Текст книги "Грязные игры"

10

Джо ушел, и Лаура решила воспользоваться тем, что в комнате для совещаний больше никого не осталось. Она продолжала сидеть в высоком кожаном кресле во главе стола – том самом, в котором сидел Фостер, когда она впервые увидела его, – и еще раз взглянула на красочное изображение изящного лайнера.

«Сансаут селект» – эту идею она продвигала больше года. Это было новое направление, ориентированное на оказание дополнительных услуг для пассажиров бизнес-класса, и она надеялась осуществить свою идею до того, как конкуренты придумают нечто подобное. Компания «Сансаут» должна быть первопроходцем, а не подражателем.

Похоже, Джо удивился, когда узнал, что Фостер еще не видел новой программы. Лаура работала над ней несколько месяцев, и, когда она была закончена, Джо предположил, что Лаура отнесет ее прямо Фостеру.

– Нет, – ответила она. – Я хочу, чтобы «Сансаут селект» стал сюрпризом. Нужно представить Фостеру полный пакет документов.

– Ты решила как следует подготовиться.

– Точно. Я жду анализа рынка и прогноза цен. Когда они будут готовы и я их изучу, то выложу весь план перед Фостером.

Это было нарушением традиции. Раньше они с Фостером всегда работали в паре. Очень редко один из них что-то предпринимал, не поставив в известность другого. Конечно, она хотела удивить его тщательно проработанным предложением, но, кроме того, она хотела безраздельно завладеть его вниманием, какого не случалось последние несколько месяцев. Он был поглощен поисками подходящего мужчины, который мог бы стать отцом для их ребенка.

Он думал и говорил только об этом. Любой разговор содержал как минимум одно упоминание о ребенке и о его зачатии. Эта тема стала главной в их жизни. Лаура знала, что если забеременеет, то Фостер превратится в специалиста по наблюдению за беременностью, диетолога и тренера. Он часами будет изучать и запоминать все, что связано с беременностью. Вне всякого сомнения, он будет ежедневно следить за развитием ребенка.

Однажды в «Business Week» приводилось его высказывание, что своим успехом авиакомпания в значительной степени обязана его навязчивому неврозу. Интервьюер принял это за шутку. Но Фостер не шутил.

Этот диагноз ему поставили в подростковом возрасте, хотя симптомы заболевания проявлялись еще в раннем детстве. Родители думали, что обстоятельность сына является следствием его блестящего ума, потому-то и считали, что беспокоиться не о чем. Но когда это стало препятствием в обычной жизни, они обратились за помощью к психиатру.

Фостеру прописали лекарства, чтобы держать невроз под контролем. Однако они не возымели нужного действия, и его навязчивое состояние стало причиной фанатичного внимания к деталям, а значит, и фантастического успеха «Сансаут».

Если погодные условия были удовлетворительными, задержка вылета или посадки считались в «Сансаут» неприемлемыми.

В каждом пакетике с арахисом содержалось одно и то же число орешков. Если одного не хватало, значит, клиента обманывают. Один лишний – это трата денег авиакомпании.

Бортпроводники и пилоты не имели права самостоятельно вносить изменения в свою форменную одежду – не разрешались даже другие запонки или тон колготок.

Если бы не харизма Фостера, его навязчивое внимание к мелочам могло бы спровоцировать бунт среди подчиненных. Но он был обезоруживающе мил, и ему многое прощали. Его даже по-доброму поддразнивали. На это смотрели как на милое чудачество. И никто, даже самые строгие критики, не могли отрицать его успеха.

Но у Лауры был совсем иной взгляд на навязчивый невроз Фостера, потому что она имела с ним дело каждый день. Она прикрывала мужа, чтобы его состояние не было так заметно коллегам. Только она знала, до какой степени болезнь влияет на его жизнь. И с каждым днем это влияние усиливалось. Она любила Фостера и поэтому принимала и терпела все его особенности. Но раньше это давалось ей легче. До того.

Лаура встала и подошла к окну, растирая руки, чтобы избавиться от озноба, вызванного холодной струей воздуха из кондиционера. Она повернула рукоятку жалюзи и через образовавшиеся щелочки стала смотреть на несущиеся по автостраде автомобили. Самолет «Сансаут», только что оторвавшийся от земли, направлялся на запад. Рейс 3:45 на Денвер, автоматически отметила она.

Лаура наблюдала, как лайнер набирает высоту и луч солнца отражается от его фюзеляжа, такой яркий, что на него было больно смотреть. Лаура отвела взгляд и поняла, что это не солнце – глаза щипало от нахлынувших слез. Прижавшись лбом к оконной раме, она крепко зажмурилась, так что выступили слезы, и прошептала:

– Я хочу вернуться назад.

Фостер ждал целый год после смерти Элейн, прежде чем пригласить Лауру на свидание. Сначала Лаура неправильно поняла его, решив, что он приглашает ее на торжественный прием, руководствуясь какими-то деловыми соображениями. Но когда несколько десятков белых роз были доставлены в ее квартиру перед тем, как он заехал за ней, Лаура стала подозревать, что за деловым приглашением скрывается нечто иное. Естественно, от этой мысли внутри у нее все запело.

К концу вечера уже не оставалось сомнений, что это настоящее свидание. Вряд ли любого другого руководителя подразделения компании – скажем, финансового директора – Фостер стал бы брать за руки и целовать в щеку на прощание.

Они виделись все чаще. Это были обеды вдвоем после работы, прогулки по озеру по воскресеньям и ужины субботними вечерами, которые она готовила сама. Она присутствовала на всех играх в поло, в которых он участвовал, а он не стеснялся целовать ее на глазах товарищей по команде после победы. Она регулярно сопровождала его на частных обедах и публичных мероприятиях. Она отказалась от всех других встреч с мужчинами, даже с партнером по теннису, который стал шутить по поводу ее нового кавалера.

Этот легкомысленный ярлык никак не вязался с Фостером Спикменом, но в нерабочее время он вел себя именно так. Чем больше времени они проводили вместе, тем менее целомудренными становились их объятия. Она стала много думать о нем, вспоминая его улыбку, глаза, манеры. Она вдруг поняла, что мечтает о нем, как не мечтала ни об одном мужчине, даже когда была девчонкой.

Она всегда вела активную жизнь. У нее было много приятелей и даже любовников, чтобы не сомневаться в своей привлекательности, хотя и не настолько много, чтобы она стеснялась их числа. Однако среди этих отношений не было ничего выдающегося – ни трагических разрывов, ни намечавшихся помолвок. Потому что все романтические связи, которые у нее были, от первого поцелуя в автомобиле до последнего мужчины, с которым она провела ночь, имели ограничения. Они не должны были мешать ее амбициям.

И теперь, думая о Фостере, она оказалась перед сложным выбором. Их профессиональные отношения мешали им сблизиться.

Однажды вечером, когда они уютно устроились на диване в ее квартире и смотрели какой-то фильм, он вдруг взял пульт и выключил телевизор.

– Спасибо, – сказала она. – Мне тоже было трудно сосредоточиться.

– Я любил Элейн всем сердцем, Лаура.

– Да, я знаю. – Она поняла серьезность предстоящего разговора, выпрямилась и посмотрела ему в лицо.

– Если бы она была жива, я бы любил ее вечно.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Я храню память о ней и о годах, что мы были вместе.

Все эти признания не удивили Лауру. Она видела их вместе на многочисленных мероприятиях после того первого приема у них дома. Было видно, как сильно они любят друг друга. После смерти Элейн Фостер в память о ней основал фонд, собиравший деньги на исследования методов лечения лейкемии. Он был не просто спонсором, но также активным пропагандистом и сборщиком пожертвований. Элейн и после смерти оставалась важной частью его жизни.

– Но Элейн больше нет, – он погладил Лауру по щеке. – А ты здесь. И я тебя люблю.

Эту ночь он провел с ней. После этого большинство ночей они были вместе. На работе тем не менее они вели себя как обычно, исполняя каждый свои обязанности, поддерживая деловой характер отношений и обращаясь друг к другу точно так же, как к другим коллегам. Они не сомневались, что для окружающих их личные отношения остаются тайной, но вскоре Лаура узнала, что они обманывали только себя. Все всё знали.

Однажды утром она без предупреждения вошла к нему в кабинет и положила на стол конверт.

– Что это?

– Заявление об увольнении.

– Мы тебе мало платим? – Он силился сдержать улыбку. – У тебя есть лучшее предложение?

Она села в кресло напротив его стола.

– Фостер, последние четыре месяца были самыми счастливыми в моей жизни. И самыми несчастливыми.

– Надеюсь, счастливые моменты связаны со мной.

– Ты знаешь, как я счастлива с тобой, – она нежно посмотрела на него. – Но необходимость прятаться делает все это…

– Постыдным?

– Да. И низким. Я сплю с боссом. Как деловой женщине мне не нравится, как это меня характеризует. Мне не нравится, как это воспринимают коллеги. Я не хочу отказываться от своей профессии. Я упорно трудилась, чтобы этого добиться. Ты же знаешь, как я люблю свою работу. Но я не могу отказаться от тебя, – ее голос стал хриплым от переполнявших ее чувств. – Если выбирать одно из двух, то тебя я люблю больше, чем свою работу. Поэтому… – она указала на лежащий на столе конверт, – я должна уйти из «Сансаут».

Он взял конверт и принялся вертеть его в руках, как будто размышляя, что там внутри.

– Или, – сказал он, – ты можешь выйти за меня замуж.

Элейн Спикмен создала прецедент, работая в совете директоров, и поэтому никто не протестовал против семейной пары руководителей. Когда Фостер и Лаура объявили о своих планах остальным членам совета директоров, предметом обсуждения стала лишь дата бракосочетания и вопрос, полетят ли они в свадебное путешествие самолетом «Сансаут».

Разговоры о том, что Лаура вышла за Фостера из-за денег или по другой корыстной причине, если и велись, то не достигали ее ушей. Но даже если бы она знала о подобных сплетнях, то не стала бы обращать на них внимания. Некоторые считали ее замужество историей о Золушке – намеки на это содержались и в газетной статье, – но она знала, что выходит за Фостера только потому, что любит его всей душой. Ее не могли задеть никакие предположения недоброжелателей.

Их брак широко освещался в прессе, хотя и без фотографий. Сама свадьба была закрытой – на церемонию в церкви и торжественный обед пригласили только самых близких друзей.

Сначала Фостер намеревался переехать из фамильного особняка, но Лаура понимала, какая это огромная жертва для него. Он очень любил свой дом и благодарно обнял ее, когда она сказала, что ей тоже нравится этот дом и что именно здесь они будут жить и строить совместную жизнь.

Она переехала в особняк, оставив в нем все почти так же, как было при Элейн. Как и богатство, Элейн была еще одной частью Фостера. Лаура не считала память об умершей жене угрозой для себя и не испытывала преклонения перед его богатством.

Фостер был бы рад, если бы к моменту возвращения из свадебного путешествия на Фиджи она оказалась беременной. Но Лаура возразила, и тогда он пошутил насчет ее биологических часов.

– Мне тридцать один! – воскликнула она.

– Но я слышу, как они тикают, – сказал он, прижав ухо к ее животу.

Она все же упросила его позволить ей немного побыть новобрачной, прежде чем становиться матерью. Это решение впоследствии казалось ей ужасно эгоистичным, и она не раз пожалела о своих словах.

В первый год их брака они были заняты развитием авиакомпании и наслаждались покоем семейной жизни. Хотя вскоре Лаура поняла, что понятие «покой» не знакомо ее мужу. Этот человек никогда не отдыхал. Чем больше было у него дел, тем больше он успевал. Он был неутомим – напоминал ей какой-то генератор энергии. Он заражал окружающих своим энтузиазмом и бесконечным оптимизмом. Лаура наслаждалась безумным вихрем их жизни.

Фостер использовал средства массовой информации в своих целях, регулярно поставляя им любопытные факты о «Сансаут», даже если сообщить было особенно нечего, поэтому авиакомпания постоянно была на виду. Его имя и имя Лауры часто появлялось в разделах газет, посвященных бизнесу.

Они даже попали на обложку национального журнала – снимок запечатлел их во время парной партии в теннис против президента и первой леди. Программа телевизионных новостей «20/20» посвятила им сюжет, назвав их командой, возродившей разорившуюся авиалинию, несмотря на неутешительные прогнозы скептиков. Лаура также появилась в передаче «Доброе утро, Америка» с рассказом о фонде имени Элейн Спикмен и исследованиях, которые он финансировал.

Журналисты, сначала называвшие ее охотницей за деньгами, стали превозносить ее ум, деловую хватку, безупречный вкус и скромное очарование. Фостер и Лаура стали любимцами местной светской хроники; на фотографиях они присутствовали в качестве хозяев, гостей или спонсоров разнообразных мероприятий.

Покидая одно из таких мероприятий, они приняли решение, навсегда изменившее их жизнь.

Это был вечер четверга. Они присутствовали на обеде в честь выхода на пенсию одного из известных жителей Далласа. Отель, где устраивался обед, и особняк Спикмена разделяли три мили городских улиц.

Когда служащий парковки подогнал машину Спикмена, Лаура обогнула ее и направилась к дверце водителя.

– Ты поднимал тосты в его честь чаще, чем я.

– Я могу управлять машиной.

– Зачем рисковать?

Она села за руль. Он устроился на пассажирском сиденье. Они обсуждали расписание дел на следующий день. Она напомнила ему о совещании, назначенном на завтра после обеда.

– У меня был тяжелый день, – заметил он. – Давай изменим его окончание к лучшему.

Но все изменилось раньше.

Водитель грузовика, доставлявшего продукты на дом, проехал на красный свет, и эта ошибка стоила ему жизни. Он не пристегнул ремень безопасности и вылетел из кабины через лобовое стекло.

В противном случае его пришлось бы вырезать из груды металла, образовавшейся в результате столкновения – как Фостера. Кабина грузовика врезалась в седан Спикмена со стороны пассажира. Спасателям понадобилось четыре часа, чтобы достать Фостера из груды обломков.

Лаура потеряла сознание от удара. Она пришла в себя в машине «Скорой помощи», и ее первая мысль была о муже. С ней случилась истерика.

– Мы ничего не знаем о вашем муже, – сказали врачи.

Прошло несколько мучительных часов, прежде чем ей сообщили, что он жив, но находится в критическом состоянии. Позже она узнала, что ему сделали экстренную операцию, чтобы остановить внутреннее кровотечение, угрожавшее жизни. Она отделалась только сотрясением мозга, сломанной рукой, несколькими царапинами и синяками, поэтому ее в конце концов пустили в палату интенсивной терапии, где он боролся за жизнь. Специалисты приходили и уходили. Совещались приглушенными голосами. Никто из них не излучал оптимизма.

Шли дни. Фостер с боем вырывал для себя каждый день. Лаура дежурила у его постели, где графики температуры и писк мониторов свидетельствовали о его необыкновенной воли к жизни.

Он перенес шесть операций. С самого начала она поняла: ортопеды знают, что он никогда не будет ходить, – но они оперировали, уверяя ее, что надежда есть. Они спицами и винтами скрепляли кости, которые никогда не будут двигаться, если кто-то не передвинет их за него. Они резали кровеносные сосуды, чтобы улучшить кровоснабжение. Фостер перенес вторую операцию на брюшной полости, чтобы устранить разрыв прямой кишки, который не обнаружили во время первой операции.

Лишь через несколько недель после аварии им сообщили всю правду о его состоянии и прогнозах. Он принял это известие с удивительным самообладанием, мужеством и спокойствием.

Когда они оставались одни, он брал руку Лауры в свои ладони и убеждал ее, что все будет хорошо. Он смотрел на нее с нескрываемой любовью и все время благодарил бога, что она пережила аварию без серьезных травм.

Он никогда даже не намекал на ее вину. Но в тот день, глядя на него сквозь пелену слез, она произнесла то, что – она это знала – тысячу раз приходило ему на ум, точно так же, как и ей: «Я должна была дозволить тебе сесть за руль».

Два года спустя, устремив невидящий взгляд в окно комнаты для совещаний компании «Сансаут», она все еще мучительно переживала принятое в тот вечер решение самой сесть за руль. Может, Фостер ехал бы чуть быстрее или чуть медленнее и они не оказались бы в центре того перекрестка, на котором не остановился грузовик? Может быть, он успел бы заметить опасность и смог бы уклониться от столкновения? Может быть, он сделал бы что-то такое, чего не сделала она?

Или если судьбой им было предначертано оказаться в это время в этом месте, то на пассажирском сиденье была бы она, а не он.

Фостер никогда не заговаривал о том вечере. Он даже не вспоминал о том кратком разговоре, кто сколько выпил и кто сядет за руль. Но этот невысказанный вопрос всегда стоял между ними: что было бы, сядь за руль он?

Лаура понимала, насколько бессмысленно задавать себе этот вопрос. Но она все равно терзалась догадками – и Фостер тоже, она это знала. Вероятно, они сойдут в могилу, спрашивая: «Что, если?..»

Грифф Буркетт откуда-то узнал об аварии. Она не осталась, чтобы поговорить с ним об этом, но если он знает, каким образом Фостер оказался в инвалидном кресле, то, вне всякого сомнения, понимает, почему она готова согласиться с любым планом мужа.

Фостер не погиб, но в вечер аварии его прежняя жизнь закончилась. А Лаура страдала от сознания собственной вины.

Иметь ребенка, зачать его так, как хотел Фостер, не такая уж большая жертва с ее стороны, если учесть, что потерял Фостер. Ребенок и наследник – это мечта, которой он лишился в тот вечер. Возможно, осуществив его мечту, она ослабит чувство вины и тем самым вернет им хотя бы часть прежней жизни.

Разозлившись на жалость к самой себе, она отвернулась от окна. Жжение между ног заставило ее поморщиться, но куда хуже были воспоминания, вызванные физическим дискомфортом.

Гриффу было трудно войти в нее. Неподатливость и сухость многое говорили о ее личной жизни, и это было унизительно. Но по крайней мере, у него хватило деликатности понять ее состояние и замешкаться. Похоже, он даже хотел остановиться, понимая, что причинит ей боль. В сущности, он…

Нет. Она не будет думать об этом. Не будет думать о нем. Иначе это перейдет в область личных отношений. А в этом случае ее довод потеряет силу. Чтобы согласиться с планом Фостера, она убеждала себя, что использование суррогатного отца – это такая же медицинская процедура, не предполагающая личных отношений, как искусственное оплодотворение в стерильной обстановке кабинета врача.

Однако дискомфорт между ног был язвительным напоминанием о том, что она была с мужчиной. Мужчина вошел в нее. Кончил в ней.

И как она могла хотя бы на мгновение подумать, что это будет похоже на медицинскую процедуру?

11

В спорт-баре было многолюдно и шумно, но Грифф подумал, что если он проведет еще один вечер в своей квартире, то совсем свихнется.

Если учесть, что днем ему было нечем заняться, вечера тянулись особенно долго. Загар уже был слишком темным, чтобы его можно было считать здоровым. Он строго придерживался режима тренировок, но тренировки наскучили ему. Он пересмотрел все современные фильмы, некоторые по нескольку раз. Он пристрастился к чтению. Все, что угодно, лишь бы себя развлечь.

Марша завершала курс лечения дома и через Дуайта попросила Гриффа не навещать ее.

– Ей нужно много сил, чтобы просто восстановиться. А потом ей предстоит пластическая операция, – объяснил ему Дуайт. – Ей требуется некоторое время. Уверен, она позвонит вам, когда снова станет такой же прекрасной, как прежде.

Послание было достаточно вежливым, но Грифф умел читать между строк. Он представлял собой дополнительное осложнение, явно лишнее. Она не винила его в том, что случилось, но для нее самой и для ее бизнеса было бы полезнее и безопаснее держаться от него подальше.

Следовательно, ему уже не нужно было ждать своих ежедневных походов в больницу. Он скучал. И, возможно, впервые в жизни был одинок. Быть изгоем – это совсем не то, что добровольное одиночество.

В тюрьме он очень страдал от невозможности побыть одному. Пять лет он жаждал одиночества и клялся, что после освобождения никогда не будет воспринимать его как нечто само собой разумеющееся. Но когда у него появлялось настроение поговорить, рядом всегда были другие заключенные, с которыми он мог потрепать языком. Он всегда ел в компании.

Теперь у него никого не было. Иногда он по нескольку дней ни с кем не разговаривал.

Нельзя сказать, что от природы он был очень общительным. Как точно подметил Болли, он всегда был одиночкой. Вне всякого сомнения, эта привычка сформировалась у него в детстве. Невнимание матери научило его самодостаточности. Во всем он надеялся только на себя – пища, развлечения и отдых.

Необходимость рассчитывать только на собственные силы стала частью его натуры. Кроме того, это было оружие, с помощью которого он держал людей на расстоянии – из неприязни или недоверия. Он не видел никакой выгоды в том, чтобы кто-то имел на него влияние. Даже самая поверхностная дружба требовала вложений. Чтобы дружить, нужно не только брать, но и отдавать. И то, и другое удавалось Гриффу с трудом. Коуч и Элли в конце концов поняли это и перестали настаивать, чтобы он завел приятелей, примирившись с тем, что он предпочитает общество самого себя обществу других людей.

Но в прежней жизни он хотя бы был окружен людьми, даже если и не сходился с ними. В школе, с «Ковбоями», в Биг-Спринг. Теперь он был по-настоящему одинок. Несколько дней назад он от отчаяния позвонил одному из бывших товарищей по команде, с которым поддерживал относительно дружеские отношения.

Бывший защитник команды, владевший успешным бизнесом по разработке программного обеспечения, поздравил его с освобождением и солгал, что рад его слышать. Но когда Грифф предложил встретиться и выпить пива, парень за тридцать секунд придумал десяток причин для отказа, напирая на то, что он женат.

– Она настоящая леди, можешь мне поверить. Но держит меня на коротком поводке. Ну ты знаешь.

Откуда ему знать? Но он ясно видел, что этот большой и сильный парень, бывший игрок Национальной футбольной лиги, предпочел выглядеть в глазах Гриффа подкаблучником, лишь бы не встречаться с ним за кружкой пива.

Сегодня, не желая проводить еще один вечер в одиночестве в замкнутом пространстве своей квартиры, Грифф оделся и пошел искать компанию. Он нашел ее в одном из просторных спорт-баров в дорогом районе города. Это было шикарное место, и здесь подавали в основном фруктовое мартини, а не пиво.

Бар предназначался для молодых, красивых и богатых. Загар Гриффа был самым бледным.

Его жадно рассматривали двадцатилетние девицы в летних топиках и коротких юбочках. Он тоже пялился на них, но без особых претензий. Что удивило его, потому что у него не было секса после Марши.

Да, и Лауры Спикмен.

Не думай об этом.

Так он обрывал себя каждый раз, когда его мысли текли в этом направлении.

В круглом баре посетители стояли в три ряда. Ему пришлось ждать почти полчаса, пока освободится стул у барной стойки. Он занял место, заказал пиво и гамбургер. Он ел и смотрел бейсбольный матч, который транслировался на большом телевизионном экране, подвешенном в центре зала.

Он заметил брюнетку, сидевшую в дальнем конце бара лицом к нему. Она улыбалась ему и демонстрировала грудь каждый раз, когда ее парень – муж или кем он там ей приходился – отворачивался. В остальном Грифф не обращал внимания на происходящее в баре.

Он растянул свою трапезу на пять иннингов[11]11
  Иннинг (inning) – часть бейсбольного матча, основное время – 9 иннингов, в случае ничьей назначаются дополнительные иннинги.


[Закрыть] «Рейнджеров». Чтобы сохранить за собой стул и не возвращаться в пустую квартиру, он заказал вторую порцию пива, хотя пить ему больше не хотелось.

«Рейнджеры» выигрывали три очка. Сезон сложился для них удачно. Если они выйдут в плей-офф, он, пожалуй, заинтересуется ими. Вообще-то ему не очень нравился бейсбол. Он не мог понять спорт, в котором лучшей считалась игра, где ничего не произошло. Страстные любители бейсбола не согласились бы с ним, утверждая, что в «сухой игре» много чего происходит, но он не мог этого оценить.

Разумеется, наблюдать за игрой было гораздо интереснее, когда ты поставил на результат.

Его увлечение тотализатором началось вполне невинно. Он делал ставки ради развлечения. Еще в Университете Техаса он ставил на результат игр Национальной студенческой спортивной ассоциации и никогда на «Лонгхорнс». Но ему хотелось. Он не поддавался искушению ставить на собственные игры, пока его не взяли «Ковбои».

У психиатра, который консультировал его в Биг-Спринг, была на этот счет своя теория. Он говорил, что Грифф чувствует вину за то, что ему повезло. Когда он учился на последнем курсе, «Лонгхорнс» выиграли национальный чемпионат. Ему не хватило двух голосов, чтобы получить приз Хисмана, вручавшийся лучшему игроку университетского футбола. В тот год он был первым кандидатом на переход в профессиональную лигу и завидным приобретением для «Ковбоев», у которых закончил спортивную карьеру один из лучших защитников. После подписания контракта фотография Гриффа появилась на обложке журнала «Sports Illustrated». Слава и деньги в двадцать три года могут вскружить голову.

Психиатр считал, что Грифф играл в тотализатор в тайной надежде, что он будет пойман, наказан и лишится всего, в том числе любви Коуча и Элли. Врач особенно подчеркивал этот момент: «Коуч Миллер, вероятно, единственный человек в мире, которого ты уважаешь и к которому привязан. Тем не менее ты сознательно сделал то, чего он никогда не простит, – то, что нанесет непоправимый ущерб вашим отношениям».

Он делал вывод, что на уровне подсознания Грифф полагал, что должен быть наказан за все хорошее, что у него было, – начиная с того, что Коуч дал ему дом, и заканчивая его положением куортербека в далласских «Ковбоях» – потому что в глубине души считал эти подарки судьбы незаслуженными. Его падение стало самореализующимся прогнозом.

Может, он был прав.

Или все это чушь собачья.

Он делал ставки, потому что это ему нравилось и потому что это сходило ему с рук.

Отхлебывая пиво и стараясь растянуть бокал на подольше, он лениво размышлял, какую сумму поставили на результат игры «Рейнджеров». Интересно, сколько заработают его бывшие партнеры из роскошного офиса в Лас-Колинас за эти девять иннингов? Много, в этом можно не сомневаться. На парней из «Висты» работали букмекеры по всей стране.

Теперь одним меньше, потому что Билл Бэнди на них больше не работает.

Грифф надеялся, что этот сопливый маленький доносчик теперь медленно поджаривается на самой горячей сковородке в аду.

– Ты сделал ставку?

Погруженный в свои мысли, Грифф повернул голову вправо, чтобы убедиться, что обращаются именно к нему. Мужчина на соседнем барном стуле пристально смотрел на него и недобро ухмылялся.

– Прошу прощения?

– Спроси его еще раз, – к первому подошел еще один парень. Выражение его лица было таким же свирепым, как у приятеля, а глаза точно так же покраснели от избытка выпитого.

– О чем спросить? – спокойно поинтересовался Грифф.

– Я спросил, сделал ли ты ставку на эту игру? – тот, что сидел на стуле, ткнул пальцем в экран.

– Нет, – Грифф отвернулся, надеясь, что разговор окончен.

– Ты больше не играешь на тотализаторе?

Не обращая на него внимания, Грифф потянулся за своим бокалом.

Сидевший на стуле мужчина ударил его по руке, и пиво пролилось на стойку.

– Эй, козел! Ты что, не слышишь? Я задал тебе вопрос.

Теперь стоявшие рядом посетители услышали оскорбительные слова, произнесенные в его адрес. В динамиках продолжала реветь музыка, в которой преобладали звуки ударных инструментов. На экране транслировалась игра. Но разговоры стихли, и все внимание было приковано к ним.

– Мне ни к чему неприятности, – тихо сказал Грифф. – Парни, может, притормозите и посидите где-нибудь, пока не протрезвеете?

Но он знал, что просто так они не уйдут. Второй зашел сзади и подвинулся ближе. Грифф спиной чувствовал его агрессивную, вызывающую позу.

Он нашел взглядом бармена и махнул, чтобы ему принесли чек. Бармен поспешил к компьютеру на кассе. Грифф посмотрел на брюнетку, которая все еще заигрывала с ним. Она потягивала напиток через соломинку, разглядывая Гриффа через узорчатое стекло бокала. Ее спутник тоже смотрел на него.

– Наверное, он ставит только на те игры, которые сдает, – сказал парень, стоявший позади Гриффа.

– Долбаный жулик, – первый парень вновь ударил его, довольно сильно. – Долбаный, долбаный лгун…

Движение Гриффа было похоже на молниеносный бросок змеи. Он сжал запястье обидчика и резко прижал его к барной стойке, как в решающем броске армрестлинга.

Тот взвыл от боли. Второй прыгнул Гриффу на спину и повис, как мешок, набитый свинцом. Грифф встал со стула и попытался стряхнуть его. Он услышал громкий топот ног – посетители спешили отойти подальше. Послышался звук бьющегося стекла.

– Прекратите, – двое вышибал оторвали парня от спины Гриффа.

Один из них толкнул Гриффа в плечо, заставив его отступить на несколько шагов.

– Я не напрашивался на неприятности, – Грифф поднял руки вверх. – Мне это ни к чему.

Вышибалы схватили его обидчиков, препроводили к выходу и, не обращая внимания на пьяные протесты, выставили из бара. Все взгляды были прикованы к Гриффу, особенно теперь, когда его узнали. Произнесенное шепотом имя расползалось по толпе, как позорное пятно.

Бармен протянул ему чек. Но не успел Грифф отсчитать купюры, как рядом с ним появился молодой человек в модном костюме. Вероятно, менеджер или администратор.

– За счет заведения, – сказал он бармену, и тот забрал чек.

– Спасибо, – поблагодарил Грифф.

Но лицо молодого человека не выражало гостеприимства.

– Я прошу вас уйти и больше сюда не возвращаться.

– Я ничего не сделал, – от гнева и смущения лицо Гриффа запылало.

– Я прошу вас уйти и больше сюда не возвращаться, – повторил молодой человек.

Грифф пристально смотрел на него в течение нескольких секунд, затем отодвинул его в сторону и прошел мимо. Толпа расступилась, освобождая дорогу, а один из вышибал открыл ему дверь. Но когда он проходил мимо, то услышал, как вышибала произнес: «Долбаный лгун».

Снаружи воздух окутал его, словно влажная простыня. Но ему легче было перенести слишком влажную атмосферу, чем справиться с душившим его гневом. Он тихо сидел, пил пиво и никого не трогал, а его попросту выставили вон – парень в одной из тех рубашек, от которых он отказался в «Нимане», потому что они выглядели слишком по-женски.

Пошли они. В «Дайри Квин» гамбургеры вкуснее, да и стоят гораздо дешевле. И что его так задело?