Текст книги "Очарованная луной"

Глава 5

Еще до того, как в ресторан явилась первая четверка посетителей, Джулия покончила с выпечкой и принялась мелом выводить меню на доске. Вэнс Шелби уже пришел и в одиночестве сидел за столом, дожидаясь появления своих всегдашних сотрапезников, таких же стариков, как и он сам. Свой кофе он пил из блюдечка, а не из чашки, потому что блюдце было больше в обхвате и не тонуло в его великанской руке. Джулия хотела было подойти к нему, поговорить об Эмили, но передумала. В конце концов, это не ее дело. Ей осталось прожить здесь всего несколько месяцев. Ни к чему во что-то ввязываться. Она будет Эмили другом, пока живет здесь, и постарается помочь девочке устроиться на новом месте. Это все, что она может.

Вэнс смотрел на что-то за окном, и брови у него были сведены к переносице.

Джулия как раз закончила выводить названия десертов, которые были в сегодняшнем меню: торт из шоколадных батончиков «Милки Вэй», торт с орехами пекан, «сигары» с лимонным кремом и миндальное печенье с ванилью и пряностями, – поэтому отложила доску и обернулась посмотреть, что это так сильно заинтересовало Вэнса.

Но тут звякнул дверной колокольчик, и в зал вплыла Беверли Дейл, бывшая мачеха Джулии.

Хорошо хоть не Сойер.

Впрочем, это было немногим лучше.

– Джулия! – воскликнула Беверли, просеменив к стойке в своих белых туфельках на каблуках-рюмочках. – Сто лет тебя не видела! Я все пытаюсь застать тебя здесь, но я ведь не такая ранняя пташка, как ты, знаешь ведь. Вчера вечером я сказала себе: «Беверли, завтра ты встаешь по будильнику и идешь в ресторан, чтобы повидаться с Джулией». И вот она я!

– Поздравляю, – буркнула Джулия.

К счастью, их разделяла барная стойка и Беверли не могла броситься к ней с объятиями. Ее бывшая мачеха так обильно поливалась духами, что запах вполне мог сшибить с ног даже слона.

– Я вижу, ты по-прежнему носишь одежду с длинными рукавами, – покачала головой Беверли. – Бог ты мой! Не представляю, как ты до сих пор не спарилась в такую-то жарищу.

– Это хлопок. В нем не так уж и жарко.

Джулия натянула рукава еще ниже и зажала манжеты в кулаках.

– Я тебя понимаю. Женщину шрамы не красят. – Беверли перегнулась через стойку и прошептала: – У меня у самой вот здесь, на лбу, есть небольшой шрамик, и я не хочу, чтобы его кто-нибудь видел. Поэтому я каждый раз и прошу Ивонну, мою парикмахершу, так укладывать челку.

Джулия с улыбкой кивнула, дожидаясь, когда ее бывшая мачеха наконец перейдет к цели своего появления.

Когда отец привел в дом Беверли, Джулии было двенадцать. Он тогда сказал дочери, что подумал – в доме нельзя без женщины, она ведь растет, нужно, чтобы было с кем поговорить о всяких женских делах, – как будто все это затевалось исключительно ради нее. Поначалу Беверли окружала девочку неусыпной заботой. Джулия была совсем крошкой, когда умерла ее мать, и поначалу ей даже казалось, что они втроем очень славно заживут. Потом Беверли и отец Джулии поженились, и порядки в доме мгновенно переменились. Отцовское внимание неизменно доставалось тому, кто активнее всего его требовал, и этой персоной была Беверли. Сколько бы Джулия ни дулась и ни закатывала истерики, а в более старшем возрасте ни красилась в ядерно-розовый цвет и ни резала себе руки, ей не под силу было тягаться с Беверли – обольстительной Беверли с ее взбитыми блондинистыми волосами, декольтированными блузками и неизменными туфлями на шпильке, которые та носила даже с шортами. Она окружала отца заботой: готовила ему еду, раскуривала сигареты, массировала плечи, когда он сидел перед телевизором. Однако едва стоило ему сказать ей хоть слово поперек, как он в мгновение ока лишался всех этих милостей, и Джулии больно было видеть, как отец из кожи вон лезет, чтобы вернуть себе расположение жены.

Брак их распался года четыре назад. Когда отец сообщил Джулии, что они разводятся (Джулия традиционно звонила ему раз в год – поздравить с Рождеством), он сказал в своей прямодушной беззлобной манере: «Беверли такая яркая личность. Я не мог дать ей того, что ей нужно».

А нужен ей был, как Джулия выяснила впоследствии, мужчина с толстым кошельком. Отец Джулии никогда не был особенно состоятельным, однако для человека, чье образование ограничилось всего лишь восемью классами, достиг немалого успеха. К тридцати годам он имел собственный дом и собственное дело, за которые целиком и полностью расплатился с банком. И счет деньгам он всегда умел вести превосходно, потому-то масштаб его долгов и стал для Джулии таким потрясением, когда он умер. Должно быть, Беверли промотала все, что у него было, а когда не осталось больше ничего, ушла от него к Баду Дейлу, который только что открыл свою вторую автомастерскую.

Джулия помнила, как впервые за много лет увидела Беверли на отцовских похоронах. С возрастом та немного сдала, но все еще обладала той способностью казаться красавицей, какой обладают женщины с крупными носами, даже когда на самом деле они не так уж и красивы.

– Жаль твоего отца, – сказала она тогда. – Если от него остались какие-нибудь деньги, дай мне знать. Я имею право получить свою долю, ты не считаешь? В конце концов, мы с ним двадцать лет прожили душа в душу.

Все это было сказано прямо в присутствии Бада Дейла.

Когда Джулия продала отцовский дом, а то немногое, что осталось после погашения долга, пустила в уплату по закладной за ресторан, Беверли рвала и метала. Часть этих денег должна была достаться ей, твердила она. Но как только до нее дошло, что Джулия намерена остаться и работать в ресторане, чтобы потом, расплатившись с долгами, продать его с выгодой, она стала время от времени возникать на горизонте, чтобы напомнить бывшей падчерице: ей, Беверли, разумеется, тоже причитается доля прибыли. Как будто они действовали заодно.

– Здесь всегда по утрам так пусто? – осведомилась та, жестом подзывая к себе официантку. – Мне два завтрака навынос. Сделаю Баду сюрприз, побалую его на работе. Он никогда не поверит, что я поднялась в такую рань.

– Скоро здесь яблоку негде будет упасть, – заверила ее Джулия.

– Очень надеюсь. Мне кажется, вы ничего не делаете, чтобы привлечь побольше клиентов на завтрак. Ты только и знаешь, что печь свои торты. – Она ткнула в сторону доски с меню. – Неужели люди каждый день съедают такую прорву десертов? Если что-то остается нераспроданным, это ужасное расточительство.

– У нас никогда ничего не остается. Я уже собиралась уходить, Беверли, – сказала Джулия сухо. – Ты что-то хотела?

– Ой, да брось ты. Куда тебе идти? У тебя только и есть что работа и дом. Вся в своего отца.

Джулия с трудом удержалась от улыбки. Когда-то она восприняла бы это сравнение как комплимент. Теперь же ей хотелось закричать: «Нет! Я добилась неизмеримо большего!»

– Я знаю, ты через несколько месяцев собираешься продать это заведение. Поговаривают, что Шарлотта не прочь выкупить его у тебя. Я просто хотела сказать, что это не такая уж и хорошая идея.

– В самом деле?

Шарлотта была в ресторане управляющей, и более подходящую кандидатуру для продажи искать едва ли стоило. Она не просто досконально знала свое дело, она болела за него всей душой. Теперь это было для Джулии важно. Когда она только вернулась в город, то готова была продать ресторан первому встречному. Теперь, проработав тут какое-то время, поняла, что ее долг перед отцом – передать дело его жизни кому-то, кто любил бы его так же, как он сам. Вот что сделало с ней слишком долгое пребывание в этом городке. Она превратилась в сентиментальный кисель.

– Я подумала, что ты можешь решить уступить ей ресторан за меньшую сумму, чем следовало бы, только потому, что она давно здесь работает. А ведь смысл всей затеи в том, чтобы выручить как можно больше денег.

– Спасибо за заботу, Беверли.

Официантка принесла пакет с двумя пенопластовыми судками и протянула его Беверли. Та взяла, не сказав даже спасибо.

– Увидимся в ближайшее время, – прощебетала она. – Обсудим условия раздела. Чтобы все было официально и по-честному.

Джулия промолчала, хотя делиться с бывшей мачехой отнюдь не собиралась. И пусть Беверли хоть лопнет от злости, когда обо всем узнает. Она все равно не будет при этом присутствовать. А Беверли пускай себе верит в то, во что ей хочется верить, так проще. Пререкаться с ней – только усложнять и без того не самую простую жизнь здесь, да и делу на пользу не пойдет.

Джулия с официанткой проводили Беверли взглядом. Официантка – Джулия позабыла ее имя – была новенькая. В руке она сжимала неоплаченный счет.

– Не переживайте, – сказала ей Джулия. – Она никогда не нисходит до оплаты.

Официантка смяла счет, и Джулия направилась к выходу.

И на пороге столкнулась с Сойером.

Джулия потерла лоб. Что за день такой, с самого утра то одно, то другое!

Несмотря на ранний час, Сойер был свеж и предупредителен. Интересно, подумалось Джулии, он вообще когда-нибудь спит? Или ночами неутомимо расхаживает по дому, изобретая новые способы блистать и очаровывать окружающих, новые способы добиваться своего? Он перехватил ее взгляд и улыбнулся.

– Джулия, ты прелестно выглядишь. Разве она не прелестна, дед? – спросил Сойер пожилого джентльмена, которому придерживал дверь.

Старик вскинул голову и улыбнулся. У него были точно такие же синие глаза, как у Сойера. В семье Александер все мужчины как на подбор были красавцами.

– Вы и впрямь прелестно выглядите, Джулия. Эта розовая прядь в ваших волосах делает вас стильной.

– Спасибо, мистер Александер. – Джулия улыбнулась в ответ. – Приятного вам аппетита.

– Подожди меня, Джулия, – сказал Сойер. – Мне нужно с тобой поговорить.

В мозгу у нее не то что тренькнул тревожный звоночек, а прямо-таки полыхнул сигнальный огонь.

– Прости, – бросила она поспешно и выскользнула за порог, едва дед Сойера отошел в сторону. – Мне нужно идти.

Она зашагала по тротуару к дому. На мгновение ей показалось, что впереди промелькнула Эмили, но она тут же потеряла ее из виду.

Джулия могла бы ездить на работу и на машине, но с учетом того, что большая часть заработанных денег отправлялась прямиком на погашение долга по закладной за ресторан, тратиться на бензин было непозволительной роскошью. Порой эти прогулки до дома слишком живо напоминали ей о том, как она пешком ходила в школу, потому что отцу не по карману было купить ей машину. С какой завистью она тогда провожала глазами проезжавших мимо однокашников, которые могли себе это позволить! В особенности представительниц «Сассафрасса», раскатывавших на «БМВ» и «корветах».

Эта жертва непременно окупится, твердила она себе снова и снова. Впереди ее ждет прежняя жизнь, где она сможет сама контролировать воспоминания о прошлом. Она вернется в Балтимор и начнет жить дальше, она восстановит отношения с друзьями, которые знают ее такой, какая она сейчас, а не той, кем была когда-то. Отношения с чистого листа. Она найдет себе новую квартиру, перевезет вещи из хранилища, потом подыщет подходящее местечко для своей кондитерской. Слишком долго она работала на чужих людей. Она станет хозяйкой кондитерской, будет печь, открыв все окна нараспашку, и никто ей слова поперек не скажет. Захочет – будет печь одни только лиловые печенья. Кондитерская «Синеглазая малышка». Так она назовет свое детище. Ну и что, если у самой Джулии глаза карие. Ведь все это вообще не ради нее.

– Джулия! – окликнул ее Сойер.

По спине у нее побежали мурашки, и она ускорила шаг. Однако это не помешало Сойеру в два счета нагнать ее и пристроиться рядом.

– Ты что, в самом деле бежал за мной? – Она покосилась на него.

Он изобразил возмущение, как будто его застукали за чем-то предосудительным.

– Мне не пришлось бы этого делать, если бы ты меня подождала.

– Что тебе нужно?

– Я же сказал. Нужно с тобой поговорить.

– Ну говори, – бросила она.

– Не на ходу. – Он поймал ее за локоть и заставил остановиться. – С тех пор как ты приехала, я держался от тебя на расстоянии, поскольку считал, что ты этого хочешь. Когда мне рассказали, что ты возвращаешься в Маллаби, я… я питал какие-то надежды. Но когда я увидел тебя, ты посмотрела на меня таким взглядом, что я понял: все это преждевременно.

– Я и не думала сюда возвращаться, – отрезала она, выдергивая руку.

– Но я оказал нам обоим медвежью услугу, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Эта история слишком затянулась. Джулия, я хочу поговорить. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

– О чем?

Он молчал.

Она попыталась перевести все в шутку.

– Это все из-за того, что ты решил, будто я пеку ради тебя?

– Не знаю. Это ты мне расскажи.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она произнесла:

– Мне нечего тебе сказать. И сомневаюсь, что ты можешь сказать мне что-то такое, что я хотела бы услышать.

– Пообедай со мной в четверг, – попросил он, как будто не слышал ее слов.

– В четверг я занята, – отрезала она.

– Вот как? – Сойер сунул руки в карманы и несколько раз покачался с каблука на носок. Он явно был не из тех, кто привык к отказам. – И чем же?

– Собиралась отвезти Эмили на озеро, – бухнула Джулия первое же, что пришло в голову.

– Ты проявляешь к этой девочке поразительный интерес.

– Это так сильно тебя удивляет? – парировала она. – В самом деле?

Этот выпад задел его за живое, но почему-то ее это вовсе не обрадовало. Он немного поколебался, потом тихо спросил:

– Ты простишь меня когда-нибудь или нет?

– Я давным-давно тебя простила, – сказала она и, развернувшись, зашагала прочь. – Но это не значит, что я забыла.

– И я тоже ничего не забыл, – донесся до нее его голос.

В шестнадцать лет Джулия была настолько несчастна, что порой невозможно даже становилось дышать. Все это наваливалось на нее годами, постепенно, кирпичик за кирпичиком: подростковый возраст, повторный брак отца, безответная любовь к самому симпатичному парню в школе, несчастье учиться в одном классе с Далси Шелби. И все же до перехода в старшие классы у нее всегда были друзья. Она всегда хорошо училась. Всегда была способна функционировать. А потом ее вдруг накрыло депрессией, как будто кто-то встряхнул простыню и та мягко спланировала на Джулию сверху. К началу второго года старшей школы она бросила попытки тягаться с мачехой Беверли. Ее розовые волосы и макияж в черных тонах были попыткой побороть всепоглощающее ощущение того, что она превращается в невидимку. По мере того как ее образ изменялся и становился все более и более мрачным, друзья начали ее сторониться, но ей было все равно. Она готова была лишиться всех друзей до единого, лишь бы отец обратил на нее внимание.

Это не сработало.

Порой ей удавалось подслушать разговоры отца с Беверли; та советовала не обращать на выходки падчерицы внимания: у девчонки это возрастное, рано или поздно Джулия это перерастет. И разумеется, отец в точности следовал ее советам.

Тогда Джулия начала резать себе руки.

Тоска и отвращение к самой себе одолели ее на уроке по всемирной истории. Мистер Хорн писал что-то на доске, Джулия сидела в самом конце класса, а Далси Шелби – несколькими партами впереди нее. Джулия бездумно выводила какие-то узоры в своей тетради, потом подняла глаза и увидела, как Далси пошепталась с одной из своих подруг и вытащила что-то из сумочки. Через несколько секунд небольшой флакончик с каплями от блох прокатился по проходу и остановился под ногами у Джулии.

Далси и ее друзья засмеялись, и мистер Хорн обернулся.

Он поинтересовался, что их так насмешило, но весь класс молчал. Джулия, опустив голову, смотрела на флакон, валяющийся у носков ее поддельных мартенсов.

В конце концов мистер Хорн отвернулся к доске, и в то же мгновение Джулия сжала отточенный карандаш, который держала в руке, и острым грифелем распахала себе предплечье. Она даже не сразу поняла, что сделала, просто сидела и смотрела, как на коже пузырится кровь, и ощущала странное чувство удовлетворения, освобождения.

Поначалу она делала это как придется, используя первое, что попадалось под руку, но вскоре стала подходить к делу более продуманно и перешла на лезвия, которые прятала дома под матрасом. Каждый раз, когда она резала себе руки, ее охватывали острые и волнующие ощущения, как будто ее рывком выдергивали из зияющей пасти небытия обратно к жизни. Она не просто чувствовала себя живой, ей было хорошо! В какой-то момент она поняла, что не может остановиться, что не в состоянии пережить день, не располосовав себе руки, но ей было все равно. По-настоящему все равно. Вскоре ее руки ниже локтя были испещрены сеткой кое-как затянувшихся воспаленных порезов, так что даже в самую теплую погоду приходилось носить одежду с длинными рукавами.

Так продолжалось несколько месяцев, а потом обо всем узнали отец с мачехой. Первой отметины увидела Беверли. Однажды утром, когда Джулия как раз выходила из душа, замотанная в полотенце, мачеха постучала в дверь и, не дожидаясь разрешения, впорхнула в ванную со словами:

– Не обращай на меня внимания. Я только щипчики взять…

И осеклась при виде голых рук Джулии.

Придя вечером с работы, отец заглянул к ней в комнату. Вид у него был огорченный и встревоженный; он нерешительно приблизился к дочери, как будто опасался раздавить ее тяжестью своего присутствия. Он хотел знать, что стряслось, и этот вопрос оскорбил Джулию до глубины души. И он еще спрашивает?!

Конец учебного года был уже не за горами, и все лето отец и Беверли не спускали с девочки глаз. Но вместо того чтобы радоваться долгожданному вниманию, она возненавидела их: ведь они лишили ее возможности делать то единственное, что приносило ей хоть какое-то облегчение.

Лето прошло под знаком борьбы характеров. Джулия стала даже с нетерпением ждать начала учебного года, чтобы вырваться из-под надзора. И разумеется, школа означала возможность увидеть Сойера. Неотразимого Сойера. Однако за несколько дней до начала школьных занятий отец сообщил Джулии, что решил отправить ее в закрытый интернат. Это спецшкола, пояснил он. Для трудных подростков. Отъезд в школу, в Балтимор, был назначен на следующий день. Он сообщил ей об этом за сутки. За одни сутки. И все лето планировал это у нее за спиной!

В тот вечер она вылезла из окна прачечной и убежала. Не хочет отец с ней возиться – и не надо. Но ни в какую дурацкую спецшколу она не поедет. Только – вот беда! – идти ей было абсолютно некуда, так что в конце концов Джулия очутилась на своей излюбленной скамье на трибунах школьного стадиона.

Она сидела там уже несколько часов, когда появился Сойер. Было глубоко за полночь, однако он вдруг показался на беговой дорожке. Ночь выдалась лунная, а он был в белых шортах и белой футболке-поло, так что со своего места Джулия видела его как на ладони.

Она не двигалась, поэтому не поняла, что побудило его вскинуть глаза. Однако же он это сделал, и у нее перехватило дыхание, как и всякий раз, когда встречались взглядом в школе.

Они долго смотрели друг на друга. Потом он свернул с дорожки и двинулся вверх по трибунам.

Сойер никогда не подходил к ней прежде, но в школе она нередко ловила на себе его взгляд. На нее вообще постоянно таращились, так что в этом не было бы ничего необычного, если бы взгляд этот каждый раз не был таким внимательным. Она частенько задумывалась, не потому ли испытывает к нему такие странные чувства. Ей казалось, что он на самом деле ее видит.

Он подошел и остановился перед ней.

– Не возражаешь, если я присяду?

Она пожала плечами.

Он опустился на скамью рядом с ней, но продолжать разговор не спешил.

– Ты часто приходишь сюда по ночам? – спросил он наконец.

– Нет.

– Так я и думал. Я все лето гулял здесь по ночам и ни разу тебя не видел, не то что во время учебного года. – Она задалась вопросом, зачем ему понадобилось гулять здесь по ночам, но вслух поинтересоваться не решилась. – Ну как, готова к школе?

Она резко поднялась. В его присутствии на душе у нее слегка просветлело. При нем весь ее мир становился светлее. Но это была лишь чудовищная иллюзия.

– Мне нужно идти.

– Куда ты? – спросил он, когда она, топоча по деревянному настилу трибун своими грубыми черными ботинками, начала спускаться.

– Не знаю.

– Я тебя провожу.

Он поднялся и двинулся за ней следом.

– Нет.

– Я не позволю тебе разгуливать одной посреди ночи.

Она спустилась с последнего яруса трибуны и по беговой дорожке зашагала к игровому полю.

– Не ходи за мной, – бросила она, оглянувшись. Второй раз она оглянулась, когда была на середине поля. – Я же сказала, не ходи за мной.

– Я не позволю тебе гулять одной.

Она остановилась как вкопанная и обернулась к нему:

– Что с тобой? Хватит изображать из себя такого… такого…

– Какого?

– Такого добренького. – Она опустилась на землю и села, поджав под себя ноги. – Я не встану, пока ты не уйдешь. – Эта угроза возымела не вполне тот эффект, на который она рассчитывала. – Не садись рядом со мной. Не…

Сойер как ни в чем не бывало плюхнулся с ней рядышком, прямо на пятидесятиярдовой линии. Она вздохнула.

– Что с тобой? – спросил он.

Она отвернулась:

– Отец отправляет меня в интернат. Завтра утром.

– Ты уезжаешь?! – поразился он.

Она кивнула.

Он принялся теребить траву, покрывавшую поле.

– Можно, я скажу тебе одну вещь? – спросил он наконец.

– Только если это «до свидания».

– Хватит умничать.

От неожиданности она повернулась к нему. Все лето отец с Беверли так боялись вызвать чем-то ее неудовольствие, что, когда кто-то ее одернул, это стало для нее неожиданностью.

– Весь этот год я просыпался по утрам и с нетерпением ждал начала уроков, потому что знал, что увижу тебя. Мне было интересно, что ты наденешь на этот раз. В обеденный перерыв я приходил в кафетерий и садился у окна, чтобы видеть тебя на трибуне. Я все лето тебя искал. Где ты была?

У Джулии отвисла челюсть, и она с трудом удержалась, чтобы не наподдать ему по руке. У него была подружка по имени Холли, которая, хотя и принадлежала к компании Далси Шелби, в общем и целом была неплохой девчонкой. Они с Сойером встречались уже тысячу лет. Про них даже говорили как про единое целое: Сойер-и-Холли.

– Что ты такое говоришь? – сказала Джулия. – Вы с Холли созданы друг для друга. Вы прекрасная пара.

– Я просто хочу сказать, мне жаль, что я ни разу не заговорил с тобой. Мне всегда этого хотелось. Мне всегда хотелось…

Его взгляд был прикован к ее губам, и она вдруг всей кожей ощутила, что их разделяют считаные дюймы, что он придвинулся к ней почти вплотную.

Джулия поспешно отвернулась:

– Уходи, Сойер. Возвращайся к своей идеальной жизни.

Она почувствовала, как к глазам подступили слезы, и утерла их тыльной стороной кистей. На коже остались следы густой черной подводки. Слезы все текли и текли, и она продолжала утирать их, хотя понимала, что только еще больше размазывает по лицу грим. Господи, ну почему Сойер не ушел и не оставил ее наедине с неприглядным горем?

Сойер очень спокойно стащил с себя белую футболку и протянул ей:

– На. Вытри лицо.

Джулия неохотно взяла футболку и уткнулась в нее лицом. От нее пахло чем-то свежим и терпким, как от цветочных стеблей.

Наконец успокоившись, она отстранила от себя футболку и взглянула на нее. И тут же скомкала, смущенная. Футболка была безнадежно испорчена.

– Прости.

– Ничего страшного. Ты справишься?

– Не знаю. – Глаза у нее снова наполнились слезами. – Я не хочу уезжать в интернат. Но папе я больше не нужна. Теперь у него есть Беверли.

Спецшкола, разумеется, была идеей мачехи. Кто просил ее рассказывать отцу о порезах?

– Уверен, ты ошибаешься, – возразил Сойер.

Она лишь молча покачала головой. Он так ничего и не понял.

Он нерешительно протянул руку и заправил ей за ухо прядь ядовито-розовых волос.

– Я и забыл, какая ты без боевой раскраски.

– Я становлюсь невидимкой.

– Нет. Ты красивая.

Она не поверила ему. Не могла поверить.

– Сойер, иди к черту.

– Можешь верить во что хочешь. Но я никогда не вру.

– Ну еще бы. Ты ведь у нас само совершенство. – Она помолчала, потом обернулась к нему. – Ты правда считаешь, что я красивая?

– И всегда так считал.

– А что ты скажешь про это? – Она задрала рукава рубашки и продемонстрировала ему исполосованные руки.

Отец и Беверли убрали из ее комнаты все острые предметы, как будто она была несмышленой малышкой, поэтому самые глубокие порезы уже успели затянуться, но, когда на нее накатывало, она раздирала кожу ногтями.

– Это тоже красиво?

Сойер в буквальном смысле слова шарахнулся от нее – именно этого она и добивалась. Это было доказательство. Свидетельство того, что она и в самом деле не заслуживает ничьей любви.

– Господи. Это ты сама себя так?

Она опустила рукава:

– Да.

Она думала, что он уйдет, но он остался. Они долго сидели молча. В конце концов она устала сидеть неподвижно и, отклонившись назад, растянулась на траве. Он какое-то время смотрел на нее, потом медленно лег рядом.

Небо в ту ночь было совершенно невероятное: озаренное почти полной луной, с рассыпанными по черному полю самоцветами звезд. Джулия никогда не уезжала из Маллаби. Будет ли в Балтиморе такое небо?

У Сойера заурчало в животе, и он рассмеялся.

– С тех пор как я съел кусок торта на обед, у меня во рту маковой росинки не было, – признался он застенчиво.

– Ты ел на обед торт?

– Я бы только тортами и питался, если бы было можно. Ты будешь надо мной смеяться, но я все равно скажу. В общем, у меня чутье на сладкое. В детстве я приходил домой ровно к тому моменту, когда мама доставала торт из духовки, даже когда гулял на другом конце города. Я видел запах, видел, как он плывет по воздуху. Оставалось только последовать за ним. Но предупреждаю: если ты хоть слово кому-нибудь скажешь, я буду категорически все отрицать.

Признание было неожиданное. Джулия повернула голову и увидела, что он снова на нее смотрит.

– У тебя магические способности, – сказала она. – Впрочем, ты, наверное, и сам это знаешь. Один твой взгляд чего стоит. – Она некоторое время смотрела на него, совершенно неотразимого с голым торсом в свете луны. – Да, ты прекрасно знаешь, каким образом действуешь на людей.

– И на тебя тоже?

Неужели он искренне полагал, что она неуязвима для его чар?

– Ну разумеется.

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она что угодно отдала бы, лишь бы узнать, что он увидел в ней, что побудило его так на нее посмотреть.

– Джулия, можно я тебя поцелую?

– Да, – без колебаний отозвалась она.

Однако он осторожно стянул с ее плеч рубашку, чем привел ее в полное замешательство. Под рубашкой у Джулии была майка, но с голыми руками она чувствовала себя уязвимой. Она вывернулась и попыталась снова натянуть рукава на руки, но тут Сойер проделал в высшей степени необычайную вещь.

Он принялся целовать ее запястья.

И она погибла.

Он не просто видел ее, он ее принимал. И хотел ее. В тот период ее жизни, в тот миг она не могла бы назвать больше никого, кто относился бы к ней таким образом. Он был такой один.

В ту ночь они занимались любовью и ушли со стадиона, лишь когда начало светать. Он проводил ее до дому, и они пообещали друг другу не пропадать, – впрочем, как выяснилось потом, сдержал это обещание только один из них. Она уехала в Кольеровскую спецшколу для трудных подростков в Мэриленде с верой в то, что сможет все выдержать и не сломаться, потому что теперь дома ее ждет Сойер.

Впоследствии, оглядываясь назад, Джулия нашла в себе силы простить его, ведь она сама отдала свое счастье на откуп другому человеку.

Впрочем, это было совсем не сложно. В ту ночь он впервые за очень долгое время заставил ее почувствовать себя по-настоящему счастливой. Разве могла она не угодить в эту ловушку?

Однако порой Джулия задавалась вопросом, не потеряла ли она в ту ночь свое истинное счастье.

С тех самых пор она искала его повсюду.

Но только не здесь.