Текст книги "Непобежденный"

– И правда очень красивое, – тихо сказал Макрон. – Хорошо будет смотреться на стене виллы, которую я куплю, когда выйду в отставку.

– Я-то думал, ты таверну купишь или виноградник, если денег хватит, и проведешь остаток дней в пьяном блаженстве.

– Осталось только дом завести, чтобы мне было куда прийти, – сказал Макрон и подмигнул. – Твое-то будет прекрасно смотреться у тебя дома. Чтобы Луций им любовался, пока расти будет. Может, даже воодушевит парня, и он последует твоему примеру. Тогда тебе будет чем гордиться.

Катон понял, что еще не раздумывал об этом, и слова друга застали его врасплох. Хотел ли он такой жизни для своего сына? Всех тех тягот и опасностей службы на границах империи, когда не знаешь, в какой момент нападут варвары, когда в северных провинциях зимой холодно и голодно, а в пустынях востока летом жарко и пить нечего? Луций еще совсем малыш, так трудно представить его взрослым, живущим тяжелой жизнью воина. Да и подвергать сына опасностям Катону тоже не хотелось.

Хотя были в армейской службе и те моменты, которые Катон ценил. Товарищество, умение лицом к лицу встречать невзгоды и преодолевать их, испытывать пределы своей выносливости, телесной и душевной. Именно армейская служба сделала его таким, какой он теперь. Прежде он был книжным юношей, с презрением относившимся к грубым реалиям жизни. Если бы отец не послал его служить в легионе, он вполне мог бы до конца дней своих работать мелким чиновником на службе у императора или, что хуже, у таких как Нарцисс и Паллас. Или стать одним из тех, кто по приказу хозяев следит за людьми, готовый вонзить им нож в спину, если этих людей сочтут угрозой для императора или империи в целом. Тем самым человеком, каких он и Макрон по праву презирали. «Действительно, армия сделала меня таким, какой я есть, – подумал Катон. – Армия и лучший друг, Макрон». Он искоса поглядел на Макрона, который восхищенно глядел на награду. Да, если Луций станет таким, как Макрон, Катон действительно будет очень горд.

– Счастливый ты человек, Катон, – сказал Макрон, прерывая его размышления. – Хотел бы я иметь сына. Честно. Здорово было бы, если бы у меня был такой мальчишка, как Луций.

– Еще не поздно, брат. Просто найди себе женщину и женись.

– Легче сказать, чем сделать. Трудно найти хорошую женщину.

Подумав о Юлии, Катон ощутил, что ему будто воткнули нож в живот.

– Да…

Макрон заметил напряжение в его голосе и с тревогой поглядел на Катона. Но прежде, чем он успел что-либо спросить, раздался грохот колес. Повернувшись, они увидели повозку с пленными, которая въехала в ворота храма. Как только последний из воинов получил от императора свою награду, золотую гривну, отряд преторианской гвардии принялся стаскивать пленных с повозки. Затем их отвели в заднюю часть платформы, где ожидал своей очереди Полидор. Толпа приветствовала радостными криками последнего из воинов. Дождавшись, пока награжденный уйдет назад, Полидор вышел вперед и выбросил вверх сжатую в кулак руку.

Радостные крики превратились в оглушительный рев. Затем Полидор посмотрел на императора.

Клавдий дал толпе время поорать, а затем кивнул распорядителю. Полидор выкрикнул приказ конвою пленных, и гвардейцы вытолкали вперед Каратака и его родных. Гвалт толпы стал еще громче при виде униженного врага.

– Не уверен, что хочу быть свидетелем этой части празднества, – тихо сказал Катон другу.

– Почему? Он сам шел к этому, с того самого момента, как решил поднять оружие против нас и попытаться сразиться с легионами. Он или мы, Катон, все просто. Кроме того, тебе отлично известно, что, если бы мы поменялись с ним местами, нас ждал бы куда более отвратительный конец. Помнишь те гигантские человеческие фигуры, плетенные из прутьев, в которых они заживо сжигали пленных? Так ведь?

– Я помню, – ответил Катон, вздрогнув от одного воспоминания. – Но это были друиды, а не Каратак.

– Конечно, он и его воины всего лишь носили головы наших парней в качестве трофеев. Так что прости меня, если я не стану лить слез по нему. Если бы он сдался несколько лет назад, избавив нас от последующего кровопролития, возможно, я думал бы иначе.

Катон не стал отвечать на хладнокровную тираду своего друга. «Интересно, – подумал он, – неужели я сентиментален». Возможно, Макрон прав, что не чувствует жалости по поводу смерти врага Рима. На войне нет места сентиментальности, и те, кто вел ее и проиграл, не имеют права рассчитывать на пощаду со стороны победителей.

Когда пленники оказались на обозрении у огромной толпы, собравшейся на Форуме, Полидор дал знак палачу, и его помощникам занять свои места. При виде механизма для удушения вопли толпы стали еще более безумными и кровожадными, точно так же как толпа наслаждалась кровью, проливаемой гладиаторами в цирке. Та же самая дикарская жажда видеть страдания и смерть, и Катон ощутил презрение к тем, кто громче всех требовал смерти. Когда механизм приготовили, а палач стал рядом с ним, Клавдий встал с трона и оглядел свой народ с величественным презрением. Все умолкли, выжидающе глядя на него.

Клавдий развел руки, будто обнимая кого-то, и глубоко вдохнул, чтобы обратиться к своему народу слабым визгливым голосом от усилий говорить громче, чтобы его услышали.

– Пришло время стать свидетелями окончательного уничтожения нашего величайшего врага, Каратака, короля британских варваров. Долгое время он сопротивлялся нашим легионам, неоднократно тесня их, но, в конце концов, ничто не устоит перед могуществом Рима и волей Юпитера, Всемогущего и В… В… Величайшего!

В поддержку ему толпа радостно закричала.

– Но п… прежде чем я оглашу судьбу этого человека, Каратака, и его семьи, не хочет ли пленник сказать покорившим его Сенату и народу Рима свое последнее слово?

Эти слова эхом отразились от возвышающихся базилик, храмов и императорского дворца, окружающих Форум, и толпа воззрилась на одинокую фигуру Каратака, стоящего отдельно от своих родных. Бритт не стал стараться, чтобы скрыть свое презрение к немощному императору и тем, кто окружал его. Но потом его взгляд упал на Катона, и они недолго смотрели в глаза друг другу. Затем Каратак отвернулся, обращаясь к Клавдию и собравшейся толпе и стараясь по возможности охватить взглядом всех.

– Я ваш пленник, как и мои родные. Вам решать мою судьбу по праву завоевателей.

Он на мгновение замолчал, а затем обратился к толпе:

– Пусть это будет моим заветом, прежде чем я присоединюсь к духам моих праотцов, великих королей и князей моего народа. Я Каратак, король катувеллаунов, самого могущественного племени в Британии… до того как легионы Цезаря высадились на наших берегах. Мы были гордым народом, воинственным, нам не было равных в битве. Мы подчинили себе триновантов, кантиев и атребатов, сделав их нашими подданными. Когда Рим вторгся в наши земли, именно на меня смотрели как на вождя, в котором возникла нужда…

Он поднял скованные руки и потряс цепями.

Макрон усмехнулся.

– Чтоб меня, скромный парень, правда?

Катон поглядел на Макрона с легким раздражением.

– Он скоро умрет, Макрон. Позволь ему сделать это с достоинством.

– Сойдет. Если он только не собирается уморить нас скукой в отместку.

Макрон уже размышлял о предстоящих плотских утехах, после того как закончится триумф и пир.

Каратак опустил кулак и продолжил, намного мягче и тише:

– Трижды мы сходились с вами в битве – и трижды были разгромлены, прежде чем пала наша столица, Камулодун. Даже когда нас было больше, мы проигрывали бой вашим легионам. Это правда, что римскому воину нет равных в мире. Он лучше вооружен, лучше обучен и более дисциплинирован, чем любой другой. Нет равных легионерам на поле боя.

– В этом он совершенно прав, – сказал Макрон.

– Точно, – тихо согласился Катон. – Но римские командующие – совсем другое дело.

Макрон выразительно хмыкнул, соглашаясь.

Каратак сделал глубокий вдох.

– Побежденные на поле боя, мы продолжали бороться все последующие годы. Иногда нам сопутствовал успех. Но в наших сердцах всегда оставались честь и желание жить свободными. Задолго до того, как ваши легионы ступили на наши земли, я слышал о величии Рима. Читал о прекрасных городах и сказочных богатствах. Почему же, когда у вас и так столько много всего, вы решили завоевать наши убогие хижины? Прежде чем вы пришли в Британию с войной, я мог бы прийти в этот город в качестве союзника, а не пленника. Но теперь я перед вами, побежденный и униженный. Когда-то у меня было множество коней, тысячи соратников и огромное богатство. Не задумывались ли вы, что я не желал все это терять? Если вы желаете править всеми, следует ли из этого, что все должны согласиться стать вашими рабами? Если бы я решил сдаться сразу же, тогда ни мое долгое сопротивление Риму, ни ваша слава победы надо мной не стоили бы того великого триумфа, который вы празднуете ныне. А еще правда в том, что если меня и моих родных казнят сегодня, то вся память об этом исчезнет.

Каратак повернулся, обращаясь к императору:

– С другой стороны, если ты выкажешь милосердие и позволишь нам жить, то мы останемся вечным примером милосердия, величия и цивилизованности Рима. Великий Цезарь, я, Каратак, последний из королей катувеллаунов, молю тебя пощадить нас.

Каратак медленно опустился на колени, протянул руки в сторону императора и склонил голову.

Клавдий жестко поглядел на Каратака, а остальные, стоящие около него, как и толпа на Форуме, замерли и молчали, ожидая ответа. Был слышен лишь шум с отдаленных улиц да щебетание мечущихся ласточек. Катон заметил, что правая рука императора, лежащая на мягком подлокотнике трона, дергается, а затем его большой палец начал медленно отделяться от остальных. У него было мерзкое предчувствие, что мольба не достигла цели. Минуло кратчайшее мгновение, за которое Катон осознал, что ему нечего терять.

Он потерял жену, потерял дом, вследствие чего, скорее всего, Луция будет растить и воспитывать его дед. Катон сделал шаг вперед и вскинул серебряное копье, чтобы привлечь внимание толпы.

– Жизнь! – выкрикнул он.

Полидор мгновенно обернулся на его крик с тревогой на лице. Остальные в окружении императора с удивлением глядели на безумца, осмелившегося выступить против неминуемой казни.

– Жизнь! – изо всех сил крикнул Катон. – Жизнь!

Он умоляюще поглядел на Макрона. Широкие плечи его друга опустились, когда тот вздохнул, и тоже вскинул копье, подхватывая клич.

А потом клич подхватили и в толпе, внизу. Кто-то неодобрительно загудел, но все новые голоса присоединялись к воззванию Катона, сначала сравнявшись по силе, а потом и заглушив призывающих к смерти, тех, кто желал удовлетворить свою жажду крови.

– Жизнь! Жизнь! Жизнь!

Клич разлился по толпе, и множество людей принялись выбрасывать вверх кулаки, чтобы подчеркнуть свое желание.

Полидор спешно обежал трон и ринулся к Катону.

– Что ты творишь? Прекрати!

Катон не обратил на него внимания и поднял вверх свободную руку, чтобы сильнее выразить свое мнение. Распорядитель схватил его за руку и опустил ее.

– Хватит, идиот! Прекрати сейчас же! Пока еще не поздно. Прекрати!

Катон стряхнул руку вольноотпущенника и с силой ударил Полидора под ребра, вышибая ему дыхание. Вольноотпущенник согнулся пополам и попятился, хватая ртом воздух.

– Уже не такой уверенный в себе, а? – со смехом спросил Макрон.

Стоявшие рядом воины, награжденные императором, ухмыльнулись, глядя на Полидора, и подхватили клич. Клавдий огляделся, хмурясь, и Катон уже начал опасаться, что он прикажет германцам-телохранителям утихомирить его и остальных. Но увидел, как император снова прижал большой палец и прикрыл остальными, спрятав в кулак. Затем он наклонился вперед и неуверенно стал на ноги и поднял руки, призывая к тишине. Но толпа продолжала оглушительно реветь, так, будто били в огромные барабаны.

– Жизнь! Жизнь! Жизнь!

Катон увидел, как император раздраженно шевелит губами, видя, что подданные не реагируют на его призыв. Через некоторое время Клавдий махнул рукой Палласу и что-то сказал ему на ухо. Вольноотпущенник кивнул и ринулся к отряду воинов с длинными медными трубами. Опцион подал команду, и воины вскинули трубы, готовые подать сигнал. Резкие звуки труб вклинились в рев толпы, прерывая клич. Некоторые замолчали, другие попросту сбились с ритма. Форум постепенно стих, и Паллас дал трубачам команду прекратить трубить.

Клавдий сделал шаг вперед и поглядел на Каратака, который не сдвинулся с места и не выказал никакой реакции на просьбы толпы оставить его в живых.

– Встань, Каратак, король ка… кат… катувеллаунов.

Бритт встал, и император, взяв его за руку, неуверенно подошел к краю платформы.

– Волею моей объявляю, что к… король Каратак и его семья помилованы! Жизнь их станет свидетельством великого милосердия Рима. Да не скажет никто, что император, Сенат и народ Рима не способны распознать достойного человека, повстречав его… Каратак будет жить! Жить!

Толпа ревом выразила одобрение и снова подхватила клич.

Макрон хлопнул Катона по плечу.

– Ты сделал это!

Катон уныло кивнул.

– Меня лишь беспокоит, что будет дальше.

Он поглядел на Полидора, который все еще хватал ртом воздух. На лице вольноотпущенника была злость. Кроме того, не было никакого сомнения в том, что сам император, который уже был готов обречь на смерть Каратака и его семью, уже не будет столь расположен к человеку, который сорвал его план.

– Возможно, Макрон, теперь тебе следует держаться от меня подальше. Пока все не уляжется.

– Черта с два, – с ухмылкой ответил центурион. – Куда ты, туда и я, друг мой. Так и будет, как было всегда, с тех пор как я тебя знаю.

Катон прищелкнул языком.

– Надеюсь, тебе не придется об этом пожалеть.

Он оглянулся и увидел, как Клавдий снова поднял вверх руку бритта, будто тот только что выиграл кулачный бой в цирке. Император широко улыбался, и Катону оставалось лишь надеяться, что эта улыбка не только на лице. По крайней мере, настроение толпы никак не зависело от Катона. Это может смягчить гнев императора и его советников. Катон желал этого всем сердцем. Если не ради себя, то хотя бы ради Макрона.

Глава 10

Пиршественный зал императорского дворца был украшен яркими гирляндами цветов и вышитыми картинами с изображениями побед и походов, свершившихся в правление Клавдия. Катон с усмешкой поглядел на то, в какой последовательности описывалось на них недолгое пребывание императора в Британии. Клавдий в полном доспехе, руководящий высадкой войск, вражеские воины, стоящие на утесах наверху. Он же, воодушевляющий легионеров в битве на переправе через реку Тамесис, а затем принимающий капитуляцию вождей двенадцати племен на фоне дымящихся развалин столицы Каратака, Камулодуна. Отличные изображения, стоит признать. Яркие, живые и очень подробные. Вот только в первых двух случаях император не принимал участия в боевых действиях, а в третьем его вмешательство едва не стало причиной сокрушительного поражения у Камулодуна. Вечная борьба между истиной и зрелищностью, в которой, по опыту Катона, предпочтение всегда отдавали зрелищности.

К тому времени, как Катон и его товарищи прибыли на пир, большинство остальных гостей уже разместились за длинными столами, протянувшимися через весь зал. В дальнем конце находилась огромная полукруглая ниша с поднятым относительно остального уровня полом, где должны были расположиться император и его приближенные со всеми удобствами. Ближайшие к возвышению столы и ложи предназначались сенаторам и их женам. Далее располагались места для принадлежащих к сословию всадников и других влиятельных гостей. На взгляд Катона, мест здесь было где-то на тысячу человек. Усадив сына, он потянулся. Рядом с ним были Макрон и тесть Катона, сенатор Семпроний, невысокий коренастый мужчина с серьезным лицом, покрытым морщинами, и редеющими седыми волосами, которые он старательно уложил, чтобы прикрыть лысину. После триумфа Катон и Макрон сначала зашли в дом на Квиринале, чтобы переодеться из военных туник и доспехов в простые туники и удобную обувь из мягкой кожи. Семпроний, приверженец традиций, был одет в белую тогу с узкой красной полосой, символизирующей его принадлежность к патрициям. На Луции была туника, купленная его матерью еще до его рождения. Она была ему немного велика, отчего он казался даже младше своих двух лет. Дернув плечами, чтобы льняная ткань получше улеглась на его плечах, он поднял взгляд и застенчиво улыбнулся, смотря на Катона.

Безмятежные серые глаза и волосы напомнили Катону Юлию, и у него заныло сердце от тоски по жене, даже несмотря на ее измену и все те неприятности, которые она оставила ему в наследство.

– Похоже, нынче мы сможем от пуза наесться! – сказал Макрон, ухмыляясь и потирая волосатые руки.

Еще бы, столы были просто покрыты корзинами с небольшими буханками хлеба и подносами со сладкой выпечкой и другими деликатесами, чашами с фруктами, такими, что некоторые из них Катон видел впервые в жизни. Стояли серебряные кувшины с вином, и, похоже, многие гости к ним уже изрядно приложились, судя по тому, как громко они разговаривали и смеялись, расположившись у столов.

– Ешь, Макрон, только другим что-нибудь оставь.

– Уж постараюсь, но герои – в первую очередь. А сейчас мы два самых больших героя в Риме. Намерен по максимуму этим воспользоваться, пока об этом не забыли.

Семпроний улыбнулся.

– Ты прав, центурион. Пройдет месяц, и чернь обо всем забудет, снова споря и дерясь по поводу того, чья колесница лучше ездит.

– Желтые, – тут же ответил Макрон. – В этом нет сомнения.

– Желтые, вперед! – пискнул Луций, выбрасывая вверх крохотные кулачки. – Желтые, вперед!

– Каков, а! – с радостным смехом сказал Макрон, взъерошив малышу волосы. – Когда подрастешь, дядя Макрон обязательно возьмет тебя на гонки колесниц. Если твой папа согласится.

– Почему нет? – ответил Катон. – Может, к тому времени от некоторых вредных привычек избавится заодно.

Макрон покачал головой и вздохнул.

– Зануда.

– За… что? – с расширенными глазами переспросил Луций.

Взрослые усмехнулись, а затем лицо сенатора снова стало серьезным.

– Ты принял окончательное решение, Катон? – спросил он.

– Да, господин. Я уверен, что ты вырастишь его хорошим человеком. Если я проживу достаточно и боги дадут мне шанс на военную добычу, то я смогу купить другой дом. Для меня и Луция. Пока что у меня нет выбора. Я не могу взять его с собой на войну.

– Но ты же не на войне, – сказал Семпроний и коснулся руки Катона. – Катон, я привык к тебе, ты мне как сын. Почему вам обоим не жить у меня?

Катон печально улыбнулся.

– Хотел бы я быть на это способным. Но меня слишком терзают воспоминания о Юлии. Мне надо быть подальше от Рима.

– Но ты ведь только вернулся.

– Да, но это не было тем возвращением домой, которого я ожидал. Боль еще слишком сильна.

Семпроний задумался, а затем кивнул.

– Думаю, я понимаю тебя. Когда ты должен покинуть твой дом?

– К концу месяца. Тавр уже оформил нужные документы. Я поручил Аматапу продать все домашнее имущество и отдать деньги тебе для Луция. В том числе деньги за серебряное копье, когда оно будет продано.

– Тебе нет нужды делать это. У меня хватает денег.

– Это твои деньги, господин, – напряженно ответил Катон. – Я не приму благотворительности ни от кого ни для себя, ни для моего сына.

– Луций мне внук, – мягко ответил Семпроний. – Моя плоть и кровь.

Катон увидел в его глазах обиду и пожалел, что высказался столь резко. По правде сказать, он хотел порвать все связи с Юлией, какие только возможно. Нельзя винить сенатора в том, как вела себя его дочь, но тем не менее он есть и всегда будет напоминанием о ней. Как и Луций, признался себе Катон.

– Ты и так много сделал для Луция, – сказал Катон. – И я благодарен тебе.

Макрон стоял поблизости, и в этот момент у него в животе громко заурчало. Семпроний кивнул в его сторону.

– Кое-кому пора поесть. Когда увидимся?

– Возможно, завтра, господин.

Они посмотрели друг другу в глаза, и сенатор кивнул.

– Что ж, хорошо. Приятного аппетита. А ты, Луций, веди себя хорошо. Иначе тебя никогда не примут в Сенат.

Глаза малыша озорно блеснули, и он прижался к ноге Катона, будто ища защиты. Катон испытал ни с чем не сравнимую радость и нежно погладил сына по голове, глядя, как Семпроний пошел к столам, за которыми расположились сенаторы. А затем взял сына за руку и слегка потянул.

– Ладно, Луций, пойдем.

Мальчишка поглядел на Макрона и мгновенно схватил центуриона за большой палец свободной рукой. Макрон радостно улыбнулся.

– Вот оно! Трое парней будут весь вечер веселиться в величайшем городе мира! Что может быть лучше?

– По крайней мере, одному из парней придется лечь спать пораньше. И не думаешь, что ему надо немного подрасти прежде, чем он начнет пить и шляться?

– Справедливо. Пока что пусть пробавляется фруктовыми сладостями. Прочие попробует, когда вырастет. Хорошо, парень?

Макрон подмигнул Луцию.

Луций попытался подмигнуть в ответ, но у него получилось лишь пару раз открыть и закрыть глаза.

– Сладости! – сказал он, кивая.

Катон тихо застонал и умоляюще возвел глаза к небу.

– Во имя богов! Юпитер, Величайший и Всемогущий, прошу, избавь моего сына от пороков старых вояк, таких как центурион Макрон.

Они подошли к одному из столов, поближе к месту, предназначенному для императора и нашли свободное ложе. Возлегли, а Луций сел между ними, скрестив ноги. Императора долго ждать не пришлось. Зазвучали трубы, возвещая прибытие императора и свиты, и все гости встали, ожидая, пока Клавдий и его приближенные займут места. Мимо возвышения прошла еще одна группа людей, и Катон увидел Каратака и его родных, унылых, но все-таки живых. Им предстояло привыкнуть к своей участи, провести остаток дней вдали от родины, в золоченой клетке Рима. Снова зазвучали трубы. Император начал есть, и все остальные гости устроились за столами и тоже начали вкушать пищу.

Макрон мгновенно протянул руку к подносу с выпечкой. Положив несколько печений на бронзовую тарелку, он поставил ее перед собой и Катоном.

Луций с подозрением откусил с края, скорчил рожу и бросил сдобу на тарелку. Макрон же принялся за еду с удовольствием и налил себе полный кубок вина. Катон неторопливо жевал кусок соленой свинины со специями. Поглядев по сторонам, он заметил, что многие искоса поглядывают на него и Макрона и шепчутся. Похоже, сегодня они получили изрядную известность, как и сказал Семпроний. Что несколько беспокоило Катона. В конце концов, он и Макрон всего лишь исполняли свой долг. В тот момент они не думали ни о какой награде, ощущая лишь озноб от опасности и сухость в горле да страх, что можно получить серьезную рану и стать калекой, объектом жалости. Фортуна пощадила Катона и его друга. Однако она не была столь же щедра к их боевым товарищам, оставшимся на полях боев в Британии, порубленных на куски и скрючившихся в смертной муке на промерзшей земле. А тот факт, что им выпала честь прикрывать отход легионов, потерпевших поражение от союзников Каратака, не склонивших головы перед Римом и не выказавших ни единого признака, что они когда-либо это сделают, удручал его еще сильнее. Обман, и его, и Макрона сделали частью этого обмана, вводя в заблуждение народ Рима. Такой же обман, каким оказалась его женитьба. Как обещания Юлии вечно любить его. Она лгала, когда писала ему в Британию, писала о своей любви, о своем горячем желании, чтобы он поскорее вернулся…

Столько лжи. Катон закрыл глаза, ему хотелось оказаться подальше от Рима, в Британии, со своими боевыми товарищами. Там все прямо и честно. Исполняй долг, заботься о своих воинах и громи врага. Все то, что имело для него единственное значение на протяжении десяти лет, которые он прослужил под орлами легионов. И сейчас он ужасно тосковал по этой простоте.

– Катон… эй, Катон.

Катон моргнул и повернулся к Макрону.

– Что?

– Ты опять был где-то далеко. Хотел тебя спросить, какие у тебя планы дальше?

– Планы?

– Сам понимаешь. Теперь, когда с этим домом все к чертям пропало.

Катон рассказал Макрону про приход сборщика долгов, но ничего не рассказал про предательство Юлии, которое причинило ему много больше боли.

– Макрон, поаккуратнее можно? Мальчик…

– Ох, да. Прости. Так что ты теперь собираешься делать? Просить новое назначение?

Катон вздохнул.

– Похоже на то. Что мне еще делать? Надеюсь, наше участие в сегодняшнем триумфе даст новые возможности. Честно говоря, я на все соглашусь. Просто, чтобы заняться тем, что я умею делать. А ты что будешь делать? Все еще хочешь пить и это все прочее, пока не упадешь?

– О да! – ответил Макрон, подымая кубок. – И выпью за это.

Он отпил хороший глоток вина и поставил кубок на стол, с удовольствием облизнув губы. Но затем тяжело вздохнул и посерьезнел.

– В любом случае, все так и будет. Кем мне еще быть, как не воином? Я больше ничего делать не умею. Так что, если тебе дадут командный пост, найди местечко для меня. Тебе всегда пригодится хороший центурион. Не из тех раздолбаев, каким в наши дни сразу звание дают. Ой! Прости, Луций. Затыкай уши, когда дядя Макрон такое говорит, хорошо?

– Для меня будет честью, Макрон, если ты и дальше будешь служить со мной, – сказал Катон, наливая себе вина. – За дружбу.

– О, и что же это? – послышался голос сбоку от них. – Какой повод для праздника, мои прежние товарищи?

Катон и Макрон повернулись и увидели Вителлия. Тот не стал надевать тогу и был в красной шелковой тунике с вышитыми на ней золотыми листьями. Волосы у него были уложены красивыми локонами, с маслом.

– Если не возражаете, я к вам присоединюсь.

Вителлий едва улыбнулся, опускаясь на свободное место между другими пирующими, напротив Катона и Макрона.

– На самом деле возражаем, – ответил Макрон.

Вителлий никак не среагировал на его слова и даже не поглядел в глаза центуриону. Вместо этого он поглядел на Луция, дружески помахав ему рукой и подмигнув.

– И кто это у нас тут за такой прекрасный юноша?

– Мой сын, – ответил Катон, скрипнув зубами.

– Твой сын?

Вителлий сделал едва заметное ударение на первом слове. Катон постарался не вздрогнуть, вообще не реагировать.

– Именно так. Луций Лициний.

– Еще без прозвания?

– Я хочу получше узнать его прежде, чем выбирать. Как я уже сказал, это мой сын и это не должно тебя беспокоить.

Катон слегка подвинулся, отворачиваясь от незваного собеседника и будто желая продолжить разговор с Макроном.

– Чудесный паренек и правда. Уверен, он превратится в столь же прекрасного юношу вне зависимости от того, кто его отец.

На этот раз Катон не смог сдержаться и поглядел на сенатора.

– В смысле?

– В смысле, что его отец – знаменитый воин, а дед – уважаемый сенатор, но, даже учитывая это, я уверен, что он сможет оставить собственный след в обществе Рима. Как и его отец.

Вителлий продолжал улыбаться, ожидая ответа на свои провокационные намеки. Катону пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы ответить в спокойном тоне.

– Я нисколько не сомневаюсь в задатках Луция, которые разовьются под моим руководством. А также с помощью моего друга, центуриона Макрона.

Вителлий коротко кивнул Макрону.

– Значит, он разовьет в себе привычки уличного забияки, сочетающиеся с умом и чувствительностью философа. Тогда удачи ему. Она ему пригодится.

Катон решил, что с него достаточно, и развернулся к сенатору.

– Ты достаточно позабавился. Теперь, если у тебя еще есть что сказать кому-то из нас, говори. Если нет, то мы будем благодарны, если ты отвалишь в ту клоаку, из которой вылез.

Макрон кашлянул.

– Катон, дружище… следи за тем, что говоришь.

Луций с любопытством поглядел на двух мужчин. Катон взял сладкое печенье и сунул в руки сыну.

– На, Луций, попробуй.

Малыш с радостью схватил печенье и принялся слизывать медовую глазурь прежде, чем откусить печенье крохотными жемчужно-белыми зубами. Пока он был занят, Катон снова обратился к Вителлию.

– Говори, что хотел. И уходи.

– Так-то лучше. Незачем переходить на язык Субуры[4]4
  Трущобный и злачный район Рима.


[Закрыть], когда со мной разговариваешь, дорогой мой префект. Боюсь, ты слишком много времени провел среди простых легионеров, растеряв утонченность, которую приобрел, когда рос в императорском дворце.

Вителлий наклонился вперед, взял пустой кубок и поднял его.

– Налей мне вина, будь добр, центурион Макрон.

Макрон стиснул зубы и сделал требуемое, налив кубок до края, а потом еле заметно сдвинул носик кувшина, продолжая лить красное вино на руку сенатора и на длинный рукав его туники.

– Какого черта ты творишь, неуклюжий ублюдок?

Вителлий резко отдернул руку, пролив вино из кубка, и зло поглядел на Макрона.

Тот изобразил потрясение.

– Командир, будьте любезны, мы же еще не в Субуре.

Катон не сдержался и рассмеялся, Макрон тут же присоединился к нему, и даже Луций захихикал.

Вителлий плотно сжал губы, но через мгновение на его лице снова было показное хладнокровие. Он поднял кубок.

– Хорошая игра, центурион. Верю, что ты сохранишь такое же присутствие духа в тяжелые времена, которые нам предстоят. Я хотел произнести тост и был бы рад, если бы вы его со мной разделили. Итак, друзья мои, давайте выпьем за предстоящую кампанию. Смерть врагам, победа и слава воинам Рима.

Катон и Макрон озадаченно переглянулись, и Макрон слегка поднял подбородок.

– А поточнее?

– О, похоже, вам еще не сообщили. Тогда позвольте выступить в роли глашатая благой вести. Которая определенно согреет сердца истинных воинов, таких, как вы.

Вителлий поднял кубок и небрежно отпил вина, а затем поставил кубок на стол.

– Предположу, что к тому времени, как вы вернетесь домой, там вас уже будет ожидать соответствующий приказ.

– Приказ? – переспросил Катон, приподымая брови. – Какой приказ?

– Ты и центурион Макрон назначаетесь в группу войск, которую отправляют в Тарраконскую Испанию для подавления бунта. Суда с передовым отрядом уже вышли в море. Основная часть войск прибудет к концу месяца. Старшие командиры отправятся вместе со мной, чтобы нагнать передовой отряд в пути. В их числе вы оба.

– Что за черт? – сказал Макрон. – Мы только что из Британии вернулись. Это какая-то шутка. И весьма дерьмовая.

Лицо Вителлия стало серьезным.

– Уверяю тебя, это не шутка.

На мгновение повисло молчание, а затем заговорил Катон:

– Почему мы?

– Мне сказали выбирать из всех доступных в данный момент командиров. Естественно, я постарался выбрать лучших. Как бы то ни было, вы неоднократно доказывали, что способны отлично служить Риму. И не в последнюю очередь в ситуации с пленением Каратака. Было очень легко убедить императора в том, что всем будет на пользу, если вы будете служить у меня на протяжении этой кампании. У вас отличный послужной список, и я уверен в том, что это поможет поднять боевой дух гвардейцев, когда они узнают, что с ними вместе будут сражаться двое таких прославленных командиров.