза у нее такие усталые, старые и мудрые, что хотелось плакать. Было холодно, а у нее не было даже плохонькой накидки, чтобы защититься от холода, да и то, что на ней было надето, скорее напоминало лохмотья.

Но взгляд его словно приклеился именно к ее выпирающему животу. Скоро и Кесси родит и будет баюкать на руках ребенка. Нет, не так. Не просто ребенка. Его ребенка.

На мгновение Габриэль перестал дышать. От напряжения у него стиснуло легкие. Осознание величия и невероятности этого простого факта вдруг омыло его душу, наполнив ее непонятным благоговением. Он чуть не рухнул на колени на мостовую.

И почему ты не оказалась бесплодной?

Отвращение к самому себе разъедало нутро похлестче кислоты. Он вел себя с ней, словно она совершила неприглядный поступок или преступление! Как будто во всем этом была виновата только она! Но если кто и виноват в подобной ситуации, то только он!

Губы его судорожно дернулись. Он ведь не обуздывал свои желания. Ночь за ночью он жаждал ее и получал все, что хотел получить. Брал ее каждую ночь. Эгоистично. Не задумываясь о последствиях. Отказываясь даже задуматься о них.

И… ненавидел себя за то, что занимался с ней любовью. Потому что всякий раз, когда уступал своему дьявольскому желанию, словно терял частицу себя…

Он покопался в складках плаща. Женщина устало взглянула на него, слегка попятившись, не уверенная в его намерениях. Но когда он протянул ей кошелек, полный монет, у нее даже глаза округлились от изумления.

– Возьми. Это тебе, – сказал он. Она охнула:

– Но, сэр… Это же целое состояние!

На его губах мелькнула улыбка. Она немного напомнила ему Кесси. когда они были в таверне Черного Джека. Она тогда тоже потеряла дар речи при виде кучки серебряных монет.

Он покачал головой:

– Какое там состояние! Но если ты с умом распорядишься этими монетами, то этого хватит тебе… и бэби на несколько месяцев.

Он решительно сунул кошелек в руку женщины. Та уставилась на него, немея от благодарности и тронутая до глубины души.

– Да благословит вас Господь, сэр! – Она прижала кошелек к груди и взглянула на него полными слез глазами. – Вы – святой, самый настоящий святой! Я никогда не забуду вас. Никогда!

Он стоял и смотрел, как она, тяжело переваливаясь, исчезла за углом, затем отправился к себе. Но когда добрался до особняка, то первым делом отыскал кучера.

Томас протер сонные глаза:

– Милорд! Что-то случилось? Габриэль покачал головой:

– Я решил вернуться в Фарли.

Парень недоуменно заморгал. Через крохотное оконце его комнатушки было видно, что небо уже порозовело на востоке. Начинался рассвет.

– Прямо сейчас, милорд?

Габриэль кивнул. Томас не стал мешкать и потянулся за одеждой.

Немного времени спустя Габриэль захлопнул дверцу кареты. Наверняка Томас решил, что хозяин сошел с ума: возвращается в Фарли, когда не пробыл в Лондоне и полдня. Виноватая улыбка растянула губы Габриэля. Возможно, он и впрямь свихнулся…

Поздним утром они уже въезжали в ворота Фарли-Холла.

Не успел он войти в дом, как сразу понял: случилось что-то ужасное.

С дюжину слуг скучилось в конце галереи. Первой его заметила Глория. Глаза у нее покраснели, словно она проплакала несколько часов подряд. Миссис Мак-Ги успокаивающе гладила ее по плечу, но и у нее самой глаза были заплаканные.

Все были настолько заняты чем-то, что даже не услышали, как он вошел.

– Что здесь, к дьяволу, творится?

Все застыли, словно марионетки в кукольном театре. Наконец Дэвис вышел вперед. Таким мрачным Габриэль его еще никогда не видел. Старик откашлялся, прочищая горло.

– Милорд, боюсь, мы вынуждены сообщить вам весьма скверные новости.

– Не тяни, Дэвис! – Габриэль невольно произнес это резче, чем хотел. – Выкладывай, что у вас случилось?

– Хорошо, милорд. Ее сиятельства не оказалось в спальне этим утром. И судя по всему, она и не ложилась спать. Сначала мы решили, что она отправилась в Лондон вслед за вами. Но она никого не просила отвезти ее, и ее лошадь как стояла, так и стоит в конюшне. Так что мы решили продолжить поиски. – В глазах старика отразилась мука. – Милорд, ее нигде нет!

– Этого не может быть! Плохо искали! Лицо Дэвиса посуровело:

– Мы обыскали весь дом, милорд, от чердака до подвала. И обшарили все поместье. И сейчас еще слуги прочесывают каждый куст. Но она… как сквозь землю провалилась, милорд. Мы знаем только, что не хватает нескольких платьев, а Глория говорит, что пропал маленький саквояж.

Кровь застыла в жилах у Габриэля. Лицо его приобрело пепельный оттенок. Мозг отказывался верить в услышанное.

– Возможно, милорд, что ее сиятельство нашла какой-то другой способ добраться до Лондона?..

– Не нашла… – потрясение произнес Габриэль. Желудок вдруг вытолкнул из себя все содержимое, и оно катастрофически быстро поднялось вверх по пищеводу. Дышать стало невмоготу.

– Милорд…

Не дослушав взволнованных слуг, он рванулся вверх по лестнице. Дверь в спальню Кесси распахнулась после первого же удара. Постороннему Габриэль показался бы сумасшедшим. Но никто не видел его, так что никто и не узнал, насколько он был близок к помешательству.

Один… как никогда прежде.

Рядом с огромным шкафом для одежды валялся крошечный кружевной платочек. Он поднял его, уставившись на тончайший узор.

В груди его росло жуткое чувство невосполнимой потери. Он снова и снова вспоминал, какой видел ее в последний раз. Она была убита, бледна как смерть. Словно жалящие слова Габриэля пулями впивались в ее сердце, и оно кровоточило. На лице ее застыла мольба…

– Кесси! – закричал он. Пальцы скомкали кружевной платочек. – Кесси!

Эдмунд возвратился в Фарли-Холл три дня спустя. Широко распахнув двери перед герцогом, Дэвис склонился в низком поклоне:

– Как чудесно, ваша светлость, что вы вернулись!

– Да-а, домой всегда приятно возвращаться, Дэвис. – Эдмунд вручил дворецкому свою шляпу и трость. – Габриэль дома?

Дэвис ответил не сразу. К величайшему изумлению Эдмунда, дворецкий был в явном замешательстве:

– Он наверху, в своей спальне, ваша светлость. Эдмунд нахмурился, поскольку не привык к подобному поведению дворецкого.

– Что-то случилось, Дэвис?

– Все в ваше отсутствие разладилось, милорд. Но вы, наверное, предпочтете поговорить с его сиятельством…

Эдмунд тут же шагнул к лестнице.

– Ваша светлость, – позвал его дворецкий, – имейте в виду, что его сиятельство… немного не в себе…

Это было мягко сказано.

Шторы в спальне были плотно закрыты. Лишь скудный лучик света пробивался сквозь малюсенькую щелку. Стоя на пороге спальни сына, Эдмунд щурился, пытаясь привыкнуть к полумраку и разглядеть Габриэля.

Разглядев же, опешил. Он видывал сына в состоянии ярости. Видел его и безумно защищавшимся от обвинений и упреков. Не раз наблюдал раздраженным и мятежным, когда тот плевать хотел на всех и вся…

Но в таком состоянии – еще никогда.

Сын развалился в кресле у окна. Рубашка была кое-как заправлена в бриджи и свисала поверх них. Выглядела она такой мятой и несвежей, словно в ней спали несколько ночей подряд. Подбородок и щеки покрывала щетина трехдневной давности. Воздух в комнате был спертым, тошнотворно пахло спиртным.

– Боже. Габриэль! Да ты, кажется, пьян!

Габриэль медленно поднял голову. Налитые кровью глаза с трудом сфокусировались на фигуре отца. Его перегруженному алкоголем мозгу показалось совершенно естественным, что отец заявился, чтобы засвидетельствовать его жалкое состояние. На его губах появилась бессмысленная улыбка.

– С-совершенно в-верно, отец. Я нализался и собираюсь продолжать в том же духе. Эдмунд сощурился:

– Что за чертовщина? В чем дело? И где Кассандра? В Лондоне?

Кесси. Даже простое упоминание ее имени вызвало новый приступ боли в сердце Габриэля. Он лишь помотал головой в ответ на вопрос отца, но тот не отстал от него:

– Тогда где же она, если не в Лондоне? Габриэль гневно взмахнул рукой и сшиб со стола пустые бутылки и стаканы. Все это с грохотом разлетелось на осколки.

– Дьявол бы все побрал! – взорвался Габриэль. – Тебе непременно надо услышать это из моих уст? Она бросила меня! Ясно? Бро-си-ла!

Эдмунд отшатнулся, словно его с размаху ударили под дых.

– Боже праведный! – простонал он.

Габриэль остановил на нем гневные пьяные глаза:

– Можешь не разыгрывать передо мной комедии! Разве не об этом ты мечтал дни и ночи?

Уже давно не грешил этим, промелькнуло в мозгу Эдмунда. Бог свидетель, это чистая правда. Хотя упрямства во мне побольше, чем у библейского осла. Так и не смог признаться сам себе, что уже давно смягчился.

Хоть режьте на куски, как и когда это произошло, Эдмунд не смог бы сказать. Но было глупо отрицать очевидное: это случилось. И уже не имело значения, что невестка была родом из ненавистной Америки, да и происхождения самого жалкого. Незаметно и помимо его воли и желания эта малышка умудрилась прокрасться в его сердце и отвоевать себе там местечко. Он и приоткрылся-то лишь на мгновение, чуть-чуть, но ей хватило и этого…

От стыда его бросило в жар. Он полностью заслужил презрение сына. И его ненависть – если уж быть до конца честным…

Гнев Габриэля иссяк так же внезапно, как и накатил.

– Она беременна, – выдавил он с трудом. – Из-за этого все и произошло. Эдмунд заволновался:

– Боже праведный! И куда же она могла отправиться? Думай, Габриэль, думай!

– Не знаю. Я ничего не знаю! Леди Эвелин тоже в полном неведении. Кристофер лишь от меня услышал, что Кесси исчезла.

Габриэль наклонился вперед и обхватил голову руками. Голос его понизился до шепота:

– Она взяла с собой всего несколько платьев. У меня в голове вертится лишь одна мысль: она бродит сейчас где-то совершенно беспомощная. Замерзшая. Голодная. Без денег и без крыши над головой.

– Мы найдем ее, Габриэль. Не сомневайся!

– Нет, – хрипло проговорил он. – Я заслужил это наказание, разве ты не понял? Она не хотела выходить за меня замуж. – Уголок рта у него нервно задергался. – Думала, что недостаточно хороша, чтобы стать женой лорда. Считала себя недостойной… – Он медленно поднял голову. – Она рыдала, когда я уезжал отсюда. А мне было наплевать. Вот такой я бессердечный ублюдок… Едва закрою глаза, вижу, как она давится слезами…

У Эдмунда мучительно сжалось сердце, потому что сын смотрел сквозь него, и черты его лица исказило отчаяние.

– Когда она призналась мне, что беременна, я… взбесился. Совершенно обезумел от ярости. Ни на секунду не задумался, каково ей, не думал и о себе. Меня жгла одна-единственная мысль: ты, отец, так жаждал внука… и получил его.

Эдмунд боялся даже выдохнуть. Описываемая сыном картина вдруг четко и ясно, во всех подробностях возникла перед его глазами.

– Я наговорил ей… уйму гадостей… Очень жестоких… Таких, что волосы встают дыбом… И ведь не онемел, не унялся, пока не отвел душу…

Эдмунд вздохнул, затем быстро прошел через комнату и опустил на плечо сына ладонь.

– Всех нас иногда заносит, – тихо произнес он. – И каемся мы обычно, когда уже поздно что-то менять. Габриэль молчал. Эдмунд мрачно продолжал:

– Бог свидетель, я сам не безгрешен и вряд ли смогу дать тебе дельный совет. Но знаю, что твоя единственная надежда в том, что она простит тебя. У нее доброе и отзывчивое сердце. Но сначала, – сурово докончил он, – ты должен найти ее.