Текст книги "Векторы развития современной России. От формирования ценностей к изобретению традиций. Материалы XIII Международной научно-практической конференции молодых ученых"

1. Кто виноват?

2. Кто жертва?

3. В чем состоит вина?

В нашем случае этот механизм работает так: РПЦ выразила в конце 90-х гг. необходимость покаяния в цареубийстве (то есть признания вины). Казалось бы, жертвы очевидны, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что Николай II и его семья совсем не похожи на святых. Далее, непонятно, кто именно должен нести ответственность за их смерть: конкретные люди, весь народ или только советское правительство? От этого зависит и статус вины: будет ли она политическим преступлением или «исторической ошибкой государства»?

На все эти вопросы совершенно по-разному отвечают РПЦ, представители власти и «простые люди». И это не оставляет возможности всеобщего покаяния, о котором в последние годы все чаще говорится в газетах.

Ельцин разрушил Ипатьевский дом. А затем рухнул Советский Союз // Комсомольская правда. 2011. 8 декабря.

Николай II II станет великим царем // / Известия. 2008. 15 июля.

Лужков об останках: могила неизвестного богоносца // Коммерсант-Daily. 1998. 7 мая.

Неизвестные факты о палачах царской семьи. Русь на крови. Будет ли восстановлена монархия в России? // Московский комсомолец. 1998. 15 января.

Новомученику Николаю III поставили новый памятник // Независимая газета. 2000. 22 августа.

Нужно ли государству извиняться за исторические ошибки? // Комсомольская правда. 2008. 18 июля.

«Романовские триллионы» // Московский комсомолец. 2002. 13 июля.

Письмо читателя // Московский комсомолец. 1998. 12 июля.

Стоит ли тревожить кости Николая IIII? // Комсомольская правда. 2001. 26 июля.

Царская семья прошла курс реабилитации: по делу расстрела семьи Романовых реабилитировано еще 15 человек // Коммерсант. 2009. 9 июня.

Царские останки: определено последнее пристанище царской семьи // Коммерсант-Daily. 1998. 28 февраля.

Герасимов И. Российская империя Никиты Михалкова // Неприкосновенный запас. 2000. № 6 (14). С. 70–72.

Кинский О. Романовы, которых мы потеряли: монархическая идея на XXIII ММКФ // Неприкосновенный запас. 2000. № 6 (14). С. 73–75.

Кривулин В. Б. Мученики, староверцы и воители // Неприкосновенный запас. 2000. № 6 (14). С. 76–80.

Маркин А. В. Чудеса и политика: практика православной канонизации в России // Неприкосновенный запас. 2012. № 6 (86). С. 90–100.

Alexander J. Cultural trauma and collective identity. University of Berkeley, California. 2004.

Matheson D. Media discourses: analyzing media. N. Y., 2005.

Наброски к истории социально-политического понятия «гражданин» и вопрос о происхождении общества (XVIII – нач. XIX в.)
Галина Дуринова, Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

История слова и понятия гражданин неоднократно становилась предметом исследований как в лингвистической, так и в исторической науке. Для лингвистики интерес представлял вопрос о «стилистически и семантически соотносимых старославянизмах и русизмах»[76]76
  Улуханов И. С. Историческое словообразование. Историческая лексикология. М., 2012. С. 244.


[Закрыть] (гражданин-горожанин), а также изменения в денотативном объеме понятия гражданин, приведшие к «распаду единого лексико-семантического гнезда град-/гражд-»[77]77
  Алексеев А. А. История слова гражданин в XVIII в. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1972. Вып.1. Янв. – фев. Т. XXXI. С. 73.


[Закрыть] и деэтимологизации этого слова в современном языке. Для исторической науки оказалось важным исследование понятийных полей, в которые входило слово гражданин в разные периоды русской истории.

Необходимость дальнейшего накопления материала (контексты употребления этого слова), недостаточная разработанность методологии анализа темпоральной семантики слов-понятий[78]78
  См.: Маслов Б. П. От долгов христианина к гражданскому долгу (очерк истории концептуальной метафоры) // Очерки исторической семантики русского языка раннего нового времени. М., 2009. С. 204–207.


[Закрыть] – все это оставляет вопрос об истории слова и понятия гражданин открытым.

История понятия. Исследователями истории понятий неоднократно отмечалось, что «в истории ключевых понятий в России высока доля интенциональности, авторства»,[79]79
  Миллер А. И., Сдвижков Д. А., Ширле И. «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Предисловие // Понятия о России. Т. I. М., 2012. С. 41–41.


[Закрыть] что «через свои цивилизующие и ранжирующие речевые акты власть выступает в роли первого „ковача слов“».[80]80
  Там же.


[Закрыть] В сущности, именно по инициативе правительства русское слово гражданин стало постепенно осмысляться в социально-политическом ключе. В 1718 г. по указу Петра I переводится книга С. фон Пуфендорфа «О должностях человека и гражданина». Это значимый элемент петровской политики «популяризации понятия общего блага, которое должно было объединять правителя и подданных в едином порыве службы отечеству».[81]81
  Хархордин О. Что такое «государство»? // Понятие государства в четырех языках. СПб., 2002. С. 152–216. Цит. С. 181.


[Закрыть] К этому же времени относится возникновение понятия патриот.[82]82
  См.: Кром М. М. К вопросу о времени зарождения идеи патриотизма в России; Агеева О. Г. К вопросу о патриотическом сознании в России первой четверти XVIII в. // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI–XX вв.): сб. ст. Вып. 1. М., 1994.


[Закрыть] «Кто Гражданин бывает, тот свободу свою естественную погубляет и подчиняет себя повелительству, которое жития и смерти власть имать»[83]83
  Пуфендорф С. О должностях гражданина и человека. http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/


[Закрыть] – видимо, гражданин как социально-политический термин потребовался для своего рода «словесной легитимизации» необходимости безоговорочной службы «отцу Отечества».

Этот существенный сдвиг в семантике слова не получил, однако, широкого и последовательного развития в Петровскую эпоху – в подавляющем большинстве документов слово лишено социально-политической семантики, обозначая горожанина и/или входя в оппозицию с «военным», «духовным».[84]84
  По примерам из НКРЯ: ruscorpora.ru


[Закрыть] Форма множественного числа «граждане» выступает синонимичной собирательному «гражданство».[85]85
  Ср. (примеры из НКРЯ): «А яко же иное дело воинству, иное гражданству, иное врачам, иное художникам различным…» (Прокопович Ф. «Слово о власти и чести царской…», 1718), «И к сочинению той судебной книги избрать человека… из духовного чина… також де и от гражданства» (Посошков И. Т. «Книга о скудости и богатстве», 1724), «… толко оным пашенным хлебом доволствуются одни крестьянства, и то не с доволством, а гражданство доволствуется привозным хлебом из внутрь России» (Богданов А. И. «Описание Санкт-Петербурга», 1751).


[Закрыть]

В 30-х гг. XVIII в. наблюдаются отдельные употребления с политико-правовым значением и морализаторским оттенком, «характерным для языка естественного права».[86]86
  Алексеев А. А. Указ. соч. С. 70.


[Закрыть] Эти употребления не связаны с официальным дискурсом власти, они относятся к языковой деятельности отдельных личностей. Например, в предисловии к II «Сатире» А. Д. Кантемир пишет: «Все, что пишу – пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может»,[87]87
  Цит. по: Веселитский В. В. Из наблюдений над языком произведений А. Д. Кантемира (общественно-политическая лексика) // Процессы формирования лексики русского литературного языка (От Кантемира до Карамзина). М. – Л., 1966. С. 37.


[Закрыть] а в примечании к XVII «Сатире» отмечает: «Сколько бы больше число было благонравных граждан, если б всякую нашу шалость ответствовать были должны наши воспитатели».[88]88
  Там же.


[Закрыть] Так намечаются две линии развития семантики социально-политической терминологии: официальная, связанная с дискурсом власти, диктующей смыслы, и индивидуально-личностная, определяемая мыслительным поиском «интеллектуалов».[89]89
  Ср. замечание Б. П. Маслова: «Одним из наиболее влиятельных в языковом отношении классов оказываются интеллектуалы, которые, в частности, служат посредниками в процессе заимствования из иностранных языков». Маслов Б. П. Указ. соч. С. 207.


[Закрыть]

Подобные употребления оставались спорадическими до последней трети XVIII в., когда эти две линии приходят в конфликтное пересечение.

В 1783 г. по «заказу» Екатерины II издается второй перевод названной книги Пуфендорфа. Этот текст – обязательная часть школьного образования: воспитанию «верноподданного гражданина» уделяется 5 часов в неделю.[90]90
  Тимофеев Д. В. Европейские идеи в социально-политическом лексиконе образованного российского подданного первой четверти XIX в. Челябинск, 2011. С. 77.


[Закрыть]

В «Грамоте городам» (1785) гражданин выступает как синоним слова мещанин, называющего городское население. В этот же ряд входит слово обыватель: «В городе составить городовую обывательскую книгу, в коей вписать обывателей города, дабы доставить каждому гражданину свое достояние от отца к сыну».[91]91
  Титов Ю. П. Хрестоматия по истории государства и права России. Учебное пособие. 4 изд. М., 2013. С. 213.


[Закрыть] Однако гражданин, мещанин, обыватель все же не абсолютные синонимы. У слова гражданин, очевидно, уже есть некий терминологический статус, что особенно ярко проявляется в новом значении слова гражданство: это уже не собирательное имя, а отвлеченное качество, признак принадлежности к «градскому обществу»: «Буде кто не вписан в городовую обывательскую книгу… тот не только не принадлежит к гражданству того города, но да и не пользуется мещанскою выгодою того города».[92]92
  «Грамота городам» (1785). Цит. по НКРЯ.


[Закрыть] Разрыв с референтной семантикой («гражданство – совокупность граждан») проявляется в возможности образования этимологически тавтологического сочетания «гражданство города». «Тот факт, – пишет Е. Н. Марасинова, – что новое понимание взаимоотношений власти, общества и личности в монархических государствах выражалось именно через понятие «гражданин» имело свою историческую закономерность. По всей Европе горожане были самой независимой частью населения».[93]93
  Марасинова Е. Н. Рабы и граждане в Российской империи XVIII в. // «Вводя нравы и обычаи Европейские в Европейском народе»: к проблеме адаптации западных идей и практик в Российской империи. М., 2008. С. 105.


[Закрыть] Но, судя по всему, эта присущая изначально сословная составляющая устраняется одновременно с «переводом» слова на терминологический уровень. Мещане, как и городовые обыватели, городовые жители, посадские – социальные термины, закрепленные еще «Уставом» 1721 г. «Грамота городам», «подтверждая» социальную семантику слова мещанин, в сущности, делает гражданина административным термином. Исключения составляют термины почетный гражданин, именитый гражданин, обладающие сословной семантикой (имущественная составляющая)[94]94
  На это обращает внимание А. А. Алексеев (Указ. соч. С. 71–72).


[Закрыть] и подкрепляемые употреблениями как в законодательных, так и в художественных, публицистических текстах.[95]95
  Напр., у Радищева: «…мой приятель Карп Дементьичь, прежде сего купец третьей гильдии, а ныне имянитой гражданин». (Радищев А. Н. Собр. соч.: в 3 т. М. – Л., 1954. Т. 1. С. 264).


[Закрыть] В целом же в «Грамоте городам» употребление термина гражданин «не имело надындивидуального группового характера. «Гражданин» рассматривался как отдельный человек, который должен был в точности исполнять все возложенные на него законом обязанности».[96]96
  Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 76.


[Закрыть]

Но одновременно с таким узким значением («обладающий гражданством города») бытует и другой тип употребления: гражданин – общая номинация для жителей страны. В законодательстве жители страны назывались подданными (ср.: «О разном состоянии подданных вообще», «ко благополучию верных наших подданных» и др.). Единственным официальным документом, вводящим в социально-правовой дискурс «конкурирующий» с общепринятым термин является «Наказ» Екатерины II (1767). Как отмечает Марасинова, соотношение терминов гражданин-подданный в тексте «Наказа» примерно 100:10, тогда как в других документах второй половины XVIII в. 1:100.[97]97
  Марасинова Е. Н. Указ. соч. С. 105.


[Закрыть] И хотя в «Наказе», в духе риторики эпохи Просвещения, содержится немало определений, связывающих гражданина с законом и постулирующих равенство объединенных этой номинацией («Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам», «чтобы всяк из граждан мог сказать, что живет под защитою законов»), гораздо более осязаем и конкретен другой смысл: граждане – это те же подданные, но к понятию прибавляется дидактический компонент («Правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами»). Будущим гражданам нужно с детства «вперяти любовь к Отечеству», «страх Божий», «охоту к трудолюбию», «почитание гражданских законов» и пр. А цель этого воспитания – «быть полезными общества членами и служить оному украшением».[98]98
  Наказъ Императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта новаго Уложения / под ред. Н. Д. Чечулина. СПб., 1907. С. 105.


[Закрыть] Любопытно, что первое употребление этого термина в «Наказе» – дериват согражданин: «Всякого честного человека в обществе желание есть… всякого согражданина… видеть охраняемого законами».[99]99
  Там же. С. 2.


[Закрыть] И это, видимо, не случайность. «Понятие "гражданство”, – пишет Д. В. Тимофеев – подразумевало наличие у "граждан” отношений взаимной зависимости… понятие "гражданство” означало, с одной стороны, общность людей, а с другой – подразумевало противопоставление частного и общественного… Для обозначения такого рода горизонтальных отношений между жителями Российской Империи употреблялось понятие "сограждане”».[100]100
  Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 80.


[Закрыть] В этом свете понятие гражданин, конечно, не совпадает с подданным, но продолжает ту же смысловую линию, одновременно усложняя и структурируя свою семантику. Безусловно общая для гражданина и подданного семантика подчинения власти осложняется внедряемым компонентом «отношения между подданными» (сограждане), выражающим все те же обязательства перед властью (без эксплицируемых прав). Кристаллизация понятия гражданин как социально-политического термина, таким образом, происходит на фоне конструирования той модели политической власти, при которой единственным «узлом», связывающим то, что именуется обществом, законом, правом, является суверен – то есть абсолютный, ничем не ограничиваемый правитель.

Гражданин и citoyen. Описанная выше ситуация выглядит парадоксальной на фоне схожих процессов в истории понятия гражданин (и его отделения от горожанина) в других европейских языках. Во французском языке расподобление citoyen и bourgeois происходило на фоне формирующейся антиномии citoyen vs sujet. Новая семантика citoyen становится возможной именно на фоне переосмысления отношений между властью и теми, на кого эта власть распространяется: «Понятие гражданин… отмечает завершение медленного процесса политико-морального освобождения, происходящего в сознании человека XVIII в. Сначала человек был вассалом сеньора, затем… подданным короля… И вот наконец он стал гражданином».[101]101
  Robin R. La société française en 1789: Semur-en-Auxois. Paris, 1973. P. 333. Здесь и далее перевод с французского мой. – Т. Д.


[Закрыть]

В оригинале: «La notion de citoyen… marque le couronnement dans la conscience des hommes du XVIII ciècle d’un lent processus d’émancipation poliltico-morale. On était d’abord vassal d’en seigneur, puis… sujet du roi… On devenait enfin citoyen». Понятие sujet, однако, не исчезает, оно оказывается нужным для конкретизации правовых отношений в новой модели политического устройства. Эти разграничения точно показаны в следующей формулировке Ж.-Ж. Руссо: «Они [люди] объединяются именем народа, по отдельности именуясь гражданами как принимающие участие во власти суверена и подданными – как подчиняющиеся законам государства».[102]102
  Там же, с. 330. В оригинале: «Ils prennent collectivement le nom de peuple et s’appellent en particulier citoyens comme participant à l’autorité souveraine et sujets comme soumis aux lois de l’Etat».


[Закрыть]

Последняя треть XVIII в. – период темпоразлизации семантики французского citoyen. Это означает, что смысловая структура слова образует два временных полюса (в терминах Р. Козеллека «область опыта» и «горизонт ожидания») – определенное семантическое натяжение между опытом употребления слова и новыми интенциями отдельных «производителей дискурса». Эта семантическая поляризация – конфликтное состояние, когда от результатов «лингвистической борьбы» зависит внеязыковая реальность.

Это конфликтное состояние наглядно представлено в дефинициях толковых и критических словарей (dictionaires critiques) эпохи.[103]103
  Подробный анализ французских словарей представлен в работе: Branca-Rosof S. Les mots de parti pris. Citoyen, aristocrate et insurrection dans quelques dictionnaires (1762–1798) // Dictionnaire des usages socio-politiques (1770–1815). F. 3: Dictionnaires, normes usages. Paris, 1988. P. 47–75.


[Закрыть] Значимым изменением в идеологии словарей этого периода является, во-первых, появление временного параметра в толковании слова, но не в смысле исторической семантики (то есть с акцентом на изменении лексического значения), а в представлении о пересечении некоей границы между прошлым и настоящим, так, что слово как бы распадается на два омонима (citoyen & bourgeois, citoyen vs bourgeois). Доминирующим является внеязыковой фактор, и слово, в сущности, «обслуживает» два разных мира. Во-вторых (и это уже собственно языковой фактор), меняется метаязык словарного описания. Представляемая в словаре дефиниция – лично значимое осмысление, в котором «задействовано» инклюзивное «мы» (on) или перволичная форма (je), временной дейксис (maintenant, depuis quelque temps), а также происходит апелляция к авторитету языковой личности, которая и становится точкой отсчета для определения bon usage (Rousseau se qualifiait de Citoyen, Rousseau leur reprochait d’employer ce m ot sans connaitre sa veritable signification).

Временной параметр эксплицируется в словарях постреволюционного периода. К временному параметру относятся, в сущности, два различных аспекта. Первый связан с экстралингвистической реальностью (l’ancien régime vs nouveau régime), второй отсылает к семантическому пространству понятия лат. Civitas. Именно с последним аспектом связано возникновение темпоральной семантики citoyen.

«Dicrionnaire de la constitution et du gouvernement français» Готье (Gautier) начинает дефиницию с политического значения: «Titre de l’homme libre en société. L’homme en société est libre, quand il concourt à la formation des loix auquelles il doit obeir».[104]104
  Здесь и далее цит. по: Branca-Rosof. Р. 71.


[Закрыть] Далее акцентируется внутренняя форма слова («citoyen, c’est-à-dire, membre de la cité») и этимологическому значению придается статус истинного, единственно верного («une ville n’est point un cité, on entend par cité (civitas) une réunion d’hommes qui se gouvernent eux-mêmes. L’homme qui n’est point citoyen est esclave»). Это этимологическое, новое значение относится к постреволюционному периоду: «Les Français n’étaient pas citoyens avant la révolution qui leur a rendu l’exercice de leurs droits naturels». Итак, новая семантика citoyen представляет собой возврат к «исконному значению» civiitas, потому что именно в нем запечатлено «естественное положение» жителей государства, заключающееся в их активной позиции по отношению к государственному управлению. Эта «этимологическая интерпретация» – не только политическая риторика, это условие возникновения определенного типа реальности. «L’erreur des révolutionnaires, – пишет Б. Спектор, – est d’avoir pris pour modèle la République romaine ou la Cité grecque en ignorant que celle-ci correspondaient à des formes sociales disparues».[105]105
  Spector B. Intoduction // La société. Paris, 2000. Р. 17.


[Закрыть]

Однако если не осмыслять этот семантический поворот в категориях оценочного слова «erreur», а рассматривать его в качестве конститутивного элемента новой семантической структуры citoyen, то можно наблюдать возникновение того, что Р. Козеллек называется «временными наслоениями понятия». Один из базовых постулатов Begriif sgeschiichte, сформулированный Р. Козеллеком, звучит следующим образом: «Как только слово употреблено с определенным значением и привязкой к специфической реальности, это слово становится единственным в своем роде».[106]106
  Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история метафор. М., 2010. С. 23.


[Закрыть] Далее дается определение темпоральной семантики: «Как только societas civilis переводится как «civil society» или как «société civile», коренным образом меняется первоначальное значение понятия… Понятие обладает разными временными наслоениями, смысл которых имеет силу на протяжении различных промежутков времени».[107]107
  Там же. С. 25.


[Закрыть]

Порывая с дореволюционной традицией употребления («область опыта») и постулируя возврат к тому значению, которое учитывает droits naturels, понятие гражданина задает определенную семантическую перспективу («горизонт ожидания»): «le titre de citoyen décore maintenant tous les Français; fondé sur la nature, il est immortel comme elle: les tyrans peuvent le ravir aux hommes, mais tôt ou tard il triomphe des tyrans». Темпоральная структура понятия citoyen состоит из следующих «временных слоев»: 1. понятие societas civilis, описывающее структуру римского общества и характеризующее состояние свободного взрослого человека (в противопоставлении рабу), участвующего в управлении государством; 2. узус употребления, при котором citoyen – синоним bourgeois (и этот слой относится к «области опыта»; 3. «перспективная семантика», представленная в дефиниции в изъявительном наклонении и в форме настоящего времени, то есть как уже существующая (этот слой создает «горизонт ожидания»).

Таким образом, sujet и citoyen противопоставлены не только и не столько потому, что являются именами противоположных во внеязыковой реальности «референтов», а потому, что sujet осталось термином, тогда как citoyen стало понятием с многослойной темпоральной структурой. Сущностной характеристикой таких понятий, по Козеллеку, является их способность выступать как «факторы» исторического развития. Одной из любопытных иллюстраций этого постулата может послужить история неологизма citoyenne (форма ж.р.).

Наряду с изменениями в семантической структуре понятия citoyen, у него появляется перформативная функция – выступать в роли обращения: «Citoyen X…». Исключительно в качестве грамматического коррелята в употребление постепенно входит форма женского рода – citoyenne. И это становится «лингвистическим событием» (Ж. Гийому): «C’est dans cet emploi appelatif que je vois le fait linguistique le plus massif; ce fut, de plus, un vrai néologisme»,[108]108
  Gefroy A. Citoyen|citoyenne (1753–1829) // Dictionnaire des usages socio-politiques (1770–1815). F. 4. Désignants socio-politiques. Р. 72.


[Закрыть] – констатирует А. Жофруа. Однако новообразование не ограничилось собственно-языковой сферой: «Puisque l’usage les appelait citoyennes, elles pouvaient demander à l’être pleinement, c’est à dire juridiquement parlant».[109]109
  Там же.


[Закрыть] Так слово citoyen привносит во внеязыковую реальность качества и признаки понятия, которое оно выражает.

Эти изменения во французском языке встречают иронические отклики в официальной российской публицистике (напр., статья «Признаки кружения голов французских» в «Вестнике Европы»). «В российском контексте подобные разграничения изменений в личных обращениях оценивались как бессмысленные, так как слово «гражданин» имело политически нейтральное значение и не вызывало ассоциаций с идеями социального равенства»,[110]110
  Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 88.


[Закрыть] а гражданское общество и государство не осмыслялись в антагонистическом ключе.[111]111
  Это можно проиллюстрировать примером из «Рассуждения о начале и основании гражданских общежитий» А. Малиновского (1787): «В гражданских обществах верховная власть состоит в праве постановлять законы, побуждать к соблюдению их, повелевать и заставлять повиноваться». Цит. по: Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 85.


[Закрыть]

Общество обозначалось словом гражданство (в последней трети XVIII в. употребляется параллельно слову общество, постепенно уступает ему в частотности и уходит к началу XIX в.).[112]112
  Отдельные замечания об этом см. в: Веселитский В. В. С. 38; Тимофеев Д. В. С. 78–79. Выводы о статистике по материалам НКРЯ. Ср., напр.: «Во всяком первоначальном гражданстве правительство примечается весьма слабым и не имеющим довольныя власти к восстановлению благоучреждений в обществе… (Третьяков И. А. Рассуждение о причинах изобилия и медлительного обогащения государств как у древних, так и у нынешних народов… (1772).


[Закрыть] На этом этапе гражданство оказывалось более прозрачным термином для обозначения «общества», под которым понималась совокупность граждан-подданных.

Таким образом, в период последней трети XVIII в. русское слово гражданин становится социально-политическим понятием – в той системе государственно-правовых отношений, которая «транслировалась» властью и в которой оно выступало синонимом подданного, но в отличие от этого последнего, обладало очерченной смысловой структурой, предполагающей иерархию «подчинений» и обязательств – как между согражданами, так и перед отечеством.

«Самодержавие в России второй половины XVIII в. будет ограничено не «гражданином», требующим гарантированных законом прав, а личностью с независимой духовной жизнью, и не в области политики, а в сфере внутреннего мира фрондирующего дворянства».[113]113
  Марасинова Е. Н. Указ. соч. С. 117.


[Закрыть]

Смысловая модель «гражданин – общество». Приведенные выше слова историка Е. Н. Марасиновой относятся именно к истории общественно-политических отношений в России. Но отмеченная роль личности в преодолении заданной смысловой структуры гражданин – общество является определяющей и для семантических сдвигов в терминологии русского социально-политического языка. Этими личностями стали «интеллектуалы», хорошо знакомые с европейскими идеями и, фактически, находившиеся в ситуации франко-русского двуязычия, что делало простым пересечение границ понятийных систем двух языков.

Так, вернувшись из Европы, куда он был направлен Екатериной II с группой других русских студентов, А. Н. Радищев в 1773 г. переводит с французского книгу просветителя Мабли «Размышления о греческой истории». Разумеется, перевод имеет целью не только ознакомление русского читателя с древнегреческой историей. Отсюда некоторые «вольности». Так, слово déspotisme Радищев переводит как «самодержавство» и сопровождает главу следующим примечанием: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти; но ниже закон, извет общей воли… Если мы уделяем закону часть наших прав и нашей природной власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашей обязанности. Неправосудие государя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества».[114]114
  Радищев A. H. Собр. соч.: в 3 т. М. – Л., 1954. Т. I. С. 282.


[Закрыть] В одном этом коротком замечании находят выражение те социально-политические отношения, какие лежат в основе французских понятий société – citoyen. Но для выражения этой модели используются русские слова, уже «приписанные» к совсем иной модели – что провоцирует прежде всего лингвистический конфликт. Возникает вопрос: каково же значение русских слов гражданин, общество?

В. В. Виноградов выделяет три метода передачи западноевропейских понятий в русском языке XVIII в.: метод описания значений (geste – телесное мановение), метод калькирования (réalité – вещность) и метод «семантического приноравливания».[115]115
  Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVIII–XIX вв. М., 1982. С. 166–169.


[Закрыть] В случае с парой société – общество речь идет, конечно, о третьем типе генерации понятия средствами лексической системы языка. Поскольку слово в системе данного языка не существует отдельно от других слов и не может быть воспринято носителями изолированно от контекстуальных сопряжений, закрепившихся в узусе, невозможно в точности повторить выражаемое словом другого языка. «Приноравливание» заключается в пропорциональном отношении заведомо «предписанного» языком и творимого им. Так, слово общество «предписывает» различать в понятии смысл равенства, положенного в отношение, которое может составить нечто в количестве >1, и оказывается способным «творить» бесконечное количество понятий о том, что может быть «общим». Напротив, слово société – «étymologiquement synonyme d’alliance (en latin socio) … ne serait que la justaposition d’individus privés».[116]116
  Spector В. Указ. соч. Р. 15.


[Закрыть] Каким же образом одно слово может быть «переводом» другого, когда их глубинные семантические структуры абсолютно зеркальны?

Здесь и начинается то, о чем Р. Козеллек писал: «Семантика покровительствует именно определенным способам организации идей и опыта. Любой языковой акт зависит от воспроизводимости семантики. Этот фундаментальный факт конституирует темпоральную внутреннюю структуру в каждом из употребляемых нами понятий».[117]117
  Козеллек Р. Указ. соч. С. 28.


[Закрыть] Ярким примером этого «спровоцированного» лингвистического эксперимента является текст «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790), где едва ли не все ключевые понятия выражаются образованиями с корнем – общ-. Ср.: общество – гражданское сожитие, общники – сограждане нам равные, общежитие – сожитие, общественные законоположения.[118]118
  Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. М., 1981. С. 107–110.


[Закрыть] Осмысление гражданина как общника[119]119
  Ср. др. – рус: «Обьщникъ. 1. Тот, кто приобщился к кому-либо, чему-либо, причастный к кому-либо, чему-либо. 2. Сотоварищ. 3. Соправитель». Словарь древнерусского языка (xi-xiv вв.). М., 1988.


[Закрыть] делает акцент на смысле «индивид+индивид», то есть подчеркивается активность участников ситуации «общества».

Это языковое созидание действительности входит в конфликт с существующей и отраженной в языке дискурса власти модели «гражданин-общество», в которой нет индивида-общника, а есть всеобщее уравнивание в подчинении.

Почти одновременно И. А. Крылов в «Почте духов» одним союзом открывает альтернативную перспективу государственного устройства: «Там есть царь, но [выделено мной. – Г. Д.] есть законы» (рассказ о некоей идеальной стране).

На этом фоне запрет Павла I (1797) употреблять слова гражданин и общество выглядит вполне логичным.

Но как же все-таки стало возможным фактически параллельное развитие двух разных смысловых моделей: «гражданин – гражданство – отечество», «гражданин – общество – отечество»?

Возникшее изначально в первой модели понятие гражданин подверглось обобщающей номинации (гражданство)посредством «оконтуривания» того неидентифицируемого множества. Почему возникла необходимость этого внешнего «оконтуривания», вследствие чего и был утрачен смысл «индивид, имеющий права гражданина», а смысл «обязанности» стал доминирующим (что привело к отождествлению с понятием подданный)? «"Гражданское общество”… оказывалось абстрактным понятием, которое при сопоставлении с окружающей действительностью распадалось на отдельные сегменты, так как на первый план всегда ставился вопрос о том, к какому «состоянию» принадлежал тот или иной "гражданин”».[120]120
  Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 87.


[Закрыть] Таким образом, не было единого экономического, сословного, правового критерия, позволяющего всем подданным стать гражданами. Соответственно, требовался иной объединяющий признак – им стал смысл «обязательства перед государством, подчинение», который проводился через метафору семьи (сын отечества, отец отечества). Отсюда постоянные импликации «быть хорошим гражданином есть быть хорошим отцом, супругом, сыном».[121]121
  Ст. «Альцибиад к Периклу» в «Вестнике Европы». Цит. по: Тимофеев Д. В. Указ. соч. С. 81.


[Закрыть]

Когда гражданин становится социально-политическим термином (в модели, предлагаемой властями) и образует структуру с понятием гражданство (собирательная номинация для граждан-подданных), прозрачная внутренняя форма («град») оказывается в противоречии со смыслом понятия (уже не связанного с местом проживания). Кроме того, ничего «принципиального» в словообразовательной связи гражданин – гражданство не было, ведь суть гражданина заключалась не в его отнесенности к закону и праву (как citoyen), а в том, что он представал как мишень для изъявления «государевой воли». Соответственно, гражданство, собирательная номинация, также заключала в себе «точку зрения» официального дискурса власти. В этом свете совершенно не удивительно, что слово гражданство не задержалось на этой «должности» – на его место пришло слово общество, логично и прозрачно называя суть явления: «граждане образуют некое единство постольку, поскольку у них есть общее, заключающееся в том, что все они безоговорочно подчинены государству». Логика образования социально-политического словаря предстает как бы в «третьеличной форме»: она развивается не от «я», а являет собой «нарратив власти».

Таким образом, понятие, для выражения которого «нашлось» слово общество, сложилось в той модели социально-политических отношений, где гражданин занимает ту же смысловую позицию, что и подданный, а закон (фактически) – ту же, что и государева воля. В русском языке слово общество удачно заполнило эту подготовленную нишу. Внешне воспроизводящая французскую структуру citoyen – société, модель гражданин – общество поддерживала совершенно иную семантику.

Переосмысление гражданина в ключе французского citoyen и связи последнего с понятием société привело к «возвращению» слову семантики единичности, значения «индивид, имеющий право и долг действовать в сфере общественных интересов». Заново рожденному понятию гражданин уже не соответствовало понятие общество, и оно должно было либо уйти, либо оказаться способным к динамике продвижения во времени языка. Произошло последнее: предельно широкая семантика корня – общ– представляет целый спектр потенциальных значений – того, что, собственно, может быть «общим». Отказ от первого значения «общее подчинение власти» «запустил процесс» поиска другого критерия для «общности». Для первых десятилетий XIIX в. характерны многочисленные дефиниции «общества»: «всякое соединение нескольких человек для достижения какой-либо цели называется обществом», «члены всякого общества могут единодушно согласиться в цели» (П. И. Пестель), «соотношение людей, в котором им принадлежит взаимное право требовать от всех прочих содействия к достижению общей цели» (А. П. Куницын). Таким образом, общество – «соединение на основе общей цели». «Цель» имеет валентность на субъект («кто имеет цель») и на содержание («в чем состоит цель»). Все это связывает общество и гражданина в новую структуру, где главная роль принадлежит индивиду, его воле, нравственным установкам.

О том, что русский язык пошел именно по этому второму (предложенному «интеллектуалами») пути, можно судить хотя бы по тому факту, что именно эта нравственная, этическая составляющая в составе понятия гражданин стала «горизонтом ожидания» в его темпоральной структуре. Это «то, что ожидается от гражданина, но чем еще он не является». Отсюда возникает противопоставление гражданина и человека: гражданин должен «довоплотиться» в человека. Если Радищев, в период формирования «нового» понятия гражданин, призывал осознать катастрофичность той ситуации, при которой не все люди могут быть гражданами, то спустя тридцать лет В. К. Кюхельбекер, в «Европейских письмах» с грустью констатирует, что «купец, воин, гражданский чиновник, духовный <…> не только не были людьми, они даже не были гражданами».[122]122
  Кюхельбекер В. К. Европейские письма // Декабристы: в 2 т. Т. 2. Проза. Литературная критика. Л., 1975.


[Закрыть] Этот отрывок свидетельствует о том, что в языковом сознании поколения декабристов понятие гражданин уже нормативно и имеет внутреннюю смысловую динамику: «от гражданина к человеку».