Текст книги "Морфология загадки"

9. Хампти Дампти и морфология подлинной загадки

Морфологическую сложность подлинной загадки Петш рассматривает в рамках стилистики, лингвистической дисциплины, в которой в конце XIX века разрабатывались мысли, предшествовавшие лингвистической поэтике ХХ века. Самые отличительные, бросающиеся в глаза стилистические особенности народной загадки, по Петшу, это краткость и слаженность, а определяющей особенностью является ее функциональная структура, артикулированная в этой лаконичной форме. Петш сосредоточивает свое внимание не на всей загадке как вопросно-ответном тексте, а на описании. В рамках вопроса он отделяет описание загадываемого предмета от риторических элементов, относящихся к вопрошанию. Описание загадываемого предмета он выделяет как главную часть загадки. Вот как он его характеризует:

Эти описания, лишь иногда выраженные в полных предложениях, а часто в неполных, но зато имеющих либо изобразительный характер, ориентированный на создание образа, либо характер эхоподобного звукового отражения, образуют собственно ядро, главную часть всей загадки. Без этого загадка либо невозможна, либо представляет собой “неподлинную” (“unwirklich”). (Там же: 48–49)

На этом пути Петш различает в описательной части, которую обычно называют вопросом, ядро и обрамление. Обрамление отличается лингвистически своим формульным характером. Оно состоит из вводной и заключительной формул, задача которых привлечь внимание адресата загадки, активировать некоторое напряжение внимания указанием на предстоящие трудности, а также на ожидающую в случае успеха награду, и раздразнить испытуемого «ожиданием, что он провалится», тем самым побуждая его к разгадыванию (там же: 49). Можно добавить более позднюю мысль Бронислава Малиновского, введенную Романом Якобсоном в лингвистику, что такое обрамление взывает к некоторой солидарности участников коммуникации; эта роль получила название фатической функции речи. Обрамление легко распознается. Оно слабо выражено в русской загадке, хотя и тут изредка встречается, например: Загануть ли те загадку…? (С570), отчетливее в английской: Riddle me, riddle, в аргентинской: Maravilla, maravilla, в брауншвейгской вводная формула может быть: Ra, ra, wat is dat? Обрамление часто выглядит как довольно позднее обретение, но, возможно, это эхо или закрепление памяти исчезающих ритуальных условий, непременных в прошлом. Вводный компонент обрамления может быть представлен формулой места, например, брауншвейгская загадка нередко начинается версией фразы Hinter ûsen Hûse (За нашим домом). Такая формула распознаваема именно как клишированное введение, не имеющее другой необходимой смысловой функции.

Главное достижение Петша – экспликация структуры ядра подлинной загадки. Он характеризует эту структуру в целом как сочетание стилистически разнородных форм обозначения: 1) непрямого называния предмета, 2) его описания и 3) еще одного элемента описания, который вносит черту, несовместимую с предшествующим о писанием. Последний компонент ядра создает дополнительное затруднение в разгадывание загадки, и без того затрудненное косвенностью первого и разнородностью первого и второго. Третий компонент Петш назвал тормозящим (там же: 49). Вот пример:

 
Hinter ûsen Hûse
Ploiget vadder Krûse
Ône plaug und ône rad.
Râe mâl tau wat is dat?
– Maulwurf

[Позади нашего дома
пашет папаша Краузе
Без плуга и без колеса.
Разгадай-ка такие чудеса.
– Крот.]
 

(Андре 1896: 354)

Hinter ûsen Hûse (Позади нашего дома) и Râe mâl tau wat is dat? (Разгадай-ка, что это такое?) – обрамляющие формулы. Vadder Krûse (папаша Краузе) – называющий компонент ядра, но называющий непрямо. Ploiget (пашет) – описывающий компонент. И Ône plaug und ône rad (без плуга и без колеса) – дополнительный описательный компонент, вступающий в противоречие с предыдущим и тормозящий разгадывание.

Таким образом, полная структура вопроса/описания загадки состоит из пяти компонентов:

(1) вводный обрамляющий компонент (einführendes Rahmenelement),

(2) компонент ядра, косвенно называющий, или представляющий, загаданный предмет (benennendes Kernelelement),

(3) описывающий компонент ядра (beschreibendes Kernelelement),

(4) тормозящий компонент (hemmendes Element),

(5) заключительный обрамляющий компонент (abschliessendes Rahmenelement).

Подлинная загадка без ущерба может состоять менее, чем из пяти компонентов. Поэтому Петш предлагает двойное структурное определение загадки: полное и достаточное. Полная загадка состоит из пяти компонентов, но обязательны для того, чтобы загадка оставалась полноценной, только два: (2) косвенно называющий и (3) описывающий. Тормозящий компонент ядра (4) и обрамляющие (1) и (5) не обязательны; каждый из них в отдельности, вне связи с другими, может присутствовать или отсутствовать. Для вышеприведенной загадки о кроте достаточно одной фразы: Ploiget vadder Krûse (пашет папаша Краузе), – чтобы быть загадкой. Загадку, в которой присутствуют все пять компонентов, Петш называет нормальной (das Normalrätsel – в смысле задающая норму) и признает ее редкой.

Анализ Петша содержит ряд сильных сторон. Прежде всего он выделил подлинную загадку и дал артикулированное структурное представление о ней. Структура представлена как функциональная организация стилистически разнородных компонентов. Иначе говоря, Петш в своем анализе интегрировал стилистические, функциональные и структурные аспекты текста загадки, точнее – текста ее вопроса/описания (оставив в стороне ответ/решение). Освободившись от диктата вопросно-ответной формы, Петш сделал шаг, оказавшийся чрезвычайно плодотворным для дальнейшей истории изучения загадки. Его мысль о существовании полной и неполных форм подлинной загадки пошла у него по крайне формальному пути, но в будущем такое различие получит глубину.

Недостаток работы Петша – допущение, что загадка предназначена для индивидуального разгадывания; и такое понимание функции наложило сильный отпечаток на понимании морфологии. Но это допущение он разделяет со всей филологической школой, и оно послужило, хоть и ограничивающим, но на первых порах полезным инструментом. Его представление о морфологии загадки положило начало плодотворному пути исследования. Положительный итог петшева анализа можно подвести таким образом: Подлинная народная загадка, в противоположность смежным формам энигматики, отмечена стилистической компактностью, плотной упаковкой стилистически разнородных компонентов описания, так что эта разнородность, а с ней и смысловая противоречивость описания, оказываются скрытыми.

Отмеченная таким образом характеристика загадки представляет собой разработку аристотелева ее определения. Афинский философ указал на логическую противоречивость загадочного описания; немецкий филолог перевел характеристику в более осязаемый план стилистики – он усмотрел лингвистически определимые характеристики разнородности средств описания и в соответствующих терминах охарактеризовал компонентную структуру загадки. Переход Петша в лингвистический план – это начало структурного, или морфологического, изучения загадки в фольклористике нового времени. И все же мы все еще находимся в преддверии собственно структурного описания, поскольку оно у Петша не вполне удовлетворительно – стилистическая неоднородность описания разошлась у него с инконгруэнтностью, которой отведено отдельное и второстепенное место (компонент 4). Классическое структурное описание загадки дал другой исследователь.

Следующий шаг в исследовании структуры загадки сделал через полстолетия американский фольклорист Арчер Тэйлор в работах 1943, 1949 и 1951 годов. Движимый тем же интуитивным знанием, что народная загадка должна быть отличаема от всех остальных жанров энигматики и вместе с тем не всегда равна сама себе, он вслед за Петшем сделал центром своего внимания категорию подлинной загадки (true riddle).[16]16
  The true riddle Тэйлора, по всей вероятности, перевод das wirkliche Rätsel Петша.


[Закрыть] Тэйлор отличает подлинную загадку, с одной стороны, от ложной, которую он представил такими категориями энигматики, как: шееспасительная загадка, арифметическая головоломка, хитроумный ответ и литературная загадка. Особое внимание он уделяет последней, потому что она иногда ставится в один ряд с народной. И он указывает на ее принципиальное отличие от народной: многословность, отсутствие определенной структуры и определенного функционального места в жизни. С другой стороны, он отличает в области народной загадки подлинную и уделяет внимание только ей. Приступая к структурному анализу подлинной загадки, он, вслед за Петшем, выделяет в ней обрамляющий компонент и ядро, но при этом разбирает ядро иначе.

Отметив, как и Петш, что решающим фактором в функциональном построении загадки является несоответствие внутри загадочного описания/вопроса, из чего проистекает затруднение для разгадывания, Тэйлор описывает это несоответствие как результат определенного рода дихотомии в тексте ядра. Если Петш различал три стилистически разнородных компонента в ядре, то Тэйлор различает только два, причем не просто разнородных, но и противоречивых, резко контрастных. Различает он их по иному принципу, чем Петш. Затруднение в разгадывании, по Тэйлору, возникает благодаря тому, что первый компонент имеет метафорический характер, а второй – буквальный (Тэйлор 1943: 130). Загадочное описание обладает способностью сбивать с толку потому, что метафорическое и буквальное описания сливаются в неразличимое с поверхности единство; оно закамуфлировано строем фразы. Разгадывающий загадку сталкивается в общем с иносказанием и принимает его за метафору; но на деле это не вполне метафора, или, быть может, – более, чем метафора, образование, которое позирует в качестве метафоры.

Тэйлор иллюстрирует свой анализ на материале популярной загадки:

 
Humpty Dumpty sat on a wall,
Humpty Dumpty had a great fall,
And all king’s horses and all king’s men
Can’t put Humpty Dumpty together again.
(Egg)

Хампти Дампти на забор взгромоздился,
Хампти Дампти упал и разбился,
И все королевские кони, и вся королевская рать
Не могут обратно Хампти Дампти собрать.
(Яйцо)
 

Имя Хампти Дампти несет в себе фигуративный заряд: humpty восходит к значениям «куча, бугор», и означает «комок, выпуклость, бугор, верблюжий горб»; и dump имеет в своем более широком смысловом репертуаре значения «куча, масса». Суффикс же —ty означает носителя соответствующих качеств; так что персонаж по имени Хампти Дампти предстает как метафора некоторой пухлой фигуры. Между тем высказывание о королевских конях и королевской рати имеет вполне буквальный смысл: речь идет о предмете, который, разбившись, в самом деле не может быть собран ни королевской ратью, ни с помощью лучших коней. Тэйлор заключает: «…это сбивает с толку слушателя, вознамерившегося установить предмет, описанный противоречивым образом» (там же).

Тэйлорово структурное определение загадки отчетливее того, которое предложил Петш. По Тэйлору, Папаша Краузе пашет – в целом, без более дробного, как у Петша, разделения на части – представляет собой метафорическое описание крота и его действий, а Без плуга и без колеса – должно быть понято в буквальном смысле (чего Петш не распознал). Таким образом, структурный анализ загадки у Тэйлора яснее и лингвистически последовательней. Он представляет загадку как высказывание особой, вполне определенной и опознаваемо специфической структуры, подчиненной четко определенной задаче. В отличие от Аристотеля, Тэйлор вводит невозможность не как референциальное свойство компонента, а в качестве внутреннего, реляционного, структурно-функционального свойства – невозможности соединения стилистически разнородных компонентов.

Итак, Тэйлор, следуя за Аристотелем и Петшем, предлагает модификацию, которая артикулирует представление о структуре загадки более точно и компактно. Аристотелева пара коррелятивных понятий, впервые схватившая структурную особенность загадки, – существующее и невозможное – относятся к способности спекулятивного мышления и далека от лингвистической реальности. Петшево представление о косвенно называющем и описывающем компонентах загадки переводит эту же перспективу в стилистические и функциональные термины, а с добавлением тормозящего компонента имеет смешанный и нечеткий характер в отношении к функции. Тэйлорова формула артикулирована в последовательной лингвистической терминологии и отличается структурной четкостью: народная загадка представляет собой фигуративное (метафорическое) высказывание в слиянии с буквальным. Конфликт создается сочетанием двух разнородных модальностей высказывания, мысли и восприятия. Эффект опирается на скрытость этой разнородности, на незаметность сдвига от одной модальности к другой, на том, что форма высказывания камуфлирует эту разнородность.

Следуя за Тэйлором, мы можем сформулировать следующий тезис:

(e) Инконгруэнтность, внутренняя конфликтность загадочного описания заключается в том, что в нем соединены фигуративное и буквальное описание загаданного предмета, причем неприметный, бесшовный способ соединения сбивает с толку.

Это положение можно назвать принципом Тэйлора.

В дальнейшем, когда бы у нас ни зашла речь о метафоре или метафоричности загадочного описания, следует иметь в виду, что это условность, дань аристотелевой традиции. В строгом смысле метафора составляет лишь часть загадочного описания, но оно и в целом выдает себя за метафору. Загадочное описание в целом функционирует как особого рода фигура речи – оно иносказательно представляет тот предмет, который должен быть назван в разгадке, и в некотором широком смысле может пользоваться названием метафоры. Сообщение о Хампти Дампти в целом, со всеми своими деталями, замещает понятие яйца. По отношению к загаданному предмету образ описания в целом разыгрывает роль метафоры, хотя это странная, деформированная, с одной стороны – недостаточная, с другой – избыточная, так сказать, неклассическая метафора. Словом, говоря о метафоре в контексте загадки, мы употребляем это понятие в особом смысле, какого она не имеет больше нигде. Уже осознание этого обстоятельства должно указать нам на то, что загадка представляет собой особую реальность, требующую специально ей соответствующих путей мышления.[17]17
  Но может быть вся культурная реальность состоит из таких своеродных областей, каждая из которых при ближайшем рассмотрении требует особого подхода, который нельзя переносить из одной в другую, так что, пользуясь общеизвестными понятиями, нельзя рассчитывать на их известные свойства?


[Закрыть]

10. Подлинная загадка и ее окрестности. Что одному кажется сумбуром, то другому может звучать музыкой

Одно дело, когда аристотелево определение загадки не увязывается с ее эмпирической картиной, полученной в XIX веке. В этом можно заподозрить нестыковку взглядов из двух разных эпох. Но вот обратившись к «Английской загадке из устной традиции» Арчера Тэйлора (Тэйлор 1951), мы оказываемся перед новым, более обостренным вариантом уже знакомой нам ситуации: большая часть приведенных в собрании Тэйлора образцов не согласуется с морфологическим определением загадки у самого Тэйлора. Множество из его загадок куда как проще. Например: T1100. In this world it’s a mountain, and upon this mountain it’s a grass piece. – A man’s head (В этом мире горка, а на горке травка. – Человеческая голова). Эта загадка состоит из двух смежных метафор – таковы и горка и травка, – а буквального высказывания в ней вовсе нет; нет в ней и несовместимости частей описания. Или вот другая: T451a. Round the fields all day, / Sits on the table all night. – Milk (Весь день в полях, / Всю ночь на полке). Эта загадка состоит из одних буквальных описаний. Можно ли эти две отнести к жанру народной загадки, если они не отвечают его морфологическим характеристикам? Выбора нет, потому что они записаны в одном ряду с подлинными загадками, функционируют в тех же обстоятельствах и входят в ряды родственных загадок. Так, первая из них (Т1100) находится в родстве с загадкой, вполне отвечающей морфологическому определению Тэйлора: T3. What has head, / But no hair? – Pin (Что имеет голов[к]у, / Но не имеет волос? – Булавка). А вторая (Т451a) представляет собой усеченный вариант полноценной в смысле Тэйлора загадки: T451. What goes all over the hillsides during the day and sits on the shelf at night. – Milk (Что ходит по холмам в течение дня и народится на полке ночью. – Молоко).

Так и должно быть. Морфологические экспликации загадки у Петша и Тэйлора шли по следам Аристотеля, чье представление, как мы знаем, не стыкуется с опытной картиной жанра; и точно так же не стыкуется с последней и представление о подлинной загадке. Тэйлор был первым, кто осознал это обстоятельство и определял народную загадку двумя разными способами, с двух разных сторон: извне, в отличие от других жанров энигматики, и изнутри, в качестве образцового вида загадки. Области этих описаний не совпадают. Отграничив народную загадку от ложной и литературной, Тэйлор получает область гораздо более широкую, чем та, которая описывается его структурным определением. Его собрание охватывает все, что входит в родовое единство устной традиции под названием загадки, вне зависимости от структурного определения подлинной загадки. Если это положение дел выглядит как противоречие, то это именно то противоречие, которое морфологически характеризует область народной загадки. Область подлинной загадки в строгом смысле не совпадает с областью народной загадки, составляющей полную устную традицию, – последняя гораздо обширнее. Тем не менее Тэйлор определяет жанр народной загадки с помощью загадки подлинного вида. И правильно поступает. Формально-логически тут противоречие, но формальная логика не может быть судьей пред лицом образований, не подчиненных ей. Но и отмахнуться от формальной логики нельзя: она верно указывает на противоречие между двумя тэйлоровыми определениями народной загадки, не имея силы отменить достоверность каждой. Оба определения достоверны, поскольку формулируют два комплементарных подхода. Тэйлор прибегает к двум подходам, поскольку ни один из них сам по себе не достаточен. В этом удача Тэйлора. Дается это ему не гладко. Через несколько лет после того, как он дал структурное определение подлинной загадки в качестве ориентира, определяющего жанр народной загадки (1943), в предисловии к своему собранию (1951) он пишет: «Собрание включает только подлинные загадки. Таковые представляют собой описания предметов в терминах, предназначенных подсказать нечто совершенно иное» (Тэйлор 1951: 1). Это определение размывает собственную тэйлорову структурную характеристику подлинной загадки, чтобы позволить расширенный охват предмета. Перед лицом его обширного собрания Тэйлору нужно было менее обязующее определение. Нам же следует обнажить зияние, только тогда мы сможем разобраться в сути дела.

Мы должны как можно лучше разобраться в двойственности, перед которой мы находимся, потому что сама природа народной загадки сказывается в том, что загадка выглядит по-разному, будучи рассмотрена теоретически и эмпирически, на полнозначных своих образцах и в качестве зарегистрированного реального корпуса текстов. Необходимы оба подхода. Совместно они могут быть поняты как взаимно дополняющие, комплементарные.

Понятие комплементарности в данном случае нельзя смешивать со знаменитым близнецом, который прославился, будучи положен в основу квантовой механики. В квантовой механике двойственность, представляемая комплементарностью, радикально непримирима. Она означает, что в одно и то же время мы можем получить набор данных о субатомном объекте либо в качестве волны, либо в качестве частицы, – в этих случаях имеют место два модуса наблюдения, которые не соединимы, то есть не осуществимы одновременно. Иначе говоря, принцип комплементарности в квантовой механике выражается в дизъюнктивной логике, формула которой: или / или. Наоборот, комплементарность двух подходов к загадке связана конъюнктивной логикой – загадку следует рассматривать с обеих точек зрения, и следует найти перспективу, в которой они одновременно необходимы; ее формула: и / и. Именно к построению такой единой перспективы, в которой каждая из двух точек зрения найдет свое некомпрометируемое место, мы и будем стремиться. Комплементарность в данном случае означает взаимную необходимость двух точек зрения – принципиально, модально различных. Соотношение взаимно дополнительных точек зрения в этом случае можно метафорически описать как бифокальную установку зрения: микроскопическую и телескопическую. Микроскопическая установка глаза поймает совершенную идею загадки в ее детальной и сложной внутренней структуре; телескопическая установка столкнется с обширным пространством разнообразных явлений, ярких и бледных, составляющих единое поле родственных феноменов. Задача заключается в обретении установки зрения, способной совместить оба фокуса одновременно – как бы настроив один глаз на один лад, а другой на другой лад.

Многократно переходя в этом исследовании от одной точки зрения к другой, мы по сути уже подготовили такую объединяющую перспективу. Нам остается сформулировать ее как можно отчетливее.

Важнейшее условие эмпирического подхода к загадке заключается в том, что ни одно собрание народных загадок из устной традиции не может исключить из своего состава большого количества образцов, которые не согласуются со структурным представлением о полноценной загадке. Полноценная загадка, экспликацию которой выработала филологическая традиция в по исках подлинной загадки, всегда, в любом корпусе записанных в полевых условиях загадок находится в сопровождении слабых ее подобий, не дотягивающих до нее по своей структуре, тем не менее родственных ей либо по используемым мотивам, либо по парадигме. Попытка отделить полноценную загадку от родственных ей ущербных образцов приведет только к искаженному представлению о народной загадке, которая имеет родовой, множественный характер. Нет сомнения, представительным видом жанра является именно структурно полнозначная загадка, но традицию представляет вся полнота форм. Если попытаться провести границу между полнозначной и ущербной загадкой и разнести образцы по обе ее стороны, то окажется, что близкородственные загадки попадут по разные стороны, что вряд ли имеет смысл с точки зрения определения жанра. Например,

С52. Кум с кумой водятся, / А близко не сходятся. – Пол и потолок.

С52 м. Таня да Маня / Свидятся – не обнимутся. – Пол и потолок.

В первой загадке все, как положено: первая часть метафорическая, а вторая – буквальная. А в варианте обе части описания метафорические.

А вот другая пара:

С68а. Днем висит, болтается, / К ночи в норку собирается. – Болт.

С68. Висит, болтатся, / К ночи в дырочку спущатся. – Болт.

Родство здесь очень близкое, все различие в выражениях: в норку / в дырочку, но первый вариант состоит из буквального и метафорического описаний, а второй из двух буквальных.

Приведу и англоязычный пример:

Т262. Something runs but has no legs. – Clock (Нечто бежит [идет], а ног нет. – Часы).

Т264b. Bloodless and boneless, / And goes to the fell footless. – Snail (Бескровно и бескостно, И ходит на болото без ног. – Улитка).

Первая из этих загадок включает и метафорическое описание (Something runs / Нечто бежит) и буквальное (has no legs / ног нет). Это структурно полноценная, подлинная загадка. Вторая же состоит из двух буквальных описаний. Это упрощенная загадка, ущербный экземпляр. Как и первая она дает образ передвижения без ног. Обе построены на сходных мотивах: runs / goes, has no legs / footless, – поэтому их следует считать генетически родственными. Морфологическая характеристика и морфологическое различие здесь не являются решающими для решения вопроса об отнесении их к жанру народной загадки.

Таким образом, в деле определения народной загадки мы вынуждены прибегать к двум различным критериям, но непременно взятым в паре: генетическому родству и морфологической норме. Генетическое родство превалирует в деле отнесения к жанру, но морфологическая характеристика решает определение самого жанра. Только структурно полнозначная подлинная загадка отличает наш жанр от всех других жанров энигматики. Но область народной загадки из устной традиции включает как морфологически совершенные загадки, так и все множество ее несовершенных разновидностей, при условии, что последние состоят в генетическом родстве с первыми. В таких условиях в область народной загадки входят совсем примитивные образцы, никакой структурной сложностью не обладающие. Например, С65. Вокруг избушки / Все поползушки. – Ставни; С221. Что в избе за баса. – Образа; С575. Пузан съел мохрушку. – Веретено.

Обратившись к собранию Тэйлора, можно разглядеть некоторую закономерность в наборе видов народной загадки. Предлагаю отнюдь не исчерпывающую, но достаточно представительную картину морфологического разнообразия видов. Для примера возьмем загадку, построенную на описании странного движущегося объекта, и проследим ее вариации.

1. Начнем с морфологически совершенного образца, основанного на комбинации фигуративного и буквального описаний: Dere is somet’in runs day an’ night an’ never runs up. – River (Есть нечто, что бежит день и ночь, да никогда не прибежит [или: не бежит вверх]; Т143). Здесь четко сопоставлены метафора (бежит) и буквальное утверждение (не прибежит).

2. Несколько далее в том же собрании находим странный движущийся объект, описанный с помощью двух стилистически однородных фигуративных характеристик: Goes all around the house / And peeps in at the keyhole. – Wind (Ходит вокруг дома и заглядывает в замочную скважину. – Ветер; Т195). И goes (ходит), и peeps (заглядывает) здесь употреблены в метафорическом смысле. Здесь имеют место два метафорических описания. Загадка упрощена: в ней нет нестыковки двух частей описания.

3. Еще несколько дальше находим односоставное метафорическое описание без всяких дальнейших осложнений, которое все же обнаруживает свое родство с исходной парадигмой странного движущегося предмета: There is something dragging white guts all day. – Needle wid a t’read (Есть нечто, влачащее [за собой] белые кишки весь день. – Иголка с ниткой. T205e).

4. Несколько более отдаленное родство представляет собой псевдометафорическое описание: Something goes through the keyhole / Where nothing else can go through. – Key (Нечто проходит в замочную скважину, где больше ничего не пройдет. – Ключ; T197). Нехитрое описание представляется загадочным только при условии, что разгадывающий хоть на мгновение принимает его за метафорическое, тогда как оно буквальное. Двучленность описания способствует розыгрышу. Такая загадка могла родиться только в условиях хорошего понимания того, как загадка устроена, – она обыгрывает полноценную установку, рассчитывает на нее и обманывает ее. Но формально-морфологически эта загадка упрощена.

5. Предположительно фигуративное описание может балансировать между буквальным и метафорическим: What goes through the wood / And never touches a limb? – Voice (Что проходит сквозь лес и никогда не затронет ветки? – Голос; T152b). Голос и в самом деле проходит расстояния, но буквальность этого выражения представляет собой стертую в частом употреблении метафору. Язык вообще изобилует стертыми метафорами, которые как таковые уже не воспринимаются; поэтическое высказывание может оживить метафорический потенциал.

6. Две буквальные характеристики могут образовать хорошую загадку, если они поданы так, что представляются несовместимыми, хотя бы на первый взгляд: Something movin’ without a leg. – Snail (Нечто движется без ног. – Улитка; T261). Обе характеристики – movin’ (движется) и without a leg (без ног) – описывают улитку буквально, но движение и движение без ног поданы как несовместимые – так они выглядят на мгновение, достаточное, чтобы озадачить, на фоне ожидания, подготовленного подлинной загадкой.

7. Даже единичное буквальное описание может выглядеть загадочным, если его единственный мотив формально раздваивается так, что выглядит двучастным и описывает нечто, как может показаться, противоречивым образом: What goes up an’ never goes down? – Smoke (Что восходит и никогда не спускается? – Дым; T141). Загадочность этого вопроса зиждется на ассоциации идей восхождения и нисхождения, привычной, но не необходимой, запечатленной в обиходном выражении goes up and down ; ассоциация поддержана в данном случае присущим загадке ожиданием противоречия.

Только первый из приведенных образцов описания странного движущегося предмета отвечает морфологии подлинной загадки по Тэйлору, все остальные являют различные пути упрощения. Приведенные примеры выстраиваются в некоторый обозримый набор вариантов: 1. двучлен, состоящий из фигуративного и буквального компонентов описания; 2. двучлен, состоящий из двух фигуративных определений; 3. фигуративный одночлен; 4. двучлен, состоящий из двух буквальных компонентов; 5. двучлен, в котором из двух более или менее буквальных компонентов один все же балансирует между метафорическим и буквальным значением; 6. двучлен, в котором два буквальные компонента на мгновение выглядят как противоречивые; 7. одночлен (описание основано на одном мотиве), в котором о писание единственного мотива раздваивается мнимо противоречивым образом.

Заметим, что этот набор вариантов не того типа, к которому привыкла гиперструктуралистская редуктивная мысль – он не имеет инварианта: есть архетип от которого варианты отклоняются любым возможным путем упрощения. Они модифицируют исходную парадигму, сохраняя количество членов или редуцируя его к одному и варьируя фигуративность или буквальность членов в любом сочетании. Но исходная парадигма не является общим знаменателем для остальных форм – она больше любой из них. Чисто формального наблюдения здесь вообще не достаточно. Как бы парадигма ни была искажена, она все же должна как бы просвечивать сквозь искаженную форму. Исходная форма присутствует как фон ожидания в каждом случае, так что в функцию каждого смещенного варианта входит вызов этого фона, позволяющий мимикрию под него.

Тэйлор сознавал трудность своей задачи:

Трудно выстроить какое-либо распределение [загадок], еще труднее быть последовательным. Загадки Англии и англоязычных стран демонстрируют угасание знакомства с жанром и, соответственно, не всегда являют понимание ее техники. С утратой способности видеть подлинную природу загадочных сравнений и риторических приемов стали появляться сдвинутые и испорченные типы. Я обычно помещаю дефектные и испорченные версии наряду с лучшими образцами парадигмы, даже если вырождение зашло так далеко, что затемняет основные характеристики. (Тэйлор 1951: 4)

Должно быть все же, Тэйлор несколько упрощенно понял морфологическое разнообразие народной загадки. Варьирование и вообще относится к фундаментальным аспектам существования фольклора; в процессе варьирования формальные сбои неизбежны, ибо воспроизведение текстов в устной традиции происходит не по правилам, а на интуитивной основе; носители фольклора творят кто во что горазд, и сбои могут быть даже признаком энергично действующей традиции. Как только что показал наш анализ, причиной этого разнообразия является не только, как думал Тэйлор, вырождение понимания подлинной загадки, но и возможность игры на привычно сопутствующем ей ожидании. То есть не следует характер загадки полностью отождествлять со структурой как формой: функциональная интенция, или ожидание, составляет ее необходимый аспект. Тем не менее, разрастание формально упрощенных видов, действительно, должно было привести к ослаблению чувства ценности подлинной загадки и, соответственно, к вырождению традиции. В развитии форм загадки следует различать два противоположных фактора: обострение чувства внутренней формы загадки, так что и намека на ее структуру достаточно для полноценного функционирования, и ослабление понимания внутренней формы загадки, ведущее к вырождению. В общем же и целом, размножение упрощенных форм несомненно ведет к вырождению загадки и определяет общую историческую тенденцию ее развития.