Текст книги "Неприятности на свою голову"

Глава 5

Когда я присматриваюсь к своему поведению повнимательнее, то вынужден признать, что логика и я даже не знакомы.

Я всегда действую импульсивно, не заботясь, совпадают ли эти самые импульсы хоть с самой элементарной логикой. Так уж я устроен: слушаю только голос своего мужественного сердца. Это и отличает меня от всех тех недоносков, что подчиняются только голосу своего кошелька.

Видали, как я схлестнулся со Стариком и швырнул ему в физиономию заявление об отставке? А из-за чего? Чтобы раскрыть льежскую тайну.

Самое смешное то, что я не знаю, с какого конца подступиться к этой истории.

Погода просто великолепная. Закусочные полны народу, у баб томное щекотание в грудях. Самое время пополнить количество своих охотничьих трофеев и завалить какую-нибудь телку.

Но, несмотря на сцену соблазнения у мадам Ван Борен, душа у меня сегодня никак к этому не лежит, хотя в том, что касается траха, я, как бойскаут, всегда готов.

Подойдя к полицейскому в форме, занятому регулировкой движения на перекрестке, спрашиваю адрес криминальной полиции.

По его словам, это не очень далеко, поэтому отправляюсь туда пешком. Как я вам уже говорил, я испытываю настоятельную потребность в физических упражнениях. Если я хочу прийти в форму, то должен в рекордно короткий срок сбросить четыре кило!

Так что шагом марш: ать-два, ать-два!

Робьер у себя в кабинете, который, как и все кабинеты полицейских, пропах табаком и слежавшейся бумагой.

Он встречает меня доброжелательной улыбкой.

– Не помешал? – спрашиваю я из чистой вежливости, чтобы сохранить высокую репутацию французов.

– Напротив…

Он смотрит на меня, и его маленькие усики топорщатся, как у кота.

Он горит желанием задать мне вопрос. Поскольку мне это сказать легче, я протягиваю ему руку помощи:

– Вы хотели меня о чем-то спросить?

– Э-э.., то есть.., вы мне сказали, что расследование в Германии вывело вас на Ван Борена… Поэтому я думаю, что его смерть тесно связана с вашим расследованием.

– Несомненно.

– Тогда, может быть, мы сложим вместе те элементы, которыми располагает каждый?

Я мрачнею.

– Слушайте, Робьер, у меня нет привычки тянуть одеяло на себя, но моя работа очень специфична, поскольку речь идет о контрразведке.

Поэтому пока что я не могу вам ничего сказать…

Уф!

Надо пережить паршивый момент. Если у этого малого есть хоть на три бельгийских франка мозгов, он сейчас откроет дверь и вышибет меня из кабинета пинками в зад, называя при этом последними словами.

Его лоб краснеет, но той субстанции, о которой я говорил, у него на три франка не набирается. Он остается сидеть и прикуривает сигарету, чтобы придать себе солидности.

Чтобы развеять это недоброе облако, я спешу добавить:

– Убийство само по себе меня не интересует, Робьер. Я могу оказать вам большую помощь, а всю славу оставить вам. Я не только могу, но и должен так поступить. Поэтому хочу сделать вам честное предложение: помогите мне, не задавая вопросов, и вы сможете построить себе дом из полученных лавровых венков. Согласны?

Его тонкий рот растягивается в улыбке. Когда говоришь с человеком таким языком, то можешь быть уверен, что найдешь благодарную публику.

– Я к вашим услугам, – говорит он.

– О'кей. У вас есть что-нибудь новенькое?

– Нет…

– Что известно о Ван Борене? Откуда он, чем конкретно занимался?

Он проводит узловатым пальцем между пристегивающимся воротничком и кадыком.

– Ван Борен, – начинает он, – принадлежал к старинной льежской семье. Его дед был даже бургомистром города… О нем нельзя сообщить ничего особенного. Хорошо учился, занимал видный пост в колониальной администрации в Конго. Вернулся сюда три года назад и женился на продавщице из универмага. Стал генеральным представителем кельнской фирмы “Оптика”… Семейная жизнь не сложилась. Ван Борен был по характеру заядлый холостяк, а его жена, наоборот, любит жизнь… Вы понимаете, да?

– Да, понимаю.

По правде говоря, я это видел своими глазами. Коллега не сообщил мне ничего нового.

После некоторых колебаний я выкладываю главное:

– Скажите, он вращался в кругах люд ей, работающих с брильянтами?

Робьер выглядит удивленным.

– Не думаю… А что?

Я дружески кладу свою клешню ему на плечо.

– Простите, пока что это составляет часть моих секретов. Скажите, при нем нашли что-нибудь интересное?

Он улыбается.

В его светлых глазах мелькает легкое сомнение. Он еще никогда не был таким рыжим. Луч солнца, ласкающий его шевелюру, делает ее буквально пламенной. Это не человек, это Ван Гог.

Вздохнув, он открывает ящик своего письменного стола и вынимает из него конверт. Внутри лежат наручные часы.

– Откройте корпус, – советует он.

Я снимаю золотую пластинку, защищающую винтики часов, и заглядываю внутрь. Тайная и точная жизнь игрушки продолжается.

– Это котлы Ван Борена? – спрашиваю я.

– Да… Просто чудо, что они не пострадали от удара при падении…

– Действительно.

Я вопросительно смотрю на Робьера. К чему он хочет привести, показывая часы?

– Переверните защитную пластинку, – говорит он. Я подчиняюсь и с удивлением обнаруживаю крохотную фотографию, приклеенную на внутренней стороне крышки. Снимок размером с четверть почтовой марки, и хотите верьте, хотите нет, но я не могу разобрать, что на нем изображено. Но поскольку нашим развитым мозгам все что-то напоминает, я предполагаю, что это снимок шкуры пантеры. На нем разной величины пятна, расположенные равномерно. Смотрю на Робьера.

– Что это такое?

Он достает из того же ящика, откуда извлек часы, лупу и протягивает ее мне.

Я смотрю через выпуклое стекло, но оно увеличивает документ, не делая его четче. Мне так и не удается разобрать природу изображенного.

Это напоминает фотозагадки из изданий типа “Констернасьон”. Видишь что-то большое, белое и круглое, и вас спрашивают, что это такое: луна в первой четверти, портрет покойного короля Фаруха или задница Бардо.

Я продолжаю глупо думать: шкура пантеры.

– Что вы об этом скажете, Робьер? Он пожимает плечами:

– Ничего.

– Что, по-вашему, изображено на этой маленькой фотографии?

– Может, бактерии в увеличенном виде?

Рыжий открывает передо мной новые горизонты. Я всматриваюсь.

Действительно, это могут быть микробы. Или семейство солитеров в отпуске.

– Очень любопытно!.. Это фото должно представлять большой интерес, раз он спрятал его в свои часы.

– Мне тоже так кажется.

– Вы показывали это экспертам?

– Пока нет… В конце дня я еду в Брюссель, где покажу профессору Брооссаку, первоклассному специалисту.

– Знаете, а ваш Ван Борен занимался странными для отпрыска почтенной семьи делами.

Робьер неопределенно разводит руками. А он еще не в курсе истории с засахаренными брильянтами!

– Вы сообщили в фирму “Оптика”?

– Да, по телефону.

– Ну и что?

– Здесь мы тоже находим нечто необычное.

– То есть?

– Ван Борен уже две недели как не работает в фирме.

– Уволен?

– Сам уволился.

Это мне кое-что напоминает. Если бы Старик знал об этом деле, то, спорю, массировал бы сейчас черепушку. Всякий раз, когда взволнован, он характерным движением проводит по кумполу.

Я прощаюсь с Робьером.

– Вы долго пробудете здесь? – спрашивает он.

– Нет. В любом случае уезжаю завтра вечером. Меня ждут в конторе!

Он улыбается.

– Вы не сидите без работы, а?

Я отвечаю ему одной из самых любимых поговорок Фелиси:

– Работа – это здоровье!

С этими мудрыми словами я и отваливаю, унося в чайнике еще одну тайну.

Глава 6

Как сказал один великий философ, три часа пополудни – это критическая точка дня. Это момент, когда слишком поздно идти в кино на первый сеанс, но еще слишком рано идти туда на второй.

Из здания криминальной полиции я выхожу ровно в три, что могут вам подтвердить любые честные часы.

Солнце по-прежнему светит на полную катушку и льежцы пребывают в полной эйфории. Я спускаюсь по широкому проспекту, запруженному трамваями и машинами, составляющему становой хребет города. Дойдя до редакции газеты “Ла Мез”, рассматриваю витрины, на которых приколоты фотографии событий местного значения. “Друзья песни”, возобновление “Руки массажиста” в муниципальном театре, награжденная собака, выборы Мисс Темное пиво… Люди с интересом рассматривают снимки.

Эти фотографии заставляют меня вспомнить о той, которую не разглядишь и через лупу. Задача фотографии давать точное изображение предметов, людей, животных или пейзажей. Тогда почему тот маленький снимок такой неясный?

Ван Борен работал в фирме, производящей фотоаппараты. Наверняка существует какая-то связь между фотографией и почтенной фирмой “Оптика” из Кельна, из которой уволился милейший Джеф. Его жена не знала о том, что он уволился. Так за каким чертом мой Ван Борен торчал в отеле в двух шагах от своего дома со своими засахаренными фруктами, брильянтами и лилипутской фотографией?

Отель!

Там все началось, по крайней мере мое участие. Робьер, кажется, не знает, что его “клиент” останавливался там. Может быть, я что-нибудь выясню после осмотра багажа убитого? Как знать?

Возвращаюсь в достопочтенное заведение, где провел часы невообразимой скуки. Увидев меня, дежурный администратор широко разевает моргалы.

– Месье не?..

– Да, я не… Из-за этих вовремя уходящих поездов я опоздал на свой и решил продлить свое пребывание здесь еще на сутки.

– К вашим услугам, месье!

– Вот моя квитанция из камеры хранения. Будьте любезны забрать мой чемодан с вокзала.

– Сию минуту, месье.

– Мой номер еще свободен? Я к нему привык и хотел бы сохранить за собой.

– Конечно, месье.

Я даю ему королевские чаевые и, снимая с доски ключ, роняю стофранковую бумажку. Естественно, парень ныряет за ней.

Если вы хотите, чтобы человек согнул спину, бросьте на пол купюрку. Эффект мгновенный и чудесный! Не успеете вы сказать “уф”, как он уже стоит на четвереньках.

Я пользуюсь случаем, чтобы снять с доски и ключ от двадцать шестого, потому что таков был мой план, но тут у меня вышла промашка: крючок голый. Ключа нет.

Я огорчен! Я знаю, что Ван Борен не забрал с собой вещички, а с другой стороны, дирекция отеля еще не может быть в курсе его смерти.

Служащий протягивает мне мою купюрку.

– Спасибо, – благодарю я его. – Какой я безрукий. – И насмешливо спрашиваю:

– А Ван Борен тут?

Можете себе представить более дурацкий вопрос?

Если он ответит “да”, у меня будет такая рожа, что от ее вида может случиться выкидыш у крокодилицы.

Он не отвечает “да”, но ответ близок к этому.

– Месье Ван Борен только что выехал из отеля, – говорит он.

Мой желудок выворачивается, как старый зонтик от порыва ветра.

– Только что выехал?.. – бормочу я.

В глубине туши (как не преминул бы сострить Берюрье) я думаю, что у парня не совсем точное представление о времени. Для него, торчащего целый день за лакированной стойкой, все еще продолжается утро, почему он и сказал “только что”, а это выражение заставило закачаться мои мозги.

– Да, несколько минут назад. Он позвонил мне час назад, сказал, что должен уехать и что пришлет человека оплатить счет и забрать чемоданы.

Все освещается, как комната в ту секунду, когда вы повернули выключатель.

Кто-то очень интересуется вещичками Ван Борена. Что они рассчитывают там найти? Брильянты? Вполне возможно.

– Как выглядел человек, пришедший за вещами?

Служащий кажется немного удивленным моими вопросами. Интерес, вдруг проявленный мной к экс-соседу, его смущает и даже тревожит.

Я хожу с крупной карты, от которой даже у лысых встают дыбом волосы: мельком показываю ему мое полицейское удостоверение и сую в руку сотню, которую уронил несколько минут назад.

– Расколитесь немного, приятель.

– По.., по… – лепечет достойный труженик гостиничной нивы.

– Да, – подтверждаю я, – но не стоит из-за этого доводить себя до инсульта. – И в заключение добавляю:

– Завтра вы прочтете в своей обычной газете, что месье Ван Борен был убит сегодня утром, после ухода из гостиницы.

– Это не.., не…

– Увы, это так, бедный вы мой. Как говорит одна старая дама, которую я очень люблю: “Смерть – это тоже часть жизни!” – Я меняю тон. Именно поэтому мне быстро нужны запрошенные сведения. Каким из себя был человек, пришедший забрать багаж?

Парень больше не колеблется.

– Высокий, в плаще.

– В круглой серой шляпе и со светлыми усами? – договариваю я.

– Ну да! Вы его знаете?

– Пока нет, но слышу о нем не впервые. Мне бы хотелось посмотреть номер, который занимал ваш несчастный клиент.

– Там сейчас делают…

– Не имеет значения.

Я поднимаюсь по лестнице и захожу в номер двадцать шесть.

Девица с тупым лицом в бледно-голубом халате водит щеткой пылесоса по коврику.

Она таращится так, как будто я один представляю целый военный парад.

Я ей улыбаюсь и советую не беспокоиться из-за меня, после чего иду к шкафу и вытаскиваю ящик, под которым приколота квитанция на отправленную коробку с засахаренными фруктами.

Мне бы следовало сказать “была приколота”, потому что сейчас квитанции я там не нахожу.

– Вы не прикасались к этому ящику? – спрашиваю я. Она втягивает соплю, изящно свисающую из ноздри.

– Нет.

Я скребу котелок.

– Сюда приходил один месье, чтобы забрать вещи, лежавшие в этом номере, так?

– Да.

– Он был здесь один?

– Нет… Пришлая… – Он смотрел в ящике?

– Он смотрел повсюду.

Так я и думал. Вывод: парни, интересующиеся камушками, знают, что покойничек отправил новоиспеченной вдове посылочку… По тому, как Джеф спрятал квитанцию, они должны догадываться, что речь идет о важном отправлении!

Я улыбаюсь богине с пылесосом и отваливаю. Дежурный, должно быть, просветил своих коллег насчет моей должности, потому что на меня смотрят с почтением. Я обращаюсь к нему:

– Скажите, дорогой камамбер на колесиках, Ван Борен останавливался здесь регулярно?

– Нет, это первый раз.

– Вы его знали?

– Только по имени. Его дед…

– Был бургомистром, я знаю. Я немного размышляю.

– Вы видели раньше человека, пришедшего за вещами?

– Нет, никогда.

– Вы больше ничего не можете мне сказать о нем?

Он не сразу понимает, и это непонимание читается в близоруких глазах, как брехня на предвыборной афише. Я уточняю:

– У него были какие-нибудь особые приметы?

– О нет.

– В общем, он вам показался совершенно нормальным?

На этот раз он прекрасно понял вопрос.

– У него были странные глаза, – говорит он. – Очень светлые, без всякого выражения… Тревожащие глаза… А потом у него был акцент…

Мне кажется, немецкий акцент.

Он разошелся и вошел во вкус.

– Браво, это очень интересно. Если вспомните другие детали, запишите их в блокнот. Ну, чао!

У входной двери грум канонического возраста стоит скрестив руки, изображая сцену расстрела маршала Нея. Он несгибаем, как протестантская догма, и безбород, как хлеб из крупчатки.

– Скажите… – спрашиваю я, почтительно приподняв шляпу, – сюда приезжал забрать багаж один мужчина: высокий, в плаще и круглой шляпе.

Вы его заметили?

– Я его прекрасно помню, месье. Я сам грузил багаж в машину.

– У него была машина?

– Такси, месье.

– Такси…

Когда я погружаюсь в свои мысли, то эхом повторяю чужие слова. Это помогает мне соображать.

– Да, месье.

Мне в голову приходит одна идея, может, абсурдная, а может, и дельная. Я говорю себе, что Льеж – город довольно маленький и швейцар должен знать, по крайней мере в лицо, большинство таксистов.

– Вы, – спрашиваю, – случайно не знаете водителя такси?

Он улыбается.

– Это мой друг, – говорит он. – Кее Попенж. Я сдерживаю вздох, который, если бы я выпустил его, отбросил бы моего собеседника к стене.

– Хорошо… Очень хорошо.

Глава 7

У старого швейцара рот напоминает тот, что имеют вырезанные из дерева персонажи, призванные украшать камины личностей, у которых вкус к искусству развит сильнее мозгов. Не надо заканчивать Высшую политологическую школу, чтобы понять, что моя радость его несколько удивляет.

Поскольку я всегда щедр на чаевые, то сую ему в “чердак” крупную купюру.

– Мне нужен адрес вашего корешка-таксиста, – уверяю я.

– Он живет на улице Сент-Гюдель, – отвечает швейцар, – как раз над молочным магазином. Номер дома я не помню, но ошибиться нельзя, потому что на всей улице только один молочный. Скажите ему, что пришли от Максимилиана.

Он гордится своим именем, как свидетельством на право вождения реактивного самолета.

– Отлично. Спасибо!

– Это я вас благодарю.

Я останавливаю свободное такси и прошу отвезти меня на улицу Сент-Гюдель. Водитель мне объясняет, что это соседняя улица, а поскольку она с односторонним движением, то поездка на машине займет больше времени, чем пешая прогулка.

Тогда я направляю стопы до молочного и спрашиваю у продавщицы, как раз получающей свежий товар, на каком этаже обретается месье Попенж.

– На втором, – просвещает меня достойная торговка, вся персона которой распространяет незабываемый запах горгонзолы.

Я взлетаю по нескольким ступенькам, что гораздо лучше, чем слетать по ним носом, и приземляюсь у покрытой эмалевой краской двери.

Нажать на звонок мне вполне по силам. Через три секунды занавес поднимается.

Передо мной стоит пацан с физиономией, великолепно измазанной вареньем.

Окинув меня подозрительным взглядом, он сообщает, что папы нет дома, мама ушла в магазин, а он только что вернулся из школы.

Поскольку он дома один, то пользуется случаем, чтобы попользоваться содержимым банок с вареньем. Это добрая традиция. Лучше пусть занимается этим, чем играет со спичками или бьет мячом по витринам.

– А где можно найти твоего папу? Малец пожимает плечами, как большой.

– На вокзале, – отвечает он мне. – Он никогда не пропускает поезд из Парижа, а он прибывает в половине пятого.

Сообразительный малыш. Я дарю ему портрет короля Альбера Первого, оцененный бельгийским казначейством в двадцать франков, и отваливаю.

На этот раз, ребята, нет никакой ошибки (хотя человеку свойственно ошибаться, о чем вы можете прочитать в любом “Ларуссе” на розовых страничках, посвященных латинским крылатым выражениям), я разогрелся.

Начинаю входить в ритм расследования. Ритм и равновесие – это все.

Если нашел его, то имеешь все шансы выиграть конкурс или быть избранным в генеральные советники.

Мозги начинают работать, как хорошо смазанный механизм. Все восемь цилиндров.

Я в отличной форме. Все идет тип-топ.

Доказательство? Пожалуйста. Когда я приезжаю на эспланаду перед вокзалом и спрашиваю моего водителя, как найти Попенжа, тот отвечает, что это он и есть.

Это что-то значит, а? Только не надо скептически ухмыляться. Знаю я вас: вы из тех, кто весело смеется, если за столом собралось тринадцать человек, а вернувшись домой, начинает лихорадочно листать “Толкователь снов”, проверяя, правда ли, что загнуться должен самый старый из присутствовавших.

Так что если вы думаете, что меня трогает ваше высокомерное отношение к приметам, то попали пальцем в небо.

Попенж – толстяк лет пятидесяти, с добрыми глазами и медалью святой Кристины, висящей на приборной доске.

Он удивлен, что я его разыскиваю. В его взгляде читается безграничная вера в судьбу.

– Да, это я, – подтверждает он.

Показываю ему мое удостоверение. От частых доставаний из кармана оно начинает изнашиваться.

Странное дело, его больше удивляет то, что я француз, чем то, что я полицейский.

– Надо же, – говорит он, – вы француз.

– Вас это удивляет?

– Немного. – – Почему?

– Ну… У вас нет никакой награды. Столько остроумия погружает меня в ванну радости, откуда я спешу вылезти, пока она еще не остыла.

– Вы мне нужны, – говорю я с крайне серьезным видом.

– Правда?

– Да… Только что вы возили в отель “Тропик” типа в плаще и в круглой шляпе.

– Верно.

– Он вышел из отеля с чемоданами…

– Опять верно.

Я вам так скажу: этот таксист хороший парень, но вряд ли изобретет лекарство от рака или хотя бы новый рецепт для вывода блох. Он родился на этот свет, чтобы останавливаться на красный свет, и ничего не имеет против такой судьбы.

– Отвезите меня туда, куда привезли того человека после отеля.

Я ожидал чего угодно, только не этого. Таксист начинает ржать, как будто я ему рассказал свежий анекдот.

Я думаю, что такое веселье может быть вызвано или тем, что я надел свои брюки наизнанку, или тем, что у меня почернело от дыма лицо.

Быстрая проверка сообщает мне, что, не являясь образцом элегантности, я тем не менее выгляжу вполне нормально.

– Что вас так развеселило? – осведомляюсь я с ноткой недовольства в голосе. – Я сказал что-то смешное?

Он становится серьезным, что приличествует его профессии.

– Отличная шутка, – говорит он.

– Да?

– Конечно! Типа, о котором вы говорите, я привез…

– Куда?

– Сюда.

– Сюда?

– Ну да, на вокзал.

Поскольку он не лишен остроумия, то добавляет:

– Вокзал – это такое место, куда обычно направляются парни с чемоданами.

Я ему не отвечаю, иначе сказал бы, что его физиономия – это такое место, куда, если он не перестанет выпендриваться, запросто может направиться мой кулак. Не стоит обострять отношения.

Я размышляю.

– В тот момент, когда вы приехали, должен был отходить какой-нибудь поезд? Он вспоминает.

– Погодите… Было часа два дня? Э-э… Нет! Так я и думал…

Парень, садясь в такси, знал, что его могут засечь. Он приехал на вокзал, чтобы сменить машину, но из города не уехал.

– Ладно, спасибо.

Я захожу в здание. Носильщики собираются выходить на перроны, к которым скоро прибудут поезда. Подхожу к одному из них.

– Скажите, любезный…

– Месье?

– Вы были здесь в два часа?

– Нет, а что?

– Я хотел бы узнать, видел ли кто-нибудь в тот момент моего друга.

Он высокий, плотный, в плаще и круглой шляпе.

– И с усами?

– Совершенно верно.

– Понимаю. Я сидел с друзьями в кафе рядом. Мы пили пиво, пока не было работы.

Еще один испытывает непреодолимую потребность высказаться. Прямо первородный грех. Людям всегда хочется превратить свою жизнь в захватывающий роман. Они не понимают, что это никому не интересно, а слушатели только и ждут момента, когда смогут рассказать им про свою.

История жизни – это жена, начальник и исповедник, которым подчиняется рассказчик; дети, которых он шлепает; сифилис, который он лечит, а чтобы уж совсем было похоже на роман – стаканы вина, пива или водки…

Я даю ему выговориться. Согласен, он носильщик и интеллектом не блещет. Он рассказывает мне о своих приятелях, о пиве, поездах.

Наконец он сообщает, что видел, как мой субчик вылез из такси, вошел в здание вокзала и вышел оттуда немного позже. Чемоданы по-прежнему были у него в руках. На углу улицы его ждала машина здоровый зеленый лимузин американской марки. Это все, но достаточно красноречиво.

Носильщик благодарит за чаевые, которые я ему даю. Если дело и дальше пойдет в том же темпе, я разорюсь!

Выхожу из вокзала, не продвинувшись ни на шаг. Может, я зря расхвастался. Согласен, я пришел в форму, разогрелся, серое вещество работает в нормальном режиме, но должен признаться, что в данный момент дело ускользает у меня между пальцами.

Я нахожусь на нулевой отметке, может, даже ниже.

Часы идут, а я никак не могу связать воедино разорванные элементы.

Разговор о пиве вызвал у меня жажду. Сажусь в одном из уютных и сверкающих чистотой кафе, составляющих гордость Бельгии, заказываю кружку пива и начинаю думать. Мне есть о чем поразмыслить, верно?

Брильянты, засахаренные фрукты… Часы, фото… В этой истории все с начинкой: фрукты начинены брильянтами, часы – фотографией, шахта лифта – трупом, милашка Ван Борен – своим альфонсиком, а моя проза остротами! С ума сойти.

Листаю свой блокнот и читаю: Жорж Рибенс. Авеню Леопольд-1, дом сто восемьдесят шесть.

А что, если заглянуть к этому херувимчику? Может, несмотря на свою невинную мордашку, он и столкнул Ван Борена с высоты?

Все равно других, более важных, занятий у меня нет. А наиболее потрясающие открытия зачастую делаешь в самых неожиданных местах.

В путь! На авеню Леопольда Первого, короля с бородой лопатой!

Трахатель милашки Ван Борен обретается в клевом современном доме, сверкающем под лучами солнца.

Консьержка мне сообщает, что месье Рибенс проживает на четвертом этаже, справа. Я пользуюсь случаем, чтобы ненавязчиво спросить, один ли он там проживает. Она отвечает утвердительно.

Поднимаюсь на четвертый.

Ни души. Сколько бы я ни играл на звонке турецкий марш, дверь не открывается. Может, хозяин квартиры на работе? Кстати, а какая профессия у этого юного любителя одинокой дамы?

Я машинально вытаскиваю из кармана свою отмычку (универсальный инструмент для открывания всех замков) и отпираю дверь. Клянусь, что, говоря “машинально”, я сказал вам правду. Такие вещи делаешь не задумываясь.

Захожу в современную квартирку с широкими окнами, калифорнийскими шторами и всем таким прочим. Рибенса нет и в помине. Квартира очень даже опрятная для холостяка. Я начинаю повсюду копаться в смутной надежде обнаружить что-нибудь интересное, но там абсолютно ничего нет.

Модерновый шкаф содержит только костюмы, белье, лакированные или замшевые ботинки, и ничего больше. Я продолжаю обыск с доброй и непоколебимой волей, но без результатов. Репродукции полотен мастеров (в основном Пикассо – он лучше всех подходит к дубу, обработанному под вишню) не прикрывают ни единого сейфа. Под подушкой и матрасом пусто… На мебели и под ней то же самое. На полке ноль. В карманах шмоток ничего… Ничего! Ничего!

Абсолютный ноль! Моя злость безгранична. Сам я ноль!

Я злюсь, понимая, что пришел сюда впустую. У меня достаточно хороший нюх, чтобы учуять что-то необычное и найти, где оно спрятано.

Здесь не спрятано ничего необычного.

Висящие на стене ракетки показывают, что Рибенс занимается теннисом. Бутылки виски на столике сообщают, что Рибенс не дурак выпить. Выходит, есть на что. Я хватаю один из пузырьков и отхлебываю несколько граммов.

Благотворный эффект наступает моментально. Все сразу становится радужным, легким, волнующим, радующим душу…

Я ложусь на диван чуток прийти в себя. Я немного перестарался.

Когда пьешь из горлышка, не замечаешь количества выпитого…

Я закрываю зенки и даю бризу, пришедшему из Шотландии (как-никак пил-то я скотч), баюкать меня Потеря равновесия длится недолго. Я не из тех, кто теряет голову из-за улыбки красотки или стакана виски.

Встав на ноги, тянусь к хорошенькой плетеной корзиночке, стоящей на спинке дивана. В ней лежат засахаренные фрукты…

Я быстро хватаю один из них, разламываю… Нет, это было бы слишком хорошо. Брильянтов там нет.

Но все-таки совпадение выглядит забавным. Засахаренные фрукты!

Почему Рибенс держит их у себя?

Взяв другой (он оказывается сливой), я внимательно его изучаю и нахожу небольшой разрез на боку. Сахар закрывает его. На других тоже маленькие надрезы. Открывая их, я догадываюсь, что совсем недавно в сердцевине каждого лежала не косточка, а драгоценный камушек.

Что называется – горячо. Так горячо, что можно спалить штаны.

Моя вошедшая в поговорку профессиональная добросовестность заставляет меня осмотреть каждый фрукт в корзиночке, тем более что осталось их немного. Все были приспособлены под хранилище для брильянтов.

Я съедаю несколько штук. Мне нравится…

Немного мутит из-за большого количества сахара. То же самое я чувствую, когда женщина слишком долго набивается мне.

Положив остатки на место, я собираюсь уходить, но замечаю какое-то шебуршание за дверью.

А вот и милейший Рибенс пожаловал. Меня это радует, потому что я как раз хотел узнать у него адрес кондитерской, где он покупает засахаренные фрукты.

Чтобы нагнать на него побольше страху, я достаю из кармана свою пушку. Такой сюрприз будет полнее, тем более что пушка у меня не маленькая.

В замке скребет ключ. Потом он вылезает оттуда, и его место занимает другой.

Я навостряю уши. Ты смотри! А я, кажется, правильно сделал, что достал пушку!