Текст книги "Испытания сионского мудреца"

«Какая-то агрессивная группа! – сообщил на конференции Дегенрат. – Вчера я сам испытал настоящий моббинг со стороны этой группы! Вся группа какая-то агрессивная и деструктивная, в особенности эта учительница! Она меня в чём только не обвинила!». Дегенрат был подавлен и безрадостен на конференции, как побитый школьник, чувствовалось, ему в детстве, да и позже, доставалось, поэтому решил себя психоаналитиком сделать – с другими расправляться! Лучше я помогу больным с ним сражаться, чем Клизман, решил я, это намного благороднее задача! Ему не пришлось с Клизман долго бороться за власть, она сразу «взяла толстый лист перед ртом» и замолчала на конференциях навсегда! А Дегенрат пел свою «соловьиную песню»! Клизман он исправлял, как только она пыталась что-то своё вставить – меня пока не решался. Но удовольствия не было с ним что-то обсуждать, всё равно, что с глухим! Он пел свою «соловьиную трель»! «Пусть поёт, – решил я, – во-первых, он Клизман зашиб! Зачем я буду его на себя отвлекать?! Не разнимай врагов своих! А, во-вторых, пусть разгонит больных и “опустит” Шнауцера Петю и Кокиш Силку! Они этого заслужили!». А больные тем временем уже волновались, шумели, возмущались, грозились уйти! И через пару недель, действительно, многие стали покидать клинику. Это уже мне было знакомо, как история с доктором Поппой в Зигхайме! Дегенрат стал для больных злым «отцом», а Клизман безразличной, никчемной «матерью»! Я – высшим судом справедливости (не израильским), но пришёл ещё добрый дедушка Айболит – профессор Эркенс! До этого состоялась ежегодная встреча с бывшими пациентами. Это было такое же обязательное мероприятие, как Первомайская демонстрация трудящихся в Союзе. Для нас с женой это была уже вторая в этой клинике. Пришли все врачи и персонал, кроме «убиенных», в их числе и бывший главврач Зауэр не пришёл! Даже профессор Домс, «наш профессор» по классификации Шнауцера, был здесь и, съев много грильных колбасок и побродив немного, – исчез, удивляясь, конечно, что я уже и ещё работаю вопреки его прогнозу! Дегенрат приехал с женой и чёрным сыном – африканцем лет десяти, это был его единственный ребёнок, что не говорило о его больших сексуальных успехах, а, скорее, о хроническом «насморке». Шнауцер, как и в прошлый раз в прошлом году, приехал со своей сестрой и племянником, а тот со своей подругой. Сестра Шнауцера в этот раз была с нами не такой приветливой, как в первый раз! Она обходила нас, а мы старались в неё не «вступить»! Чувствовалось, старик Шнауцер ей наябедничал на меня! Даже косой племянник, отвёл косой глаз ещё больше в сторону от меня! Пришло около 30 больных. Они чувствовали себя, как выпускники университета прошлых лет, пришедших на встречу! Они приветствовали друг друга, обнимались, рассказывали друг другу, каких успехов добились. Встреча выпускников «дурдома» проходила вкусно: грилилось мясо, напитки, стоячие и сидячие места за столиками. Хозяином «бала» был сам Шнауцер, негласной хозяйкой – Силке Кокиш, выполняющая здесь роль старшей как бы официантки. Она командовала прислугой, сама разносила еду и зло щёлкала «челюстями саранчи» и косилась в сторону сестры и племянника Шнауцера. Наконец Шнауцер изготовился речь произнести! Оркестр, состоящий из уличных украинских музыкантов, которых полно на каждой улице в Германии, и хотя им по сорок – шестьдесят лет, они кроме ящиков и шапок для денег выставляют таблички: «студенты из Санкт-Петербурга», – проиграл: «слушайте все!» и наконец умолк! Петербург пользуется бóльшим уважением в Германии, чем Киев и более известен, чем Жмеринка или даже по классификации Барсукской Мины – Крыжополь, и даже её метрополии – Ош.

Так вот, Шнауцер изготовился к речи, и Кокиш сделала хохлам, которых Шнауцер, как и всё остальное, дёшево закупил, знак замолчать: «Барин будет говорить!».

И «барин», произнёс речь: «Друзья! – привычно начал Шнауцер. – Я очень рад вас приветствовать и видеть в полном здравии! Желаю всем здоровья, и милости просим всегда к нам на лечение!». «Как говорится: – Будьте здоровы, приходите к нам болеть! Милости просим на кладбище!» – это я уже про себя отметил. Но всё же все захлопали и громче всех – Клизман. Она обвила сестру Шнауцера, как до этого вилась вокруг грильной колбасы! Она хохотала, веселила сестру Шнауцера и совсем даже «не держала листок перед ртом»! Одета Клизман была, как всегда, в бывшую 10 лет назад чистой, но сейчас мятую длинную юбку, и вновь, видать, вылезла из дымоходной трубы! Шнауцер на неё посматривал без энтузиазма, даже брезгливо! Именно за это и ценили её Кокиш и, наверное, сестра Шнауцера, одновременно! Такая не может быть соперницей! Она может быть врагом, но не соперницей! «Пойдёмте, докторэ», – обратился ко мне Шнауцер, как я ему и советовал по-итальянски! Или потому, что его друг – жирный итальянец здесь жарил-грилил для всех! А помогал ему, как всегда, хаузмайстер Ковачич, который засовывался во все дыры: в том числе и когда туалет загаживался, именно он должен был его всегда прочищать, очищать! Пришлось мне со Шнауцером и Дегенратом распить дешёвое игристое вино. Шнауцер не позвал Клизман, а меня, очевидно, решил поближе с Дегенратом познакомить! Утомительно было слушать Дегенрата ещё и здесь – его планы: «как клинику нам обустроить»! Он может, оказывается, ещё больше сделать для неё, чем уже сделал! «У меня много планов, – пообещал Дегенрат, – и в первую очередь надо улучшить ведение документации! Я теперь этим в первую очередь и займусь! Врачи, в особенности Пусбас, отвратительно пишут выписные эпикризы! Пусбас безграмотна! Также я займусь повышением уровня квалификации сотрудников, буду конференции проводить, вести их! Больных буду поменьше вести, чтобы больше иметь свободного времени и исправлять ошибки других!». При этих озвученных идеях Шнауцер на меня глянул, желая по мне понять, верны ли идейки Дегенрата! Не выдал я своего желания рассмеяться.

«Как дела с антисемитизмом в России?» – поинтересовался Дегенрат, когда Шнауцер вышел, возможно, в туалет. – «Очень хорошо – есть! И в достаточном количестве! Конечно, во время войны Германия была впереди всех, Россия значительно отставала! Но сейчас и в России немногим меньше, чем в Германии! И даже есть надежда, что Россия скоро обгонит в этом вопросе Германию!». «Да, – согласился печально Дегенрат, – у меня тоже кто-то был евреем в роду». Продал Шнауцер моё еврейство! – понял я. – Всем хвастает, что и такой в его коллекции есть!». Наконец настала трогательная минута расставания. «Будьте честным!» – пожелала мне сестра Шнауцера, вероятно, под впечатлением его донесений. Не задумываясь, машинально выпалил: «И вам того же!». «Шнауцершу» перекосило и она такой и села в машину, где за рулём был её Шнауцер! А за это на неё хищно глянула Кокиш: «Что б тебе скукожиться!» – говорил её взгляд. «Сама проститутка!» – ответил ей взгляд Шнауцерши. «Да помиритесь вы, бабы, наконец!» – говорил благодушный оскал Шнауцера.

«У больной Берг плохие отношения с мужем, – сказал я на следующий день на конференции. – Она рассказала мне об этом после сеанса гипноза. Хочет, чтобы её мужу помог от половой слабости». «Да, да! Я это заметил!» – согласился Дегенрат. «Что заметили?» – спросила его Клизман. – «То, что доктор сейчас рассказал! Эта больная вчера во время встречи с пациентами на меня очень призывно, как самка смотрела! Так призывно, что меня, скажу честно, аж страх прошиб!». Презрительно отвернувшись от него, Клизман глянула в мою сторону, подталкивая меня как бы к реакции, чтобы я что-то сказал нелицеприятное Дегенрату! И не найдя у меня поддержки, ещё раз отвернулась, уже – от меня. Появились положительные у Клизман моменты: из-за нелюбви к Дегенрату, Клизман вдруг стала терпимее для больных! Они были готовы уже скорее к ней ходить, но не к нему! «Больная Келлер хочет ко мне, – нерешительно приоткрыв ротик и сделав из него “хоботок-трубочку”, объявила Клизман на конференции, – она к вам почему-то не хочет», – притворно виновато, объявила она Дегенрату. «Нет, нет! Этого мы не допустим, нельзя! – отрезал Дегенрат. – Это потому, что я попадаю точно в проблемы больных, и они сопротивляются психотерапевтическому процессу – своему развитию!». Клизман скептически посмотрела на Дегенрата, а затем на всех остальных. «Вы поймите! – продолжал возмущаться Дегенрат. – Это всегда так! От настоящего психотерапевта больные бегут! Они его боятся! Я не делаю никакой импотентной терапии! Я работаю, как хирург, а это больным не нравится! Они ленивы, они не хотят развиваться! Они стараются терапевтов разделить на “добрую мать”, – и Дегенрат посмотрел на Клизман, – “и злого отца” – это я у них!». Отметился вкус Дегенрата отбирать себе молодых, привлекательных пациенток, от которых его «аж страхом прошибает», а вот Клизман он подсовывал старух! Но хотя Мину Барсук молодой не назовёшь, Дегенрату она чем-то понравилась! А от фрау Люлинг страхом почему-то его прошибало! «Люлинг очень опасная нарциссическая личность! – объявил Дегенрат на очередной конференции Кокиш. – Мы должны её убрать!». «А кем заменить?» – мечтательно спросила Кокиш. – «Как – это, кем?! У нас ведь есть такая прекрасная работница, как доктор Мина! Вот её и надо вместо Люлинг!». «Да, не плохо бы, – согласилась Кокиш, – но она не Facharzt». «Так надо её сделать! – сказал Дегенрат. – Надо заставить Люлинг дать ей хорошую характеристику, а экзамен я беру на себя! У меня в Дrztеkammer все хорошие друзья, сдаст!». «Да, действительно, – согласилась Кокиш, – у доктора Мины, кстати, скоро кончается срок учёбы и срок действующего трудового договора». «Да, вы что! – подскочил Дегенрат. – Этого никак нельзя допустить, потерять такого ценного кадра! Люлинг надо гнать!». «Да, надо», – в раздумье, согласилась и Кокиш. «Отвратительная, а считает себя больно красивой и, по-моему, у Шнауцера в любимчиках ходит!» – вовремя добавила Клизман. «Да вы что! – побледнела, а затем и покраснела Кокиш. – Он её ненавидит!». «Ой, ой, – захихикала Клизман, – вы плохо знаете мужчин! Не слушайте, что они говорят, посмотрите лучше, как и на кого они смотрят!». Щёлкнув челюстями и окосев, Кокиш перевела разговор на другую тему. «Повезло Мине, – подумал я, – попала в струю! Люлинг уже не жилец, другое дело – возьмёт ли Кокиш Мину? А почему не взять?! Она, как и Клизман, не соперница ей!».

Глава 7
А куда больные подевались?!

«Алле, а мне можно к вам? Я заскочу!» – позвонила Мина сразу же после окончания конференции. «Ну что, как у вас дела? А что слышно? А что говорили на конференции?». – «Вас хвалили». «Да?!» – засмеялась Барсук. – «А кто?». – «Все». – «Да? Ой, как интересно! И что сказали?». – «Что вы очень хорошая». – «Знай наших! – рассмеялась Мина. – А почему меня хвалили?». – «Потому что Люлинг ругали». «Ой, она ужасная! И больные её тоже не любят! Я у всех, кого не спрашиваю – все её терпеть не могут, кого бы я ни спросила! Я список даже составила таких больных! А меня очень жалеют за то, что она так унижает меня перед больными! Как будто я ученица, а она профессорша!». «Но вы же, действительно, у неё ученица», – не удержалась моя жена. «Ой, можно подумать! Кто она такая?! Профессорша! Если бы я училась в Америке, то тоже знала бы не меньше! Я бы вот больным, например, назначала бы наши мази советские, они бы скорее помогли! А при ячмене лучшее средство настойка чая и плюнуть в глаз хорошо помогает, а она смеётся! Вот только, чтобы характеристику дала!». «Дегенрат обещал из неё её вышибить», – обрадовал я Мину. – «Да? Вот молодец и, кстати, очень умный и хороший мужик! Правда?». «Немножко есть», – сказал я. «Конечно, было бы хорошо здесь остаться работать, в праксисе не смогу, т.к. я операции не умею делать, а она это умеет. Что да, то да, ничего не могу сказать, хорошо оперирует. Ну, оставят, так оставят! Мне знаете, как-то всё равно и всё надоело, будь что будет! Ну ладно, спасибо за поддержку, потом как-нибудь забегу. Моя Люляшка уже, наверное, пришла».

«Вот уже три месяца, как нет главврача, – сообщила на конференции Кокиш, – а больных не то, чтобы больше стало – меньше стало! У нас сейчас 35 больных, а было 45, такого никогда не было! В чём дело, куда больные подевались?!» – поставила Кокиш вопрос в пространство. «Я вам объясню, – засуетился Дегенрат, – надо делать рекламу! Без рекламы ничего не будет! Я считаю, что нерационально используюсь в клинике! Я, конечно, с удовольствием веду больных, но клинике нельзя использовать меня, вот так – нерационально! Нельзя упускать возможности больных приобретать! У меня везде куча знакомых врачей, больных! Мне нужно реже бывать в клинике, а больше вне нее – общаться с врачами! И я гарантирую, что за месяц-другой, так заполню клинику, завалю больными, что девать некуда будет!». «Проблема не в том, что больные не приходят! – сказала Кокиш. – Их за эти три месяца пришло больше, чем обычно! Сейчас у нас в Verwaltung (администрации), новая работница появилась фрау Сила, которая активно достаёт больных». «А, – это та огромная с два мешка! – понял я. – Вместо кого бы это её, неужели вместо фрау Шлотке? Это же её задача, кроме шпионить, была! Это же её обязанность больных добывать!». «Проблема в том, – подвела итог своего “научного” исследования Кокиш, – что больные покидают клинику досрочно! В чём дело? А, доктор?» – обратилась ко мне Кокиш.

«Зайдите ко мне, доктор, – грустно попросил Шнауцер, завидев меня в вестибюле. – Как дела? Как здоровье, докторэ? Будет глаз видеть? Нет! Жалко, ну ничего, вы хорошо выглядите и, по-моему, похудели даже. Силке, принеси мне и доктору кофе! Как будете пить, доктор, со сливками и сахаром или без?». – «И с тем, и с тем!». – «Силке, налей доктору! Берите, вот вам кофе! Вот вам сливки, вот вам сахар!». «Вот вам штапель! Вот вам тюль! Вот вам яйца! Вот вам х^*й!» – как всегда в таких случаях, пришла мне в голову глупость, и опять из раннего детства! «Слушайте, доктор, вы умный человек и я вас очень ценю! Куда больные делись? Главного врача Зауэра и его многих друзей нет, но и больных нет! Более того, их стало меньше, чем было! Может спортсмен Хагелюкен или музыкантша Отремба, или эта новая танцовщица фрау Шлуп саботируют?!» – раздав «штапель и тюль», спросил Шнауцер. Прежняя танцовщица Роллике привела, эту новую, танцовщицу Шлуп, конечно, такую, чтобы жалели об её уходе. Шлуп отличалась фигурой «парнишки» 45-ти лет, с маленькой головкой, но большим апломбом: не говорила, а изрекала, и только Дегенрат мог её зашибить. «Знаешь, Силке, – не дожидаясь моего ответа, сказал Шнауцер, – точно, это танцовщица виновата! Пейте, доктор! А, Силке?! Позови-ка мне эту танцовщицу!».

«Дорогие друзья, мы собрались сегодня все, чтобы проводить нашу самую лучшую танцовщицу Германии! – начал Шнауцер свою очередную заупокойную речь в конференц-зале по поводу “кончины” танцовщицы. – Прошло всего три месяца, как мы проводили доктора Зауэра, и вот теперь новая потеря! Я тогда, на проводах доктора Зауэра, помните, сказал, что нас ждут новые проводы, расставания! Очень жаль, но надо уметь вовремя расставаться со старым, чтобы строить новое, прогрессивное! Да и кто-то из вас предвидел и пошутил, назвав нашу клинику историей про “Десять негритят”! Но я вам честно говорю, в этот раз мне очень жаль, что мы расстаёмся! Но она заверила, что мы расстаёмся друзьями, и она останется для нас навсегда, как супервизор! Она нам даже, свою преемницу порекомендовала – фрау Бомбик, если не ошибаюсь, её фамилия. Надеюсь, что Бомбик будет ещё лучше работать, чем фрау Шлуп! Ну вот, видите, она растрогалась и даже плачет! У нас очень хорошая клиника, и теперь с новым руководством, руководящими врачами и, прежде всего, доктором Дегенратом, да и Клизман, и он…, – указал Шнауцер и на меня, – я спокоен, как никогда! Никогда у нас не было такой сильной, хорошей команды! А теперь, в знак нашего большого уважения к танцовщице Шлуп – этот маленький букетик ей! Заодно вот ещё один букет нашей уборщице – у неё день рождения сегодня! Поздравляю и желаю, чтобы у нас было чище, чем сейчас!». Букет приняла и радостная уборщица фрау Штибле, толстая 42-х лет словенка, знающая всё, что делается в клинике и даже больше. Её тележка с тряпками и мётлами всегда стояла посередине вестибюля, все об неё спотыкались, но зато видели, что словенка постоянно, как пчёлка, в труде, не она, конечно, а её тележка! Социалистический опыт ей пригодился, создавать видимость «кипучей деятельности»! «Боюсь, друзья, что и это не последние проводы, расставания!» – заверил Щнауцер и по-доброму оскалил вставные челюсти. А уцелевшие психолог Зибенкотен, музыкантша Отремба и спортсмен Хагелюкен одновременно втянули головы в плечи. Они были всё, что осталось от германского «революционного» движения 21-го столетия. «Ещё рад, друзья, вам объявить, что для усиления нашей команды в понедельник приходит профессор Эркенс, который будет осуществлять контроль за качеством! Он будет у нас критерием качества лечебной работы – супервизором! А заодно, он будет своим именем представлять нашу клинику вовне! – Дегенрат и Клизман в очередной раз поморщились при этом сообщении. – Прав я?» – обратился к ним Шнауцер, и они с готовностью закивали головами, как будто всю жизнь ждали этого сообщения.

«Ну, как вам это всё нравится, что происходит?! – ворвалась Мина сразу после речи Шнауцера. – Ничего не пойму, что происходит?! Эта танцовщица, конечно, та ещё штучка-дрючка и какая-то важная, непонятная, но почему решила уйти? Ей, вроде, было неплохо! Вот, если бы “люляшка” ушла!». «Так кто вам тогда даст характеристику?» – спросила жена. «Нет, пусть раньше даст и уйдёт! – согласилась Мина. – А вот Дегенрат, очень умный и хороший мужик! Он мне сказал, чтобы я быстрее становилась Facharzt(ем) и обещал помочь! Но знаете, мне как-то всё равно, всё надоело, будь что будет! Ладно, спасибо за поддержку! Забегу, как-нибудь потом! Моя “люляшка” сейчас делает визиты, побегу!».

Как Шнауцер и обещал, в понедельник на конференцию пришёл профессор: невысокого роста, в простом сером пиджаке, белой рубашке, лысый, а то, что немного по бокам осталось – седина, полный семидесятилетний старичок с добрым грустным лицом. «Профессор Эркенс!» – представила его Кокиш. «О, вау! – подскочила на стуле Клизман. – Очень приятно». «Очень приятно», – подтвердил и Дегенрат, но как-то сдержанно и обиженно. Профессор сел скромно сбоку у двери и просидел весь час, не проронив ни единого слова, глядя впереди себя и даже в пол. Но чувствовалось, внимательно слушал, о чём говорят. После окончания конференции он встал и вышел, также ничего не промолвив. «Руководящих врачей просят в кабинет к Кокиш!» – объявила секретарша Пирвоз. «Триумвират»: я, Клизман и Дегенрат – отправились на встречу с профессором.

«Друзья! – объявил Шнауцер, сидящий во главе стола. – Я хочу вам представить и познакомить с уважаемым профессором Эркенсом, которого вы уже знаете. Нам следует обсудить, что ещё можно сделать для того, чтобы выйти из кризиса, в котором мы оказались. Никогда у нас не было ещё так мало больных, хотя мы и провели оздоровление клиники! У нас сейчас самая сильная команда, которая когда-либо была! – уверил он старого профессора. – А больные исчезают! Я не могу понять, в чём дело! Конечно, нам большой урон нанесли эти негодяи из производственного совета во главе с бывшим главврачом Зауэром! Его уже, к счастью, нет! Вчера ещё одна исчезла! И остальные скоро исчезнут, я вам обещаю! Но больных не прибавилось! Я хочу послушать ваше мнение, почему и что происходит? Как вы думаете Дегенрат?». «Я уже сказал Кокиш, что я используюсь здесь нерационально! У меня большой авторитет! Я многих знаю, мне нужно больше проводить рекламу для клиники вне её стен! Не вести больных, это могут делать остальные! Нужно форумы проводить! Я готов делать доклады, приглашать на них врачей, меня знают, и больные повалят к нам! Я готов также проводить конференции для повышения образования врачей! Ещё хочу сказать, что в клинике никуда не годится документация! Бывший главный врач всё запустил, а это лицо клиники! Я вот только что перечеркнул все выписные эпикризы фрау Пусбас! Она не умеет писать! Да и у других не лучше!». «Правильно, – подтвердила Клизман, – надо больше делать, представлять клинику! Было бы неплохо и мне хотя бы один, а лучше два дня заниматься рекламой там, где меня знают, где я работала! Многие больные, как только узнают, что я здесь – прибегут! Я даже уверена, что они меня уже ищут, но не могут найти!». «А что вы думаете? – обратился Шнауцер ко мне. – Кстати, это наш врач по китайской медицине, акупунктуре, гипнозу, а также психотерапевт, который не хочет заниматься психотерапией!» – объяснил Шнауцер старичку Эркенсу мою подноготную. «Нужно всё сделать, чтобы больные не убегали от нас. Не убегали те, кто есть, а потом уже рекламу проводить. Нужно меньше увлекаться писаниной и администрированием, короче и целенаправленно проводить конференции. Больше времени тратить на больных, а не на бумажную волокиту!» – выразил я своё мнение. «Мы здесь собрались, чтобы обсудить, что надо делать, а не что мы делаем!» – раздражённо перебила меня Клизман. «А вы что думаете?» – обратился Шнауцер к профессору. «Мне надо ещё войти в курс, – ответил скромно Эркенс, – разобраться. Пока мне трудно, что-либо сказать».

«Аллё, можно к вам? Это я – Мина! Как дела, что вам сказали на конференции руководящего состава кадров? Как профессор? Совсем не похож на профессора! Никогда бы не сказала! Но, кажется, такой безобидный старичок! И зачем профессор нужен, если Дегенрат есть?! Он, по-моему, самый толковый и умный мужик – настоящий профессор! И ко мне хорошо относится! А что про меня сказали?». – «Пока ничего». – «А про Люляшку?». – «Тоже». – «А про что говорили?». – «Что уже хорошо и будет ещё лучше». – «Ну ладно, у меня тоже нет времени, жалко, хотелось ещё поговорить. Моя Люляшка будет сейчас оперировать. Нужно приготовить ей – “барыне” – инструменты. Она ругается, что я всё не то готовлю! Откуда мне знать эти инструменты, я что – оперирую?! Это работа медсестры, а не моя! Да пошла она, надоела! Подумаешь, профессорша! Чтоб она сдохла! Ну ладно, побегу, а то она лопнет! Чтобы ей сдохнуть! А вы знаете, мне всех как-то жалко и я всем добра желаю, вот и Люляшке сегодня свечку поставлю!». «Зачем?!» – спросил я. «Обычно, за здоровье», – пояснила Мина. «И что, помогает?!» – поинтересовался я. «Ещё как! – с энтузиазмом пояснила Мина. – Через пару дней, обычно, скукоживаются! Ну ладно, потом как-нибудь забегу, пока!».

«За этим профессором Эркенсом нужен глаз да глаз!» – приоткрыл Дегенрат тайну пороков старика Эркенса на конференции «высшего руководства», как назвала это сборище Мина Барсук. «Он будет два раза в неделю приходить. А что известно о профессоре?» – поинтересовалась Кокиш у Дегенрата о профессорских «тёмных пятнах». «Я о нём навёл справки, он очень ненадёжный и “сачок”! Будет стараться меньше работать! У него устаревшие взгляды на психоанализ – это старая школа! И какая, вообще, его функция? Он что функцию главврача будет здесь выполнять?!» – спросил тревожно Дегенрат. «Нет, нет!» – заверила Кокиш Силке. «Это самое опасное!» – зловеще прошептал Дегенрат. И с ним тут же согласилась Клизман: «Это ужасно, если он будет как главный врач! Пусть лучше никуда не лезет, а то будет только портить!». «Сегодня же проведу конференцию с врачами и психологами по повышению квалификации! – решительно, по-деловому, объявил Дегенрат, обращаясь к Кокиш. – Врачи безграмотны, а Пусбас надо гнать в первую очередь!».

«В своей первой конференции я хочу рассказать, как правильно и грамотно вести документацию, – начал Дегенрат свой первый доклад из тысячи будущих, как ему мечталось. – И с сегодняшнего дня, – продолжал Дегенрат, – только я буду исправлять, и подписывать все эпикризы! Так безграмотно, как фрау Пусбас пишет, не пойдёт!». Все глянули на побледневшую безграмотную Пусбас. – «Надо писать так, как для оформления инвалидности! Должны экспертные вопросы быть отражены и подробное описание всех органов и систем. Выписные эпикризы должны быть на пять-шесть листов, не меньше! Всем получить образцы эпикризов, вот возьмите! И всем так писать!».

После конференции первой из зала, пошатываясь, вышла безграмотная фрау Пусбас. И все остальные были под сильным впечатлением, что не умеют правильно писать. Пришёл новый требовательный учитель, и теперь держитесь «докторэ-майстера»! «Хорошо, что мне не надо писать, – сказала в коридоре Мина Барсук, – нам «общемедицинщикам» не надо писать! Это очень хорошо, а вообще он прав! Как вы думаете? Ведь, действительно, никто не умеет писать, а это очень важно! Ох, я помню, как я писала эпикризы в Оше! Меня всегда в Райздраве в пример ставили, хвалили! Хорошо, что сейчас не надо! Так всё надоело и всё – всё равно! Ну ладно, пока! Вы идёте к себе? Нет? Ну пока, потом забегу!».

«Компания по окончательному уничтожению клиники успешно продвигается! – объявил я жене. – У Дегенрата есть все необходимые для этого качества!».

«А, докторэ, зайдите ко мне! Силке, принеси-ка кофе! Пейте, докторэ, и со сливками, и с сахаром! – распорядился Шнауцер. – Ну, как ваше впечатление? Кто мешает клинике? Куда делись больные? Как вы думаете, может, музыкантша Отремба мешает? Она ведь ещё “из тех”, а, Силке?!». «Я уверена, что, в первую очередь Люлинг должна уйти, она мешает!» – ответила Силке. «А кого поставим?» – задумался Шнауцер. – «Дегенрат считает, и я тоже так думаю, что Барсук Мина лучшая кандидатура!». «Но она ведь не Fachдrztin! – скорчился, как от лимона, Шнауцер. – Сколько ей ещё осталось учиться?». «Всего три месяца! – объявила радостно Кокиш, но, помрачнев, добавила: – Люлинг может заупрямиться с характеристикой». «Это я возьму на себя, – улыбнулся Шнауцер. – А потянет она – эта Мина Барсук?». «Самое главное, что ей не надо будет те деньги платить, которые мы платим Люлинг, ей и половины хватит, а работать будет больше! – объяснила Кокиш экономическую выгоду от Мины, и добавила: – Когда я подписываю Люлинг расчетные листки на зарплату, у меня всегда сердце разрывается от боли!». «Ну хорошо, я не против. Доктор, она – Мина, ведь ничего? – спросил у меня Шнауцер. – А Люлинг полностью переведём тогда на гонорар! Только от выработки и никакой ей зарплаты, тогда она сама уйдёт!» – рассмеялся Шнауцер, довольный своей выдумкой. «Да она говорит, что работает не из-за денег», – разочаровала его Кокиш. «Ничего, не волнуйся! Я беру на себя Люлинг! – заверил Силку Петер Шнауцер, и показал, как он это сделает. – Пусть только подготовит нам раньше Мину Барсук, даст ей хорошую характеристику! Когда Мина станет Fachдrztin – Люлинг тут же уйдёт! А, доктор, как у вас дела? Что-то вас не слышно в клинике! Создали у нас свою “клинику в клинике”! Да, неплохо устроились, а, докторэ? Ну, ничего! Подумали уже что-нибудь насчёт ассистентов? Подготовьте мне парочку! Нет, нет, не бойтесь! Не сюда – для меня! Хотя и здесь, они могли бы вас сменить иногда! У вас же такой опыт, жалко пропадёт! Могли бы ваш опыт и другим передать! Но до пенсии можете у меня уверенно работать! Как глаз, видит уже? Нет? И не будет? Вот, Scheiße (говно)! Как вы думаете, только не пугайтесь! Я, как вы видите, всех перевожу и переведу на гонорар – от выработки! Только вам плачу ещё зарплату, и ещё нескольким. Я бы хотел вам эту зарплату уменьшить до минимума, а остальное от выработки! Тогда вам будет интересней работать, больше стимула будет! Правда? Подумайте! Я не могу так дальше вам переплачивать! Вы мне дорого обходитесь!». «Вы мне платите одну четверть от того, что я вам зарабатываю! А жена, вообще, бесплатно работает», – попытался я образумить Шнауцера. «Вы, доктор, ничего не понимаете в экономике! Я “оконом”! – пояснил жадная сволочь Шнауцер. – У меня большие затраты на содержание персонала! У меня ведь не только вы! Я вам и иглы покупаю! Ну ладно, подготовьте мне раньше ассистентов, а потом поговорим! Подумайте, – предложил мне “оконом”, – вам же лучше будет! И вы будете получать, я вас уверяю, не намного меньше, чем сейчас! А удовольствия будет больше, т.к. больше стимула будет! Приготовь, Силке, для доктора новый трудовой договор! Ну ладно, докторэ, я вас очень ценю и уважаю, иначе давно бы уже выгнал! Вы мне пока нужны, хотя скажу честно, мы и без вас обходились! Не было китайской медицины, ну и не было!».

«Аллё, это я – Мина! Сейчас забегу на пять минут! Ну, как дела? Что новенького? Я только что, увидела, что вы от Шнауцера вышли! Что он сказал, что новенького?». – «Хочет, чтобы вы стали Fachдrztin и заменили Люлинг». – «Да! Ой, как интересно! Но эта змея ведь не даст характеристику!». «Шнауцер сказал, что даст», – почему-то сообщил я Мине Барсук. – «Пусть только попробует не дать! Кто она такая, чтобы не дать?! Я так ей дам, что мало не покажется, разнесу! Я тут о ней столько материала собрала – до конца жизни не отчистится! Всё в Дrztekammer отправлю, и мало ей не покажется! Я её не боюсь! Не таких видели! Узнает наших, если не даст характеристику! Это её вина, если я чего-то не знаю, что-то не умею – значит, она не годится как учитель! Я ей такое устрою, что мало не покажется! А что, Шнауцер хочет, чтобы я работала?! Да он, вообще, я вам должна сказать, неплохой мужик! А Силке, вообще, такая прелесть баба! И что только её муж ещё хочет – сволочь такая! Она мне всё рассказала! Он её вроде ревнует к Шнауцеру? Подумаешь, Отелло! Ой, у меня тоже такая любовь-морковь! Вот только когда Люляшка уйдёт?!». – «Когда даст вам характеристику». – «Да мне, честно скажу, как-то всё равно, будь что будет, всё надоело! Побегу к моей Люляшке! Я никому зла не желаю, иногда мне её даже жалко, но сама виновата! Пусть только попробует не дать характеристику, сживу со света! Спасибо за поддержку, потом забегу! Пока! Будете у себя?».

«Уже неделю, как готов новый трудовой договор для Люлинг, – сообщила Кокиш радостно на конференции “высшего руководящего состава кадров”, – а она его не подписывает!». «Гнать её!» – воскликнул Дегенрат. «Да, да, она невозможная!» – согласилась Клизман. «Но не волнуйтесь, – успокоила всех Кокиш, – договор я ей составила как Kundigung (увольнительный договор)! Или она его подписывает, или идёт!». «Она последнее время очень несчастной выглядит», – объявила секретарша Пирвоз. «Поэтому дольше работает, – рассмеялась Кокиш, – это я давно заметила, – обрадовалась Кокиш, – чем работник несчастней, тем он лучше работает! Мы ещё должны решить с поваром Антонеску, – продолжила Кокиш, – он последнее время стал невозможным!». «Furchtbar, furchtbar! – подтвердила секретарша Пирвоз. – Ходит, как профессор!». «Нужно сделать у него на кухне ревизию», – объявила Кокиш. «А почему мы его терпим?! – возмутилась Клизман. – Неужели из-за того, что он друг Шнауцера?!». «Ничего, Шнауцер уже постепенно меняет своё мнение о нём, и я об этом позабочусь! – пообещала Силке Кокиш. – Так, что нам ещё надо решить?» – спросила она у себя. «Я взялся за Пусбас, и она уже переписала 10 выписных эпикризов! Не могу сказать, что многим лучше, но ещё перепишет!» – сообщил Дегенрат новости из своего «цеха». «Ну, а у вас, дохтур?» – вновь, как турка обратилась ко мне Кокиш, посмотрев на меня очень серьёзно. «У меня сейчас амбулаторных больных больше, чем стационарных», – сказал я и достал листок со списком больных, на который тут же покосилась Клизман. «Почему?! – возмутилась Кокиш. – Почему у вас амбулаторных больше, чем стационарных?! Мы же решили, амбулаторных постепенно вообще вытеснить!». «Потому что стационарных пациентов становится меньше, – пояснил я, – их всего сейчас 29, а у меня амбулаторных 36». «Мы что здесь собрались обсуждать! – возмутилась Клизман. – Нам нужно решить вопрос, почему в клинике больных становится меньше! Куда делись больные?! А не то, что где-то их больше становится!». «Да, да, – согласилась Кокиш Силке, – если так дальше будет, то мы не вытянем клинику». «Бывшие стационарные больные, сейчас у меня амбулаторными стали. У меня из 36 амбулаторных больных – 34 бывшие стационарные». «Я же сказал, – вставил Дегенрат, проигнорировав, не желая понять, мой намёк, – мне меньше надо быть в клинике и больше ходить по праксисам, врачам! Делать рекламу! Я, конечно, с удовольствием веду больных! Я это дело очень люблю! Но жалко, что клиника в моём лице, теряет такого ценного “лиферанта” (поставщика) больных! У меня праксис забит больными!». «Так, дайте их сюда, нам!» – ехидно захихикала Клизман. «Я бы с удовольствием поделился, но они, знаете, привязаны исключительно ко мне! И к другим не пойдут! А я не в состоянии вести их здесь». «Сколько у вас сейчас здесь больных?» – поинтересовался Кокиш у Дегенрата. «Точно сейчас не помню», – глубоко задумался Дегенрат. «Один!» – напомнила ему Клизман. «А у вас?» – спросила Кокиш у неё. «У меня пять!» – гордо ответила Клизман. «А у Пусбас?» – спросила Кокиш. «У Зибенкотена десять, остальные у Пусбас», – объявила Пирвоз. «Это сколько же получается?» – подсчитывала Кокиш. «Семь», – тут же подсчитал Дегенрат. «Пять», – поправила его Клизман. «Тринадцать», – уточнил я. «Может быть, вы возьмёте, доктор, хотя бы трёх больных, которые поступят на следующей неделе?!» – предложила мне выход из положения Клизман. «Возьму», – согласился я. «Ой, да! Да, да, да, да, да!» – запрыгал на стуле Дегенрат. «Что с вами? – спросил я его. – Никак оргазм!». «Почему?» – покраснел Дегенрат. – «Ну, вы же психоаналитик!». Клизман захихикала. «Возьму, – заверил я, обращаясь к ней, – если вы возьмёте моих 45!». «Ладно, – подытожила Кокиш, – надо доставать больных!». «Давайте уволим Пусбас, – предложил выход Дегенрат, – она портит больных, вгоняет их в регрессию, не конфронтирует с ними, поэтому они и уходят!». «От неё как раз ни один больной не ушёл раньше времени», – уточнил я. «Потому и не уходят, что она не конфронтирует с ними! – поправил меня Дегенрат. – Я хотел сказать: – не приходят из-за этого! Авторитет клиники падает!». «Ну, хорошо, давайте переведём её на 20 часов в неделю», – предложила компромисс Кокиш. «Тогда нужен ещё один врач, мы одни не справимся!» – сказала Клизман. «Шнауцер никого больше не возьмёт, пока так мало больных», – заверила Кокиш. «Ну, на часы Пусбас», – предложила Клизман. «У меня есть один очень хороший симпатичный мальчик серб – Марко Бомбелка!» – предложил Дегенрат. «Ну хорошо, пусть придёт на беседу», – согласилась Кокиш. «Давайте его раньше проверим! – предложила Клизман. – Я вот на праздники не могу дежурить! Пусть он вместо меня подежурит, ему, наверное, нужны деньги, и мы его все увидим! Или он очень хороший мальчик, как говорят?!». «Да, да – хороший, даже очень!» – заверил Дегенрат Клизман. «Кто из них пассивный, а кто активный? – подумал я. – Дегенрат и в мальчиках, значит, знает толк!».