Текст книги "Выкуп первенцев"

4

Комиссар криминальной полиции Маркканен с улыбкой поднялся из своего кресла и протянул Аско руку. Рукопожатие было теплым. Аско всегда нравился комиссар, который несколько лет назад и предложил принять его на работу. Маркканен был невысоким полноватым человеком, а его кабинет выглядел совершенно по-домашнему. Хозяин уютно обставил помещение и даже купил за свой счет несколько удобных кресел. Помимо дорогой кофеварки, здесь стоял еще и небольшой холодильник, наполненный разнообразными напитками. Ощущению дома способствовало и гостеприимство Маркканена. Часто совещания, начавшиеся где-нибудь в другом месте, заканчивались у него в кабинете.

– Аско, садись, пожалуйста. Эспрессо?

Констебль кивнул. Маркканен похлопотал у кофеварки и принес кофе. Обычно Аско чувствовал себя здесь комфортно, но сейчас разволновался так, что даже вспотел: ведь в кабинете находились еще старший комиссар Котанен и заместитель начальника полиции Линдберг. Оба кивнули констеблю, когда он вошел. Линдберг, казалось, был чем-то озабочен и поглядывал на часы. Аско подумал, что беспокоился не напрасно: возможно, предстоит более серьезное расследование, чем он предполагал. Маркканен сел.

– Нюман показал вам вчера квартиру на Коркеавуоренкату, пятнадцать. Нам хотелось бы знать, появились ли у вас какие-то идеи после осмотра.

Аско попытался устроиться поудобнее, отхлебнул кофе, но не успел начать говорить, как Маркканен поднял руку, прерывая его, и перегнулся через стол:

– Аско, я прямо хочу сказать тебе, что у нас непростая ситуация. Надо сокращать затраты. Ты можешь использовать собственные методы, но твои результаты в последнее время… Мы дали тебе шанс.

Комиссар снова откинулся на спинку кресла и вздохнул. Котанен и Линдберг сидели, глядя в пол.

– В этой квартире проживали иудеи, очень правоверные. Вероятно, прибывшие из-за границы, – начал Аско.

Заместитель начальника полиции Линдберг поднял голову:

– Иудеи? Почему вы так решили?

Линдберг сказал это требовательным тоном, и Аско почувствовал, что тот не поверил ему. Вольности, которые Маркканен позволял старшему констеблю, раздражали Линдберга, у которого были еще свежи в памяти неверные логические построения Аско в предыдущем расследовании.

Аско изложил основания для своих выводов. Начальники слушали молча и казались задумчивыми. Аско почувствовал, что больше не в состоянии влиять на ситуацию. Его беспокоило и некоторое недоверие со стороны Линдберга.

– Это все, что я знаю. Если можно, я выйду на минутку, – сказал Аско уже спокойно и, допив кофе, поднялся со стула.

Линдберг взглянул на него хмуро, Маркканен улыбнулся, Котанен, почесывая подбородок, рассеянно пробежался взглядом по картинам на стенах.

– За полчаса успеешь обернуться? – спросил комиссар.

Аско кивнул и быстро вышел из кабинета. Почему-то он подумал о Туве. Интересно, она у себя в офисе на Булеварди? Когда Аско представил ее на работе среди других мужчин, его на мгновение охватило отчаяние. У юристов язык подвешен, это люди решительные и изысканно одетые. Как-нибудь вечером после работы один из них пригласит Туву на бокал вина, и он, Аско, останется в прошлом. И виноват в этом будет только он сам. Аско попробовал позвонить Туве, но попал на автоответчик. Бодрое приветствие Тувы, предлагавшей оставить сообщение, немного успокоило Аско.

Он вышел из здания отдела полиции и побрел по Албертинкату на юг. Взошло солнце и позолотило края кучевых облаков. Тонкое покрывало выпавшего накануне вечером снега растаяло. Аско любил кружить по улицам Хельсинки, когда хотел собраться с мыслями или успокоиться. Эти прогулки не имели цели, но почти всегда выводили его на один и тот же маршрут. Почему-то ноги сами вели его с Албертинкату в парк Сепянпуйсто, оттуда по Техтаанкату на Нейтсютполку, затем по Касармикату на север и наконец по Пиени Рообертинкату обратно к Албертинкату. То, что Тува жила на Касармикату, было чистой случайностью. Сколько раз они проходили мимо друг друга до того, как познакомились.

В этот раз он успел дойти только до Сепянпуйсто, когда понял, что прошло уже почти полчаса. Пришлось вернуться в отдел.

Когда он вошел в кабинет Маркканена, начальники сидели на прежних местах. Комиссар на этот раз вставать не стал, но улыбнулся. Это еще ничего не значило. Аско сел, а Линдберг поднялся со стула и отошел к окну.

– Доктор Юлиан Цельхаузен. Это имя вам ничего не говорит? – начал он и повернулся к Аско.

Тот покачал головой.

– Он довольно известен в своей области, – продолжил Линдберг, потирая лысину.

– В области изучения древних текстов, – пришел на помощь Котанен.

– Именно. Он немец, из Ганновера. Ему, похоже, удалось расшифровать тексты, над которыми долго корпели другие ученые. Тем не менее Цельхаузен попал в поле зрения тамошней полиции по подозрению в незаконной торговле антиквариатом. Ценными произведениями искусства, которые были похищены. Кроме того, в последнее время у него появились криминальные связи и он проводил у себя дома подозрительные встречи. Естественно, полиция стала собирать о нем дополнительную информацию.

Линдберг вернулся на свое место и нахмурился. Теперь он смотрел прямо на Аско.

– К нам обратилась полиция Германии. Они выяснили, что некоторые из постоянных знакомых Цельхаузена несколько дней назад ездили в Хельсинки и что дом на улице Коркеавуоренкату имеет отношение к их поездке. Немецкая полиция считает, что там могут проводиться какие-то незаконные сделки. Среди посетителей доктора – финны, незаурядные квартирные воры с соответствующим стажем и тому подобный контингент. Мы в конце концов решили обследовать квартиру, когда пару дней назад один жилец из этого дома сообщил, что видел трех незнакомых мужчин, спешно покидавших ее.

Настроение у Аско улучшилось. Линдберг не стал бы ему это рассказывать, если бы не решил продолжать с ним работать. Старший констебль расправил плечи и одернул свой новый пиджак.

– Нюман выгреб из квартиры рекламу, которую набросали в почтовый ящик на входной двери, и, судя по ее количеству, квартиру оставили уже несколько дней назад, – заметил он.

Маркканен кивнул и порылся в бумагах у себя на столе. Он протянул Аско фотографию светловолосого опрятного молодого человека.

– Йонас Петая. Это один из тех, кто сюда приезжал. Личности других нам неизвестны. Они поселились в отеле «Рэдиссон Блю». – Маркканен сделал паузу. – У нас Петая известен под кличкой Еж. Не спрашивай меня почему. Мы привлекали этого парня здесь, в Финляндии, несколько лет назад по одному серьезному делу, но тогда его участие не удалось доказать. Сосед дал сбивчивое описание, но по приметам один из этой троицы похож на Петая.

Линдберг прокашлялся.

– На нас произвел впечатление ваш отчет об осмотре квартиры, – продолжил он, – хоть вы, похоже, и не нашли ничего серьезного. Может быть, это вообще дырка от бублика. Квартирой владеет пожилая дама, которой принадлежит несколько квартир в центре города. У этой дамы в последнее время неважно с головой, и она не помнит, кому сдавала эти апартаменты, да и сдавала ли вообще. Сегодня чуть позже мы получим выписки с ее банковских счетов, по которым можно будет выяснить, поступала ли оплата за квартиру и от кого. По документам жилищного кооператива там и сейчас проживает арендатор, хотя он, похоже, уехал оттуда уже около года назад. В любом случае я решил, по представлению Маркканена, поручить вам оперативную проверку по этому делу. Держите его в курсе, – распорядился Линдберг.

Маркканен со значением взглянул на Аско и кивнул. Линдберг продолжил:

– Мы располагаем сейчас минимальными ресурсами. Так что необходимо сосредоточиться на расследовании уже совершенных преступлений. Этот случай – всего лишь наши подозрения, ничем особенно не подкрепленные. Хотя здравый смысл мне подсказывает, что Еж и его приятели приезжали сюда не природу фотографировать. В общем, несмотря ни на что, наш отдел должен заниматься и профилактикой противоправной деятельности. Так что надо оправдывать свое назначение.

Тон Линдберга приобрел патетические нотки. Он встал со стула.

– К сожалению, на эту проверку мы можем потратить только вашу зарплату и оплатить Маркканену расходы на электричество, необходимое для кофеварки. В исключительном случае можете привлечь в помощь Нюмана. Аско, мы ждем результатов.

Линдберг взглянул на Маркканена и направился к двери, Котанен поспешно последовал за ним. Аско подумал о Даниэле: вот кто пригодился бы в этом деле. От него наверняка было бы больше толку, чем от Нюмана. Но момент был упущен, к тому же Аско понимал, что упоминание имени Яновски не приведет ни к чему хорошему. Придется ему в одиночку использовать выпавший шанс.

5

Доктор Юлиан Цельхаузен взволнованно ходил по своему кабинету, занимавшему весь второй этаж двухэтажного особняка. Он нервничал и никак не мог сосредоточиться. На многочисленных столах лежали раскрытыми огромные книги. В одних текст был на латыни и древнегреческом, в других – арабский. Книги были старыми и рукописными. На третьем столе были разложены открытые тетради, в которых доктор обычно делал свои пометки. Однако сегодня он лишь рассеянно бродил между столами, взглядывал на очередной фолиант и переходил к следующему. Тем же невидящим взором доктор обвел приборы на стене, показывавшие температуру и влажность в помещении, и два больших аппарата, которые поддерживали в комнате микроклимат. Сохранность старой бумаги, пергамента и чернил требовала прохлады, поэтому Цельхаузен облачился в шерстяной свитер. За толстыми стеклами очков скрывался острый взгляд.

«Наверное, они уже заселились в отель, – подумал Цельхаузен, в очередной раз посмотрев на часы. – Скоро можно приступать к работе». Он открыл дверь на маленький балкон, где на металлическом столике стояла недопитая чашка чая. Цельхаузен сел и обвел взглядом панораму, открывающуюся с балкона. Дом располагался на склоне невысокого холма, поэтому отсюда на многие километры простирался вид на долины Нижней Саксонии и бывшие болота Эмсланда. Блеклые желтоватые поля только-только отогревались после зимы. То тут, то там их пересекали тонкие ряды деревьев, отмечавшие границы землевладений или разделявшие сельскохозяйственные посадки. Вдалеке синели несколько дымовых труб.

Цельхаузен полной грудью вдыхал свежий весенний воздух. Он думал о стране.

В его душе упорно рос страх. Цельхаузен прочитал достаточно исторической литературы и древних книг, чтобы знать, что государства и народы могут разрушаться и исчезать почти бесследно. В восьмидесятых годах он поверил, что с Германией может произойти то же самое, что и с Римской империей.

Причиной были евреи. Вернее, то, что с ними сделали немцы. Какую же огромную ошибку они совершили!

Цельхаузен часто думал об этом. История евреев в значительной степени развивалась в обратном порядке. Римские легионеры вошли победителями в храмы Иерусалима и осквернили священные писания иудеев, но вскоре весь Рим читал переводы этих текстов. Римская империя разрушила Храм, уничтожила бо́льшую часть евреев Иудеи и всего Древнего Израиля, но через несколько столетий Римской империи уже не существовало, а евреи продолжали жить почти так же, как и раньше, хоть и в изгнании.

Причиной следующей катастрофы того же масштаба стали немцы, устроившие геноцид европейских евреев.

Теперь Цельхаузен укрепился в мысли, что Германия как нация неизбежно исчезнет. Этот процесс уже начался: рождаемость у немцев ниже, чем у любого другого народа в мире. Ежегодно в Германии умирает гораздо больше людей, чем рождается. Через пару сотен лет мало кто будет говорить на немецком языке, сохранять культуру Германии и особенности ее менталитета. Все это вгоняло доктора в тоску, как если бы каждое утро кто-то высыпа́л ему в душу ведро золы.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды он случайно не услышал тот разговор. Доктор вообще не верил в случайности, и поэтому все услышанное им ясным летним днем много лет назад казалось ему знаком судьбы. Когда он, вот как сейчас, думал об этом, его пульс учащался, а кожа от напряжения начинала зудеть. Цельхаузен поморщился.

Зазвонил один из телефонов. Доктор очнулся от своих мыслей и посмотрел на высветившийся номер. Звонок был из Финляндии.

6

Аско вышел с работы в хорошем настроении. Ноги сами несли его. Солнце сияло на почти безоблачном небе. Он дошел до отеля «Рэдиссон Блю Камппи», выбрал место в холле с тем расчетом, чтобы видеть двери лифтов, взял газету и заказал кофе. В кармане у него была фотография Ежа, но он и так уже запомнил лицо на карточке.

Аско прокручивал в голове события сегодняшнего утра. Интересно, действительно ли он был кандидатом на увольнение? Если так, то идеи, которыми с ним поделился Даниэль, поистине спасли его. Они принесли бы признание и самому Яновски, если бы тот собственными руками не погубил свою карьеру. Помогая утром Аско, Даниэль рисковал своей нынешней работой. Однако сейчас не время об этом думать. Теперь самое важное – выяснить, что затеяли Еж и его компаньоны.

Через пару часов, выпив уже три чашки кофе, Аско решил уточнить, где находится подозрительный номер. Он был уверен, что не пропустил Ежа в холле ни входящим, ни уходящим. Маркканен сообщил ему, в какой комнате они поселились. Судя по начальной цифре, Еж с приятелями жили на пятом этаже. Для того чтобы попасть на нужный этаж, требовался электронный ключ, иначе лифт не трогался с места. Поэтому Аско дождался подходящего момента и примкнул к компании постояльцев отеля. У нужной двери он остановился и прислушался. Услышав за ней шорох, констебль едва успел отступить в сторону и, изображая недоумение, принялся разглядывать номера на соседних дверях, словно заблудившийся сосед. Не выходя из этой роли, он рассеянно кивнул троице, покидавшей комнату. Двое ответили ему тем же, они были одеты в рабочие комбинезоны. В третьем Аско узнал Ежа – тот оказался существенно выше остальных. Когда Еж, скользнув по «соседу» острым взглядом, повернулся и пошел к лифту, Аско подумал, что он вполне мог бы быть спортсменом: широкоплечий, осанистый и решительный.

Констебль понимал, что совершил ошибку: Еж мог запомнить его и узнать, если им еще доведется встретиться. Однако времени для сожалений не было, и, выждав минуту-другую, Аско направился следом. Пройдя через холл, он поначалу нигде не обнаружил своих подопечных. Но затем через окно увидел знакомую троицу уже на улице перед отелем. Сохраняя дистанцию, он двинулся за компанией: из отеля к железнодорожному вокзалу мимо Атенеума[2]2
  Атенеум – национальный художественный музей Финляндии.


[Закрыть] и торгового центра «Клууви». Отсюда троица направилась по Алексантеринкату и, почти достигнув конца улицы, свернула направо, пройдя между Президентским дворцом и Гауптвахтой[3]3
  Гауптвахта – историческое здание, в настоящее время находящееся в распоряжении Сил обороны Финляндии.


[Закрыть]. Аско добежал до угла и успел заметить, что мужчины вошли в здание Гауптвахты через боковой вход.

7

Даниэль Яновски сидел за рабочим столом и просматривал заявления на отпуск, но мысли его витали далеко. Вспоминая, как он потерял место констебля криминальной полиции, Даниэль на мгновение ощутил досаду, хотя это было то чувство, которого он старался избегать на протяжении последних двух лет. Тогда в синагоге Яновски решил не думать об этом – будь что будет. Смирившись с решением руководства, он отметил, что вышел бы на работу, если бы на кону стояла чья-то жизнь или здоровье. Ему вспомнилась древняя легенда о рабби Акиве, которому жители деревни не дали крова, и тому пришлось провести ночь в чистом поле. Ночью банда разбойников напала на селение и увела в полон его жителей. Акиву спасло то, что он покорно смирился с тем, что его никто не приютил. Даниэль также полагал, что все, что ни делается, – к лучшему.

Он вспомнил, что утром в спешке забыл произнести слова молитвы и повязать тфилин[4]4
  Тфилин – коробочки с отрывками из Торы, которые ремешками повязываются на время молитвы на левой руке и голове.


[Закрыть]. Близился полдень, а утренняя молитва разрешается примерно до половины второго, поэтому Даниэль быстро просмотрел несколько заявлений, лежавших перед ним, и направился домой, в Круунунхака. Дорога не заняла много времени: он, как обычно, доехал до Кайсанниеми на трамвае, дальше пошел пешком по Унионинкату и свернул на Кирккокату. На улице кипела жизнь: у Кафедрального собора и Банка Финляндии бродили группы туристов, рядом шла подготовка к дорожным работам – верная примета весны, когда весь Хельсинки погружается в бесконечный ремонт. На фоне достопримечательностей возвышались кучи брусчатки, снятой с мостовой перед заменой подземных коммуникаций, а во дворе православной Свято-Троицкой церкви, обнесенной невысокой чугунной оградой, меж старых лип со стороны Кирккокату приютилась строительная бытовка.

С женой Ханной они жили в скромной двухкомнатной квартире на Меритуллинкату. Почти все стены в ней занимали книжные полки. Многие из них переехали сюда, в общее жилище, из холостяцкой квартирки Даниэля после долгой борьбы с Ханной: она предпочла бы аккуратные книжные шкафы в одном стиле. Жизнь распорядилась иначе, и стены покрылись стеллажами разной высоты, ширины и цветов. Супруги договорились, что постепенно будут менять их на однотипные.

В гостиной стояли стол темного дерева, старый кожаный диван и «кровать-антресоль», под которой расположился письменный стол. Супруги спали отдельно: Даниэль – на антресоли, а Ханна – в спальне, поскольку Даниэлю время от времени снились кошмары и он кричал среди ночи. Страшные сны приходили к нему все время, что он себя помнил. В одну из таких ночей терпение Ханны кончилось, и она выселила мужа в гостиную.

Даниэль встал перед своим письменным столом и накинул талит[5]5
  Талит – еврейское молитвенное облачение.


[Закрыть]. Затем он ремешками закрепил один тфилин на лбу, а другой – на левой руке. Так он исполнял свой долг каждый будний день с тех пор, как его перевели с оперативной работы на канцелярскую. Не потому, что это приносило ему утешение. Просто он считал свое перемещение по службе знаком свыше. Будучи констеблем, он посвящал все свое время и мысли работе, пренебрегая исполнением религиозных обязанностей, за исключением шабата. В ту пору бесчисленные часы, отведенные для молитв и изучения Торы, и религиозные праздники проносились мимо в стремительном потоке дней, словно тростниковый челн сквозь волны быстрой реки. От этого ему было еще обиднее смириться с переводом на бумажную работу: начальство не ведало, в какой мере он уже принес свою веру в жертву. Он не мог бросить на этот алтарь ту последнюю священную крупицу, которая у него оставалась, – шабат. Или ради профессии он должен пожертвовать вообще всем, своей душой?

Прочитав положенные молитвы, Даниэль сделал паузу и добавил кое-что от себя. Он попросил, чтобы у них с Ханной родился ребенок. Три года бесплодных ожиданий не уменьшили его желания стать отцом. Ханна временами теряла надежду, и тогда муж зачитывал ей места из Торы, в которых говорилось о Саре и Ребекке. Эти праматери тоже поначалу были бездетны. Всегда, когда Даниэль обращался к Торе по такому поводу, у него возникал вопрос, который он не осмелился бы произнести вслух: считает ли он себя равным мужьям Сары и Ребекки Аврааму и Исааку, которые были цадиками, безгрешными? Готов ли он, подобно Аврааму, принести своего сына в жертву, если этого потребует Бог?

Даниэль сложил тфилин и ремешки обратно в узорчатый мешочек из ткани, забрал из холодильника сэндвичи, приготовленные женой, и выбрал несколько книг для вечернего чтения – теперь можно было возвращаться на работу. Облака рассеялись, и солнце на ясном небе по-весеннему припекало. Ветер с востока окреп и по каменным улицам и проулкам пробрался в Круунунхака. Он дул в спину и помогал идти.

В этот момент Даниэль почувствовал грусть. Она всегда приходила неожиданно, хотя со временем он к этому привык и не стремился избавиться от этого чувства – напротив, пытался удержать его. Оно чудесным образом успокаивало и расслабляло. Грусть как будто поддерживала его, но, если он пытался подолгу цепляться за нее, по прошествии какого-то времени начинала причинять боль.

Насколько человек способен удерживать свои ощущения? Он идет по улице, как и все остальные, но одновременно что-то проникает в его сознание. Это как вода, которую он пытается удержать в сложенных лодочкой ладонях и надеется, что она не прольется сквозь пальцы. Однако вскоре от нее остается лишь влага на коже.

Он не был уверен, что понимает причину этой грусти, которую помнил еще подростком. Сегодня Даниэль не мог отделаться от мысли, что приступ связан с утренними событиями и помощью, которую он оказал Аско. Было ли это предсказанием, относящимся к нему и его жизни? Предупреждением, что он стоит перед выбором и может принять верное или ошибочное решение?

Печаль целиком захватила Даниэля, но внутренне он оставался совершенно спокойным и ощущал себя даже несколько свободнее, чем обычно. Может быть, тогда, два года назад, он сделал неправильный выбор?

Возможно, ему следовало более решительно защищаться и бороться за свое место. «К справедливости, к справед– ливости стремись»[6]6
  «К справедливости, к справедливости стремись, чтобы ты жил и унаследовал страну, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Вт. 16:18–20).


[Закрыть], – сказано в Торе. Без следователей справедливость во многих случаях не смогла бы восторжествовать. А что, если он был избран именно для этой цели?

В этом случае он принял совершенно неправильное решение. Его нынешняя жизнь устраивала его, но как же быть с мгновениями вдохновения и радости бытия, дарованными в ощущение человеку? Их у него было мало. «Если не я за себя – то кто за меня?» – вопрошал когда-то рабби Гилель. Возможно, он имел в виду: «Кто может лучше меня знать, для чего я создан и что я должен свершить на Земле?»

Гилель продолжал: «А если я только за себя – то кто я?»

Даниэль подумал, что работа следователя отвечает обоим требованиям: именно он призван выполнять эту работу, но для других.

У Гилеля было и третье требование: «И если не сейчас – то когда?» Шагая мимо имперских зданий центра Хельсинки, Даниэль глубоко вдохнул свежий воздух и принял решение: он позвонит Аско.

8

Аско вернулся в свой тесный кабинет на Албертинкату. Ждать подозреваемых у Гауптвахты означало вызвать подозрения. К тому же Аско не был уверен в своих талантах шпика. Он обрисовал ситуацию Маркканену, и тот принял решение не обращаться в военное ведомство, по крайней мере до поры до времени. Важнее всего было, не привлекая внимания, выяснить, что замышляют Еж и его компаньоны. Пока информации было очень мало, и Маркканен не хотел, чтобы в Силах обороны заподозрили, что у них во дворе происходит что-то противозаконное, – это могло бы лишить полицию возможности свободно продолжать расследование. Аско решил отложить Гауптвахту на потом и подождать какого-нибудь удобного случая, чтобы попасть в здание, тем более что Маркканен поделился информацией о банковских счетах хозяйки квартиры на Коркеавуоренкату. Похоже, та уже почти год не получала плату, но помнит, что квартира действительно сдана в аренду.

Желая выяснить подробности, Аско решил побеседовать с владелицей. Забывчивая дама жила на Каптеэнинкату на третьем, последнем, этаже многоквартирного дома и впустила его без лишних вопросов. На вид ей было лет восемьдесят. На ее дружелюбном, изрезанном морщинами лице сияла улыбка. Седые волосы прикрывала легкая полотняная шапочка фиолетового цвета, а плечи были закутаны в темную шелковую шаль. В большой квартире, обставленной на старинный манер, казалось, за последние полвека не появилось ничего нового, за исключением разве что электрических светильников. На стенах висели десятки картин – портретов и пейзажей, среди которых, по-видимому, было много русских.

– Госпожа Аскéн, у вас очень уютная квартира.

– Спасибо. – Казалось, она немного встревожена. – Можно предложить молодому человеку кофе?

– Если сами будете.

Дама медленно прошла на кухню и принялась там копошиться. Аско тем временем обошел квартиру. В ней, по-видимому, было не меньше четырех спален. Полукруглый эркер в просторной гостиной выходил на торцевую сторону здания. Многочисленные книжные стеллажи заполняли старинные тома, по возрасту соответствующие остальной обстановке.

Аско остановился у окна гостиной, выходившего на запад. Лучи солнца уже коснулись крыши дома на противоположной стороне двора и, остывая, постепенно скрывались за ней, позолотив стоящий на подоконнике подсвечник.

Констебль вздрогнул: ему вдруг припомнилось что-то, показалось, что он уже бывал в этой квартире. Опустившись на стул, Аско скользил взглядом по картинам на стенах гостиной. На одной из них была изображена компания, сидящая за столом в бревенчатой избе. Мужчины крестьянского вида, головы женщин покрыты платками. Одна из женщин смотрела прямо на зрителя: у нее были смуглое лицо и ласковый взгляд.

Теперь Аско удалось ухватить ускользающее воспоминание. Он вспомнил, как ребенком сидел на заднем сиденье в автомобиле отца. Они ехали недалеко – из своего дома в Така-Тёёлё в центр города. Какой-то участок пути пролегал по булыжной мостовой. Потом машина остановилась перед темно-серым или, может быть, зеленоватым зданием. Бабушка жила на последнем этаже, и ее квартира была обставлена так же, как и у госпожи Аскен: приглушенные бежевые тона, маленькие деревянные столы со стульями, массивные диваны с вышитыми круглыми узорами, старые картины по стенам. Бабушка всегда внимательно выслушивала все, что он хотел ей сказать. Она умела задавать правильные вопросы, и Лео мог часами рассказывать ей о том, что занимало его мысли.

Аско редко встречался с бабушкой после того, как однажды осенью исчез его отец, но помнил, что, когда бабушка умерла, тосковал по ней какое-то время, однако никому не рассказывал о своей печали, поскольку думал, что не вправе портить настроение другим людям, с которыми был едва знаком. Эти воспоминания вызвали в нем странное чувство благодарности. Чувство, которое, как он думал, давно притупилось и исчезло.

Госпожа Аскен вернулась из кухни с подносом. Они перешли на другую сторону гостиной и сели на массивные резные деревянные стулья за одним из столиков. Солнце уже успело спрятаться за домами, и в гостиной стало темновато. То тут, то там по квартире были расставлены торшеры, через толстые абажуры которых свет с трудом пробивался в комнату. Хозяйка сделала осторожный глоток из растрескавшейся фарфоровой чашки.

– Память – необъяснимая штука, – заметил Аско и встретил внимательный взгляд собеседницы.

На мгновение констебль чуть не забыл о цели своего визита, но затем взял себя в руки и сосредоточился.

– Вы знаете, почему я приехал встретиться с вами?

– Это как-то связано с квартирами, которые я сдаю?

– Это связано с вашей квартирой на Коркеавуоренкату, пятнадцать. Вы помните, кому вы ее сдаете?

Дама взглянула на него задумчиво:

– Я сдаю четыре квартиры и надеюсь продать их тогда, когда еще буду на это способна. К сожалению, я не могу вспомнить, кто живет в той квартире. Мне кажется только, что несколько лет назад там жил один студент. Вроде бы он учился на врача.

– Госпожа Аскен, речь, возможно, идет о серьезном деле. Вы не помните, сдавали ли вы когда-нибудь эту квартиру правоверным иудеям?

Дама чуть вздрогнула и строго посмотрела на Аско:

– Уважаемый господин констебль, не в моих обычаях выяснять религиозные убеждения квартиросъемщиков. Однако я не думаю, что кто-то из них был иудеем.

Аско допил кофе и собрался уходить. Он еще раз обвел взглядом картины на стенах гостиной и подумал о том, куда делись вещи, оставшиеся от бабушки. От отца ему достались две огромные коробки, которые он никогда не открывал. Они и сейчас стояли у него в кладовке на чердаке.

В дверях он за руку попрощался с хозяйкой. У нее было крепкое рукопожатие. Она посмотрела Аско в глаза и кивнула:

– Желаю вам всего хорошего, констебль.

Он уже повернулся, чтобы открыть дверь на лестницу, когда дама остановила его вопросом:

– Почему вы без шарфа в такую холодную погоду?

Госпожа Аскен принялась рыться в шкафу, стоявшем в прихожей. Вскоре она нашла почти новый серый шерстяной шарф и протянула его Аско:

– Я связала его сама.

Аско обмотал шею шарфом, простился с хозяйкой и вышел.

9

Еж смотрел на Катаянокка через маленькое окошко старинной камеры для арестантов. За невысокими строениями на другой стороне темного канала возвышалось красного кирпича здание Успенского собора. В полу было проделано отверстие, в которое спускалась веревочная лестница. Ее верхние концы были привязаны к толстым, прочно ввинченным в пол болтам. Лестница вела в неглубокое подвальное помещение, откуда продолжала спускаться в выкопанную в центре яму около двух метров в диаметре. Из ямы время от времени раздавался приглушенный стук лопаты.

В инструкции было четко сказано: от восточного угла площади Кауппатори, то есть от южного устья канала Катаянокка, ровно 130 метров на север и 30 метров на восток. Ему показали старинную карту Хельсинки с отмеченным нужным местом – оно находилось на мысу, от которого шел мост на мыс Катаянокка. Ни здание Гауптвахты, ни канал тогда еще не были построены.

Точно в указанном месте они теперь и копали, но пока не нашли ничего интересного. Глубина ямы составляла полтора метра. По словам Цельхаузена, клад должен находиться примерно в трех метрах под землей. Доктор умолчал о том, что именно они ищут, но Еж был обязан сообщать обо всем, что обнаружится в раскопе, включая любую мелочь. Посмотрев на карту, Еж предположил, что они ищут какие-то предметы XIX века. Им следовало копать очень осторожно, слой за слоем, чтобы не поднимать шума и не повредить находки.

Они начали с того, что электрическим лобзиком выпилили отверстие в дощатом полу и при помощи фомки вынули куски досок. Деревянные конструкции пола легко поддались инструментам, и комната наполнилась затхлым подвальным духом. По-видимому, подвал был на протяжении полутора сотен лет изолирован от внешнего мира. Спустившись, кладоискатели принялись копать песчаный грунт, освещая яму налобными фонариками: снимать землю следовало равномерно, так чтобы дно раскопа оставалось почти ровным.

У Ежа было несколько сим-карт для телефона, с которых он время от времени звонил Цельхаузену. На протяжении нескольких дней он отчитывался ему о находках – черепках старинной посуды и потемневших камнях от булыжной мостовой. Во время одного из сеансов связи доктор поинтересовался, не натыкались ли они на глубине около метра на сажу, и пояснил, что, если сажи не было, значит, они копают в нужном месте. Вся юго-восточная часть современного района Круунунхака была уничтожена страшным пожаром, бушевавшим в Хельсинки в 1808 году. Слой сажи мог находиться поверх булыжника, которым вымощен двор, но, если сажи не нашлось, можно сделать вывод, что в этом месте копали после 1808 года, что отвечало предположениям доктора. Когда в этом месте делали раскоп в предыдущий раз, вынутые булыжники, опаленные огнем и залегавшие ниже тогдашнего уровня мостовой, после завершения работы сложили обратно в раскоп, чтобы заполнить его, однако слой сажи никто, разумеется, на место не укладывал. По-видимому, они копали теперь в нужном месте, поскольку когда углубились на метр, то встретили булыжники, но не обнаружили следов копоти.