Текст книги "Не говори маме"

Не аптека

Худшее, что может случиться, – никто не придет, несмотря на объявления, которые я развесила не только в колледже, но и возле подъездов ближайших домов. Местные жители могли бы заинтересоваться. По совету Маши я добавила схему пути к гаражу и пообещала всем посетителям бесплатный кофе (кофемашина ее, капсулы мои). «Пш-ш», – напоминает о себе со шкафа автоматический освежитель воздуха. Аромат корицы. Выбрала его потому, что он якобы влияет на желание людей делать покупки. Милая корица, если что, я люблю тебя просто так.

– Оригинально, – говорит Маша, развязывая пакеты. За последние несколько дней мы постирали и погладили все годные вещи, а теперь собираемся красиво развесить их на рейлах, и я благодарна Маше за помощь, потому что даже при половинной загрузке стиральная машинка тети Поли несколько раз норовила прервать свои страдания смертью. – Черные стены – очень непривычно. Но цитаты крутые. И эти головы… На мой взгляд, отлично.

Я нарисовала несколько крупных человеческих голов, чтобы разбавить космическую черноту, и повесила больше гирлянд, чем собиралась: имеющегося света оказалось недостаточно для того, чтобы можно было как следует рассмотреть вещи. Вдвоем с Машей мы отгородили угол гаража шкафом и завесили «примерочную» обычной текстильной шторой, купленной в том же «Праздничном». Когда за покупками ездила я, то вернулась в полнейшем отчаянии: на глаза попадались только полупрозрачные пластиковые занавески для ванной со всей этой имитацией подводного мира. Но Маше удалось найти идеальный вариант: это была все еще шторка для ванной, только сшитая из водоотталкивающей ткани белого цвета. Если присмотреться, можно было заметить, что кажущуюся однотонной белизну на самом деле образуют множество маленьких рыб, но маленькие рыбы, решили мы, – меньшее из зол. Вчера Машу осенила еще одна идея: вечером она притащила моток грубой веревки и черные канцелярские скрепки и долго распределяла все это по той стене, где раньше болтался фанерный щит. Пришлось вбить еще несколько гвоздей, между которыми растянулись «струны» с прикрепленными карточками – полароидными снимками, которые делала тоже Маша. Слегка размытые счастливые лица, вино на чьей-то кухне, пейзажи города. В Машином объективе Красный Коммунар казался серым и печальным, но сохранял достоинство, как тщательно выбритый нищий на паперти.

– У тебя все время играет одна и та же музыка, – замечает Маша, пока мы занимаемся довольно монотонной работой – достаем ароматную от кондиционера для белья одежду из пакетов и вешаем ее на плечики, чтобы затем развесить на рейлы по цветам. – Не надоело?

– Я вообще годами слушаю одно и то же. Считай, это для меня что-то новенькое.

– Всего-то каждый день целую неделю, – хмыкает она. – Рейлы офигенные. Куда ты их потом денешь?

– Не знаю. В мою комнату они не поместятся. Их сделал отец Саввы. Наверное, верну обратно.

– Аристарх? Почему-то я так и подумала. У них огромный дом. Им они точно пригодятся.

– Это же он устраивает чтения Библии, да?

Некоторое время она молчит, прикидывая, куда пристроить длинное теплое платье, в котором я была в «Яме», и вешает его так, чтобы было видно от входа, хотя по цвету оно туда не подходит.

– Ага. Они не православные христиане, какая-то другая конфессия, я не очень в этом разбираюсь.

– Свидетели Иеговы?

– Не знаю, – морщится она. – Я вообще в Бога не верю, мне просто нравится общаться с Саввой.

Я вспоминаю его узкие плечи и лицо с длинным носом, печальное, даже когда он улыбается, и, пожалуй, понимаю, о чем она говорит.

– А он верит?

– Говорит, что нет.

Мне хочется рассказать ей про Марта и подкаст. Она говорит и ведет себя как человек, способный поверить, что я ничего не знала, и хотя бы попытаться понять, что у меня нет кнопки выключения любви. У меня появился бы друг, с которым можно все обсудить. А что, если она не поймет, испугается и по секрету поделится с кем-то еще? Дело вовсе не в том, что мне некуда ехать, – на средства со сдачи квартиры я могла бы снять комнату, например, в Питере и более-менее сносно существовать на остаток, но я не хочу терять Машу. И тете Поле я нужна куда больше, чем она мне: хоть она и отнекивается, но деньги, которые я ей перевожу, не лишние. А у меня никого нет. Больше никого нет. Только она и Дима, с которым мне не терпится познакомиться.

Когда вся одежда на местах, Маша собирается ненадолго забежать в «Печатную». Мы могли бы пойти вместе, но я хочу пролистать книгу до конца и оставить ее Джону. Мы целуем друг друга в щеки, еще раз осматриваем гараж в поисках несуществующих недостатков и расстаемся на пороге – я привычно заваливаюсь в кресло и пытаюсь сосредоточиться на тексте, но буквы разбегаются. По правде говоря, я с ума схожу от волнения перед завтрашним днем.

Нужно будет поставить другую музыку, что-то более популярное. Я отправляю вдогонку Маше сообщение с вопросом, есть ли у нее блютус-колонка. Она подтверждает это анимированным стикером с собакой, которая как бы говорит: «Да», я скидываю такой же Джону, сигнализируя, что все готово, и оставляю книгу на диване. Между страниц я вкладываю записку со словом «Спасибо» – так, чтобы ее кончик остался виден снаружи, – и уже начинаю мысленно составлять плейлист для распродажи, медленно двигаясь к выходу, но внезапно натыкаюсь на Джона. Можно подумать, нарочно дожидался Машиного ухода.

– Привет!

Это я, потому что он по-прежнему со мной не разговаривает.

– Как тебе?

Тоже я. Джон обводит взглядом пространство, но по выражению его лица невозможно догадаться, что он об этом думает.

– В понедельник верну как было.

– Не надо. – Его первые слова за всю неделю. В колледже он делал вид, что меня нет, на занятиях садился то рядом со Стасей, то с Викой, а иногда оставался в печальном одиночестве. Я же все это время внимательно слушала преподавателей и, к своей огромной радости, начала въезжать в суть предметов. Несколько раз перед тем, как пойти в гараж, я задерживалась в библиотеке колледжа, штудируя книги, которые рассыпа́лись на отдельные листочки прямо в моих руках. Но нет уж, нет-нет, – и я собирала их обратно, не всегда в правильном порядке, но тем не менее не оставляя им шанса скончаться именно сейчас, когда они так мне нужны. Джон тоже заглядывал в библиотеку. Ничего не брал и уходил. Я писала ему в телеграме: «Буду через час», – а когда приходила в гараж, дверь была уже отперта.

* * *

Классе в пятом я однажды вернулась домой в слезах: мой приятель Мишка, с которым мы хорошо общались и приглашали друг друга на дни рождения, решил, что больше со мной не дружит. Учительница английского дважды похвалила меня на уроке, и ему это не понравилось. Я была сильна в английском, но вроде бы не зазнавалась. Мишка перестал меня замечать. Обсуждал мою одежду с другими так, словно меня нет, хотя я стояла рядом. Поначалу я пыталась подружиться обратно, но он не собирался со мной говорить, зато стал нарочно задевать меня плечом, проходя мимо. Это было обидно и странно, ведь всего несколько дней назад он приходил под окна моего дома и кричал: «Майя, выходи!» А еще раньше играл со мной в приставку, и моя мама готовила нам пиццу. Я не понимала, как все могло настолько испортиться за сорок пять минут урока английского.

Мама тогда сказала: «Это все возраст. Сейчас мальчики будут дружить с мальчиками, а девочки – с девочками, но через несколько лет все изменится».

А папа сказал: «Молчат слабые. Миша не говорит с тобой, чтобы ты почувствовала себя виноватой, хотя виноваты вы оба. Ты – в том, что задирала нос, он – в том, что обиделся, вместо того чтобы стать сильнее в предмете».

«А что же мне делать?»

«Ничего, – пожал он плечами и разломил котлету. – Уважай его выбор».

Спустя два года Мишка придет на площадку возле моего дома, когда там уже будет сидеть Март. Выходит, по-своему правы оказались оба – и мама, и папа.

* * *

Теперь, глядя на Джона, я вспоминаю папины слова. Бравада о королях и шутах – слабость. Как и страх, который Джон наводил на других, а теперь то же самое пытался проделать со мной. Ничего не вый…

Джон включает магнитофон и протягивает мне руку. Это похоже на приглашение к перемирию.

Мы подходим друг к другу, он кладет ладонь мне на талию. Я чувствую слабый запах можжевельника из-под расстегнутой куртки Джона и сильный – уличной свежести от его волос. Возможно, я в нем ошибалась. Мы покачиваемся в такт музыке посреди моего космоса и гирлянд. Рейлы, увешанные одеждой, покачиваются тоже. Сверху опускается ароматный коричный купол.

– Я сделал, что обещал, – шепчет Джон. Вместо ответа я улыбаюсь ему в плечо, потому что не помню, о каком обещании идет речь. – Я рисковал жизнью ради тебя.

Нечему тут улыбаться. Он говорит о своей чертовой магии. Бывшее капище, пролетающие мимо без остановки поезда. Желания, которые непременно сбываются. Меняют свое или чужое будущее. Бред…

Я долго взвешиваю слова, прежде чем ответить:

– Тогда все обязательно получится.

– Желание нельзя отменить, – шипит он. – Иначе я бы это сделал.

Очередная пауза дается мне с трудом. Слова рвутся с языка, но все они не о том, что сейчас действительно важно. Для начала нужно освободиться из его рук – и я делаю шаг назад, а потом еще один. Теперь запах корицы всегда будет напоминать мне об этом вечере и злобной физиономии Джона.

– Отличный способ проверить, существует ли магия.

– Как тебе мой шут, а? – взвизгивает он уже окончательно чужим, не поддающимся контролю голосом и, поняв это, оскаливается. Перекошенный рот вопреки всем законам анатомии ползет куда-то за ухо. Джон больше не кажется мне симпатичным. – Хорошо тебя обработал? Кончила? Если нет, мне придется его наказать!

Ладони мгновенно потеют, и я вытираю их о джинсы. Дверь легко открыть. Я несколько раз на нее оглядываюсь.

– Рассказывай, – велит он все с той же гримасой. – С самого начала. Как сняла номер в гостинице и потащила его туда. Как вы раздевались. Что ты почувствовала, когда увидела его…

Я хватаю с кресла сумку и дергаю дверь за ручку. Не поддается. На секунду мне кажется, что он нападет. Вот прямо сейчас, пока мои влажные пальцы соскальзывают с защелки, ударит по голове, схватит за шею и оттащит обратно. Щелчок. Я всем телом налегаю на створку и едва не вываливаюсь наружу.

– Уйдешь сейчас – можешь забыть про свою дурацкую распродажу, – скрежещет он мне в спину.

Значит, и магия твоя – полное дерьмо.

Я не знаю, как объяснить это Маше. И всем тем, кто приносил вещи и собирается прийти сюда завтра. Не понимаю, как все могло настолько испортиться с тех пор, как Маша вышла из вагончика минут двадцать тому назад.

Я пишу ей: «Все отменяется». Стираю и снова пишу: «Все отменяется». Сейчас я приеду домой, выпью настойки из тетушкиных запасов и лягу спать. А завтра просплю до обеда, выпью еще настойки и снова засну. Мой номер телефона был в объявлении. Если кто-то напишет с вопросами, принесу свои извинения. Вряд ли таких окажется много. Кому это вообще нужно…

Маша перезванивает мне, когда я стою на остановке. Только тогда я замечаю, что стою на остановке.

– Что у тебя там произошло? – спрашивает она страшным голосом.

– Джон, – выжимаю я. К счастью, большего ей и не требуется.

– В «Печатную» приехать сможешь?

– Угу.

– Давай, мы с Саввой тебя ждем. И это… Дыши, ладно?

В салоне автобуса я одна. За окном темень. Не понимаю, где мы едем, поэтому отсчитываю остановки. От колледжа до «Печатной» можно добраться пешком, если идти напрямик через дворы, теперь я это знаю. Именно так вел меня Илья в тот вечер, когда приятели его сестры меня ограбили. Это было совсем недавно, но вспоминается едва-едва. Даже Марта и свою московскую жизнь я помню лучше.

В полуподвальных окнах коворкинга теплится свет. И хотя все по-прежнему непоправимо, то, что меня здесь ждут (когда и где меня в последний раз ждали?), высвобождает мой голос. Я снова могу говорить.

– Начал спрашивать про поездку в Москву и про Илью, психанул, потребовал подробностей нашего секса и сказал, что без них гаража не будет.

Едва различимая во мраке коридора, Маша звонко хлопает себя ладонью по лбу:

– Крети-ин! Божечка, почему он такой кретин? Ладно, пойдем. Там у нас чай с чабрецом.

Сидящий за столиком Савва машет мне и жестом предлагает сесть напротив. Разливает крепкий чай по двум чашкам, потом поднимается и начинает натягивать куртку.

– Ну ты недолго, да? – таинственно интересуется Маша.

Савва бросает взгляд на пластиковые часы на запястье:

– Минут через двадцать буду.

После того как он выходит, от дома отъезжает автомобиль – я слышу тарахтение двигателя. Это не пикап его отца – дизель звучит иначе. Какая-то старая рухлядь. Может, вызвал такси.

– Он тоже поверил Апрелеву?

Маша улыбается одними глазами поверх приподнятой чашки и делает глоток чая. Я пробую тоже – знакомый незатейливый вкус, но именно его мне и не хватало.

– Не переживай об этом. Савва адекватный и не лезет в чужую посте… Хм. Ни во что чужое не лезет.

Я касаюсь губами краешка чашки и медленно вдыхаю травяной пар. Он пахнет сном. Меня срубает почти мгновенно. Это скорее нервное, но я едва держу глаза открытыми и не сразу замечаю хитрый Машин прищур.

– Что, так и не спросишь?

Язык тоже ворочается с трудом:

– О чем?

– Савва поехал к себе домой, чтобы взять отцовскую машину.

– Машину, – киваю я. – Ага.

– Аристарх сейчас в отъезде и не сможет нам помочь, но он сделал бы то же самое. – Заметив, что я ничего не понимаю, она хватает меня за плечо и слегка тормошит. – Мы поедем в гараж и заберем наши вещи. Погрузим их в пикап и привезем сюда. Сейл будет! Слышишь?

– Подожди-подожди.

– Майя, Савва предложил устроить его прямо здесь!

По мере того как до меня доходит смысл ее слов, похороненная идея распродажи взрыхляет землю, чтобы выбраться обратно на поверхность. Мой упаднический сон как рукой снимает.

– А-а-а! – кричу я.

– Да-а-а! – вторит мне Маша, и мы скачем по комнате в обнимку, как ненормальные, до тех пор пока одновременно не вспоминаем об одном и том же.

– Но как они нас найдут?

– Ну принтер здесь есть… Когда поедем в гараж, нужно будет повесить там объявление.

– Джон сорвет. Никакого смысла.

– Значит… – Маша заглядывает под стойку, где прячется принтер, и прикусывает губу. – Я буду стоять там и отправлять всех сюда. А что еще остается? – вскидывается она в ответ на мой взгляд и смешно разводит руками. – Отложи мне то длинное изумрудное платье, ладно? Я, скорее всего, его возьму.

– Это мое. Я хочу тебе его подарить.

Пусть у него начнется новая счастливая жизнь.

– Да уж, торговки от бога… – Она бросает взгляд за окно. – Приехал, пойдем!

Мы спешно натягиваем куртки, застегиваем молнии, впотьмах я долго не могу найти свою шапку, которая почему-то валяется на полу под вешалкой. Маша выходит покурить, пока я ищу чертову шапку, а Савва появляется только затем, чтобы поставить помещение на охрану. Ненадолго мы остаемся вдвоем.

Наедине с ним я вечно не понимаю, о чем говорить.

– Спасибо тебе!

– Да не за что.

Вот примерно так.

Когда мы наконец усаживаемся в «Патриот» – Маша впереди, я позади, заранее преисполненная чувством победы, со всеми этими картинками завтрашнего утра в голове, – и плавно трогаемся с места, в моем желудке вдруг проворачивается половинка невидимого лезвия.

– Савва, – тихонько зову я. Кажется, я впервые называю его по имени, такому непривычному, что оно вяжет язык. – Что, если он все еще там?

В зеркале заднего вида отражаются его глаза, а сам он кажется подростком, угнавшим папин автомобиль.

– Тогда не придется ломать замок.

Среди гаражей, примыкающих к пустырю, тихо, как всегда. Не помню, чтобы кто-то хотя бы раз открывал один из них. Даже сейчас, заброшенные, они выглядят монолитно: краснокирпичная кладка, трубы, косо торчащие из крыш. Над ржавыми воротами крайнего висит разбитый прожектор – круглый, какой-то старинный. Дальше – свалка почерневших от сырости досок, закопченный обломок стены чего-то, что тоже здесь было, и, наконец, владения короля Джона с темным провалом единственного оконца.

– Нет здесь никого, – отчего-то шепотом говорит Маша.

Савва глушит двигатель, и мы по очереди спрыгиваем на землю. Под ногами хрустят мелкие камушки и осколки стекла.

Я все-таки проверяю: заперто. Савва плечом оттесняет меня в сторону, в руках у него небольшой ломик – монтировка. Пока он щупает металлическую створку, которая прилегает к косяку неплотно, Маша светит ему фонариком смартфона.

– Фигня, – бормочет Савва. – Сам, что ли, ставил, деятель.

Он аккуратно прилаживает лом на уровне коленей, бьет по нему ногой – дверь издает звук, с каким выходит из замороженной десны гнилой зуб, и распахивается настежь.

– Круто, – говорит Маша. – Никогда ничего не взламывала.

Она подсвечивает свое лицо снизу и выглядит жутковато.

Пустые пакеты лежат на том же месте, где я их оставила, – в нижнем отделении шкафа. Табачная вонь спорит с корицей. Я забираю освежитель – прячу в один из мешков с одеждой, которые мы закидываем в кузов пикапа. Последними выносим рейлы. Маша вспоминает про шторку и тащит ее тоже. Гирлянды, фотографии – все покидает свой временный приют. Остались только мои рисунки, и мне их жаль.

– Краску бы.

– Есть чернитель шин, – отзывается Савва. – Черный, само собой. Надо?

– Давай, – говорю я и мрачно смотрю на стены, наедине с которыми провела всю последнюю неделю. Можно сказать, что мы сроднились. Я помню все твои трещинки[20]20
  Цитата из песни Земфиры «Почему».


[Закрыть] и так далее. Но это не моя комната. Здесь нет ничего моего. Ни к чему оставлять.

И не могу сказать, что не могу жить без тебя, – поскольку.

И не могу сказать, что не могу.

И не могу сказать.

И.

– Поехали отсюда.

* * *

Когда не стало папы, мама долго не могла этого принять. Утром встанет по привычке его проводить – бормочет про погоду, потеплей одевайся, шарф пора бы уже, и зонт, зонт! Ищет зонт – нет зонта. В машине посмотри, может, найдется, жалко, хороший был зонт, я его в «Меге» покупала. А на ужин что? Что значит «неважно»? Тебе когда неважно, я и готовить ничего не хочу. Неважно ему… И действительно наготовит на троих, поставит тарелку, вилку, стопку, а потом, продолжая не законченный с ним разговор: как жить, Леша? Как жить? В школах стреляют, на улицах стреляют. Не могу я не смотреть, у меня дочь взрослая! Целыми днями где-то ездит, я должна знать! Только бы доучилась, они сейчас такие безбашенные. Март – ответственный мальчик, но… Я? Конечно, не брошу, буду нянчиться! Пф. Чем же мне еще заниматься. Только бы жили, Лешенька. Только бы жили…

Лежа в постели, я продолжала различать ее бормотание сквозь жизнерадостные звуки рекламы. А когда почти засыпала, слышала за спиной отчетливый щелчок пальцами. Он раздавался из угла моей комнаты, между столом и книжным шкафом. Папа любил прищелкнуть пальцами, когда доказывал что-то собеседнику и увлекался поиском аргументов. Все хорошо, пап, шептала я сквозь сон, мы в порядке. Ты посиди еще, если хочешь.

В Коммунаре он ко мне не приходил. Только сегодня.

Щелчок выдергивает меня из сна. Вокруг светло. Едва вспомнив, чтó сегодня за день, я шарю возле подушки в поисках телефона и нахожу его в щели между бортиком кровати и матрасом. Десять минут десятого. Будильник звонил трижды. Я проспала.

– Спасибо, пап!

Тетя Поля даже бровью не ведет, когда я пропрыгиваю мимо нее, пытаясь на ходу заскочить в джинсы.

– Завтракать будешь? – спрашивает она, чинно держа чайную чашку двумя пальцами.

– Е.

– Майя, я тебя не понимаю.

– Е! – повторяю я и сплевываю зубную пасту. – Не, спасибо, опаздываю.

Молниеносно перемещаясь по кухне, я завариваю себе растворимый кофе и размазываю по лицу тональный крем.

– Сегодня суббота, – напоминает тетя Поля, когда я уже стою в прихожей и натягиваю второй ботинок. – Девять тридцать утра.

– Опоздала.

Вчера мы всерьез подумывали о том, чтобы заночевать в «Печатной» – двигать мебель, расставлять рейлы и заново сортировать одежду по цветам пришлось до двух ночи. Если бы я заранее знала, что так выйдет, то назначила бы открытие на полдень, но в объявлении стояло десять утра, а значит, ровно во столько я должна была снова оказаться в «Печатной», а Маша со своим отцом – она не без оснований боялась мести Джона – возле гаражей. Мы бы, наверное, так и остались в коворкинге, если бы Маша не вспомнила про контактные линзы и то, что у нее нет с собой раствора, а я просто очень хотела спать, поэтому Савва развез нас по домам.

Кажется, этим утром даже автобусы проспали: на остановке я жду почти двадцать минут. Никто не придет к десяти. Включая меня.

Когда я наконец выкатываюсь из дверей автобуса прямо к «Печатной», сердце сбивается с ритма. За ночь ее ликвидировали вместе с нашими рейлами? И открыли здесь социальную аптеку? Филиал «Сбера»? Очередной «Магнит»?

Домовые на месте. Я едва справляюсь с желанием броситься к ним и расцеловать. Но там, где еще вчера были резная деревянная вывеска и спуск в подвальчик, сегодня поскрипывают на ветру воздушные шары. Красно-белая арка из плотно привязанных друг к другу шаров. Может, помещение арендовали под свадьбу?

Внутри знакомо пахнет корицей. Телефон вжикает входящим сообщением. Я смотрю на экран: Маша. «Джон появился. Прошел мимо весь зеленый. Наверное, ждал, что ты будешь стоять у гаража на коленях. Если бы не папа, он бы точно отхлестал меня по лицу мокрой тряпкой. Отправила к тебе Вику!»

Вот спасибо… Сейчас начнется разведка боем.

Я вешаю куртку и прохожу в комнату, ожидая увидеть столы, составленные буквой «П», и такие же шары, только в форме сердца. Но нет – там по-прежнему наши рейлы. Это уже не гранж, который я устраивала в предыдущем месте. Скорее хюгге. Вчера мы не успели развесить гирлянды, но сегодня они здесь: обмотаны вокруг стойки и развешены над окнами – спасибо Савве.

Над дверью звенит колокольчик, и я разворачиваюсь с заготовленной улыбкой. Внезапно это не Вика. Незнакомая женщина, ровесница тети Поли, с обветренным добрым лицом.

– А что это тут у вас?

– Благотворительная распродажа! Мы продаем одежду, а деньги переводим на помощь девочке, больной ДЦП.

Она медленно идет вдоль рейлов, щупая футболки и платья.

– У нас кофе бесплатный, – вспоминаю я. – Хотите?

– Нет-нет, не нужно. Это же секонд-хенд?

Разумеется. По одежде видно. И все равно мне кажется, что я выношу своему товару приговор.

– Да, но… Одна вещь – один владелец. – Откуда эта дурацкая формулировка? Я ведь даже не проверяла. – Некоторые вообще новые, вот, например… Футболочки. Из московских бутиков.

Лицо пылает. Надеюсь, под тональным кремом это не слишком заметно.

– А в какую цену?

– Триста рублей, – говорю я, уже не вникая в то, что именно оцениваю. Очевидно, что ей ничего не понравилось.

– Возьму две. Это и… – Она показывает не глядя. – Это. Просто чтобы помочь ребенку.

Она отдает мне деньги, и, когда я укладываю в пакет две свои футболки, которые собиралась выставить за пятьсот, появляется Вика. Я прощаюсь с покупательницей. Чувствую себя при этом так, словно меня переехал трамвай, но это первая продажа. «Продала две футболки!!» – отчитываюсь я Маше в телеграме. В ответ прилетает: «У меня еще двое заблудившихся». Как здорово, что она у меня есть.

– Продажи отличные! – жизнерадостно вру я Вике, которая тихонько сидит на подоконнике, мнет подушку и ни на что не смотрит. Впрочем, теперь она смотрит на меня, и это половина победы.

– Помнишь, о чем я тебе говорила?

Я присаживаюсь рядом – чувствую, что для нее это важно.

– Если что, все осталось между нами. Я обещала.

– Я тебе верю. – Снова терзает уголок подушки и прижимает ее к груди, вся, как эта подушка, стиснутая и сжатая. – Дело не в нас.

– Вик, Джон – ничтожество. Слабак и позер, ничего из себя не представляющий. Ты стоишь большего. Ты красивая, чувственная, совершенно потрясающая. Почему ты так низко себя ценишь?

Не может смотреть на меня, отворачивается к окну. Я глажу ее по обтянутой джинсами коленке:

– Кто внушил тебе, что ты так мало стоишь?

– Катя покончила с собой из-за него.

– Подожди. – Я потираю виски. Стефа, коляска, скверик, непреодолимый пешеходный переход. Илья, жующий макароны. – Откуда ты это знаешь?

– Она мне написала тем утром. Типа, смерть – это единственное, что она может выбрать сама.

Моя ладонь все еще согревает ее коленку.

– Катин отец был против Джона, да?

– Он был против всех парней. А если бы узнал, что она ложится на… – проговаривается Вика и сама себя обрывает. Смотрит на меня с плохо скрываемой паникой: как много я знаю?

– Все в порядке. Стефа рассказала, как происходит эта ваша «магия». Продолжай.

– …Он бы ее убил. И поэтому она меняла внешность. Надевала парик. Это Джон его принес. Она не хотела, чтобы кто-то случайно увидел ее и узнал.

– Тогда откуда ты…

– Я нашла парик в гараже. Катя вернулась за ним и попалась. Я, честно, офигела, когда ее увидела, она же у нас принцесса, папочкина девочка, вся такая из себя. Она пожелала, чтобы ее батя перестал ходить на собрания Терпигорева, но он чуть не умер тогда. Его сбила машина, и он до утра пролежал на обочине, весь переломался – не до собраний. Катя испугалась очень. Как будто она это сделала, понимаешь? И с Джоном у нее ничего не клеилось. Говорит, не могу так больше, выпилюсь.

– Ты веришь в магию?

– Верю, – говорит Вика, а у самой глаза круглые, и я понимаю, что действительно верит, вот же он им всем мозги запудрил. – Я про мать уже говорила, а когда сработало, тоже его себе загадала. И Стаська. И теперь вся эта хуйня происходит, он и с ней, и со мной, но я так больше не могу.

– Так и не продолжай. – Мне отчаянно хочется привести ее в чувство, заставить посмотреть по сторонам – на подушки, подоконник, забавных домовых за окном. На меня и собственное отражение в зеркале. – Выйди из этих отношений. Перестань быть третьей лишней. Пожелай разлюбить его, блин, если вы и правда такие всемогущие колдуны. Тебе не нужна никакая… – Я изображаю пальцами кавычки. – …магия, чтобы изменить свое будущее, Вик. Да и настоящее тоже.

– Спасибо. – Она смахивает с ресниц слезы. – Но желания нельзя отменять…

– Привет! Это здесь ярмарка?

Теперь мне зябко. От подоконника, на котором сидит Вика, тянет холодом. Девчонки выбирают несколько платьев и уходят примерять их в туалет, а я достаю из рукава куртки длинный шарф и закутываюсь в него. Входной колокольчик снова предупреждает о гостях. «А что тут такое?» – «Благотворительная распродажа, мы…» – «Ох, а я думала, наконец-то аптеку открыли». Я упаковываю то, что подошло, тысяча рублей пополняет конверт для Яны, спасибо, пока-пока, возвращаю на вешалки остальное, и тут наконец появляется помятый Савва – все это время он дрых в подсобке размером с переноску для кота. Потирая поясницу, Савва включает кондиционер на обогрев и варит себе кофе.

– Спасибо, что все здесь украсил.

– Про аптеку уже спрашивали?

– Ха-ха, – говорю я.

– Ха-ха, – подтверждает он.

«Я замерзла. И есть хочу», – жалуется Маша. Савва, у которого вроде нет с ней телепатической связи, предлагает заказать пиццу.

За всем этим я даже не замечаю, как уходит Вика.

К двенадцати распродажа редеет, и я убираю один рейл. Задумка Саввы с шариками оказалась гениальной – про аптеку нас спрашивают постоянно, однако, кроме недовольных местных бабушек, находятся случайные люди, которым ничего не нужно, но они все равно покупают сережки или значки. Перед обедом к нам присоединяется Маша. Мы по очереди едим пиццу в подсобке. Секретарь из колледжа – та самая, что расспрашивала меня про Яну, – долго примеряет одно из моих платьев – серое, вязаное, оно сидит так, словно было на нее сшито. Я пересчитываю деньги: почти три тысячи, какой-то мужчина выпивает две чашки кофе и оставляет на стойке тысячную купюру. Просто так. Ни за что.

– Ле-етим в Бразилию[21]21
  Цитата из песни «Бразилия» группы «Обе две».


[Закрыть], – напевает Маша. Она сидит, уткнувшись в компьютер. А я на каждый звоночек подпрыгиваю с дежурным ответом, что нет, здесь не аптека.

Маша пишет хоррор-рассказы. Дома у нее два младших брата-близнеца, поэтому при любой возможности она сбегает в «Печатную». Эти рассказы она выкладывает потом самиздатом, но куда и под каким именем – не признаётся. Пока Маша бешено стучит по клавишам, кажется, что у нее в глазах пламя, на нее даже смотреть страшно. После колледжа она, конечно, хочет уехать в столицу. Уехала бы раньше, если бы не братья. Забирать их из детского сада успевает только она.

– Ты счастлива?

Я поднимаю голову от телефона. В Машиных глазах еще вспыхивают искорки недавнего огня.

– Все ведь получилось, – поясняет она. – Или ты иначе себе это представляла?

– Нет, я…

Я просто отвыкла от «все получилось». Не помню, каково это, когда что-то делаешь и получаешь результат, который восполняет твои затраты. Сил, эмоций, времени, даже денег. Кажется, это называется «достойный». В последнее время вся моя деятельность больше напоминала болото. Только выдернешь ногу, увязшую по щиколотку, и поставишь ее туда, где наверняка должна быть опора, – тут же провалишься в топь по самый пояс. И теперь я боюсь радоваться. Встаю, улыбаюсь людям, заворачиваю покупки, забираю деньги, расправляю купюры и укладываю их в пухлый конверт. Баюкаю внутри маленький теплый комок, но даже мысленно к нему не обращаюсь. «Ура!» – и я проснусь в своей комнате, а вещи окажутся заперты в гараже. «Мы молодцы!» – и вся наша выручка превратится в резаную бумагу. «Победа!» – лучше вообще не представлять.

– Я очень вам благодарна. Тебе и Савве. Очень.

– Окс, – соглашается Маша и с хрустом потягивается. Щурится на экран сквозь круглые очки со стеклами без диоптрий. – Уже шесть. Мы до скольких здесь?

– До шести…

– Ура! – Савва открывает бутылку шампанского. Хлопок пробки похож на выстрел, а Савва продолжает совершать ошибку за ошибкой: – Мы молодцы! Победа! Майя, сколько там?

– Почти семь тысяч.

Загадочно улыбаясь, он достает из заднего кармана что-то свернутое в трубочку и припечатывает ладонь к столу.

– Восемь.

– Девять, – подхватывает Маша, повторяя его жест.

– Десять, – всхлипываю я и роюсь в сумке, но все двоится. Я шмыгаю носом и не могу перестать, особенно теперь, когда они обнимают меня с обеих сторон, двое ставших какими-то очень моими людей – могла ли я вообразить вас, когда ехала сюда и когда морщилась по пути с вокзала от окружающего меня убожества? Забавно, но мутная магия Джона сработала, хоть он и пытался этому помешать.

– Давай соберем все, что осталось, – предлагает Маша. – Здесь не так много – могу отвезти в переработку. И… Я заберу себе один рейл, ладно?

– Я бы тоже один взяла. На память.

Так, прихлебывая шампанское, – Савва за рулем, поэтому подносит к нашим бокалам стакан с соком, – мы понемногу приводим «Печатную» в прежний вид. Первым делом Савва затаскивает в подсобку арку из воздушных шаров. «А как же аптека?» – кричит ему Маша, от усталости мы ухохатываемся истерично и даже пьяно, именно тем смехом, который не сулит ничего хорошего. Продолжаем посмеиваться даже на улице, стоя под окнами первого этажа, забранными в решетку в форме солнца с лучиками. Пока Маша пробует мой айкос, Савва перетаскивает в пикап рейлы. Оставшиеся вещи – всего один пакет – я держу в руках.