Текст книги "Уровень интеллекта и эффект толпы. Книга 2"

21. Ещё раз о толпе

Чем примитивнее существо, тем в большей степени оно полагается не на разум, но на силу и почитает силу как авторитет.

Е. Батраков

Люди, выделяющиеся из толпы, всегда будут предметом внимания, зависти и недопонимания толпы.

Автор

Вот и получается, что гораздо выгоднее для человека принять за истину абсурдное, но все-таки, общее мнение, чтобы, слившись со средой, избежать тяжелейших напряжений, которые он испытал бы, если бы отстаивал свое собственное мнение. Вспомните, как толпа разделывалась с теми, кто вступал с ней в спор, – их жгли на кострах, их подвергали остракизму, их объявляли сумасшедшими, а тех, кто, например, говорил, что Солнце вращается вокруг Земли, ожидал покой и почет.

Притягательные зрелища – публичные казни

В древности ведь как было? Устроили публичную казнь, состязание гладиаторов, и народ доволен на несколько недель как минимум. А уж если учесть, что цена человеческой жизни – понятие наносное, привнесённое уже более поздними идеями гуманизма, то и затраты не особо велики. Да и в Средние века такую практику не оставляли – публичные аутодафе практиковались чуть ли не во всём мире. Правда, в защиту воистину разных (а часто и вовсе противоречащих друг другу) идеалов, но это не суть важно. Так и снова народ был рад, ересь искоренена, а Великий Инквизитор и вовсе ещё на шаг приблизился к раю за столь богоугодные поступки.

Самыми притягательным зрелищем были публичные казни. Народ валом валил на грандиозное представление, которое сулило массу незабываемых впечатлений, причем бесплатно! Власти, устраивавшие публичные казни, сразу решали две важные социальные задачи: устрашали народ, дабы никому неповадно было нарушать закон, и в то же время удовлетворяли его потребность в зрелищах, которые, как известно со времен Древнего Рима, вместе с раздачей хлеба лучше всего снимают социальное напряжение.

Что самое забавное, а по моему, труднодоступное мышлению и пониманию, людей туда почти никто не загонял. Вот чернь никто не толкал на городские площади в таких количествах – сами набивались, как сельди в бочку. А зачем? Уж ведь явно не затем, чтобы самих себя постращать и в очередной раз доказать, что крест на шее не носить – занятие пагубное, поскольку за это можно и на костре погореть. Скорее, их с их малоразвитым мышлением толкало туда только любопытство, кровожадность и хоть какое-то разнообразие в их незавидной жизни, когда другое не интересует.

В европейских столицах обязательно существовало свое «лобное место»: в Москве оно было на Болотной площади (на Лобном месте на Красной площади производили казни крайне редко!), в Париже – на Гревской площади, в Лондоне – в деревушке Тайберн.

Тайберн использовался в качестве места казни с XII века. Первая виселица представляла собой нехитрое сооружение из двух вертикальных столбов и поперечной балки. Процедура казни обычно была неизменной. Преступника с колпаком на голове толкали вверх по лестнице, приставленной к висельному столбу. Мало кому из приговоренных удавалось преодолеть подъем, не потеряв чувства собственного достоинства. Однако находились дерзкие смельчаки, которые сами отталкивали ногами лестницу и повисали на веревке в мучительном удушье. Трусам же приходилось с ужасом ощущать, как опору легкими поворотами убирают у них из-под стоп, и, очутившись в воздухе, они начинали извиваться в «паддингтонской пляске» – конвульсиях висельника, получивших название от соседнего с Тайберном поселка. Преступники обычно сидели в лондонской тюрьме Ньюгейт, а на казнь отправлялись в Тайберн.

Если узнику накануне собственной казни удавалось заснуть, его будили на рассвете и снимали с рук и ног кандалы. Некоторые заказывали себе для такого момента праздничную одежду, но большинство облачались в похоронный саван, символизирующий раскаяние. Те же, кто не чувствовал за собой вины, одевались в какое-нибудь убогое рванье, чтобы… насолить палачу: заплечных дел мастер, заметив добротную вещь на своей жертве, не преминул бы продать ее вместе с веревкой в качестве сувенира. Когда осужденный был одет и обут, ему связывали запястья, на шею накидывали петлю и сажали в открытую повозку, запряженную лошадьми.

Нужно было проделать долгий, почти в пять километров, показательный путь по улицам Лондона, прежде чем повозка привозила жертву к месту казни. В разношерстной толпе были и почтенные горожане, и проститутки, и лоточники, и карманники. Подвыпивший народ уже поджидал процессию, готовый орать, свистеть, улюлюкать, закидывать осужденного тухлыми овощами, заливать помоями, оплевывать и даже забрасывать экскрементами. Повозка периодически останавливалась у кабаков, где висельник мог в последний раз в жизни выпить эля. А в Тайберне уже царило оживление. Вокруг были расставлены прилавки с едой и питьем, и зрители предпочитали перед зрелищем подкрепиться пирогами, мясом и картошкой. Места на своеобразных амфитеатрах покупались заранее и стоили немало.

Долгие проводы преступника на казнь подзадоривали толпу, которая жаждала главного зрелища. Оно стало еще более захватывающим после 1571 года, когда простенькую виселицу заменили Тайбернским деревом – треугольной конструкцией, позволявшей вешать одновременно 24 человека. Пока жертвы дергали ногами и ловили последний глоток воздуха, женщины хватались дрожащими руками за щеки, глаза или грудь – но не от ужаса или волнения. Люди верили, что агонизирующие тела висельников выделяют целительную энергию, способную избавить от различных заболеваний, в особенности от кожных. По тем же причинам в момент казни матери поднимали над толпой своих больных детей. Когда шоу заканчивалось, тела висели в петлях еще примерно час, пока не остывали. Однако в случае с особо злостными преступниками публику ожидало второе, совсем уж захватывающее действие. Если обычно тело просто вынимали из петли, то «почетного» висельника еще полуживого сбрасывали на землю, обрубив веревку, и принимались его потрошить и рубить на куски, а изуродованные части потом выставляли напоказ как грозное предупреждение тем, кому вздумается нарушить закон.

Правда, бывало, что толпа вдруг проникалась сочувствием к жертве. Тогда по воле собравшегося народа преступника «миловали» и избавляли от долгих мучений: палач затягивал петлю на шее практически моментально. Однако в просвещенный век люди уже стали находить для себя более цивилизованные развлечения. Появилось множество театров, где, как выяснилось, можно и спектакль посмотреть, и себя показать. Те же, кому хотелось зрелища пожестче, отправлялись, например, в цирк уродов Барнума – поглазеть на великанов, лилипутов, человека-льва, женщину-обезьяну и прочих персонажей человеческой кунсткамеры. Можно сказать одно: по крайней мере, они всего лишь смеялись над уродами, а не требовали их публичной казни.

Резюме

Вышеназванные исследователи человеческой массы как толпы, начиная с Г. Лебона, преследовали одну-единственную цель – обнаружить «рычаги», с помощью которых можно манипулировать толпой. И все они без исключения совершали одну и ту же ошибку: эти «рычаги» они искали в психологии толпы. Вероятнее всего, всякого исследователя человеческой толпы поражал (!) факт, что личность «растворяется в толпе».