Текст книги "Книга о бесценной субстанции"

Глава 5

Вернувшись к своему столу, я пролистала блокнот, но не нашла ничего интересного. На каждой странице были записи (например: «Карл в три», «второе издание», «Филадельфия»), а также даты, телефонные номера и другие пометки. С ходу не разберешься – пришлось отложить блокнот в сторону и заняться продажами.

Вечером снова подошел Лукас в сопровождении Бетти Френч, одной из моих коллег по книжному бизнесу. Он выглядел, как кот, поймавший мышь. Словно хотел похвастаться удачной охотой: смотри, мол, что я нашел! То, что надо! Разве я не молодец?

– Привет, Бетти!

– Лили, какая великолепная выкладка! Красота!

В этом вся Бетти – элегантная, утонченная, привлекательная и абсолютно пустая внутри. Добрую половину жизни преподавала историю, а в пятьдесят унаследовала коллекцию редких книг от бойфренда – она называла его «партнером» или «любовником», – умершего от рака легких. И начала продавать их, поскольку нуждалась в деньгах. Однако затем втянулась: работа оказалась подходящей, а поскольку личная трагедия разбила ей сердце, книги стали единственным объектом любви. Так Бетти вошла в книжный бизнес. А еще она была очень добра.

– Если тебе что-то понравится – только скажи.

– Мне все нравится, – великодушно похвалила она мою скромную коллекцию. – Лукас говорит, вы с Шайменом работали над чем-то вместе. Все это так ужасно… Полиция что-нибудь выяснила?

– Не думаю. Что тут выяснишь? Обычное уличное нападение. Однако я действительно искала для него одну книгу. У нас были кое-какие договоренности, хотя самое главное мы обговорить не успели – мне ничего не известно о книге.

– Вдруг я смогу помочь, – сказала она. – Мы с ним вчера обедали.

Вот так сюрприз – элегантная Бетти и недотепа Шаймен! Поистине, книги создают самые невообразимые союзы. Хотя, пожалуй, чаще этому способствует одиночество. Всех нас объединяло именно оно, превращая в книжных червей и вынуждая порой делить постель с весьма неоднозначными партнерами.

Я пробормотала что-то, изобразив вежливый интерес, и Бетти продолжила:

– Он рассказал мне о новом клиенте. Был полон энтузиазма. Спрашивал о паре книг, которые искал, – но названия мне ни о чем не говорили. Я далека от военной тематики.

– Не помнишь эти названия? Он упоминал что-то вроде «Бесценной субстанции»?

– Возможно. – Она явно хотела помочь.

– А ты знаешь, кто клиент? – спросил Лукас.

Бетти кивнула и наморщила лоб.

– Какой-то мужчина из Коннектикута. Больше Шаймен ничего о нем не говорил. Только то, что он мужчина и живет в штате Коннектикут. И еще – что у него куча денег. Вы пойдете на похороны?

– Конечно, – заверила я, понимая, что невольно втянула всех нас в некий дружеский союз. – Если получится. Может, увидимся там.

Мы обменялись парой дежурных фраз о том, как нам жаль Шаймена и каким чудесным человеком он был, а затем Бетти вернулась к своему столу. Лукас и я еще раз пролистали блокнот. Полная бессмыслица. Лукас решил взять блокнот домой, чтобы изучить повнимательнее, и я согласилась.

Шел последний день выставки. Около пяти Лукас собрался уходить.

– Значит, до скорого? – Его лукавая улыбка и блеск в глазах предвещали веселое приключение. – Мы ведь найдем эту книгу?

Все вдруг показалось таким глупым… Словно сценарий какого-то фильма. Пропавшая книга, мертвый букинист, Лукас со своими фальшивыми улыбочками, попытками скрыть неловкость и претензией на утонченность… Бред, да и только.

– Конечно, – шутливо ответила я. – Скоро увидимся.

* * *

Завершив дела, я поужинала в индийском ресторане в Ист-Виллидже – одном из немногих, что могла себе позволить. Интерьер оживляли развешанные повсюду гирлянды, мишура и искусственные цветы. Несмотря на яркие украшения, помещение выглядело пустым и одиноким. Проигнорировав две лежащие в сумке книги, я погрузилась в чтение депрессивных новостей на телефоне.

Следующий день был свободным. Я подвела финансовые итоги ярмарки и доставила несколько книг, которые обещала выслать почтой – почему бы не сделать это самой, раз уж нахожусь в Нью-Йорке? Затем отправилась по магазинам. Сначала доехала на метро до комиссионки в Верхнем Ист-Сайде, где почти всегда можно найти первые издания современных классиков. Местечко не особо шикарное, но потенциально выгодное и приятное. Мне нравилось рыться на полках, беспорядочно заставленных книгами, высматривая что-нибудь достойное внимания.

Через пару часов я выудила первое издание ранних работ Луизы Пенни, два иллюстрированных медицинских справочника середины девятнадцатого века и несколько фотоальбомов – отличные двухсотдолларовые сборники работ Дианы Арбус[4]4
  Диана Арбус (1923–1971) – американский фотограф.


[Закрыть], Вивиан Майер[5]5
  Вивиан Майер (1926–2009) – американская фотохудожница, работавшая в жанре уличной фотографии.


[Закрыть] и Хельмута Ньютона[6]6
  Хельмут Ньютон (1920–2004) – немецкий и австралийский фотограф и фотохудожник.


[Закрыть].

Под завязку набив сумку трофеями, я решила зайти в небольшой книжный на Семьдесят седьмой улице. Мы с Еленой – владелицей – были давними друзьями. Мои руки покрылись мозолями и болели, так что не мешало передохнуть. Я оставила пакеты у девушки за прилавком. Бо́льшая часть ассортимента красовалась в антикварных шкафах со стеклянными дверцами, не иначе чтобы оправдать заоблачные цены. Еще бы – магазин находился в самом престижном районе одного из самых дорогих мегаполисов мира.

Вскоре из своего кабинета вышла хозяйка. Она была очень высокой – чуть ли не на голову выше многих мужчин, – но при этом ужасно сутулилась, отчего ее шея и лицо представали в самом невыгодном свете: выпирающий подбородок, обвисшая кожа и впалая грудь. Довершали картину крупный нос, широкий лоб и слабо выраженные скулы. Тем не менее ее внешность казалась очень приятной благодаря внутреннему сиянию, какое излучают счастливые люди. Книги Елену не особо интересовали, она знала о них не больше простых обывателей, да и бизнес этот выбрала не сама: магазин вместе со зданием достался ей в наследство от родителей. На последнем этаже находилась ее квартира, на первом – магазин, в подвале – склад, а два средних этажа сдавались в аренду за тысячи и тысячи долларов. Типичная коренная жительница Нью-Йорка, которой для счастья нужны лишь годовой абонемент в Национальный исторический музей, проездной на метро и скидочная карта продуктовых супермаркетов «Гристедес».

– Какие гости! – радушно приветствовала меня Елена. – Как прошла ярмарка?

На ней было длинное, бесформенное платье из черного бархата, плотные черные колготки и серебристо-синие тяжелые ботинки – в таких только по Луне передвигаться. Однако во всем, что не касалось внешности, Елена обладала отменным вкусом. Магазин будто сошел со страниц викторианского романа: элегантный, уютный, с неповторимой атмосферой. Сюда могли бы захаживать Эдит Уортон[7]7
  Эдит Уортон (1862–1937) – американская писательница и дизайнер, лауреат Пулитцеровской премии.


[Закрыть] и Эдгар Аллан По.

Мы обменялись последними сплетнями и новостями.

– Я слышала о Шаймене, – она вздохнула. – Жуткая трагедия. Убийцы забрали бумажник?

– Не знаю… Кстати, незадолго до смерти он попросил меня помочь с одной книгой. Настоящая мистика!

– Да? – Елена удивленно приподняла брови.

Она любила читать мистические истории: например, как в далеком семнадцатом веке инспектор Уиттенбрир и леди Уайдмаут из Нового Амстердама встретили славного парня по имени Бенджамин Франклин[8]8
  В данном случае имеется в виду рандомный набор сюжета и имен с ироническим подтекстом (Инспектор Записной Шиповник и Леди Широкий Рот).


[Закрыть].

– Видишь ли, я никогда раньше не слышала об этой книге. По-моему, она называется «Книга о бесценной субстанции». Что-то в этом роде.

– Хм…

– Надеюсь, мне удастся ее найти – для семьи Шаймена. Он сказал, что ему предложили за нее семизначную сумму. Или шестизначную. Но я понятия не имею, что это за книга и кто покупатель.

Почему я решила приплести родственников Шаймена?.. Они явно ничего не знали о книге и плевать на него хотели – не было никакой необходимости учитывать их интересы. Лукас наверняка думал так же. Может, дело было в самой книге? Не из-за нее ли я перестала отличать добро от зла и правду от лжи?

– Попробую помочь. Все-таки в мире не очень много людей, готовых выложить миллион баксов за книгу.

– Знаешь, что меня удивляет? Почему коллекционер обратился именно к Шаймену?

– Вероятно, больше не знал никого, кто занимался бы дорогими изданиями. А на Шаймена вышел благодаря книгам о войне, которыми тот торгует. Торговал…

– Вполне может быть.

– Я в этом не разбираюсь, но Арчи наверняка что-то известно.

Муж Елены – вышедший на пенсию профессор университета – тоже происходил из семьи коренных ньюйоркцев, сплошь интеллектуалов и писателей. Арчи уехал на пару дней в Калифорнию, чтобы приобрести редкие издания у коллекционера, владеющего виноградником в Сономе. Его бюджет на покупку значительно превышал мой. Елена пообещала поговорить с мужем и сообщить, если получится что-то выяснить.

Мы попрощались, я взяла свои пакеты и вышла на улицу. Затем проверила телефон: Лукас так и не написал. Больше меня в городе ничто не держало.

Пора было возвращаться домой.

Глава 6

На обратном пути я с волнением думала обо всем произошедшем: о внимании Лукаса Марксона, о возможности неплохо заработать, о самой книге. Скорее всего, его интересовали только деньги. Но получить их почти нереально: шансы найти книгу и покупателя стремились к нулю. Рано или поздно Лукас испарится, эйфория сойдет на нет, и мне придется вернуться к прежней жизни в холодном доме на севере штата Нью-Йорк.

Дом оказался не таким уж и холодным. Аве варил суп.

– Привет, Лили! Как поездка?

– Нормально. Даже неплохо. Как он?

– Так же, – ответил Аве с улыбкой. – Он в саду, принимает солнечные ванны.

Книги я пока оставила в машине – займусь ими завтра или послезавтра. Иначе Аве предложит помощь, а мне бы не хотелось, чтобы он лишний раз напрягал больную спину. Я вышла на задний двор.

День выдался ясный и неожиданно теплый для февраля. Мой муж, Эйбел, сидел в инвалидном кресле – чистый и опрятно одетый. Аве отлично о нем заботился. Солнечные лучи падали на отрешенное, ничего не выражающее лицо.

Я придвинула стул и села рядом.

– Привет, милый.

Он не произнес ни слова – как и за последние несколько лет.

– Я вернулась из Нью-Йорка.

Выражение его лица осталось прежним.

– Неплохо заработала.

Разговаривая с ним, я представляла, что он все понимает и с живым интересом слушает рассказ о банальных, рутинных эпизодах моей жизни. Хотя кого я хотела обмануть?..

Мы познакомились в Сан-Франциско, во время промотура моей первой книги под названием «Красота». Мне уже исполнилось тридцать три, а Эйбелу – тридцать восемь. Книгу я писала с двадцати семи до двадцати девяти лет, а в тридцать один опубликовала. Была ли она хорошей? Не уверена. Но точно знаю, что выложилась по полной и не смогла бы написать лучше.

Я тогда жила в Бруклине, а до этого – еще в нескольких городах. Собственного дома не имела, довольствуясь съемным жильем. Родилась я где-то на юго-западе страны. Мы часто переезжали. Всякий раз, когда отца увольняли за пьянку, родители почему-то винили в этом город и вновь паковали чемоданы: Бейкерсфилд, Тусон, Скоттсдейл, Седона, Таос… Мать находила очередную коммуну хиппи и продавала самодельную бижутерию или подрабатывала в конюшне. Она обожала лошадей. Отец занимался самой отстойной работой в городе – разделкой куриного мяса, уборкой, утилизацией медицинских отходов. Ничего другого ему не доверяли. Когда-то он был композитором и пианистом, даже проучился несколько семестров в Беркли. Но, вылетев из университета, покатился по наклонной. Вечно строил воздушные замки и был абсолютно не приспособлен к реальной жизни, зато имел непомерно раздутое эго. В итоге это привело его к алкоголизму и маниакальной депрессии. Мама училась на филологическом факультете Бостонского университета, пока ей не захотелось угробить свою жизнь на какого-нибудь идиота – тут и подвернулся мой отец. Попытки хоть что-то наладить приводили родителей в ужас, так как сил на реальные изменения у них давно не оставалось. Но к неудачам они относились с показной бравадой, до последнего делая вид, что очередной провал – лишь новая увлекательная глава. Мама умерла от сердечного приступа в тот год, когда я заканчивала «Красоту». А отец через пару месяцев упился до смерти.

Я поступила в колледж в Лос-Анджелесе, но через два года бросила учебу и отправилась путешествовать по стране с тогдашним бойфрендом. В Портленде мы расстались, я переехала в Саванну, потом в Бруклин, и за это время успела написать роман. Когда крупное издательство захотело его напечатать, это показалось сном. Я работала в кофейне на Пятой авеню в Бруклине, готовя для разных придурков латте – довольно дрянной, судя по их реакции.

В книге рассказывалось о картине одного художника и людях, которые желали завладеть ею любой ценой. Промотур начался в Нью-Йорке, причем весьма удачно. Спустя две недели, в Сан-Франциско, я поняла, что добилась успеха, о котором не смела и мечтать. Почти все рецензии были хвалебными. Продажи неуклонно росли – когда я добралась до Сан-Франциско, книга уже считалась почти бестселлером. На встречу в Нью-Йорке пришли тридцать человек. В Чикаго – семьдесят. В Сан-Франциско меня ждала толпа из более чем сотни читателей, собравшихся в книжном магазине «Сити лайтс». Пришлось организовать дополнительную встречу в «Ферри-билдинг». Книга нравилась и читателям, и критикам. Что еще более удивительно – другие писатели тоже отнеслись к ней благосклонно. Восторженные письма приходили на мой электронный адрес каждую неделю, а затем и ежедневно – среди отправителей были даже несколько авторов, произведениями которых я зачитывалась в детстве.

Мне ужасно нравилась такая жизнь – приключения, внимание, встречи с интересными людьми, деньги. Больше всего на свете я любила читать, предаваться размышлениям и сочинять истории. Душу грела мысль – ошибочная, как выяснилось впоследствии, – что благодаря любимым занятиям можно обеспечить себе достойный заработок до конца своих дней. Пережив немало дерьмовых лет, я научилась ценить хорошие, поэтому искренне радовалась и благодарила судьбу за свалившуюся на голову удачу. Но прекрасно помнила времена, когда скидочные купоны на еду или потрепанная книга из комиссионки были счастьем.

На встрече с читателями в Сан-Франциско я прочла половину первой главы и ответила на вопросы – как всегда, скучные и однотипные. Затем в течение часа раздавала автографы, после чего Софи и Марк – друзья по колледжу, которые благополучно получили дипломы и сейчас преподавали, – повели меня на обед с несколькими своими приятелями. Одним из них оказался Эйбел.

Мы встретились в итальянском ресторанчике на Коламбус-авеню. Он пришел раньше и ждал снаружи, прислонившись к стене и читая книгу «Философия секса». Я сразу подумала, что это самый красивый мужчина на свете. Выше среднего роста, с мужественным лицом – гармонию точеных, словно высеченных скульптором черт слегка нарушал лишь сломанный в двух местах нос (последствия драки и падения с мотоцикла). Большие голубые глаза, коротко стриженные густые волосы – русые летом, зимой они становились почти каштановыми. На нем была серая рубашка, черные штаны и твидовое пальто. Он стоял с таким видом, будто ему принадлежал весь мир. И чем-то напоминал Джеймса Дина или Кэри Гранта – подобных мужчин можно увидеть разве что в черно-белом кино, потому что «больше таких не делают».

Я даже не подозревала, что этот небожитель знаком с Софи и Марком. Когда он сел за наш стол, мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

– Прочел твою книгу, – сказал Эйбел за ужином; от его обволакивающего голоса с легкой хрипотцой внизу живота разлилось приятное тепло. – Как ни странно, мне понравилось. Талантливо.

Он был уважаемым, хотя и не особо популярным автором критических статей и работ по теории литературы, а также писал о малоизвестных людях, местах и событиях. Многие считали его гением. Позже я ознакомилась с его произведениями и согласилась с этой оценкой.

Не обращая внимания на Софи и Марка, мы весь вечер проболтали о самых интересных вещах на свете – пропавших книгах, путешествиях по Америке. Успели также обсудить мотели, кафешки с фастфудом, мескалиновые[9]9
  Мескалин – природный психоген, который вырабатывают из определенных видов кактусов, а также синтезируют.


[Закрыть] эксперименты в Юте и сбор фруктов во Флориде. Мы оба не мыслили жизни без приключений, были готовы на любые авантюры, стремились узнавать что-то новое и воплощать свои мечты. После ужина мы напились в каком-то баре и до ночи обжимались в уголке, словно парочка подростков. Его поцелуи – нежные, требовательные, ненасытные – всякий раз заставали меня врасплох.

В Сан-Франциско промотур заканчивался, и на следующий день я собиралась возвращаться в Нью-Йорк. Но вместо этого перебронировала билет на другой рейс и провела день с Эйбелом. Мы пробовали вьетнамскую кухню в Чайнатауне соседнего Окленда, бродили по книжным магазинам в Беркли и впервые занимались любовью. Секс был отменным. С Эйбелом я чувствовала себя удивительно комфортно, словно под теплым одеялом в холодное зимнее утро. Как дома. В ту ночь мы заснули, обнявшись, – наши тела идеально совпали, как кусочки пазла. Мне всегда нравился секс, но никогда прежде не нравилось спать с кем-то в одной кровати. Следующие пять лет так проходили все наши ночи.

Вскоре моя книга продвинулась к верхним строчкам списка бестселлеров, и мне предстояло отправиться в очередной тур. Ну а пока ехать было некуда и заняться нечем, я опять перенесла дату вылета и осталась с Эйбелом еще на несколько недель. Мы валялись на кровати в его квартире – занимались любовью, читали, курили. Гуляя по улицам Окленда и Сан-Франциско, часами разговаривали об искусстве и книгах. Покупали вкусную дешевую еду, приканчивали бутылку вина и шли домой, чтобы вновь наслаждаться сексом ночь напролет. Я не сомневалась тогда и продолжаю думать сейчас, что это были самые счастливые недели в моей жизни.

Мало кому удается достичь большего, чем сумел Эйбел к тридцати восьми годам. Он опубликовал две книги: исследование о роли автомобилей в американской литературе и биографию малоизвестного аргентинского философа. Играл на гитаре в четырех группах, хотя и говорил, что абсолютно не обладает музыкальным талантом, – однако с легкостью компенсировал его нехватку страстностью исполнения и виртуозной техникой. Путешествовал по Южной Америке на мотоцикле; получил две научных степени; имел за плечами два брака; преподавал в Беркли какие-то заумные предметы (вроде культурологии и семиотики); а еще неплохо рисовал и периодически выставлялся в престижных галереях.

Эйбел вырос на севере штата Нью-Йорк. Его родители состояли в небольшом и довольно странном религиозном сообществе наподобие квакерского[10]10
  Квакерство – протестантское христианское движение, возникшее в Англии и Уэльсе в середине XVII в.


[Закрыть]. Они были хорошими людьми, хотя и немного не от мира сего. Любили человечество в целом, но вот отдельных людей – не особо. С годами сын стал видеться с ними все реже – примерно раз в несколько лет. Как и я, Эйбел не имел ни братьев, ни сестер. До знакомства со мной он успел обзавестись шестью татуировками (впоследствии к ним добавились еще шесть).

Нас обоих всю жизнь считали чудаковатыми, неудобными, излишне амбициозными, метящими слишком высоко. Мы оказались родственными душами.

Все мои друзья обожали Эйбела, а все его друзья – меня. Через пару месяцев после нашей встречи деньги потекли рекой. Я продала столько книг, что мой агент убедил издательство выплатить гонорар значительно раньше оговоренного срока. Свалившееся на голову богатство позволило мне нанять мувинговое агентство и перевезти вещи из Бруклина в Окленд, чтобы обосноваться в квартире Эйбела. Огромный лофт в стиле семидесятых – с некрашеными стенами и вечным беспорядком – был завален книгами, предметами искусства и странной мебелью. Мы занимались любовью, пока все не начинало болеть, ждали наступления утра и делали это снова.

Брали друг у друга интервью на конференции в Лондоне. А в Париже Эйбел повел меня в закрытый клуб и представил моему любимому писателю – автору мрачных экспериментальных романов по имени Люсьен Рош, с которым мы проболтали до самого утра. Люсьен – совершенно непостижимый и очаровательный – чем-то напоминал эльфа или проказливого бесенка. В Техасе я купила Эйбелу картину, а он мне – ковбойские сапоги. В Новом Орлеане мы арендовали машину и поехали к океану, где встретили рассвет, занимаясь любовью на мокром пляже. В Лос-Анджелесе поссорились на бульваре Сансет из-за одного моего друга, которого Эйбел терпеть не мог. И помирились на пляже Венис-Бич.

Решили обосноваться в Окленде. У меня были деньги. А теперь и Эйбел. Я начала писать новый роман, «Лабиринт». Он работал над своей третьей книгой – о влиянии ЦРУ на сферу развлечений в двадцатом веке. Ему так и не довелось ее закончить. Жизнь казалась до невозможности прекрасной. Мы оба ожидали, что со временем страсть угаснет, начнутся ссоры и наши отношения станут обыденными. Однако этого не случилось. Конечно, появились бытовые привычки и рутинные дела, но мы не переставали любить и удивлять друг друга. Раньше нам казалось невероятным, что любовь бывает такой пылкой, лишенной сложностей и безусловной. Мы имели всё, что нужно для счастья. И чувствовали, что можем всё: писать, рисовать, создавать произведения искусства, превращать свинец в золото. Любить вечно.

Пока однажды, через пять лет отношений, Эйбел вдруг не перепутал кофе с чаем.

Это случилось днем. Когда мы оба оказывались дома, то всегда пили кофе после обеда. У нас была итальянская кофемашина и хороший забористый эспрессо из Норт-Бич.

Я как раз закончила интервью по телефону для одной французской радиостанции и собиралась вновь сесть за «Лабиринт». Эйбел проверял контрольные работы студентов. Затем приготовил кофе и принес мне. Напиток выглядел подозрительно светлым. Я понюхала чашку.

– Это что, чай?

Казалось бы – с кем не бывает? Но меня испугала его реакция: выражение полного ужаса на лице, которое исказило родные черты. Даже не представляю, что он тогда почувствовал. Через пару секунд его лицо стало прежним. Эйбел подошел к кофеварке и вытащил фильтр: вместо кофе внутри обнаружились чайные листья. Он недоуменно уставился на кофейную машину; в глазах его вновь мелькнул испуг. Мне сделалось не по себе.

Мы решили забыть об этом эпизоде. Эйбел снова сделал эспрессо – на этот раз правильно.

Через некоторое время он забыл выключить духовку и спалил курицу. Потом устроил в ванной потоп, залив соседей этажом ниже. Пропустил урок. Не оплатил счета. Это казалось немыслимым, нереальным! Поначалу мы продолжали делать вид, что всё в порядке. Пока в один прекрасный день Эйбел не заблудился.

Это произошло в конце весеннего семестра. Последний урок закончился в три тридцать. Обычно к четырем или пяти он уже был дома. Наша жизнь не подчинялась строгому распорядку: мы уходили и возвращались, когда хотели. Так что поначалу я не стала бить тревогу: Эйбел вполне мог зайти куда-нибудь перекусить, отправиться на прогулку или за покупками. Но вот наступило пять часов. Потом шесть. И семь.

Конечно, мы делали, что хотели. Но всегда звонили друг другу. Разговаривали. Не давали поводов для беспокойства.

Эйбел появился в восемь. Его лицо меня испугало. Снова эта отрешенность. Пустота. Только теперь к ним добавился страх.

Я не рассердилась. Я пришла в ужас. И спросила, где он пропадал.

– Поезда… – пробормотал он. – В расписании черт ногу сломит! Полная бессмыслица…

Вот тогда мне стало ясно, что это не просто плохой день. А начало новой, плохой жизни. Сердце сжалось от предчувствия беды.

Отбросив тревогу, я попыталась убедить себя, что все наладится. Все будет хорошо… Но с тех пор все становилось хуже и хуже.

Эйбел казался рассерженным. Я успокоила его и сделала вид, что разделяю негодование по поводу изменений в расписании поездов. Просто идиотизм! Совсем о людях не думают… Наконец он утихомирился и согласился поужинать. После чего сразу пошел спать.

Я еще долго не ложилась: искала в интернете хорошего невролога.

Первый специалист ничего не знал. Как и второй. «Будем наблюдать» – вот и все, что мы услышали. Третий назначил кучу анализов крови и мочи, а затем выписал курс витаминов и минералов. Они не помогли. Ухудшения происходили постепенно. Поначалу он в основном был прежним Эйбелом – блестящим, остроумным, энергичным. Однако со временем плохие дни случались все чаще и превращались в ужасные. Причем сам он не замечал, как сильно меняется.

Я сообщила его родителям. «Как жаль… Будем за него молиться». С тех пор они звонили раз в полгода, повторяя, что молятся за сына. Но никогда не предлагали приехать, или выслать денег, или хоть чем-то помочь.

Я не теряла надежды. Часто мечтала, что когда-нибудь кошмарный год станет лишь дурным воспоминанием. «Это было ужасно! Никто не знал, чем все закончится», – говорила бы я гостям на вечеринке. А Эйбел – живой и здоровый – сидел бы рядом, кивая с благодарностью и сочувствием. Я снова и снова проигрывала в голове эту сцену: сидя в приемной очередного врача, лежа рядом с Эйбелом (он начал ворочаться в кровати и порой издавать во сне странные звуки), глядя на его растерянное лицо, когда он сидел на стуле, ничем больше не занимаясь. «Надо потерпеть, – уговаривала я себя. – Это скоро закончится».

Но ничего не закончилось. И уже не закончится никогда. Мы всё падали, падали и падали – как Алиса в кроличью нору. С каждым месяцем Эйбелу становилось хуже. Друзья постепенно испарились, один за другим. Каждый день я жила как в аду. Страховка, которую муж получил благодаря университету, не помогала: в системе здравоохранения царил полный бардак. Всем было наплевать. Лекарства и анализы выписывались как попало, диагнозы постоянно менялись. Я все ждала, что кто-то наконец поймет, в чем дело, и возьмет лечение под свой контроль. Словно в сериале про гениального доктора со сволочным характером, который не отступался, пока не находил ответ. Нас отфутболивали от одного специалиста к другому, равнодушно пожимая плечами и с важным видом отчитывая за неправильный курс лечения, назначенный предыдущим светилом.

Мне никто не помогал. Я постоянно перебирала в памяти события прошлых лет, пытаясь понять, за что мне выпало такое испытание. Пришлось взять ответственность за жизнь и здоровье Эйбела в свои руки. Целиком и полностью. А ведь до этого мне ни о ком не приходилось заботиться – комнатные цветы не в счет. Теперь я знала все о глотательных пробах, периоде полувыведения лекарств, профилактике пролежней и инфекций мочевыводящих путей. Все, кого я встречала на этом ужасном пути, не разделяли моего удивления.

– Такое случается, – пожал плечами один психиатр, явно подразумевая, что я должна была это знать. Такое случается! Я совершила ошибку, поверив, что имею право на сочувствие, и расплакалась во время консультации. Он был примерно моего возраста, с тонким золотым кольцом на безымянном пальце левой руки. – Невозможно предсказать, что произойдет в дальнейшем. Сейчас нам нужно принять ситуацию как есть.

– А с вами такое случалось?

Он отвел взгляд и ничего не ответил. Потом мы говорили о лекарствах, делая вид, что этого постыдного эпизода проявления горя никогда не было.

Как быстро все развалилось! Я даже в страшном сне не представляла, что две счастливые, полные любви и энергии жизни могут в одночасье разрушиться. Разве мы хотели слишком многого? Или взлетели слишком высоко к солнцу, опалив крылья? Мы просто жили, зарабатывали немного денег, любили друг друга. Испытывали благодарность. Ценили то, что имели. Старались проявлять щедрость. Несмотря на развитое воображение, я так и не поняла мораль и смысл нашей истории. Удача вмиг отвернулась от нас, словно кто-то невидимый и всесильный решил над нами подшутить.

Жизнь превратилась в уродливую пародию на саму себя. Увлекательное приключение сменилось бессмысленным блужданием в потемках, и я застряла в этом квесте совсем одна. Название моей второй книги казалось теперь жестокой шуткой. Куда бы я ни обращалась, что бы ни предпринимала – новые лекарства, новые врачи, позитивное мышление, мантры, – мне так и не удалось найти выход из мрачного лабиринта.

Мы по-прежнему ездили по врачам. Состояние Эйбела ухудшалось. Только через год прозвучало: «ранняя деменция». Но это был не диагноз, а всего-навсего описание проблемы. Причину так и не выяснили. Он терял рассудок, и никто не знал почему. Чуть позже мы услышали еще одну версию – раннее проявление болезни Альцгеймера. Другие светила пришли к выводу, что это «деменция неясного генеза». Один добрый и честный невролог признал, что совершенно не понимает, в чем дело: мол, для таких ужасных и крайне редких заболеваний пока не придумали специальные термины. Свое откровение он оценил в восемьсот долларов.

Лекарств не существовало. О выздоровлении даже речи не шло. Медицина могла лишь немного замедлить развитие болезни, но не повернуть ее вспять. На КТ и МРТ все было чисто. Реальный диагноз никто так и не поставил.

Я не стала сообщать Эйбелу заключение врача, принявшего меня в модном офисе возле Юнион-сквер в Сан-Франциско. Вернулась домой и сказала, что доктора списали всё на повышенное давление и стресс. Эйбел тут же забыл о разговоре и никогда больше не интересовался своим здоровьем.

В тот вечер я сказала ему, что встречаюсь с подругой в баре. Вместо этого вышла на улицу, завернула за угол, села на бордюр и проревела несколько часов.

Приходилось врать докторам и говорить, что мы женаты. В таких случаях все равно никто не требует доказательств, тем более что вскоре это стало правдой. Мы поженились в мэрии, во время унылой формальной церемонии – на случай, если доказательства все же потребуются. Чтобы я могла на законных основаниях говорить с лечащими врачами и заниматься его финансами. Не уверена, что Эйбел вообще понимал, где мы.

– Мы женимся, – повторяла я как заведенная. – Теперь мы муж и жена.

Эйбел кивал – так же, как на приглашение к завтраку. Он тогда уже почти перестал говорить.

От лекарств ему становилось только хуже, и я перестала их давать. Мы посещали сеансы иглоукалывания в Чайнатауне, ездили к остеопату в Лос-Анджелес и к народной целительнице в Аризону. Я часами сидела в интернете, выискивая сведения о новых методах лечения в Швеции, об особых диетах и волшебных травах. Мы испробовали всё. Ничего не помогало.

Деньги утекали как песок сквозь пальцы. Мы больше не написали ни строчки. Эйбел теперь с трудом мог прочитать информацию на пачке овсяных хлопьев. Время больничного, который он взял в университете, истекало. Мне пришлось разорвать его контракт, а значит, он терял основной источник дохода, если не считать пару сотен долларов авторских отчислений ежегодно. И теперь нужно было искать деньги для оплаты страховки. Лишь одна его коллега связалась со мной, чтобы выразить сочувствие, – молодая женщина, которой Эйбел помог защититься.

«У меня просто нет слов. Сердцем я с вами», – написала она. Может, и правда хотела оказать поддержку. Но почему-то ограничилась отправкой записки по почте.